Волчье кладбище

Тони Бранто, 2022

«Золотая молодежь» частного английского университета облюбовала Волчье кладбище для своих утех. Тут можно свободно курить, выпивать, соблазнять местных простушек. Заводилой веселой компании по праву считается сын проректора – Тео, которому сходит с рук любая шалость. И в студенческой театральной постановке Тео – на первых ролях. Ему предстоит сыграть Святого Себастьяна, по преданию пронзенного стрелами на кресте. Никто и не подозревает, что эта роль окажется для парня пророческой… Проходя однажды вечером через кладбище, сокурсники Тео Адам и его брат Макс внезапно услышали душераздирающий крик и увидели молодого повесу распятым на кресте. Предположение, что это месть родителей кого-то из оскорбленных девушек, не находит подтверждения. Тогда кто же убил сына проректора? Адам и Макс начинают собственное расследование и узнают правду… на краю опасного крутого обрыва… Роман в лучших традициях классического английского детектива. Кровавая расправа на старом кладбище потрясла город. Но никто не знал, что стояло за этой новой Голгофой на самом деле…

© Бранто Т., 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

Моему дорогому, чуткому, любимому лучшему другу — Антону

Глава 1

Лес и его обитатели

В горящих латунью ажурных кронах пели птицы, откуда-то доносились истерические вскрики, словно неподалёку находилась пыточная комната. Человеческие вопли на фоне щебета зарянки с крапивником звучали нелепо и кощунственно, как похоронный марш Шопена на свадьбе.

Я могу проспать и до обеда, если не разбудят. До одиннадцати могу точно. А эти вопли начались едва рассвело, они ещё не стали словами, но уже портили очарование свежего утра. Ковёр сырой зелени и почвы студил разогретое хмелем тело, и пробуждалось мне долго и неохотно. Вчерашняя усталость бесследно исчезла, будто бы просочилась через лопатки куда-то в материнскую породу, а земля словно напоила взамен своей энергией. Но как только я открыл глаза, деревья — толпа стройных великанов — завели хоровод. Вдобавок мучила сухость во рту и желудок отзывался голодным рыком.

Посторонний гам, сложившись из отдельных воплей в чью-то ругань, поменял своё направление, теперь он доносился не от здания университета, а со стороны обветшалой церкви, куда мои ноги как раз указывали. Я приподнял голову — довольно резко — проверить обстановку. Глаза уже привыкли, но голову не стоило так дёргать. Поборов боль, я стал прислушиваться. Что за базар там устроили? Стая тетеревов токовала бы гармоничнее. Паразиты!

Я умостил голову обратно в смятую влажную траву и сделал глубокий вдох, затем долгий выдох, пока лёгкие не опустели, и в таком состоянии задержал дыхание. Около минуты я лежал, очищаясь, наблюдая кленовые макушки и как их обволакивал туман, приглушая утренний свет, а когда наконец вдохнул, кровь теплом разлилась по рукам и ногам, приятно ударила в голову.

Поражаюсь, как место, наречённое Волчьим кладбищем, может не просто источать жизненную силу, а казаться наипрекраснейшим в целом свете. Прежде, по легендам, в этом лесу обитали волки-оборотни, которые нападали на людей и скот в окрестных деревнях. Говорят, многие и теперь натыкались на кости жертв. Как начинающий историк, я должен бы отбросить тревожные небылицы и предположить, что на этом месте, вероятнее всего, было древнее поселение племени, чьим тотемным животным был волк, а отзвуки памяти давнего прошлого уже послужили рождению легенд.

Ну да, должен бы. Только я не любитель развесистой клюквы. Тумана в лесу и без неё хватает. И вообще, мне ли не знать правды?

Лес разделяет деревню с университетом, и не удивлюсь, если он ещё до коронации Виктории служил местом встреч студентов с деревенскими юными особами. Итог этих свиданий, как в итонском пристенке^[1], — всегда был предопределён. Но стремление выскочить замуж за отпрыска богатого сквайра не угасло и по сей день. Это викторианские студиозусы прозвали лес Волчьим кладбищем. Волчьим, потому что в Древнем Риме волчицами звали падших женщин, а студенты Роданфорда никак латынь изучают. «Кладбище» уже потом родилось. Восемнадцатилетние Мефистофели заманивали глупышек в лес конфетами из воздуха. С восходом их коварный обман вскрывался, и девичьи души гибли вновь и вновь. Опера да и только.

