Пятнадцатое воплощение. Исторический роман

Тамара Ла

Роман Тамары Ла «Пятнадцатое воплощение» – это историческое повествование. Действие происходит в 4-м веке до нашей эры на фоне походов Александра Великого и крушения персидского царства. В Индии, Персии, Греции главный герой – индийский воин и философ Рамалли – стремится всегда оставаться самим собой, быть справедливым и человечным. Любовь к прекрасной вавилонской жрице Таллат он проносит через все годы и расстояния.

Персия. Вавилон.413 год вавилонского летоисчисления (334 до н.э.).

Всю зиму жили в Сузах. Сизигамбис и Араманта пили воды целебного источника. Царь Царей Дарий вместе с супругой переехал в Вавилоне и оттуда слал подарки Матери, сестре и детям.

Сияющая, быстрая пришла весна. Всё расцвело. Таллат не раз, накинув на себя темное покрывало, выскальзывала из Дворца. Вне города ее ждал Арешат, садил на своего коня.

Вдвоем они уезжали в степь. Спрыгнув с коня, Арешат нетерпеливо привлекал ее к себе.

Под голубым солнечным небом лежала черная земля, вся в вспышках алых, желтых, синих цветов, и среди них — они, живые, как цветы. Их горячие, впаянные друг в друга тела. Сосредоточенное, точеное лицо Арешата, его закрытые глаза. Улыбающиеся губы.

Стрелы Солнца, падая с высоты, пронизывали их, заливали сияньем всё вокруг, тесно связывали небо и землю, и всё казалось чудесной картиной, расшитым ковром с узором волшебной красоты.

В этот день на коне Арешата они поднялись выше в согретые солнцем, скалистые предгорья. Слева внизу открылось взгляду ущелье — на дне его сверкала горная речка, где-то севернее сливающаяся с эламской священной рекой Улеем.

Возле подножия скалы привязав коня к вязу, они поднялись на уступ скалы, обливаемый слепящим светом и жаром солнца. Таллат смотрела, как воин снимает с себя верхний кандий и расстилает его, кладет рядом меч, лук; придвинувшись, целует и обнимает ее ноги — то в сильнейших объятьях стискивает, то едва смея прикоснуться; грудью приникает к ее коленям и, запрокидывая голову, смотрит ей в лицо, не обращая внимания, что солнце с вершины неба нестерпимо сверкает ему в глаза.

Лицо Таллат было очень ясно. Она стала смотреть на розовые от зноя скалы, фиолетовые тени дальних ущелий. Она смотрела так внимательно, будто видела нечто за всем этим окружающим. Руки Арешата стиснули ее с новой силой. Она опустила на него взор. С плеч по шелку одеяния на руки юноши черными змеями соскользнули ее косы. Кольцо его рук всё страстней стискивало ее, и она приникла к нему.

В знойной тишине встречались и долго не расходились губы, не разлучались тела.

…Накинув на плечи длинный кандий воина, Таллат встала на край скалы — горячее солнце и сухой жар ветра обласкивали настежь раскрытое им тело. Арешат встал позади, ревниво обнял ее. Без капли страха она смотрела с высоты обрыва вниз и в вверх — в безгранично свободный небесный простор.

Затем она повернулась и посмотрела на Арешата прохладной чистотой глаз. Сообщила:

— Мать Царя и ее свита едут через два дня в Вавилон.

Пораженный известьем воин отступил на шаг. На молодом чеканном лице мелькнуло легкое замешательство и страдание, не гармонирующие с точеной силой его черт.

— Я не знал, я думал… А ты?

— Конечно, я еду с ней.

— Значит, мы разлучаемся?

— Да.

Она повернулась и с ослепительного полдневного света и шума заполненного паломниками двора вошла в густую тень коридора. С каждым шагом внутрь храма шумное кипенье многолюдных вавилонских улиц и площадей отдалялось перед глубокой тишиной и прохладой внутренних покоев.

Лучистой звездой засверкал впереди светильник. Служитель с поклоном раздвинул перед Таллат блестящий кожаный занавес входа, и в отблесках четырех-пламенного светильника навстречу ей ласково раскрылись бездонно-черные глаза жреца Мардукшаддина. Таллат сделала приветственный поклон. С прошлого лета она впервые вновь увидела своего высоко-посвящённого наставника. Только вчера вечером прибыл в Великий Город огромный царский караван, с которым она приехала сюда из Суз.

Рядом со жрецом за трапезой сидит жрица — тоже ее наставница. Таллат села напротив них. Посреди столика лежал знак, правящий современным миром, — пятиугольник Мардука.

