Тьма и золото полуночи

Холли Рейс, 2022

Тьма готова поглотить Аннун – удивительный мир, рожденный из сновидений и грез; в нем, как в зеркале, отражается мечта о том Лондоне, каким его хочет видеть семнадцатилетняя Ферн. Она и ее брат-близнец Олли принадлежат к мистическому древнему ордену рыцарей, охраняющих сновидцев в Аннуне: если сновидца настигает смерть в потустороннем мире, то проснуться наяву ему уже не суждено. Ферн проводит в Аннуне каждую ночь, но ей все труднее исполнять свое предназначение, ведь ее магическая сила перешла к брату. Так что их отношения, и без того омраченные жестоким прошлым, обостряются еще больше… Тем временем заклятый враг близнецов, чародей Мидраут, стремящийся уничтожить Аннун, предвкушает победу. Чтобы противостоять ему, необходимо вернуть пропавший меч короля Артура – Экскалибур – и найти таинственный Грааль. Сможет ли Ферн спасти мир, который она так любит, и увидеть, как надежда, свет и чудо возвращаются в Аннун? Заключительная книга трилогии о полночных близнецах – впервые на русском!

4

Как только нас отпустили, по залу поплыл тихий гул голосов. Никого не удовлетворило решение просто собирать сведения. Обычно рыцарям охота броситься навстречу трудностям, оставляя планирование на потом, но сейчас все желали прежде всего остановить поток похищений, раз уж возникло такое подозрение.

— Они же не просто сбежали, — говорит Наташа. — Они не испугались, не впали в депрессию. А я так на них злилась!

— Знаю, и ведь это мог быть любой из нас! Но не мучай себя из-за этого, ладно? — говорит Найамх.

Я встаю и иду против людского течения, текущего из зала, чтобы получше изучить рисунок. В нем есть что-то странное — то, чего я не могу уловить. Я прослеживаю изгибы тела змееподобного существа, от безглазой головы вдоль усеянного шипами тела до…

— А где хвост? — спрашиваю я, ни к кому, собственно, не обращаясь.

Иаза, который неподалеку о чем-то тихо говорит с лордом Элленби и Олли, оглядывается:

— Что такое, Ферн?

— Рыцарь, который это видел, описал хвост?

— Думаю, это условный рисунок, — замечает Иаза. — Но, впрочем, могу проверить.

— Нет-нет, все в порядке.

Я достаточно много рисовала в свое время, чтобы знать: иной раз ты просто набрасываешь общие контуры тела или лица и останавливаешься, когда детализация уже не интересна. Это вовсе не обязательно по отношению к данному рисунку. Но влияние Мидраута, должно быть, распространилось и на меня — оно заставляет видеть предметы буквально, вместо того чтобы пользоваться воображением.

Это не мешает мне думать о якобы бесхвостой твари, когда мы возвращаемся в Итхр. Приходит Киеран, так что я могу остаться за обеденным столом со своей работой, пока они с братом лежат на диване и смотрят какой-то фильм. Киеран в последнее время появляется чаще. Я предполагаю, что Олли должно радовать его присутствие, но в эти дни, похоже, ничто не делает его счастливым. Он лежит, положив голову на колени Киерана, равнодушно глядя на экран.

Я начинаю новый рисунок — свою собственную версию змееподобной твари — и придумываю завершение. Есть ли у нее хвост? Может, у нее две головы с обоих концов туловища? Но ни один вариант не кажется мне достаточно убедительным. Почему я не могу это бросить?

— Мне так жаль, — говорит Олли Киерану, и это заставляет меня посмотреть на них.

— Жаль чего? — спрашиваю я.

— Речь о моих родителях, — пожимает плечами Киеран. — Похоже, смерть сестры заставила их осознать, что они не хотят потерять и меня, но когда со временем их горе поутихло, они вернулись к мысли, что у меня просто «кризис взросления».

— Кстати, о фанатиках, — говорю я. — Заглянет ли к нам сегодня Клемми, как вам кажется?

Папа ушел на ночную смену в роскошный многоквартирный дом, где он работает консьержем. Клемми, его давняя подруга, обычно заходит к нам проверить, как дела, но теперь это случается все реже и реже. Для нас не загадка, почему это так.

— Когда папы нет дома, она не желает омрачать свой взор видом чокнутых вроде нас, — фыркает Олли.

— Мы не чокнутые, — пылко возражает Киеран.

Было время, когда я злилась из-за того, что Клемми больше нравился Олли, но теперь мне чаще всего просто грустно. Но для брата это должно быть вдвойне трудно — ведь Клемми прежде обожала его. Клемми пыталась подобраться ко мне, но это оказалось слишком трудно для нее. Я не уверена, что не сожалею об этом, — но тогда мне просто приходилось защищаться. Стоило ли оно того? Не подтолкнула ли я этим Клемми к Мидрауту? Я невольно задаю себе такие вопросы.

