Драконы ночи

Татьяна Степанова, 2008

Сон… Явь… Во сне ли… наяву… Маруся Петровна видела ЭТО шестьдесят лет назад и потом помнила всю жизнь. Все, кому она пыталась рассказать то, чему она, восьмилетняя девочка, стала свидетелем в ночь убийства знаменитого иллюзиониста, гипнотизера Симона Валенти и его ассистентки Аси Мордашовой, гастролировавших в их городе, не верили ей. Нездоровые фантазии ребенка – так говорили тогда, бред сумасшедшей старухи – так говорят теперь. Жуткая была история. А за несколько месяцев до этого двойного убийства пропали дети Мордашовой, мальчик и девочка. И вот спустя столько лет кошмар, похоже, возвращается. Что здесь делает внучатый племянник Симона Валенти? Зачем поселился в глухом провинциальном Двуреченске? Что ищет? И снова, как тогда, пропал мальчик Миша Уткин, а Дашенька, внучка ее, Маруси Петровны, получила страшный рисунок, предвещающий смерть…

Глава 5

«ДАЛИ» — ВИД СНАРУЖИ

Было такое чувство, что все с самого начала пошло не так. Катя подъезжала к отелю с тяжелым сердцем. Анфиса… Нет, Анфиса как раз сейчас, в данный конкретный момент, не беспокоила ее так сильно, как еще, например, вчера. Эти военные машины на дороге, солдаты, милиция — да, именно это тревожило и пугало. Все это совсем не было похоже на учение, на игры в солдатиков на пересеченной местности, все это попахивало катастрофой. Что-то произошло, и это «что-то» — Катя чувствовала это сердцем — не даст спокойно жить в этом самом Двуреченске, который она и видела-то мельком из окна машины, никому — в том числе и ей, и Анфисе, если они не покинут этот город как можно скорее, вечерним же поездом.

Симон (Катя все никак не могла привыкнуть к его имени. Чудное имя, более похожее на прозвище, на псевдоним и вроде слышанное совсем недавно — только вот в связи с чем и от кого?) тоже как-то притих. Он свернул направо с шоссе на аллею. Это было похоже на парк в черте города на берегу реки. Возник небольшой песчаный пляж, затем новенький детский городок с качелями, горками и волейбольной площадкой. На лужайке выросли как грибы бревенчатые коттеджи. А потом Катя увидела и сам отель — четырехэтажный, выстроенный из красного кирпича. Здание походило на замок: фасад по бокам украшали круглые башенки, крыша была крыта металлочерепицей. На крыше лепилась спутниковая антенна. К главному зданию были пристроены флигели. Двор был просторный, посыпанный гравием, с круглым цветником посредине. У стен были высажены туи. Какие-то маленькие хвойные деревца росли и в терракотовых кашпо, рядком выставленных вдоль террасы из темного мореного дуба под полосатым тентом, где все еще работало летнее кафе.

— Бар здесь лучший в городе, — сказал Симон, останавливая машину и кивая на высокие стрельчатые окна первого этажа.

Катя вышла из машины. Этот краснокирпичный увесистый новодел, такой нерусский, такой немецкий, в самом сердце среднерусской Валдайской возвышенности с его терракотовыми горшками резко отличался от архитектурного стиля Двуреченска. Если только можно было назвать стилем то разношерстное скопище серых силикатных пятиэтажек, сталинских домов с осыпавшейся лепниной в виде венков из хлебных колосьев, сколотых серпом и молотом, старых купеческих особняков, деревянных бараков, блочных восьмиэтажек и «стекляшек» семидесятых. Замок-новодел был возведен словно в пику всему этому архитектурному хаосу, который мирно уживался в Двуреченске не один десяток лет. Он был построен как бы вопреки, без оглядки на глубоко укоренившиеся традиции.

— Подруга вас не встречает. — Симон вытащил Катины вещи.

— Сейчас разыщу ее. — Катя забрала у него дорожную сумку. — Спасибо, что подбросили.

— А я был прав, когда не дал уехать вам с кем-то из здешних. Там, на дороге, когда мы проезжали, и в лесу… Так бывает, когда ищут кого-то. Того, кто пропал. Ну да если столько народа ищет, найдут, наверное. Ну, а мне пора, катер мой давно уже привезли. Но мы с вами, Екатерина, еще увидимся. Я сюда в бар наезжаю. А в городе меня тоже легко найти — улица Лобачевского, дом пять. Запомните, пожалуйста, буду рад, если зайдете с подругой.