Жрец, опустив веки, отягощенные черной каймой длинных ресниц, спокойно молчал и потягивал легкое красное вино. Жрица ела творожные лепешки со сметаной и смотрела на огонь светильника, наполненного кунжутным маслом. Они молчали, и душа Таллат опять входила в созвучие с реально ощутимой тишиной храмовых покоев, исполненной священного значения. Вдыхала аромат сложно составленного курения. Отдыхала, словно добравшись до долгожданного убежища и приюта. Настраивалась на особенный лад восприятия, зазвучавший в ней с начала Посвящения три года назад. Осознала, как ей не хватало храмовой тишины и умных бесед посреди тщеславного безделья царского двора в Персии.

— Моя сестра по посвящению, приготовила ли ты себя к восприятию сложных понятий, к длительному посту и сосредоточению? Готова ли ты к следующей ступени восхождения и познания? — спросил Мардукшаддин, вплетая низкие тона голоса в тишину покоя.

— Да, — четко и звонко прозвучал ответ.

Жрица напомнила:

— Ты пройдешь суровые испытания, недоступные большинству из нас.

— Я жду этого.

Налитые бездонной чернотой, дивно большие глаза жреца устремились на Таллат, красные полные губы тронула ласковая улыбка.

— Тогда три седмицы дней мы проведем в беседах и безмолвии. А в седьмой день месяца Айяра ты предстанешь перед Богами.

При вступлении на следующую ступень Посвящения необходимое откровение пришло к Таллат естественно-неотвратимо, точно новый вздох, точно одеванье в новые одежды.

После этого Таллат продолжала жить в храме Набу. Здесь с ней — только Балишан и десятилетняя девочка-рабыня. Иногда она наведывалась в свой дом в квартале Кадингирра. Домом ее умерших родителей управляет старший дядя — тоже жрец высокого посвящения.

Изредка, на колеснице, запряженной двумя мулами, Таллат приезжала в Летний Дворец, где в прохладе садов с бассейнами, в охотах и празднествах жила царская семья. Там она почтительно приветствовала Мать Царя и навещала Араманту. Это были лишь краткие отлучки. Всё остальное время она полностью проводила за толстыми стенами в надежной глубине огромного храма, посвященного Богу Мудрости.

Днем она почти не выходила на солнечный свет. Каждую ночь поднималась на крышу-террасу с наставниками — старшим жрецом и старшей жрицей, тщательно учившими ее общению с небом и звездами. Она запоминала их имеющие сокровенный смысл имена и заклинания, необходимые при общении с неземным миром.

Дни проходили за днями. Разучивались тайные слова и знаки, отшлифовывались необходимые знания, что будут верными помощниками в дальнейшем совершенствовании.

Познавались важные символы, заменяющие множество обычных слов, священные понятия, которые передаются лишь устно и для постижения которых обязательно необходимо свое собственное высокое прозрение. Сознание заполняли сложнейшие понятия, изменяющие душу, вылепляющие ее, точно вазу из глины. Они наполняли сознание, точно великаны пространство тесного дома — сначала становилось тесно и душно, пока не найдешь в себе силы, скопленные долгим сосредоточенным отрешением, расширить восприятие, чтобы вместить следующую, еще бо́льшую величину знания.

Находить всё новые силы для своего внутреннего роста. Постоянное продвижение вперед — это мучение и счастье, невыразимые ни на каком языке. Бережное настраивание себя, и последующее восхождение, в котором душа живет точно отдельно от тела, вне огромного Города, вне земли, парит над землей — проникает на высочайшие высоты, где в вечном, пронизанном светом пространстве сияют неведомые на земле символы красоты и силы. И, оттуда возвращаясь, Таллат чувствовала удивительный покой; возникала невероятная близость к земному окружающему миру, словно она сама смогла его сотворить. Эти ощущения были очень устойчивыми. Всегда в ней оставалось внутреннее спокойствие, мудрость, неотвратимая готовность идти дальше. Она входила в узор Знания — сливаясь, растворяясь в нем.

Кроме этого Таллат участвовала в священных церемониях разных храмов, присутствовала на утренних и вечерних ритуалах.

В святая святых святилищ в глубокой тени, прорезанной полосами света из маленьких боковых окон, или озаренные яркими огнями светильников стояли статуи Богинь и Богов. В праздники эти статуи выносили на дворы, заполненные молящимися почитателями.

