Звезды из пепла

Тория Дрим, 2023

Они не могли и подумать, что станут спасением друг для друга. Трестен – из серой Атланты, а Бридли – из солнечного Салоу. Она вместе с братом пытается остановить развод родителей, а он узнает, что на самом деле приемный сын. С целью найти родную маму Трестен оказывается на пороге семьи Бридли. А Бридли с разрушенной мечтой и ночными кошмарами открывает ему дверь в свой дом, похожий на золотую клетку. Между ними рождается необъяснимое влечение, которое может разрушить чужие жизни. И только одна легенда о звездах способна расставить все по местам.

Добро творит удивительные вещи.

Copyright © Тория Дрим, текст, 2023

© Садыгова Раиса, иллюстрация на обложке

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Глава 1. Я обещаю

В жизни каждого человека бывают минуты, когда для него как будто бы рушится мир.

Это называется отчаянием. Душа в этот час полна падающих звезд.

Виктор Гюго

США, Атланта

Трестен Райд

Злость, подобно искрящейся лаве, разливается по венам. Хочу разорвать висящую в центре ринга грушу. Словно загнанный зверь, я мечусь на маленьком отрезке пространства в поисках жертвы. Вот только жертва живет не вне, а внутри меня самого. Пожирает все светлое и заполняет пустоты тьмой.

Ощущаю боль в костяшках и плечах, но не перестаю двигаться. В который раз отчаянно бью правой рукой набитый опилками кусок красной кожи.

Удар.

Еще один.

Разгоняюсь до такой скорости, что груша задевает границы ринга. Эти попытки избавиться от гнетущего чувства в груди тщетны. Мышцы сводит от усталости, но я пересиливаю себя и двигаюсь резче, будто выталкивая из легких всю боль этими нагрузками. Пот застилает глаза. И когда в них темнеет, я решаю, что на сегодня хватит. Хватаюсь за веревку в углу и почти на ощупь нахожу выход с ринга.

— Эй, Райд! — Бакстер окликает меня. Не оборачиваясь, я продолжаю идти вперед, гадая, чего он хочет. — Ты уже месяц как сам не свой. Кто тебя так разозлил?

Я позволяю усмешке сорваться с губ. Останавливаюсь у кожаного кресла, хватаю футболку и вытираю ею пот со лба. Я действительно зачастил на ринг, но это не Бакстера собачье дело.

— Ты не пропускаешь ни дня тренировок. — Он подходит ближе. — Что стряслось?

Мечтаю о том, чтобы закончить этот разговор и принять душ. Горю желанием огрызнуться, но сдерживаюсь. Бакстер тут ни при чем. Мне просто стоит охладиться. Я не собираюсь задевать его, поэтому вдыхаю глубже, собираю всю волю в кулак и глухо произношу:

— Набираю форму.

— Ты возвращаешься в бои? — недоумевает он.

С недавних пор я перестал принимать участие в боях, и об этом знали все. Мое решение было непоколебимым, и никто даже не посмел спрашивать об истинной причине. Ее знал только я.

Заключалась она в Кайле. Брат не поддерживал эту затею с боями и постоянно меня отговаривал. Я дал ему слово, что не сломаю ни одного парня ни за какие деньги.

Бакстер, конечно, не знает о моей жизни ровным счетом ничего, поэтому сейчас так активно расспрашивает. За непомерное любопытство его когда-нибудь хорошенько раскрасят.

— Никаких боев, — я мотаю головой, — это не спортивный интерес. Скоро я улечу из страны, вот и привожу мышцы в тонус перед отлетом.

Нагло вру, не желая выставлять себя жертвой. Я никогда не позволял и не позволю себе дать слабину.

— А куда летишь, если не секрет? — продолжает выпытывать он, хватая с полки бойцовские перчатки.

— Еще не решил.

— Ну, все равно удачи. — Он протягивает ладонь для рукопожатия.

— Я ухожу. У тебя есть шанс показать Адаму, на что ты способен.

Пожав руку Бакстеру, я двигаюсь к выходу. Адам тренирует тут ребят уже почти сорок лет. Раньше он намеревался вытащить меня в ряды первых и сделать титулованным боксером. Только я предпочитал дубасить груши для утоления боли, а не ради славы. И слова Кайла теперь окончательно подтверждают мой выбор.

Кайл. Только он мог мной командовать.