Однако он уехал не сразу, а лишь когда Катя, подхватив вещи, поднялась по ступенькам. Широкие двери из темного оргстекла открылись перед ней автоматически.

И первой, кого она увидела у стойки рецепции, была Анфиса. Нет, не в дорожной одежде, не с чемоданами, а в ее любимом костюмчике для фитнеса — розовом, плюшевом с капюшоном и вышитым на спине ушастым кроликом. Этот самый розовый кролик обтягивал Анфисины телеса и округлости, делая ее похожей на колобок на толстеньких коротких ножках. В руках Анфисы был розовый рюкзачок, из которого торчало полотенце для сауны. Она обернулась — просто так, машинально, взглянуть, какого еще нового постояльца принесли в «Валдайские дали» черти. Обернулась и застыла, узрев Катю.

— Анфис, я… — Кате вспомнился кадр из фильма «Афоня» — тот самый финальный на сельском аэродроме: «Вы мне звонили?»

— Ты приехала? Ко мне?

— Анфис…

— Сюда? В такую даль? — Лицо Анфисы мгновенно осветилось, зарделось, покраснело, побледнело. Она заулыбалась было растерянно, но тут уголки ее рта опустились вниз, на глаза навернулись слезы. Она порывисто сграбастала Катю и, уткнувшись в ее плечо, воскликнула: — Ты с ума сошла! Притащиться сюда в эту дыру из-за меня — ты сошла с ума, господи боже, спасибо тебе большое!

— Анфис, мы сейчас пойдем к тебе, и ты мне все расскажешь. Я боялась, что ты уже уехала. Я звонила тебе все время, но твой телефон…

— Плевать на телефон. Катька, милая, как же хорошо, что ты здесь со мной! — Анфиса цеплялась за Катю. — Ты побудешь здесь со мной, поживешь? Мне столько нужно сказать тебе. Ты не волнуйся, мы сейчас все устроим — тут славно, тебе тут понравится… Но вообще-то тут ужасно. Кошмарно. Чудовищно! Я места себе не нахожу. Катя, он… у нас с ним все, ты понимаешь? Все кончено.

ЭТО БЫЛ САМЫЙ НЕПОСЛЕДОВАТЕЛЬНЫЙ И САМЫЙ ГОРЯЧЕЧНЫЙ МОНОЛОГ, КАКИЕ ТОЛЬКО КАТЯ КОГДА-ЛИБО СЛЫШАЛА. Словесный сумбур, какофония чувств, слезы. А потом закружилась, завертелась суета — круговерть. И Катя уже не могла понять, кого слушать, кому отвечать, на что смотреть. Вышитый розовый кролик, рюкзачок с полотенцем, дорожная сумка, оттягивающая плечо. Какой-то парень-симпатяга, точно из воздуха материализовавшийся на рецепции — менеджер или портье, черт его разберет: «Вы к нам?», «Очень рады, что вы выбрали наш отель. Вам знакомы наши расценки? Номер какой предпочитаете — с видом на реку или на лес? А может быть, вы хотите устроиться вместе, вдвоем? В 2017-м, который занимает ваша подруга Анфиса Марковна, — двуспальная кровать, он у нас специально для молодоженов, и теперь это вряд ли подойдет. Вы можете переехать с ней в 2015-й. Он у нас семейный, вот заполните, пожалуйста, бланк и паспорт ваш, будьте добры…»

Катя как во сне вручила ему паспорт. И увидела девочку. Она в отличие от симпатяги-менеджера не материализовалась из воздуха как дух, как фантом. Она влетела в холл — разрумянившаяся, запыхавшаяся, в полосатом красном свитере, красных брючках и кроссовках.

— Анфиса, я уже позавтракала! — объявила она звонко. — Ты обещала, что пойдем сегодня гулять, если мне врач разрешит. Он разрешил, можно. А бабушка с нами не пойдет, у нее ногу ломит!