Но и ежедневно внутри храмов свершались многочисленные обряды, и звучало громкое хоровое пение жрецов и жриц, повергая в экстаз самих участников. Важные толстолицые жрецы громогласно пели гимны, восхваляющие Богов. Их крепкие, здоровые груди вздымались в мощных вздохах и выдохах. Румянощекие, окаймленные пышно вьющимися волосами и бородами, лица горели воодушевлением. Сверкали глаза, вперяясь перед собой и словно пронизывая стены, взгляды устремлялись в Высший Мир.

А после окончания богослужения жрецы и жрицы расходились из святилищ и шли заниматься многочисленными делами богатых храмов, имеющих большое влияние на торговые и политические дела Вавилонии. Они делили туши быков и баранов, приносимых в жертву верующими, принимали от них приношения, распоряжались поступлениями съестных припасов из сел, отданных в храмовые владения, руководили приготовлениями пышных трапез и подносили их Богам (эти трапезы потом «доедали» сами жрецы), обсуждали городские новости, шли на улицы, в другие храмы, в дома богатых верующих. А вечером важной поступью жрецы вновь сходились в святилища, чтобы перед Богами вновь загремели слова молитвенных гимнов, потрясая слух стройностью и силой голосов, — гимны, обращаемые к Божествам с ежедневной хвалой их силе и благодарностью за их покровительство. Часто эти гимны пелись на священном языке двух-трех тысячелетней давности.

Вместе с жарой в храмы ежедневно проникали многочисленные слухи-толки о событиях в Городе и во всем Царстве: об изменении цен на зерно или финиковое вино, об интригах в жреческих и торговых кругах Вавилона и окрестных городах Междуречья. Кроме этого доходили слухи о борьбе разных группировок при дворе персидского царя Дария, а так же о каком-то мелком царьке, напавшем на западные приморские сатрапии — о сражении с ним персов возле реки Граник. Сатрапы Сарды и Ионии выставили малочисленное войско, сражались вяло и потерпели поражение. В сражении среди других знатных воинов погиб брат Царицы Статиры, а также Арбупал — внук прежнего царя Артаксеркса. Судя по слухам этот царек яванов теперь желает захватить ионийские города. Царский совет обвинил сатрапов Лидии и Фригии в бездействии и велел собирать новое войско.

Обо всем этом и о многом другом судачили жрецы и жрицы, хотя, казалось бы, что отзвуки внешних событий должны не достигать — точно в далекую даль — огороженных высокими стенами, прохладных храмовых покоев.

Высокопосвящённые жрецы обычно упоминали о внешних событиях, как о чем-то малозначимом и столь же снисходительно относились к интригам внутри храмов, где во множестве ежедневных дел и идей сталкивались человеческие характеры.

Они говорили младшим жрецам и ученикам, отвечая на их вопросы и рассеивая недоумение:

— В наших храмах много зависти, интриг, свар, борьбы за власть, что дает множеству людей, поверхностно судящих, утверждать, что Боги не живут в храмах, полных взаимных обид и ожесточенного властолюбия. Но это также смешно, как говорить, что Солнца нет на небе, когда тучи закрывают его; столь же далеко от правды, как торжественный язык молитвы далек от рыночной брани. Все суетные обманы и сплетни обычны и неизбежны; они — будто грубая шелуха вокруг ядра ореха. В любом храме, помимо центра, собравшего элиту немногих избранных, всегда есть множество людей, малопригодных к духовному развитию и занятых исключительно делами, подходящими к их низкой духовности. Не обращайте на это внимание, не искореняйте этого, ведь каждый человек выбирает ту жизнь, на которую способен, и из обычных людей никогда не сделать возвышенных святых и избранных. Низшие жрецы всего лишь грубая оправа, оберегающая драгоценный камень Центра, и вы возвышаетесь над ними, будто вершина Башни на широких ступенях основания. Они всего лишь основание вашего величия и избранности. Более того, вероятно и вы сами тоже будете участвовать в интригах — поток движения жизни один и тот же и увлекает с собой всех нас, но при этом вы будете знать в чем суть движения и властно направлять его в нужном вам направлении. У любого действия есть низшая и высшая сторона, часто не замечаемая обычными людьми, но вы должны ясно видеть всё это.

Как дождь впитывает земля, так западали в память слова умных наставников.

Таллат сидела в маленькой комнате. Узкий проход, выходивший во внутренний дворик, заслонила массивная фигура, и, пригнув под притолокой голову, увенчанную жреческой тиарой, вошел Мардукшаддин. Унизанными кольцами пальцами придерживая широкое и длинное одеяние, он сел возле Таллат. На плечи жреца пышной гривой ложились черные кудри, блестящие завитки ухоженной бороды спускались на широкую грудь. Драгоценные бусы унизывали его шею в пять рядов, изумрудные серьги были вдеты в уши.