А ещё говорят, в цинизме никакой романтики.

Собравшись, я приподнялся на локтях. То, что открылось взору, меня вполне устроило. Шекспир сказал бы: «Он на полу и пьян от слёз»^[2], — и горько бы ошибся. Земляное ложе моё теплее, чем камень под коленями Ромео, а хмель во мне — самый будничный. И сочувствия сердец у нас нет. Я даже имени — её имени — не помню, моё, слава богу, всегда при мне. Даже лица — сейчас его полностью скрывали волосы, длинные, почти как у богини Сиф, но не золотые, а смоляные, как у меня самого. Маленькая ведьмочка. Свернулась в клубок, греясь ладонями и левой щекой о мой живот.

Вот опять, со стороны церкви. Как будто правый и левый клиросы затеяли состязание, кто кого перебранит. Уже в тот миг я понимал: это за нами. Ну и что с того? Я опустил руку в карман, достал сигареты и спички, закурил. Завтракать, подсказывал рассудок, мы сегодня будем без всякого удовольствия.

Слева из-за небольшого усыпанного синеглазым анемоном взгорка лениво поднялась и замаячила в потягивании чья-то фигура. Это Питер, во всей своей красе. Его взгляд был так же устремлён в сторону церкви.

— Похоже, Дарт подсуетился, — сказал он.

Последовал долгий зевок.

— Похоже на то.

— Есть ещё?

Я вновь достал пачку. Питер бодрой рысцой протрусил через вершину холма, взял сигарету.

— Кто она?

— Понятия не имею, — честно сказал я.

— Красивая.

— Ага. Очень.

— Как зовут?

— Джульетта, — сказал я.

— А красиво зовут.

— Ага.

Питер поставил одну ногу на камень, затянулся и произнёс, пуская дым:

— Макс! Ах, это имя — гибель для неё^[3]…

— Она его не помнит, — перебил я.

Питер покачал головой. Затем склонился над Джульеттой и громко вдохнул раздувшимися, как у лошади, ноздрями. Я нахмурился.

— Иди к чёрту, приятель! Нечего тут нюхать.

— На хмель непохоже… Помнит она тебя. Ещё с мамой познакомит. — Питер снова вдохнул. — Бычий член^[4], конфеты!

— Иди ты!

— Полипы у тебя, что ли? Сам понюхай!

Я склонился над Джульеттой и потянул носом. Приторно пахло ванилью, словно в кондитерской.

— Повезло. Молочный кипень. Мне достался Erasmic^[5].

— Она бреется? — ухмыльнулся я.

— Как пить дать, у отца одолжила. Непохожа на дорогую штучку. Думаю, на мыло талонов не хватает^[6].

Я мрачно кивнул.

— Что будем делать? — спросил Питер.

— Будить.

Мы докурили и потушили окурки о землю. Питер помчался за бугор к своей спящей красавице. Голоса приближались. Я дотянулся до смятой рубахи. Как только пальцы не досчитались пуговицы на груди, с моего языка слетело горькое проклятие. Невезуха!

Я осторожным движением убрал волосы с лика моей нимфы. Великолепна… почти. Как всегда, чего-то пилигриму моему не хватало. Хотя и кожа бледна, и овал прекрасен, и бутон шиповника её губ — розовее не встречал… Чтоб меня!

— Бычий член! Подъём!

Возглас глашатая Питера прозвучал с холма. На его призыв, как зомби, восстали вокруг лесные твари. Из травы, из-за деревьев, земных горбов и камней, приходя в чувство, народ выползал, как растерянные оборотни в туманной чаще.

— Нас засекли!

Поднялся визг. Барышни, кто в чём, повыскакивали и похватали свои тряпки. Как испуганные лани, знающие лазы из чащоб, они небольшим верещащим стадом бросились в сторону деревни. Вслед им полетели свист и пара скабрёзных окриков.

