Драконы ночи

Татьяна Степанова, 2008

Сон… Явь… Во сне ли… наяву… Маруся Петровна видела ЭТО шестьдесят лет назад и потом помнила всю жизнь. Все, кому она пыталась рассказать то, чему она, восьмилетняя девочка, стала свидетелем в ночь убийства знаменитого иллюзиониста, гипнотизера Симона Валенти и его ассистентки Аси Мордашовой, гастролировавших в их городе, не верили ей. Нездоровые фантазии ребенка – так говорили тогда, бред сумасшедшей старухи – так говорят теперь. Жуткая была история. А за несколько месяцев до этого двойного убийства пропали дети Мордашовой, мальчик и девочка. И вот спустя столько лет кошмар, похоже, возвращается. Что здесь делает внучатый племянник Симона Валенти? Зачем поселился в глухом провинциальном Двуреченске? Что ищет? И снова, как тогда, пропал мальчик Миша Уткин, а Дашенька, внучка ее, Маруси Петровны, получила страшный рисунок, предвещающий смерть…

Глава 11

РЕМОНТ В ТЕАТРЕ

В этот вечер, когда в Двуреченске искали пропавшего сына учителя, тот, кто назвался Кате при знакомстве Симоном, отправился в театр.

Драматический театр на Валдайской площади слыл в городских хрониках главным очагом культуры. Но вот уже более полугода этот очаг едва тлел: в театре начали делать по инициативе местных властей капитальный ремонт. И конца-края этому ремонту было не видно.

Симон подъехал к зданию театра около шести вечера. Остановил машину у входа напротив облупленной колоннады. Бригада рабочих как раз заканчивала смену. Работяги собирали инструменты. Однако бригадир Сазонов домой не торопился. Он ждал Симона, которому еще днем позвонил на мобильный. За этот короткий звонок и за вызов Симон заплатил ему вперед. Бригадир Сазонов был не прочь срубить деньжат. С расспросами тоже не лез особо. Удивлялся, конечно, в глубине души: чего этот приезжий гусь так интересуется городским театром, ремонтом и особенно подвалом, который вот уже сколько лет захламлен, забит до отказа разной рухлядью — сломанной мебелью, старыми декорациями, полусгнившим толем и еще черт знает чем. Подвал рабочие вскрыли еще в начале сентября. Как об этом узнал приезжий гусь, Сазонову было непонятно. Но как-то узнал. Приехал и сразу предложил Сазонову «договориться»: мол, щедро заплачу за то, что вызовете в театр, когда расчистите внизу завалы старья и позволите мне все там осмотреть.

А чего там было смотреть, кроме дохлых крыс, пыли и тараканов? Но бригадир решил: не мое это дело отговаривать, нос совать. Надо этому упакованному под завязку типу смотреть, пусть себе смотрит, только пусть сразу усечет, что забесплатно эти «смотрины» не выгорят. За так в Двуреченске только кошки родятся.

— Ребята сейчас уйдут, а мы спустимся с вами, — сказал Сазонов, здороваясь. — Хлам там остался, трех самосвалов не хватит, чтобы всю эту гниль вывезти. Но хоть зайти стало возможно туда, а то ведь как на свалке — битком. А нам срочно с фундаментом что-то надо решать — то ли укреплять сваями, то ли бетоном заливать. Здание-то ничего, крепкое, даром что почти сто лет стоит, а вот грунт здорово просел.

Он протянул Симону оранжевую строительную каску. Тот усмехнулся, повертел ее в руках, однако надел.

Внутри в развороченном ремонтом здании с пробитыми стенами, свисающей ржавой арматурой и грудами строительного мусора даже трудно было себе представить, что когда-то здесь давала спектакли областная драматическая труппа, что сюда приезжал на гастроли «Современник», что тут когда-то работал бешено популярный кружок чтецов и двуреченская «студия поэтов» ютилась здесь в середине шестидесятых в одной из гримерок на втором этаже.

— Айда вниз, — пригласил Сазонов и повел Симона через театральное фойе, через театральный буфет в подсобку. Тут и находилась дверь, ведущая в подвал. Вся подсобка была забита старой источенной жучком поломанной мебелью. Симон увидел колченогие стулья, обшарпанные гримерные столы.

— Это все снизу оттуда поднимали, — пояснил бригадир и распахнул дверь.

Симон почувствовал запах пыли. Они спустились по лестнице и попали в низкое сводчатое помещение, освещенное тусклой лампочкой.