— Ты закончила свои занятия со старшей жрицей, — утвердительно сказал он.

— Да. Сегодня она отправляется в Сиппар, город Солнца.

— Скоро — в день Набу — мы поплывем по Евфрату в Ур, к самому древнему храму Луны. Луна — божественное растение Небесной Мудрости, растущее из самой себя. Еще за много столетий до нашего времени в Уре богу Луны и Мудрости были построены храмы и священная башня. Древние звали бога Сина — Наннаром — «Отцом» — так написано на священном языке в книгах наших храмов.

Взглянув на знаки, лежавшие перед Таллат на столике, Мардукшаддин отметил:

— Ты изучаешь символы Иштар.

— Я хочу понять какое значение в духовном восхождении имеет телесная любовь женщины и мужчины. Мне странно, что у избранных не рождаются дети, тоже отмеченные избранностью.

Жрец помолчал, раздумывая. Заговорил, как всегда неторопливо и красочно:

— Опьянение чувствами всегда готово загореться в жилах каждого из нас. Яростная чувственность не различает возраста, зрелости или незрелости тела. Свою грубую чувственность люди могут утолять с животными. Но зачем тебе знать это? Разве ночью тебя посещает демон ночной любви Лилу? Разве Лилу — Ашэма-дэв (Асмодей), как зовут его ассирийцы и мидийцы — подходит к твоей постели и вонзает в твои зрачки свой возбужденный взгляд? Разве тебя волнуют и лишают рассудка знаки плодородия? — Мардукшаддин указал на один из самых обычных и распространенных: по верхнему краю стенной росписи повторялись розетки из шести шаров вокруг седьмого, расположенного в центре. — Или этот? — показал на широкую восьми лучевую звезду Иштар, вырезанную на кроваво-рубиновой печатке своего перстня.

Таллат отрицательно покачала головой, в раздумье сказала:

— В эти весенние месяцы в храмах устраиваются священные браки — в чем их смысл? Я думаю, что браки — священные и простые — занимают очень много места в жизни людей. Не мешают ли они?

Ласково взглянув на светоносное совершенство ее лица, Мардукшаддин сказал столь же ласково:

— Чувственная жизнь занимает огромное место в нашей жизни, также как еда и питье. Жизнь тела столь же приятна, как и жизнь души, но как внезапный водоворот в ночной реке, она более скоротечна и не имеет особенного значения, кроме размножения. Ты задала мне все вопросы, возлюбленная моя сестра?

— Да, брат мой.

— Тогда едем сейчас в храм Гулы. Ради этого я специально зашел за тобой.

В полдень следующего дня, в этой же комнате, две жрицы и Таллат сидели за столиком и ели ячменные лепешки с финиковым медом. Запивали чистой родниковой водой, наливая ее в глиняные бокалы из кувшина.

За порогом комнаты перед ними зеленел залитый солнцем садик весь в цветах и в журчании ручейка. В рамке дверных косяков кусты и цветы казались яркой картинкой.

За садом, сквозь боковую арку прохода был виден другой внутренний двор и колонны, подпирающие деревянную галерею на втором этаже. Под галереей пробегали храмовые служанки и слуги, пронося священную утварь в главный двор — там жрецы готовились к обряду жертвоприношения.

Таллат вышла из комнаты, пошла по коридору. За ней следом тут же поспешил Балишан — затопал своими башмаками по мощенной дорожке вдоль галереи. Оживленно задал вопрос:

— Госпожа, правда ли, что послезавтра мы плывем в Ур и Урук?

Он предвкушал свои домашние распоряжения по отъезду и уже озабоченно думал: какие вещи взять в дорогу.

— Ты позволишь мне взять всё, что я считаю нужным?

Таллат кивнула, и Балишан поспешил на главный двор. Остановившись возле ступеней узкой лестницы, ведущей на второй этаж в книгохранилище, она смотрела, как посреди мелких храмовых служителей и рабов Балишан важной поступью шествует к воротам из храма.

Смотря вслед Балишану и на улицу, виднеющуюся в раскрытых воротах, Таллат вспомнила о своем утреннем посещении Летнего Дворца — там она узнала, что царский двор переезжает в семистенную Экбатану, потому что жарко становится в Вавилоне в месяце Сиване (апрель), к тому же скоро месяц Аб — месяц сильной жары.