Моя Джульетта просыпаться не хотела, и я посадил её с собой рядом. Голова её тут же прильнула к моей груди. Я аккуратно коснулся ладонью тёплой щеки и приподнял её подбородок. Она открыла глаза, и суровая моя выдержка вмиг пошатнулась.

— Макс Гарфилд, — сказала она уверенно, пока я решал, что делать с только что поразившей меня мыслью.

Через секунду-две, когда отпустило, я сказал:

— Светильник ночи сгорел дотла^[7].

— Ты прогоняешь меня? — прозвучало растерянно.

— Я — нет. А они — да.

Джульетта удивлённо глянула в сторону церкви, откуда уже ясно доносились порицания оскорблённых душ. Саму церковь мы не видели — туман застлал всё вокруг, будто не деревья, а вулканы окружили нас, надышав дымом из фумарол^[8].

— Ты можешь пойти со мной к нам на завтрак, мама будет рада, — сказала мне наяда. — До занятий успеешь.

— Твоя мама меня возненавидит, — сделал я печальное лицо.

Она привстала, оправила подол лёгкого ситцевого платья цвета электрик и смахнула с него клочок травы.

— Если не причешешь лохмы.

С быстротой ласточки она сорвала с моей щеки прилипший лист клёна, за ночь присохший к коже. От внезапной боли я прошипел сквозь зубы. Она хихикнула и залепила по больному месту пощёчину.

— Так быстрее пройдёт. Клин клином.

Я кивнул. Тем более я это заслужил.

— Привет маме!

Надеюсь, не услышала…

Росные травы всколыхнулись. Лесной туман жадно проглотил девичий силуэт. Питер, как вперёдсмотрящий, продолжал наслаждаться видами со своего «вороньего гнезда». Он пританцовывал и напевал какой-то пошлый мотив. У взгорка, по-мальчишечьи сдабривая истошным смехом свои небылицы о проведённой ночи, стояли Тео с Гарри, к ним с разных направлений ползли Робин и Джо.

Я подтянулся последним.

— Ты реально так и сказал ей — «у тебя корзинка выпадает»?

Истеричные взрывы смеха летели из пасти Тео вместе со слюной и мерзким запахом.

Гарри — на две головы выше каждого из нас — довольно скалился.

— Я что, говорю, впервые за орхидеями наведываюсь? — сказал он басом. — А она мне — война, мол, мобилизация, тяжёлая работа… А я ей — да просто тебе на десяток годков больше, а то и на два. Рассказываешь мне тут!

— Твою ж мать, от неё несло ещё на танцах. — Тео глянул в мою сторону, но не найдя в моём лице поддержки, убрал широченную улыбку. — Гарфилд, у тебя ещё остались?

Я достал сигареты, хотя мог и придержать. Тео — редкостный геморрой.

— И мне давай, — сказал Гарри.

— За Тео дососёшь. — Я чиркнул спичкой.

Гарри не стал возражать. Такая честь выпала — взять в рот обслюнявленный проректорским сынком окурок.

С высоты взгорка послышался свист на вступительный мотив Симфонии номер пять Бетховена. Мы взглянули на Питера и тут же услышали скрип ботинок по влажной зелени. Из дымчатой завесы к нам вышли три мрачных силуэта.

— Ave, Caesar, morituri te salutant^[9], — произнёс негромко Робин.

Тишина повисла, от неё так давило и гудело в головном кочане, что хотелось уже быстрее со всем этим покончить.

Тео выпятил подбородок:

— Где наш завтрак?

Его тон был привычным — хамским. Не потому, что ни мы, его сверстники, ни девушки с танцев, ни его собственный отец и проректор университета Милек Кочински, стоявший в эту минуту перед ним, не были достойны хоть малой толики уважения. Тео просто не мог быть кем-то, кроме самого себя — конченого выродка, испражнявшегося на весь мир. Когда он играл Ромео в роданфордской постановке, он играл конченого выродка Ромео; в «Макбете» от его героя с души воротило ещё до убийства короля.

Невысокая полноватая фигура Милека Кочински — он стоял посередине — выдвинулась вперёд. Обведя каждого тяжёлым взглядом, Кочински заявил:

— Жду вас в главной аудитории через пятнадцать минут.

