В стране «Тысячи и одной ночи»

Тахир Шах

Знакомство с королевством Марокко: истории, сказки, притчи и те, кто их рассказывает.

Глава седьмая

Тот стал метким стрелком, кто метил дальше меня, своего учителя.

Саади из Шираза

Сказитель Мурад был одет как дервиш — в залатанной шерстяной джеллабе, голова вместо тюрбана обмотана полоской ткани. Из-за катаракты на глазах у него словно образовалась корочка льда, покрытое шрамами лицо было плоским, выделялись лишь пухлые щеки. Особенно меня поразили пальцы Мурада — длинные и изящные, я невольно задержал на них взгляд.

Едва Мурад вошел, парикмахер выронил бритву; наклонившись за ней, он на мгновение стал похож на ворона с покалеченным крылом. Затюканные мужья, спасавшиеся от жен в парикмахерской и сидевшие в засаленных креслах, благоговейно склонили головы. Следуя их примеру, поклонился Мураду и я. После чего представился.

Сказитель протянул изящную руку, ожидая, пока я отвечу на рукопожатие.

— Ас-саламу ‘алейкум, — негромко, сиплым голосом приветствовал он.

Мурад поинтересовался, купил ли я что у Омара бен Мохаммеда? Мне подумалось: вряд ли его интересует берберский сундучок, скорее — прилагавшаяся к вещице притча. Хотя я несколько удивился тому, что он не заметил сундук на полу.

— Притчу «Всадник и змея», — ответил я.

И хотел было пожаловаться на дороговизну, но тут Мурад шагнул ближе.

— Есть в этом мире вещи бесценные, — сказал он, касаясь моей руки, — как вот эта притча. Она подобна драгоценному камню. Поднесите ее к свету, посмотрите с разных сторон — она вспыхнет рубином.

В это самое время в парикмахерскую тихонько проскользнула очередная группа мужчин — они явно прятались от жен. Увидев сказителя, мужчины почтительно склонили головы, приветствуя его пожеланием мира.

— Пойдемте-ка туда, где нам не помешают, — мрачно произнес Мурад.

Я подхватил сундук. Сказитель повел меня узкими улочками в направлении зеленой мечети. Я старался не терять из виду залатанный край его джеллабы, мелькавшей между прилавками со всевозможным товаром: розовыми нейлоновыми кофточками, говяжьими копытами, рисом…

На улочках Марракеша многолюдно, они запружены гужевым скотом, заставлены лавками — передвигаться по ним совсем непросто. Я наблюдал за местными, с рождения живущими в медине: они не идут, а будто скользят, мгновенно отступая вправо или влево, дабы избежать столкновения с груженой телегой, слепым попрошайкой или навьюченным мулом.

В свое время Мурад наверняка отличался большей ловкостью. Сейчас же он шел пошатываясь, то и дело хватаясь за стену.

Молча следуя за маячившей впереди джеллабой, я гадал: куда меня ведут? Вдруг джеллаба скрылась в низком дверном проеме с облупленной краской и замелькала по извилистому проходу. Я поспешил вдогонку, хотя берберский сундук и замедлял мой шаг. Дойдя до конца, мы стали подниматься по лестнице и оказались в помещении с высоким сводчатым потолком. На полу совершенно пустой комнаты лежал матрац и куча тряпья, по всей видимости, заменявшая одеяло.

Мурад пошарил по матрацу, и мы сели по краям, друг против друга.

— Вот тут я и живу, — сказал он. — Чувствуйте себя как дома.

После обмена малозначительными фразами я повел разговор о главном.

— Моему другу приснился сон, поэтому я здесь, — сказал я.

Соединив изящные пальцы домиком, сказитель приготовился слушать.

— Он приглашает вас в Касабланку — рассказывать притчи. Моего друга беспокоит то, что Марокко теряет свою самобытную культуру, повсюду — засилье мыльных опер. Он надеется на вашу помощь.

Мурад ответил не сразу. Он сидел на краю матраца, едва заметно покачиваясь взад-вперед в глубокой задумчивости. Я уже начал сомневаться, что он вообще заговорит, но тут Мурад произнес:

— Ваш друг и прав, и неправ.

— Что вы имеете в виду?

— Притчи. Их значимость.

Сказитель взял ветошь, пропуская край ткани между пальцев.

— Чтобы разбираться в притчах, надо разбираться в людях, — сказал он. Главное в этом деле — слушатели. Завладев их вниманием, вы обретете великую силу.

— Но по телевизору…

— Забудьте про него, — сказал Мурад как отрезал. — Телевизор — вещь бесполезная — люди смотрят на картинки, теряя способность фантазировать. Пробудите в них интерес, и они станут воспринимать не глазами, а ушами.

Мурад поморгал. Он сидел неподвижно, словно бронзовый Будда: сложив руки на коленях, уставившись глазами, словно подернутыми корочкой льда, прямо перед собой. Я что-то сказал, уж и не помню, что. Впрочем, Мурад меня все равно не услышал — он прислушивался к выкрикам разносчика рыбы, долетавшим с улицы.

И тут меня осенило: а ведь Мурад слепой!

Толстяк уже несколько недель жил у нас; как-то вечером он протянул мне спичечный коробок.

Я раскрыл коробок — внутри лежал голыш. Серый с голубоватым отливом, ярко-белая жилка с одного края.

Толстяк, которого мы прозвали Шлёпкой — он вечно ходил в шлепанцах, — вытряхнул голыш из коробка мне на ладонь.

Я потер его о щеку.

— Гладкий.

Шлёпка улыбнулся и прошепелявил:

— Конечно, ведь он побывал на самом краю света.

Я лизнул голыш.

— Солоноватый.

— Он лежал в глубоком, бескрайнем океане.

Я взвесил голыш на ладони.

— Тяжеленький.

— Да. А в воде ничего не весит — как пушинка, — сказал Шлёпка.

— Но это же всего-навсего голыш, — возразил я.

Толстяк едва заметно усмехнулся.

— Ну да, для глупца — всего-навсего голыш.

Мурад рассказал, что зрение у него никогда не было хорошим. Он отличал свет от темноты, видел размытые очертания предметов, но и только.

— Я никогда не мог положиться на зрение, — сказал он во время нашей следующей встречи в кофейне «Аргана» на главной площади.

Я спросил: как же в таком случае он обходится?

Мурад хохотнул.

— Как? Закрой глаза, и откроется сердце.

Официант принес чашки разбавленного молоком горячего шоколада. Приятный вкус после горького черного кофе. Мы сидели в углу террасы на верхнем этаже; я обозревал толчею на площади внизу, Мурад прислушивался к гомону.

Конец ознакомительного фрагмента.