Сизигамбис сидела на возвышении в окружении своей свиты. Сквозь прозрачные занавеси, окружавшие веранду, лился ясный, точно серебряный свет, на яркие ковры и одежды. Опахалами рабыни неустанно навевали прохладу на Мать Царя Царей. У ее ног пристроились шестилетняя дочка ее младшего сына и ее подружка. Девочки тихо переговаривались; склонив головки, показывали друг дружке какую-то серебряную игрушку.

Перед верандой на зеленой лужайке знатные десяти-двенадцатилетние девочки под ритмичную мелодию бубнов и свирелей учились хороводному танцу — прелестные угловатые движения юных ручек и ножек, сияющие лица и глаза. Они танцуют в цветущем саду, пронизанном солнцем, и сами девочки в розовых, зеленых, белых одеждах — словно цветы.

Рядом с Сизигамбис сидела мать вельможи Камбиса, только что этим утром приехавшая из Ионии. Как небесные реки возвращаются к своим истокам, так все женщины царского двора возвращались к Матери Царя. После долгой беседы две пожилые женщины молчали. Таллат опустилась на ковер перед Сизигамбис и сказала:

— В начале осени я тоже приеду в Экбатану, Царица.

Удлиненное, прекрасное, несмотря на морщины, лицо Сизигамбис обратилось к ней. Мать Царя сказала:

— Я думаю о замужестве тебя и Орксина, сына Гистана. Уже через год может состояться ваша свадьба. Что ты скажешь об этом?

Орксин — близкий родич Ахеменидов; ранее царь Артаксеркс Ох желал выдать за него одну из своих дочерей. Таллат ни разу не видела Орксина вблизи, но ей это всё равно. Вскользь, на один миг она подумала о молодом воине, оставленном ею в Сузах — его чеканный, точно вылитый из золотистой бронзы, облик предстал перед ней, но с таким же ясным выражением лица она смотрела бы в этот момент на цветущий мирт или сандал, на многолепестковую розу, на темно-зеленый стройный кипарис в своем или чужом саду. Она наклонила голову в почтительном поклоне, спокойно ответила:

— Будет так, как ты желаешь, Великая Царица…

На Великий Город быстрая нисходила ночь. Балишан и рабыня принесли воды и, раздев Таллат, начали купать ее в ароматной воде. Вытерли и уложили на постель в углу комнаты. Наскоро омылись сами, немного поели и, спеша поспать, вытянулись на коврике поперек входа в спальню. По привычке Балишан вооружен длинным египетским кинжалом, спрятанным в широком рукаве.

Во вторую стражу ночи Таллат проснулась и поднялась на храмовую крышу-террасу, осталась наедине с собой и небом. Сверкающими гроздьями звезды нависли над заснувшим огромным городом, над его храмами, домами, струящимися водами Евфрата, дворцами и садами. За последние месяцы, когда многоученые жрецы и жрицы показывали Таллат нужные звезды и учили общению с ними, небесные светила стали близко знакомыми ей. Их силы, влияющие на судьбы мира, пронизывали ее; их тайные имена вплетались в ритмы ее памяти, чтобы постепенно стать ее неразрывно постоянными спутниками.

Из черной далекой бездны звездные лучи ярко ощутимым, безостановочным потоком света струились по телу Таллат, соединяли ее с тайными знаниями, погружали в свои ослепительные глубины, и на готовный отклик души шлифовали знающее сердце, точно драгоценный камень.

Слегка закинув назад голову, в простой льняной одежде, которую она носит в храме, Таллат сидела на поджатых ногах, неподвижно внимая Небу. И звездный свет всё ярче сиял в ее глазах.

Переливающийся небесный свет омывал ее душу, насквозь пронизывал тело, и наконец, сверкающим потоком затопил сознание, объединяя с собой…

Таллат очнулась и медленно переменила позу. Звездное небо и она вновь временно разделились. Очередной раз Таллат ощутила изменение в себе после общения со звездами: высветились ее мысли, она — словно сосуд новой формы, налитый по самые края кристально прозрачной водой.

Таллат медленно повернула голову, над пропастями улиц, смутно различимых внизу, погруженных в жаркую тьму, глядя на восток, где близилась заря. Со стены, окружающей храмовый двор, донесся легкий стук древка копья — это страж тоже всматривался в посеревшую кромку горизонта. Она встала и спустилась внутрь храма, вновь погружаясь в его темноту и безмолвие.

— Да будет плавание ваше счастливым и успешным, о высокочтимый Мардукшаддин, и благородные жрецы и жрицы! — последний раз прокричала благие пожелания провожающая толпа жрецов.