Высокий угрюмый силуэт справа, принадлежавший руководителю нашего факультета мистеру Дарту, обрёл голос:

— Моего кабинета вполне хватит, сэр.

— Нет. Не вполне. Я хочу собрать всех молокососов, — повернулся к нему Кочински. — И левое крыло зовите.

— Так ведь ещё…

— Чёрт возьми, Дарт, делайте, что я сказал! Поднимите этих лодырей и притащите каждого!

— Слушаюсь, сэр.

Пока Дарт с собачьей преданностью получал тумаки от начальства, я взглянул на третьего человека. Отец Лерри, подумал я, в своём подряснике и с птичьим лицом здорово походит на измождённого ястреба, рыщущего в поисках пищи. Если бы я не был атеистом, к этому типу я бы свой зад раскаиваться не притащил.

Несложно было догадаться, для чего Кочински ходил за священником. В начале первого семестра отец Лерри уже промывал скрупулёзно наши мозги своими екклезиастическими откровениями. Как мантру, мы должны были помнить о великом избранничестве и о том, что мы каким-то божеством целованы.

Должны были, но никто не помнил ни слова. В отличие от него, мы-то прекрасно знали, что не божество, а отцы платили за наше частное обучение. И хорошо платили. Откровенно говоря, столько, что за эти деньги бордель нам полагался прямо в здании университета, где-нибудь между столовой и кабинетом биологии. Чтобы не изнурять воздержанием наши молодые организмы. Даже в войну, рассказывал отец, батальону выдавали презервативы — по два в неделю на каждого бойца.

— А говорили, не попадёмся, — сказал Джо, когда чёрный триумвират двинулся прочь.

Тео сверкнул глазами.

— Иди проплачься! — сплюнул он, отшвырнув недокуренную сигарету на сырую землю. — За мной!

Его верный громила Гарри глянул на окурок с досадой. Гарри уродлив до боли в глазах. Рондо Хэттон^[10], уверен, и тот был красивее. Но прыщи, огромная челюсть верзилы, узкий лоб и острая макушка на лысеющей в восемнадцать лет голове — ничто по сравнению с тем, как разило от этого субъекта.

Однажды декабрьской ночью мы прокрались в комнату Тео и Гарри. Те были в отключке благодаря Питеру и снотворному, которое он стащил из медпункта и обманным манёвром подсыпал им во время ужина. Вчетвером мы вынесли огромную тушу Гарри в коридор, дотащили до душевой и уложили на холодный кафель. Вылили на тело два флакона мыла Cargo, баночная этикетка обещала подарить свежесть семи морей. Оттёрли его щётками для обуви и обдали горячей водой. Восставший из сна и тропической пенной свежести, Гарри пообещал разделаться с нами и свернуть наши поганые шеи. Зато весь следующий день мы наслаждались свежестью семи морей. Она щекотала ноздри всех без исключения в аудитории. Над проделкой смеялся даже Тео, а его смеху Гарри препятствовать не осмеливался, и шеи наши поганые остались целыми.

Примечания

1

Итонский пристенок (англ. Eton wall game) — традиционная игра с мячом, проводящаяся в Итонском колледже, похожа на регби и футбол.

2

Цитата из трагедии «Ромео и Джульетта» У. Шекспира.

3

Цитата из трагедии «Ромео и Джульетта» У. Шекспира.

4

Брань, которую использовал Фальстаф, герой пьесы У. Шекспира «Генрих IV».

5

Британская марка мужского мыла для бритья.

6

После Второй мировой войны (1939–1945 гг.) в Великобритании до июля 1954 года сохранялась карточная система.

7

Цитата из трагедии «Ромео и Джульетта» У. Шекспира.

8

Фумарола — трещина, отверстие в склоне или кратере вулкана, источник горячих газов.

9

«Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя» (лат.) — традиционное обращение римских гладиаторов к императору перед боем.

10

Американский киноактёр и журналист (1894–1946). Заболевание акромегалия, проявившееся в зрелом возрасте, изуродовало его лицо, из-за чего он получил прозвище «самый уродливый киноактёр».