— Ты ведь пойдешь со мной на демонстрацию? — спрашивает Киеран у Олли.

— Что — «Кричи громче»? — интересуюсь я.

— Ну да. Мы не сдаемся, Ферн. И ты знаешь, что всегда можешь к нам присоединиться.

Я качаю головой.

— Не уверен, — говорит Олли. — Я так устал…

— Ну же! — Киеран покачивает на колене голову Олли. — Они же именно этого хотят — измотать нас. Там будет весело!

Олли наконец соглашается, но без особого энтузиазма. А я не в первый раз тревожусь, что мой прекрасный, успешный, энергичный брат… словно угасает.

Киеран остается на ночь, так что у меня нет шанса заговорить об этом с Олли до следующего дня. Мы, как обычно, встречаемся на обратном пути из школы. Вдвоем безопаснее. Прихвостни Мидраута менее склонны затевать что-нибудь, когда мы вместе, а если бы я шла домой одна, уже получила бы как минимум пару плевков или толчков.

— Что с тобой происходит? — спрашиваю я.

— О чем ты? — (Я многозначительно смотрю на него.) — Тебе что-то чудится, Ферн. Я в порядке.

— Я не слепая. Что с тобой? Есть что-то еще, кроме… — Я неопределенным жестом показываю на все вокруг нас, словно говоря: «Кроме общего состояния мира?»

— Не думай, что так уж хорошо меня понимаешь, — огрызается Олли.

— Но я вот о чем, — не отстаю я. — То, как ты себя ведешь…

— Отстань, Ферн! — бросает Олли и прибавляет шагу.

Я не пытаюсь его догнать и не собираюсь извиняться. Что-то действительно не так, и я боюсь, что, если я ничего не выясню, это поглотит моего брата. Но как только я решаю не догонять его, так сразу об этом жалею. Я теперь одна на улице, и хотя эта часть Лондона более безопасна, чем большинство других, влияние Мидраута все же сильно. Несколько мужчин ошиваются возле закусочной, торгующей навынос, они наливаются пивом и подшучивают над прохожими. Потом один из них сосредоточивается на мне — и на моих шрамах от ожогов, — и я понимаю, что мне грозят неприятности. Он лениво подается вперед, загораживая мне дорогу. Я делаю шаг в сторону. Он тоже. Я шагаю в другую сторону. Он повторяет мое движение. Его приятели включаются в игру, подбодряя его.

— Не будь такой сердитой, милая!

— Она недотрогой прикидывается.

— Я просто хочу пройти дальше, — говорю я как можно тверже.

— Ну разве тебе не хочется поболтать? Ты ранишь мои чувства, — ухмыляется мужчина.

— Эй, отстань от моей сестры!

Это Олли, он отталкивает мужчину и тянет меня за собой. Он излучает… не ярость, хотя и нечто похожее. Силу. Он излучает силу. Это версия его Иммрала, что проявляется в Итхре, внезапно понимаю я. Это тот вид силы, которой обладает здесь Мидраут: способность приказывать другим, властвовать над ними или разжигать толпу. Это то, что начинало проявляться во мне, перед тем как у меня был отобран Иммрал.

— Да мы просто шутим, — отвечает мужчина.

— Идем! — Я дергаю Олли за руку.

Мне хочется одного: поскорее добраться до дому.

— А нас вроде как заинтересовало ее личико, — бормочет один из хулиганов.

Олли уже поворачивается к нему, но я его опережаю. Может, у меня и нет больше Иммрала, но хук справа все так же хорош. И я этим пользуюсь, вкладывая в удар весь свой гнев, и впервые после утраты силы ощущаю, что далеко не все потеряно.

Мужчина отшатывается, скорее от потрясения, нежели от боли. Дружки кидаются к нему, а я тащу Олли прочь, и мы бежим как можно быстрее в боковую улочку, пока не убеждаемся, что за нами не гонятся.

— Это было потрясающе! — выдыхает Олли, когда мы замедляем шаг.

Во мне еще бушует адреналин. Я разбила костяшки пальцев и, скорее всего, пожалею об этом позже. Но месяцы, нет, годы сдерживаемой ярости из-за того, насколько несправедливо со мной обходились Мидраут, Дженни, Клемми, папа и даже Олли, — все выплеснулось в тот единственный момент.

— Я не набралась бы достаточно храбрости, если бы ты не вернулся, чтобы помочь, — говорю я.

— Ну ладно, прежде всего, ничего бы не случилось, если бы я не сбежал, как последняя тряпка, — отвечает Олли.