Следом за девочкой в холл, опираясь на палку, вошла «бабушка» — нет-нет, ни в коем случае не старуха, язык бы не повернулся назвать ее таковой, и это Катя отметила даже в этой вселенской суматохе, а пожилая представительная дама — тоже в красных брюках и в черном вязаном кардигане. Брюнетка с идеальной укладкой (Катя только потом догадалась, что это у нее парик), прямая как палка, тщательно накрашенная и напудренная и хромая, как лорд Байрон. Единственным «киксом» в ее туалете были старые, донельзя разношенные черные туфли на распухших от подагры ногах.

Такой Катя увидела Марусю Петровну Карасеву — троюродную тетку хозяйки «Валдайских далей» Ольги Борщаковой и бабушку ее восьмилетней дочери Даши.

— Дашунчик, прогулку вашу придется отложить. К Анфисе приехали, ты же видишь сама. Добрый день, — она приветливо кивнула Кате. — Устраивайтесь, как вам удобно. С погодой вам повезло, вон сегодня какое солнышко жарит, а то все дожди да туман. Сырость портит настроение, умножает печаль, а ее и так предостаточно. Это очень хорошо, что вы приехали…

— Катя. Меня Катя зовут.

— А меня Мария… Маруся Петровна, — пожилая дама обворожительно улыбнулась Кате. — Это прекрасно, что вы приехали к нашей милой Анфисе Марковне, а то она в последние два дня что-то хандрит… Ну, ну, ну, не будем вспоминать. Вот, Анфисочка, я же сказала вам, что все в конце концов будет хорошо. Все устроится.

И все действительно «устроилось». В 2015-м «семейном» номере отеля с телевизором, двумя отдельными кроватями и отличной ванной, с панорамным окном и видом на реку и заливные луга, над которыми всего час назад переливалась радуга.

Но радугу стер с неба яркий солнечный свет. Солнце заливало номер золотом, мягко согревая, как компресс, всех, кто нуждался в тепле, всех, кто продрог в пустом и гулком «номере для молодоженов» на широкой и такой никчемной теперь двуспальной кровати.

— Катя, я не знаю, что мне делать, как дальше жить. — Анфиса сжимала пухлые кулачки. — Я вот с утра в сауну пошла. Проснулась — и в сауну. Но это ничего не значит, понимаешь? Его нет со мной, а я без него словно и не существую. Я вот там, в сауне, паром обожглась, и мне даже как-то легче стало сразу. Больно, но я себя почувствовала — на миг, через боль, но почувствовала. А так я вся как отшибленная. Знаешь, когда ногу отсидишь? Ну, вот как будто я сама себя отсидела всю, или меня отсидели… Мне даже если иголкой уколоться… — Анфиса выхватила откуда-то (Катя и глазом не успела моргнуть) брошку в виде подковки и с размаху всадила иглу застежки себе в большой палец.

Что-то подобное Катя предвидела. Похожие случаи приключались с Анфисой и прежде. «Боль — лучшее лекарство», — повторяла Анфиса. Когда-то давно с помощью боли она пыталась избавиться от лишнего веса, утверждая, что боль притупляет аппетит. Это было нечто похожее на «пунктик», на некую занозу, засевшую в ее голове. Кате казалось, что Анфиса полностью изжила этот проклятый «пунктик», но, оказывается, все было не так-то просто. Она отняла у нее брошку.

— Есть йод или пластырь бактерицидный? — спросила как можно спокойнее.

— Зачем? У меня даже крови нет. Не идет, вот смотри. Я же говорю, я себя не ощущаю. Нет меня, нет, нет! — Анфиса повысила голос. — Я есть только с ним, в нем. Он увез меня с собой и выбросил по дороге в помойную яму!

— Что у тебя произошло с ним? — Катя подумала, что простецкая фамилия «Лесоповалов» как-то не вяжется с общей патетикой момента. Вообще, как Анфису угораздило втрескаться в парня с такой лагерной фамилией?

— Ничего. Он просто уехал. Бросил меня.

— Но была, наверное, какая-то причина? Вы поссорились?

— Я могу с ним поссориться? — Анфиса посмотрела на Катю. — Я «нет, Костя» сказать ему никогда не могла.

— Так в чем же дело?

— Мы приехали. Поселились в номере для молодоженов. Прожили неделю. Я думала, из постели вылезать не будем. Я дурная была такая — мне что-то говорят, ну эти все, здешние — Ольга Борщакова, тетка ее, отдыхающие, а я ничего не слышу, ничего не понимаю, как дура. Смотрю только на него, вижу его одного. А он… Ты не поверишь, уже на третий день он стал звонить домой.

