Последнее лето. Все мы родом из дворов, подворотен и 90-х

Фёдор Титарчук

О чем эта книга? О молодежи 90-х.Кому она будет интересна? Наверное, той же самой молодёжи, испытавшей свой расцвет в те годыПро что эта книга? О жизни подрастающего поколения в одном небольшом городке на «Краю географии» «Переходного периода». Об их жизни, сиюминутных устремлениях, алкоголе, женском поле, а также абсолютной и беспросветной подростковой наивностиО том периоде, когда Последнее лето навсегда становится тем водоразделом, который отделяет юность от чего-то, что лежит впереди. Книга содержит нецензурную брань.

3. Виталик

Солнце разогнало первые признаки дождя, июнь лишь вступал в права, и мы вот-вот грозилось выбраться из непривычных для этого времени года курток-ветровок. Я выбрался на улицу и я, прошел пару дворов, совершая бесцельную прогулку, и тут же столкнулся с Виталиком.

Виталик был одной из тех колоритных личностей, о которой стоило лишь заговорить, как любой на районе сразу же понимал о ком идет речь. Был он не высок ростом, чрезвычайно активен, любил женский пол и, как над ним периодически подшучивали: «редкая девочка у нас на районе возрастом от пятнадцати лет не знает Виталика». Так уж сложилось, что был он на годок старше меня, но вот свои амурные истории складывал с девочками намного младше себя, называл их полушутя малолетками или «мокрицами» и всяк раз западал на какую-то из них всей головой. При этом он утверждал, что исключительно его веселый и шухерной нрав привлекает к нему женское внимание, и они сами проявляют к нему неподдельный интерес. Когда же вопрос вставал «замутить» с более старшей особой, примерно его возраста, то тут случались оказии. По крайней мере он сам того не скрывал.

Выходец Виталик был с Полтавщины, со специфическим говором, сторонником национальной идеи и время от времени вздыхал, что, вот, мол, нашел найти себя и свое призвание мог бы разве что где-то в окопах, а так — жизнь скучна и бесцельна. «Но Россия зуб точит и потому нужно быть всегда во всеоружии!» — завершал любую свою подобную речь он. Романтика танковых сражений и больших походов прошлого манила его. При этом он читал труды основоположников нацизма, думаю, не пытаясь глубоко проникнуть в глубинный их смысл. Это было, так сказать, в его понимании правильно или просто модно. Но не более. Нрав у Ветала был легок. Он был так же легок на подъем, как и на желание помахаться. Но чаще все обходилось без этого, и его заводной характер создавал тот колорит в любой компании, вокруг которого и строилось все веселое общение.

Но порой темперамент у Ветала брал верх и тогда он, не глядя по сторонам и не оценивая критически ситуации, бросался в различные авантюры, которые грозили ему крупными неприятностями, но всё как-то всё же обходилось. Спустя лет пятнадцать, когда судьба меня вновь занесла в те края, я абсолютно случайно встретил Ветала. Глаза его горели, взор блуждал по сторонам, алкоголь проступал через каждую пору лица и тела, а в руке он держал топор и грозно да неспешно двигался по району в поисках своей супруги, которая, как он утверждал, выкрала его детей и сбежала к очередному ёб..ю. Естественно, угрозе зарубить обоих (не детей — к детям у него отношение всегда было тонкое), не суждено было сбыться, и сейчас он нашел себя в силах обороны, воюя где-то то ли под аэропортом, то ли на дуге, где был ранен и долго реабилитировался, после чего вновь вернулся в строй, туда же.

На момент же нашей юности Ветал был тем товарищем, который мечтал раскачаться — физически раскачаться, стать громилой, а-ля Шварц и чем-то вроде, удовлетворить тем самым своё эго, а далее — как сложится… Я думаю, что тем самым, физическим превосходством и громадными размерами, как и все мы, он тешил свое угнетенное самолюбие. Это была его «точка опоры», что-то вроде комплекса, если позволите, и он его не страшился, всячески пытаясь перебороть себя и обстоятельства. А пока борьба трывала, изрядно выпивал, трахал движимое с признаками женских половых признаков, крутился со своим мотоциклом — Восходом, что глох чаще, чем заводился — и грезил о большом будущем.

***

— Здарова! — подкатил ко мне Ветал. Он сидел верхом на своем Восходе и тот, на удивление, ещё не просто пыхтел, но даже ездил.

— Здавова! — соскочил я от неожиданности. Подкатил он со спины и предварительно надсадно просигналил мне же в спину.

— Запрыгивай! — похлопал он по сиденью у себя за спиной. Я немного подумал — секунду, не более — и аккуратно забрался на его железного коня. Не успел я ещё толком устроиться, как Ветал рванул с места, подымая пыль и гравий в стратосферу.

— Нахрена ты так седушку задрал? — прокричал я ему в ухо. Сидеть было не то чтобы неудобно, но как-то непривычно. Сиденье сразу за спиной Виталика набирало высоту и я едва ли не падал ему на спину.

— Чтобы телок катать! — пояснил он, крикнув мне через плечо не особо поглядывая на дорогу.

— Зачем? — не понял я. Зачем подымать сиденье, создавать неудобства, чтобы потом катать?! И тут понял. Просто представил, как очередная лопоухая малолетка, запав на шебушной характер Виталика, садится на его мотоцикл и тут же сползает всеми своими прелестями прямо ему на спину. Ноги врозь, грудь на спине, рукам делать нечего и они обвивают Ветала в два обхвата.