Длинное судно под большим цветным парусом отплыло от причала. Вокруг на светло-голубых водах Арахту (так назывался Евфрат в пределах Вавилона) пестрело множество торговых кораблей, прибывших в Великий Город с верховьев и низовьев Тигра и Евфрата.

Массивная фигура Мардукшаддина водрузилась на корме под легкую тень цветного навеса. Румянец покрывает округлые, холеные щеки жреца. Длинные черные ресницы густой каймой окаймляют глаза. Блестят умащенные ароматами, тщательно завитые завитки длинной бороды. Золотые серьги с сапфирами на золотых крючках подвешены к ушам. На могучих плечах переливается сине-зеленый шелк длинного одеяния, золотыми узорами прошитый по вороту и подолу.

Напротив него восседали еще два жреца: толстый — юный, и пожилой — тонкий и худой; несмотря на разницу возраста и веса, они необычно похожие выражением лиц. Оба важно щурили глаза, одинаково торжественно держали свои жезлы.

На почетном месте слева от Мардукшаддина на подушках устраивалась поудобнее верховная жрица могущественной богини Иштар-Нингал, возвращающаяся из Вавилона в Ур. Глубокие морщины, залегшие вокруг глаз и прорезавшие пухлые щеки жрицы, тщательно замазаны мазями, но на ярком солнце особенно отчетливо видны. Рядом с ней — Таллат. Балишан, завернувший свое полное тело в желтую ткань хитона, высился сбоку от своей госпожи.

На скамеечку возле правого борта села молодая, ярко-черноглазая красавица. Это новая главная жрица вавилонского храма Гулы-Ишхары, благодаря влиянию своей родни недавно заменившая прежнюю и очень старую жрицу, умершую от болезни в месяце Нисане.

Вызывающе красивая жрица Гулы отправилась в плавание в красном наряде, перехваченном по талии широким вышитым поясом. По обе стороны ее лица ало-розовым огнем светятся сердоликовые серьги.

Жрица Нингал затаенно неодобрительно посматривала на новую жрицу Ишхары, но жрецы (не говоря уже о слугах и моряках), иной раз позабыв обо всем, неотрывно пялились на почти смертоносно прекрасное лицо красавицы. Ярко-малиновые, необыкновенно четкого очерка, остро-красивые губы у нее!

Довольный легким отплытием и благоприятным днем Балишан встал возле левого борта и, сложив руки на поясе, стал глядеть на скользящие быстрые воды большой реки-кормилицы, на проплывающие мимо стены дворцов, башню Этеменанки, крыши знаменитых храмов, тянувшиеся вдоль восточного берега. Затем Балишан увидел, как приблизился квартал Литаму, показался конец городских стен. Затем судно проплыло мимо Нового Канала, пригородов, мимо места переправы на западный берег, откуда дорога вела в Дильбат и Барсиппу — там богу Набу построен огромный зиккурат и прекрасный нижний храм Эзида.

Затем по обеим берегам неторопливо потянулись пригороды, зеленые сады и поля, всюду среди них виднелись дома земледельцев и вавилонских богачей. Балишан засмотрелся на всё это, а потом глубоко вздохнул — так приятно скольжение судна по гладким водам в освежающе веющей прохладе.

Разгар дня, разгар летней жизни. Вон, под густой, шелестящей кроной платана — дом земледельца; во дворике видны мулы, нагруженные корзинами с зерном, люди суетятся вокруг, а там дальше за полем по дороге движется большой караван, и кто-то впереди едет на колеснице в алой накидке…

Между тем тонкий и толстый жрецы, сидя рядом, дружно обсуждали проводы и жаловались главному жрецу:

— Жрецы Х. и Х. не очень громко желали тебе счастливого пути, достопочтимый Мардукшаддин! А жрецов из храма Адада вовсе не было среди провожающих!

Мардукшаддин, плывший с важным поручением от высшего жречества Города, шевельнул тяжелыми веками, окаймленными густой каймой длинных ресниц, лениво приоткрыл глубокую черноту глаз. Их сонной красотой взирая на речную даль впереди, неторопливо и торжественно изрек:

— Боги благословили мой путь — миссия моя будет успешна, несмотря на происки всех завистников и недоброжелателей!

— Я уже несколько раз плавала в Ур, — объявила всем молодая жрица Гулы, обмахивая лицо розовым душистым платком.

Жрица Нингал недовольно посмотрела на красавицу. Умная, та ответила ей насмешливо безмятежной улыбкой.