— Жене?

— Дочке. И матери с отцом. Он сказал, что дочке специально сотовый купил, чтобы с ней на связи быть.

— Анфиса, ну он же отец.

— Да я понимаю, я все понимаю. Я все эти годы все прекрасно понимала, как собака, только сказать ничего не могла. Телефон не отвечал. И он стал звонить матери с отцом. Ну, а те знаешь, как ко всему, что со мной связано, относятся? Они взвинченные там, кроме ругани, никаких объяснений — такой-сякой, уехал с девкой — это, значит, со мной, семью бросил, а теперь о ребенке, мол, беспокоишься. Тогда он ей звонить начал.

— Жене? — снова уточнила Катя.

— Ага. При мне. Я тут же рядом на постельке калачиком. Она типа: «Чего тебе от нас надо? Что звонишь?» Он: «Как дочка? Что с ней, почему телефон молчит?» А она: «Поздно спохватился, надо было раньше, когда с проституткой своей (то есть со мной), — Анфиса всхлипнула, — на курорты подался». Он уже тоже на нервах весь: «Что с ребенком, могу я с дочерью поговорить или нет?!» А она: «Довести ее хочешь до истерики? Она и так все время „где папа“ спрашивает. А ее лихорадит, температура вон ночью подскочила». Ну, ты понимаешь, что после такого здешний наш отдых как-то совсем на отдых перестал походить. Я на него смотрю, и он вроде смотрит на меня, а все мимо. Пролет полный, понимаешь. Все мысли там, дома, в Москве у них. Потом опять стал звонить: как, что? А они, конечно, хором: хуже, температура, подозрение на пневмонию. Короче, после всего он встал вот тут передо мной: «Анфис, знаешь, я не могу. Я должен. Прости, но мне надо вернуться». Я сказала: конечно, Костя, раз ребенок болен и ты отец… Я все ему сказала, Катя.

— Ты правильно сказала.

— Но я поняла, что это конец. — Анфиса всплеснула руками. — И так будет всегда. И нечего больше ждать и надеяться. Он не уйдет от них никогда. Он уйдет от меня. Он это доказал на практике. Недели со мной не выдержал. Здесь, на всем готовом, когда только ешь, развлекайся, гуляй, занимайся любовью, в общем наслаждайся бытием, пей чашу счастья. И он этого со мной не вынес. Что же будет, когда настанет просто жизнь? Не отдых, не медовый месяц, а жизнь — наша с ним жизнь семейная, вдвоем? Я поняла, что этой самой жизни у нас с ним никогда не будет. В планах не предвидится там, на небесах, где браки заключаются.

— Анфиса, но этот случай чрезвычайный — у него ребенок заболел.

— А может, и не заболел. Может быть, они ему просто соврали. А он с радостью в это поверил. Ухватился как за соломинку, чтобы сбежать от меня.

— Ты не права.

— Я права. Я пристрастна сейчас и зла, я это знаю. Но я права. У нас с ним все кончено. Это и в доказательствах дополнительных уже не нуждается. Но у меня другая проблема. Что мне с собой-то теперь делать? Я не знаю. Я не знаю, как мне жить без него.

— Анфиса, ну не надо, не надо вот так… Отчаиваться, доходить до крайности. Пройдет время, все устаканится. Вы поговорите спокойно. Костя Лесоповалов, конечно, не подарок, но человек он… честный. Вы объяснитесь. Когда-то ведь все равно бы пришлось объясняться. — Катя ловила себя на том, что слишком уж либерально высказывается по поводу чертушки Лесоповалова. Помнится, в поезде у нее находились для него совсем другие эпитеты. — И что ни говори, тебя он любит. Вы с ним пара, сложившаяся пара. А у всех пар…

— Мы с ним счастливая пара?!

— Сложившаяся.

— Счастливые пары, Катя, видно с первого взгляда. Вот они, — Анфиса подошла к окну, — это действительно счастливая пара. Это Зубаловы, они приехали на несколько дней раньше нас. Двадцать пять лет уже вместе, двое взрослых детей. Нет, ты подойди и посмотри сама на них, чтобы потом такой ерунды мне больше не пороть.

Кате ничего не оставалось, как тоже подойти к окну и посмотреть на этих самых Зубаловых.