«Да уж! В практичности ему не откажешь!» — усмехнулся я своей догадке наблюдая за тем, как Ветал набирает скорость, прыгая с кочки на кочку по разбитой дороге меж домов, кому-то салютует, машет Наташке, потом мчит поперек детской площадки, вылетает на спуск возле моего дома и дальше, в сторону трассы, пролегающей через наш городок и уносящей поток машин дальше, на восток, в сторону Луганщины.

— Ну как? — орет он, и я его едва слышу из-за потока воздуха, что нас начинает раздирать на части. А Ветал уже в раже. Его хлипкий и дребезжащий Восход, на заправку которого неизвестно где он раздобыл эти несколько литров бензина (заправок ещё нет — в нашем понимании нет, а на существующих заправках — бензина нет (для простых смертных, естественно) Как ни крути, а бензин взять негде).

И вот мы, выскочив на Харьковскую, заложив крутой вираж и едва не уйдя в бетонный остов остановки, выскакиваем не то чтобы на прямую. Скорее нет, на длинную и опасную дугу длинной в километр, спускающуюся на пару сотен метров вниз, к центру города. И это та самая дуга, по которой неспешно ползут вверх фуры и рейсовые автобусы, а вниз, стараясь не раструситься и не перевернуться под силами инерции, движутся те же фуры и авто, но уже в обратном направлении. Но нам везет. На дороге встречаются лишь отдельные легковушки. Не более. А более мы и видеть то не можем — дуга длинна и достаточно крута, чтобы более сотни метров не позволить видит то, что происходит дальше, за поворотом.

«И о чем я думал, когда садился на мотоцикл к нему?» — пролетела у меня мысль, но делать уже было совсем нечего. «Восход» вот — вот должен был либо завалиться и пойти юзом, либо от него что-то должно было обязательно отвалиться и он, так же, опять обязан был уйти тем же юзом вниз, уволакивая за собой и нас. Иного я не видел. И не ощущал. Но только до тех пор, пока Ветал вдруг не заорал во все горло: «Привет!», не воздал вверх руки в форме приветствия не продолжил движение на мотоцикле, проворачиваясь всем телом вокруг своей оси, сохраняя визуальный контакт с объектом своего приветствия.

«Ой, бл…» — только и смог сформулировать я, боясь не просто посмотреть в сторону, но даже шелохнуться на несущемся вниз по дуге мотоцикле, что грозил в любой момент развалиться, лишённый всякого вменяемого управления.

А дуга, меж тем, лишь становилась круче. Руки Ветал так и не опускал, продолжая радоваться встрече, в поворот же мы входили благодаря исключительно тому, что Веталу удалось завалить телом мотоцикл в сторону и тот, видимо сам, или повинуясь его приказу, самолично выбрал правильный угол наклона, рулевая взяла нужный угол и мы летели вниз ровно по той же траектории, где должны были бы подыматься фуры. И, думаю, нам больше везло, нежели взбирающимся фурам, хотя бы потому, что последних у нас на пути не оказалось. На наше счастье, естественно.

— Это была… — только лишь спуск завершился, и мотоцикл заглох, бросился рассказывать Ветал о ком-то, кого он знал и кто был ему жутко небезынтересен. — Она живет… — бурно и эмоционально продолжал он свой рассказ, стаскивая «Восход» с проезжей части в самом низу Харьковской. — У неё мать… — что-то там было с матерью, родоками и прочими аспектами, что породили у девочки комплексы неполноценности и низкой самооценки отягощенными хорошей грудью, неплохими ногами и развитым инстинктом продолжения рода. По крайней мере, все именно так и описывал Ветал, используя несколько иные идиоматические обороты и более откровенные подробности.

А моцик тем временем сдох. Сдох от слова «нахрен!» Завершив свой бег по дуге превратной улицы под названием Харьковская, вытащив этот спуск из последних сил, на последних метрах он просто приказал долго жить и реанимации, похоже, не подлежал. Сколько бы мы о том его не умоляли и не бились над этой проблемой, он все прикидывался трупом и признаков дыхания или серцебеения не подавал, лишь прыская форсункой, расходуя столь ценное топливо.

— Придётся толкать, — резюмировал Ветал и сразу же схватился за руль. Подключился и я.

Как-то с горем пополам мы втолкнули наверх его «Восход», в душе матерясь и ища виновных. Но когда моцик уже был наверху, он вдруг, словно над нами издеваясь, сам собой завелся. Двигатель дёрнулся, заскрипел, заныл и вдруг ожил. Сам! Заходил поршень, повалил дым, обрадовался Ветал.

— Поехали! — хлопнул он по сидению. — Сейчас мы к ней завалимся! — он явно говорил о той же, кому махал руками, ради которой мы едва не влетели в столб, не пошли юзом или не повстречались с подымающейся фурой. О той, о которой он трещал на протяжении всего часа, пока мы толкали наверх его мотоцикл. И вот… «Да ну нахрен!» — едва не возразил ему я, но всё же нашел в себе силы отказаться в более корректной форме.

Ветал не расстроился. Не смутился. Не удивился. Лишь пожал мне руку на прощание и задымил на «Восходе» по дворам, детским площадками, мимо разгромленных горок и качель, под яблонями и плакучими ивами, прямиком к той, что…