— Я пить хочу, — заявила она своей старой, преданной рабыне: готовно стояла возле нее в темно-красном хитоне и бордовой головной повязке. Служанка тотчас склонилась над корзиной и, из кувшина налив доверху бокал, подала прохладное и сладкое питье своей госпоже. Жрица мелкими глоточками принялась пить напиток, и враз замолкшие жрецы вновь мечтательно и жадно уставились на губы красавицы, прильнувшие к краю кубка.

А Жрица Нингал с гордостью и любовью посмотрела на Таллат, прижала ее к своему боку.

— Мы взяли тебя с собой, высокопосвященная, чтобы ты увидела священный с сотворения мира город — древний, как вся наша земля!

Она опекала Таллат с материнской любовью. К тому же они состоят в кровном родстве через двоюродную бабушку — знаменитую жрицу храма Шамаша в Ниппуре, умершую два года назад. Знатные семьи Вавилонии и всего Междуречья хорошо знали и изучали свои родословные; многие из них претендовали возводить свой род чуть ли не к Солнечным царям первых допотопных династий.

Сейчас она не сводила глаз с Таллат, негромко говорила:

— Мы так горды тобой, твоими высокими совершенствами, высокопосвященная избранница Богов! Мне доверили огромную честь привезти тебя в Ур — великие жрицы полны нетерпения увидеть тебя в самом первом храме, построенном на Земле. Они уверены, что наша встреча будет находиться под покровительством Богов, что ты взойдешь на новую ступень познания, сможешь пройти там, где нам не дано, ибо Ночь Полнолуния близка, дочь моя! — И дальше жрица заговорила еще тише: — Всё готово к Великому Празднику. Скоро-скоро будут подняты с алтаря Богини лежащие там издавна сокровенные знаки ее вечного владычества над Небом и Землей, раздвинутся вдруг завесы и возгорится священный огонь… — вдохновенно шептала жрица, и вдруг тревога холодком проскользнула по всему ее телу: внезапно она ощутила насколько не подходит загадочная сила ее слов, полная тайных, скрытых глубин, солнечному, сверкающему еже-мгновенной красотой полдневному миру, и жрица оборвала себя, наложила на губы знак заклятия. На ее указательном пальце острым холодно-голубым огнем сверкнул сапфир. Среди многочисленных колец жрицы есть печатка с странным, словно очень простым, не прозрачным камнем — на нем вырезана и очерчена черной каймой двенадцати лучевая звезда и еще несколько тайных знаков.

Вдоль бортов струилась быстрая вода, обгоняя судно, стремясь к Южному морю, увлекая за собой корабли и барки мимо пышной зелени садов и полей с виднеющимися всюду финиковыми пальмами.

Вавилония — сплошной цветущий сад и плодороднейшая хлебная житница между двух могучих рек, соединенных каналами. Небо почти круглый год пылает жаром, согревая равнинные земли, обильные щедрыми урожаями, трудолюбиво взращиваемыми десятками поколений людей.

Через несколько часов барка с жрецами ненадолго причалила к берегу возле небольшого храма бога Нинурты, чтобы пополнить дорожные припасы. Прибежавший из амбара местный жрец попросил взять его с собой до Ниппура: ему нужно привести оттуда уворованного у него осла: воры пойманы, и начальник города передал жрецу, чтобы он забрал свое имущество. Мардукшаддин разрешил.

Поплыли дальше. Жрецы сидели под навесом, бросая на встречные суда исполненные важности взоры, любуясь зеленью берегов, струящимися водами великой реки, множеством больших и малых судов, снующих вверх и вниз по ее течению. Все три женщины не боялись солнца и жары — жрица Гулы свежа, точно нарцисс, сбрызнутый росой, растущий возле ручья! — и наслаждались полдневным светом, завораживающим блеском воды.

Медленно и спокойно проплывали дни в плавании на юг. На четвертый день по западному берегу за зеленой, сузившейся полосой полей потянулись рыжие земли пустыни.

В знойной тишине полудня причалили к пристани и на повозках поехали в Ур. Вокруг древнего города под белесым небом раскинулась пустынная степь, поросшая редкой травой. Вдали мутный горизонт предвещал пустынную бурю. Вдоль Евфрата темнели пальмы.

Ученые жрецы, читавшие древние хроники, знали, что тысячелетия назад священный Ур стоял на самом берегу моря, потом море отступило далеко на юг, так же как Евфрат изменил свое течение и стал течь на три парасанга восточнее.