Как сейчас помню его любопытный взгляд, неравномерно вздымающуюся грудь и шепот, до сих пор громко звучащий в моей голове.

* * *

— Трестен, ты всегда будешь рядом со мной, правда?

От нервов в горле встал ком. Я лишь кивнул: страх не позволял говорить. В мыслях крутилось осознание того, как мало времени осталось у брата. Еще совсем немного — и он покинет меня с Эмбер.

— Мне десять, а тебе девятнадцать. Ты такой взрослый. Тебе со мной не скучно?

Мне казалось, вибрации его голоса раздавались эхом по всей квартире, но прежде проходили через все мое тело. Я прислушивался к его прерывистым вздохам. Он угасал. Как падающая звезда, как вспышка старого «Полароида». Как умирающий мальчик, который никогда не отпразднует одиннадцатый день рождения.

Я еле сдерживал слезы, когда он вновь и вновь жаловался на боли.

— Трес, — брат подал голос, и я вздрогнул, — чего ты молчишь? Скучно?

— Нет, малыш, с тобой не может быть скучно.

Кайл любил смотреть телевизор. Обычно он проводил вечера за «Спанч Бобом» или «Финесом и Фербом». Однако в тот день по новостям показывали уличную драку. Брат вскочил с кровати и указал пальцем в сторону экрана.

— Ты вот так бьешь людей? Я знаю, что ты участвуешь в боях, чтобы принести домой деньги.

— Что?

Я опешил. Кайл для своего возраста был очень смышленым. Я испугался, что он услышал нашу недавнюю ссору с матерью. Когда я пришел побитым, с зашитой губой, и положил стопку долларов на стол, мама снова разозлилась. Но у нас не было выбора. Злилась она или нет, ее зарплаты в больнице нам хватало лишь на некоторые лекарства для Кайла. Остальные мы могли купить только благодаря моему заработку. А я зарабатывал как мог.

— Пообещай, что больше никогда не будешь бить людей! — Кайл сузил глаза и заглянул в мои с таким серьезным видом, что я замер. — Пообещай, Трестен! Ты должен пообещать мне, что больше никого не ударишь!

— Я… я… — Мне стало настолько стыдно, словно грязь вдруг покрыла меня с ног до головы. И я не знал, отмоюсь ли от нее когда-нибудь.

В тот момент Кайл резко побледнел и схватился за грудь: приближался приступ. Я взял его крошечные ладони в свои и прижал к себе.

Он не заслуживал того, что с ним происходило.

— Трес… — Кайл тяжело дышал, — ты обещаешь?

Я кивнул и, крепко зажмурив глаза, уткнулся носом в его макушку.

— Обещаю.

Кайл беззвучно заплакал от боли, а моя рука потянулась к лекарствам, лежавшим на стеклянном столе.

— Сейчас перестанет болеть. Потерпи, малыш.

* * *

Я выхожу из зала опустошенный: все силы оставлены на ринге. Сегодня была последняя тренировка перед отъездом. Неизвестно, когда я вновь вернусь в зал к Адаму. Может, через три месяца или полгода, а может, не вернусь вовсе.

В нос ударяет аромат китайской лапши из забегаловки на углу Хадсон-драйв. Желудок сводит от голода. Ел я в последний раз около шести часов назад. Лапша с курицей и овощами явно не будет лишней этим вечером. Возьму две порции, для себя и мамы. Черт! Осекаюсь и непроизвольно сжимаю кулаки. Мамы? Скорее, мне стоит называть ее Эмбер. Я даже не знаю, как к ней теперь обращаться. Мое отношение к маме не изменилось, но новые реалии выросли между нами высокой бетонной стеной.

— Ваш заказ, сэр. Спасибо за ожидание.

Молодой темноволосый парень азиатской внешности обращается ко мне спустя двадцать минут ожидания. Ненавижу пятницы. Здесь постоянно очереди из-за напитков навынос за полцены. Люди любят халяву.

— Спасибо.

Я хватаю бумажный пакет с едой из рук кассира. Аромат сводит с ума. Чувствую болезненные спазмы в животе. Выбираюсь на улицу и бросаю короткий взгляд на наручные часы. Девять вечера. Заметно стемнело, пока я ждал заказ. Май в Атланте всегда влажный, и за пять минут пешей прогулки майка промокла от пота.