Ни один из нас не упоминает о нашей ссоре. Перемирие восстановлено. Суть вопроса будет созревать, как накапливается осадок на дне пруда, и со временем, когда его наберется достаточно, он всплывет на поверхность. Но пока что я позволю ране гноиться.

Дома я занимаюсь своими разбитыми пальцами. А Олли, как мы теперь всегда делаем после школы, включает новостной канал, и мы садимся на диван, домашняя работа у нас на коленях, а одним глазом мы следим за сообщениями. Не проходит и дня, чтобы не выступал Мидраут, и новостные репортеры с трудом скрывают свое восхищение.

— Да ты шутишь, что ли?! — вдруг рявкает Олли.

Я отрываюсь от учебника химии. По экрану скользят слова: День памяти по умершим во сне. Репортер зачитывает обращение Мидраута — что-то насчет того, чтобы помнить ушедших и не забывать, из-за чего они погибли.

— Да они умерли из-за тебя! — со слезами в голосе восклицает Олли.

Но экран уже изменился — по нему плывет череда лиц тех, кого мы потеряли во сне. Все они либо убиты трейтре, либо — в последнее время — видящими сны слугами Мидраута в Аннуне.

Я показываю на экран:

— Заметил кое-что?

Мы смотрим на лица. Они так похожи друг на друга, что вполне могли быть одним человеком. Они выглядят зловеще, как Мидраут или Чарли: они словно отштампованы. Мидраут явно истребляет тех, кто не подпадает под его идеал.

Я не могу ответить на вопрос, почему отсутствие хвоста у того монстра столь сильно меня беспокоит, и точно так же не понимаю, что кроется в просеивании Мидраутом разных личностей. Тем не менее все это кажется необъяснимо связанным, как и возвращение родителей Киерана к прежнему мнению о своем сыне.

Такое же назойливое ощущение возникает у меня, когда мы с Олли приходим к месту упокоения наших друзей. Могилы Сайчи и Рамеша — две из тех немногих, которые по-прежнему завалены цветами. Семья не забыла их, но, судя по виду надгробий, многие преданы забвению. Эта часть кладбища прежде была праздником цвета, прославлением жизни, несправедливо и внезапно оборванной. Теперь же почти все могилы оголены. Я сдерживаю гнев на людей, что так быстро позабыли своих любимых. Но какое право я имею гневаться, когда сама отчасти виновна в некоторых из этих смертей? Сайчи, закрывая глаза, отшатнулась от меня. Или это я позволила ей упасть, чтобы спасти Олли? Где тут правда? Брендон, в горло которого вцепилась пиявка Мидраута… Феба, умоляюще смотревшая на меня, ждавшая, что я до нее дотянусь, когда я так медлила… Вьен, Майлос, Линнея, пожертвовавшие собой ради того, чтобы я смогла выжить и стать… кем? Девушкой, потерявшей Экскалибур и попутно лишившейся своего Иммрала.

Пока Олли раскладывает купленные в супермаркете цветы, вокруг шумят деревья под холодным ветром, шелестят пластиковые обертки. Если бы я не знала, что настоящие призраки не имеют власти над погодой, я бы вообразила, что это близнецы пытаются что-то мне сказать.

Олли присаживается на пятки.

— Ну вот. Думаю, готово, — киваю я.

— Желтые — для Сайчи.

— Она терпеть не могла желтый, — говорю я. — Возьми другие цветы с надгробия Рамеша и поменяй их.

Олли готов возразить, но тут его взгляд останавливается на чем-то за моей спиной. Он быстро встает, хватает меня за руку и тащит по узкой дорожке, что огибает кладбище. Я оглядываюсь.

Над могилами близнецов уже склонились две фигуры. Я узнаю их, видела на похоронах Рамеша, — это их родители. Я часто думаю о Хельерах — то есть Халдарах в Итхре. Несколько месяцев назад я послала им письмо, сразу после смерти Сайчи, рассказала всю правду о рыцарях, Аннуне и Себастьяне Мидрауте. Никто не знал, что я это сделала. Кроме того, что это против всех правил танов, я понимала, что сказал бы мне Олли: «Они сочтут тебя сумасшедшей. Ты могла их еще сильнее расстроить, Ферн, ты просто идиотка». Наверное, он был бы прав, но если есть хоть малейший шанс, что они мне поверили, дело того стоило. Я не могу представить, что правда огорчила бы их сильнее, чем два мертвых ребенка.

Когда мы покидаем кладбище, я в последний раз оглядываюсь на мистера и миссис Халдар. Он стоит на коленях перед могилами своих детей, молится. Она смотрит прямо на меня.