— Ну, глядите, что вам нужно, а я пока покурю, — Сазонов сунул в рот папиросу. Исподтишка он наблюдал за «гусем». Ишь ты какой. Чего-то весь напрягся сразу, стойку сделал, словно легавый. Вон даже испарина на лбу заблестела. Душно, что ли, ему здесь, в подвале?

Симон огляделся по сторонам. Вход действительно был очищен от хлама. Но по стенам, по углам почти до потолка этого самого хлама, скапливавшегося в подвале десятилетиями, еще было предостаточно. Трухлявые доски, изъеденные молью остатки старого театрального занавеса, сваленные в кучу декорации, какой-то грязный реквизит.

Симон подошел к куче пыльного тряпья. Это были театральные костюмы. В стене виднелась дверь.

— А там что? — спросил он.

— Да барахло, что ж еще? Что, будете и там смотреть?

— Обязательно. Откройте, пожалуйста.

Сазонов хмыкнул: ишь ты, пожалуйста. И голос-то какой-то у него сейчас, точно баран блеет. Боится, что ли, чего? А чего тут бояться?

Он наклонился и начал откидывать тряпье прочь. В носу сразу засвербело. Пылища, мать ее! Освободив дверь, он потянул ее на себя. Но она то ли просела, то ли еще что.

— Стамеску пойду найду, так мне не открыть. — Сазонов тихо смачно ругнулся. — Вы тут побудете или тоже подниметесь?

— Я останусь здесь, — ответил Симон.

Бригадир поднялся за стамеской. Назад особо не торопился. Докурил папиросу до конца. «За дверь с него еще причитается», — решил он.

Симон встретил его раздраженно:

— Где вас носит?

Бригадир только пожал плечами. Подумаешь, какие нервные. Это тебе, гусь, не баранку тачки своей крутить. И не баранку катера, который тебе, по слухам, сегодня утром в грузовом вагоне притарабанили. Это труд, вкалывание, арбайтен — вот это что такое.

Он подошел к двери и начал стамеской курочить гнилую притолоку. Однако дверь не поддавалась. Сазонов взмок, скинул спецовку, оставшись в майке-тельняшке.

От притолоки летели щепки — так яростно он орудовал стамеской. Потом рванул дверь на себя и… Ржавая ручка, выскочив из дерева с гвоздями, осталась у него в руках.

— Зараза, мать твою! Что вам там смотреть-то потребовалось? — Он повернулся к Симону. — Там же, кроме мышиного дерьма, ничего…

— Вскройте дверь, я вам еще заплачу, — сказал Симон.

Сазонов поплевал на руки, всадил стамеску в дерево и начал вскрывать, точнее, ломать. Наконец дверь затрещала и подалась. Еще минут пять ушло на то, чтобы расчистить проход. Наконец дверь открылась достаточно, чтобы внутрь можно было протиснуться.

Симон отстранил Сазонова и бочком, бочком стал просачиваться внутрь. Бригадир еще потянул дверь — пошла, пошла, проклятущая, потихоньку. За дверью оказалось еще одно подвальное помещение — затхлое и темное. Свет лампочки сюда не проникал.

— Теперь за фонарем подыматься надо, ах ты… — Уставший бригадир готов был уже послать куда подальше все и всех.

— У меня с собой фонарь, — тихо ответил Симон.

Он достал карманный фонарик. Пятнышко света заскользило по сводчатому потолку, по бетонным стенам. Здесь тоже было полно разной рухляди и тряпок, под ногами валялись старые афиши. Симон поднял одну, развернул, расправил. Когда-то выполненная в ало-черных красках, она выцвела и поблекла. «Цирк на гастролях», — прочел на ней Сазонов. Под словом «Цирк» были изображены какой-то хмырь в индийской чалме и во фраке — то ли фокусник, то ли еще кто-то, и фигуристая девица в «пачке» и с пуделем.

У дальней стены громоздились какие-то ящики. Продолговатые и квадратные, вроде коробок. Сазонов подошел, поднял один — меньший по размеру. Открыл. Какие-то перегородки, пружина и вонь… Черт, что это за смрад от этой дряни?

Симон между тем с тихим возгласом, в котором явно сквозили радость и удивление, осматривал самый большой ящик, по мнению бригадира, здорово смахивающий на гроб. Он был выкрашен черной облупившейся краской с позолотой. На боковой стене этой же самой блеклой от времени позолотой были выведены какие-то буквы. И выбиты инвентарные номера.