Ур — столица Сина, бога Луны, ему посвящена древняя высокая Башня (Гиг-пар-ка), во многом отличающаяся от архитектуры современных зиккуратов Месопотамии. Два ее нижних яруса — черные, третий — красный под цвет земли, на нем сапфировой глазурью стен и позолоченной крышей сверкает главное святилище. Широкий нижний ярус украшает густая зелень сада. Башню окружали храмы Сина и его супруги богини Нингал, склады, жилища жрецов, за множество сотен лет разросшиеся в сложный комплекс залов, двориков, всевозможных дворцовых и вспомогательных помещений.

Сейчас все эти строения снова запущены и ветшают, хотя всего двести лет прошло с тех пор, как царь Навуходоносор построил здесь новые здания, да и царь Набонид тоже немало сделал для восстановления величия Ура. Он даже хотел перенести столицу Вавилонии именно в этот древнейший город земли. Зато персы, презиравшие и не ставившие ни во что богов Междуречья, прекратили здесь всякое строительство, век назад они переселили сюда персов-переселенцев, притесняли местных жрецов, и величие Ура приходило всё в большее запустение. Лишь жрецы помнили о былом огромном значении своего города.

В большом постоялом дворе у подножия Башни прибывшие жрицы и жрецы помылись и переоделись. Прошли в квадратный храм Эгишширгаль. Посредине его двора устроен большой каменный алтарь. Навстречу им из центрального прохода показалась группа встречавших жрецов. Здесь немало и жриц, приветствующих возвращение своей начальницы.

Главный жрец Ура — очень высокий, благородного вида пожилой человек. Он слегка склонил голову под высокой тиарой, приветствуя значительных гостей.

Румяный Мардукшаддин расцеловался с ним, начал передавать хвалебные приветствия от вавилонских жрецов.

Балишан, стоявший в толпе слуг, еще в Городе слышал, что жрецы Вавилона недовольны политикой главного жреца Ура, хотят на это место посадить более ловкого жреца Г. Может быть, именно поэтому главный жрец Сина сдержанно ответил на приветствия Мардукшаддина. Из длинных рукавов малинового одеяния жреца видны его темно-загорелые, удлиненные пальцы; на среднем пальце кольцо с большим хризолитом испускаетяркое сверканье зелено-желтых лучей. Жрец повернулся и молча повел гостей в большой зал. По-прежнему не произнося ни слова, сел во главе стола. Все приступили к трапезе.

Перед хозяевами и гостями служители поставили блюда с жареным мясом и луком-пореем, кушанья из голубей и горлинок с разными приправами, несколько сортов пива, просяную кашу, пирожки с творогом, финики, сыр, инжир, разные фрукты.

После еды Мардукшаддин омыл руки в поданной чаше с водой, вытер салфеткой алые губы и первый приступил к разговору. Он передал главному жрецу Сина просьбы и предложения жрецов Вавилона. Местные жрецы отвечали ему своими претензиями, и вскоре завязался оживленный спор. Глаза жрецов засверкали, бороды затряслись, голоса повысились. Лишь главный жрец Сина и Мардукшаддин молчали. Мардукшаддин полуприкрыл веками опасную силу своих глаз и с задумчивым видом поглаживал свою роскошную бороду. Оба жреца ждали, пока выговорятся остальные, чтобы самим вступить в разговор, важный для храмовой жизни Междуречья.

Поднявшись из-за стола, жрицы вышли из зала. Беря Таллат под руку, жрица Нингал, с улыбкой сказала:

— Пусть наш могучий бык-воитель Мардукшаддин ведет жаркий спор с жрецами, а нас, дочь моя, ждут дела, посвященные Богине. Нам пора идти.

Жрицы шеренгой двинулись по коридору. Молодая жрица Гулы-Ишхары пошла впереди всех. Ее длинные черные волосы переплетены в сложную прическу с множеством украшений, шпилек, подвесок и увенчаны подобием короны, сплетенной из золотых нитей. Она первой переступила порог коридора и вступила в квадратный зал-дворик.

Здесь главную жрицу Нингал и двух ее вавилонских спутниц встретили четыре жрицы высокого сана. Все они обменялись торжественными словами-знаками людей, приближенных к Богине. Затем все вошли в узкую длинную часовню и перед статуей Богини зажгли дорогие ароматы — голубой густой дым заполнил зал.

Пестрая шеренга жриц покинула часовню и направилась дальше. Они миновали маленький дворик, над которым медным котлом нависло красноватое, точно медь, вечернее небо, вошли в следующее за ним помещение и продолжили свой путь в тайное святилище Богини, углубляясь в сложный лабиринт залов, часовен и комнат древнего храма Нингал…