В последний месяц я так часто проводил время вне дома. Все эти дни я как трус сбегал. Сбегал, чтобы не сталкиваться с мамой взглядом, не видеть в нем чувство вины и чтобы взвесить все «за» и «против». Мне нужно было принять решение, что делать дальше.

Утрата, которую мы понесли с мамой, раздавалась внутри протяжным звоном, не дающим слышать ничего вокруг, кроме собственных стонов боли и мольбы об успокоении. Она оседала на языке привкусом горечи. И усилия пережить эту потерю вопреки всему будто приводили нас к еще большему отчаянию. Мы лишились самого дорогого, это и не могло ощущаться по-другому.

Поначалу мы много говорили о Кайле. Каждый из нас мысленно корил себя за то, что не уберег его. И в то же время стыдился облегчения от того, что его собственные страдания подошли к концу. Ведь видеть, как тот, кого ты любишь, постепенно угасает, — невыносимые мучения даже для сильного человека.

Потом мы перестали говорить. Почти совсем. Мама рассказала еще кое-что, после чего между нами повисла завеса молчания. И боль стала в разы сильнее. Она обвилась вокруг шеи колючей удушающей проволокой и ждет своего часа. Ждет момента, чтобы затянуться.

За мрачными мыслями я совсем не замечаю, как оказываюсь у дома. В квартире свет горит только в окне гостиной. Интересно, чем занята мама. Вероятно, читает в кресле или… снова плачет, рассматривая детские фотографии Кайла. Вздрагиваю, но продолжаю подниматься по лестнице. Я пытаюсь найти в себе силы войти домой как раньше — обнять встречающую на пороге маму и пригласить ее на кухню, чтобы поужинать вместе. Но стена между нами не хочет ломаться. Хотя кому я вру? Я даже пальцем боюсь ее коснуться, не то что рушить.

Поворачиваю в замке ключ и открываю дверь. Прислушиваюсь к тишине, воцарившейся в квартире. Плача мамы не слышно, и это немного успокаивает. Что она делает?

Я вхожу, оставляя спортивную сумку с формой в коридоре. Желудок сводит в сотый раз. Но я уже не уверен, только ли от голода.

— М-м-мам?

На кухне я ставлю пакет с едой на стол и сразу прохожу в гостиную. Как только вижу маму, сердечный ритм приходит в норму. Она лежит в кресле: ее белые крашеные волосы рассыпались по подлокотнику, одной рукой она подпирает щеку, а второй держит раскрытую книгу.

Я делаю шаг назад, но мама, кажется, все равно замечает мое присутствие. Она приоткрывает глаза и зевает.

— Трес? Ты уже дома. — Мама оглядывается, словно в поисках чего-то. — А который час?

— Почти десять.

— Ничего себе, — она снова зевает, — я проспала три часа. Ох! Ужин! Я хотела приготовить индейку к твоему приходу.

Мама с трудом приподнимается с кресла.

— Так, ты сядь отдохни, а я пока пойду приготовлю еду, — говорит она, но я не двигаюсь с места.

— Нет, — отвечаю, — я уже купил нам лапшу. Не нужно ничего готовить.

Мама бросает на меня полный сожаления взгляд, и я не выдерживаю. Не выдерживаю притворства, словно жизнь не изменилась, словно каждый день мы не прячемся за масками и не пытаемся казаться счастливыми.

— Тебе стоит перекусить и лечь отдыхать, м-ма… — Я осекаюсь, набирая воздуха в легкие. — Еда на столе. Я в душ.

Мама не двигается. Мелкие покалывания проносятся по телу. Надеюсь, что не обидел ее. Этого я точно не хотел. Разворачиваюсь, выхожу из комнаты и вдруг слышу, как сзади раздается тихий голос.

— Сынок…

Но я уже не слышу. Не хочу слышать.

Холодный душ не остужает пыл. Поворачиваю ржавый кран до упора. Как бы я хотел, чтобы мама вернулась на работу. Это помогло бы ей выйти из транса.

Несколько дней назад звонила Карен, близкая подруга и коллега мамы из гинекологического отделения, интересовалась нашим состоянием. Она настаивала на мамином возвращении и просила меня поговорить с ней, но я не решился. Снова струсил, боясь причинить еще больший вред. Казалось, мама все еще не была готова вернуться в привычную жизнь, как бы ни скрывала за притворством обратное.

Я подожду еще. А потом состоится серьезный разговор, который отрезвит нас обоих. Он должен расставить все по местам.