— Лет сорок это помещение не вскрывали, а? — спросил Симон, поглаживая ладонью надпись.

— А может, и больше. Они ж сюда просто сваливали все, что в негодность приходило, — хмыкнул Сазонов, вертя в руках воняющую какой-то пакостью коробку. — Это что ж за хреновина?

— Это, кажется, ящик для белых мышей.

— Для чего?

— Реквизит фокусника. — Симон улыбнулся. — Проверенный временем цирковой реквизит. Ящик открывали, зрители видели мышь внутри. Потом ящик закрывали и через секунду открывали снова. Мышки в нем уже не было. В этом и был фокус.

— А куда ж она девалась?

— Там перегородка подвижная. Фокусник нажимал на пружину, и она двигала перегородку, придавливая мышь, размазывая ее по стенке.

— Размазывая? — Сазонов повертел коробку в руках: точно, внутри — перегородка и пружина. И въевшийся в стенки невыхолощенный временем запах падали.

— Значит, по-вашему, полвека эту комнату не вскрывали, — повторил Симон.

— Может, и больше.

— Эта цирковая афиша сорок восьмого года.

Бригадир присвистнул: ишь ты, раритет.

— Что это за ящики? — спросил он.

— Это тоже цирковой реквизит. Здесь, в здании театра, когда-то цирк выступал. Потом он уехал дальше на гастроли. А часть реквизита с собой не взяли, оставили тут, в подсобных помещениях театра.

— Что-то не припомню я никакого цирка, — усмехнулся Сазонов.

— Вы в каком году родились?

— В шестьдесят втором.

— А эта афиша сорок восьмого. — Симон аккуратно свернул афишу в трубочку. — Слушай, бригадир, я хочу все это отсюда забрать, весь этот цирковой хлам.

— Да я не знаю, это же… это ж театральное имущество вроде как.

— Это просто свалка, — возразил Симон. — Сам же говорил: все брошено, все бесхозное.

— Говорить-то говорил, но уговору у нас с вами не было — забирать. Только осмотреть подвал.

— Уговор будет новый. Я плачу тебе четыреста баксов, ты сегодня находишь грузовик и двух грузчиков. И это все, — Симон кивнул на ящики, — вывозим отсюда ко мне.

— Прямо сейчас?

— Попозже, ночью. Я вернусь сюда с деньгами к одиннадцати. А ты подгонишь самосвал. Если кто будет интересоваться, скажешь — освобождаем подвал, вывозим мусор на свалку. Готовимся к ремонту фундамента.

— Заплатите четыре сотни? За что же так щедро?

— За работу, Сазонов. За арбайтен. Ведь это не то что руль крутить у тачки, так? — Симон посмотрел на бригадира.

И тот под этим взглядом стушевался. Наглый взгляд и вместе с тем пронзительный какой-то, словно принуждающий, наизнанку выворачивающий. И как понять это самое АРБАЙТЕН?!

— Договорились? — усмехнулся Симон.

— Ладно, что ж… цена хорошая… И тут правда лом один, никому не нужный. Но вам-то он зачем?

— Я коллекционирую старые вещи. Не антиквариат, просто ретро-вещи, — ответил Симон. — Может, когда с компаньоном ресторан откроем, для оформления зала пригодятся.

Сазонов глянул на него недоверчиво: ох темнит что-то гусь.

— Ладно. Значит, в одиннадцать здесь? Я машину-то найду. Но шоферу и ребятам, которые грузить, корячиться будут, тоже надо дать.

— С ними я расплачусь отдельно.

Сазонов пожал плечами: ишь ты какой сговорчивый. Прежде чем уйти из подвала, он сам осмотрел ящики. На душе вдруг стало как-то кисло, неспокойно. Эх, не влипнуть бы с этим гусем — что-то больно мягко стелет, дорого платит. Но баксов, падающих с неба на халяву, хотелось, ох как хотелось. И ящики с цирковым реквизитом ничего собой не представляли — обычное старье. На том черном с позолотой по бокам, продолговатом, похожем на гроб, сбоку были инвентарные номера и надпись «Walenty». Что сие слово означало, бригадир не знал, но у него было такое ощущение, что вроде что-то похожее он когда-то слышал. Давно, очень давно — чуть ли не в детстве, когда особенно доверчив был, падок на разные там истории. И готов был верить по простоте в самое невероятное.