Пятнадцатое воплощение. Исторический роман

Тамара Ла

Роман Тамары Ла «Пятнадцатое воплощение» – это историческое повествование. Действие происходит в 4-м веке до нашей эры на фоне походов Александра Великого и крушения персидского царства. В Индии, Персии, Греции главный герой – индийский воин и философ Рамалли – стремится всегда оставаться самим собой, быть справедливым и человечным. Любовь к прекрасной вавилонской жрице Таллат он проносит через все годы и расстояния.

Посвящается

замечательному человеку и спортсмену — Д. В.

© Тамара Ла, 2022

ISBN 978-5-0056-1169-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вавилон. Эллада. Индия. 411 год вавилонского летоисчисления от начала царствования Набунассара. (336 год до н.э.)

Утренние розовые и синие тени испещряли склоны гор. Шиповник ронял ярко розовые лепестки, осыпая дорогу, ведущую из Экбатаны в Вавилон. На юго-западе ярко белели горные вершины. Впереди открывалось взгляду фиолетовая тень ущелья реки Оронт.

Едва конный караван из пяти жрецов, двух женщин и семи охранников спустились в ложбину и начали пересекать русло давно пересохшей речки, как на них со всех сторон из-за скал ринулись разбойники. Охрана вступила в сражение. Отчетливый стук мечей и ожесточенные вопли пронзали ясную тишину.

Черный от загара и грязи разбойник на светло-гнедом, поджаром коне подскакал к жрецу Абалиму и сходу схватил его за одежду на груди.

— Снимай украшения, толстая свинья!

— Но у меня больше ничего нет, — пролепетал жрец и уцепился обеими руками за золотое ожерелье, то ли снимая, то ли защищая его.

На худом лице разбойника глаза лезли на лоб от злобы. Он замахнулся мечом на Абалима, но сбоку налетел охранник. Разбойник вонзил в него меч, проткнув руку насквозь, и бросился на следующего всадника, закутанного в женские покрывала. Темно-гнедого коня этого всадника раненый яван-охранник цеплял за тонкую золотую уздечку, стараясь завернуть в сторону дороги. Справа другой охранник, с разрубленной головой пав на придорожные камни, бился в агонии. Безобразный от злобы и грязи разбойник протянул руку, заорал:

— Снимай покрывало!

Вскидывая морды, кони пятились от умирающего охранника. С хищной резкостью рванув, грязная рука сорвала светло-сиреневое покрывало. Обнажилось прекрасное лицо юной девушки. Алмазно-светлые глаза — точно хрустально чистая вода в горном источнике — с презрительным юным бесстрашием взглянули на разбойника. Растерявшийся и ошеломленный, он замер, а в этот миг охранник слева с криком вонзил меч ему в шею — захлебнувшись кровью и стоном, разбойник схватился за горло и свалился с коня на камни, уставил замирающий взгляд в голубое небо.

— Бей их! — в тот же миг раздался повелительный голос жреца Дашалима — сидя на белой лошади, он хватил витой плетью по лицу ближнего разбойника, а другой рукой стал размахивать длинным кинжалом.

Это стало переломом схватки — охранники, было дрогнувшие, накинулись с новой силой на грабителей и убили нескольких из них. Уцелевшие разбойники поскакали прочь в разные стороны.

Спасшиеся путники столпились вокруг Дашалима, еще тяжело дышавшего в приступе воинственного задора. Затем жрец, спешивший во главе каравана в Вавилон, бережно вложил обратно в ножны кинжал, который нынче не привелось пустить в ход. Успокаиваясь и озирая своих спутников, видя, что все целы, кроме одного убитого явана, он распорядился своим внушительно звучащим голосом:

— Убитого охранника пусть схоронят его товарищи. Перевяжите двух раненых и садите их на коней — довезем их до постоялого двора, оставим там, а сами поспешим далее: ведь через пять дней мы должны быть в храме Набу — благословенного Бога Земли и Неба!

Он подъехал к юной девушке и бережно закрыл ее лицо покрывалом, торжественно возгласил:

— Дочь моя, да отвратит Владыка Жизни от тебя все несчастья!

И волею богов группа путников благополучно добрались в Вавилон.

В Персидском Царстве после долгого царствования Артаксеркса Оха и его смерти настали беспокойные времена. Но борьба за власть среди ахеменидских царевичей, слухи о смерти царя Оарса, затем известье что всевластный евнух Багой возвел Дария, сына Арсама, на престол Царя Царей — всё это совсем не затрагивало внутреннюю жизнь храмов огромного Вавилона.

В числе семнадцати девушек Таллат находилась в храме бога Набу. Прохлада толстых стен укрывала их от палящего солнца полудня.

В резном деревянном кресле, в длинном сером одеянии восседала перед ними жрица, она проверяла насколько хорошо юные посвященные запомнили заученные вчера и позавчера гимны и их познания в перечислении священных имен Бога Мудрости. Девушки сидели перед ней на пестром, с длинными кистями, красно-желтом ковре. Им — от тринадцати до шестнадцати лет. В большинстве — из знатных семей Вавилонии и Междуречья. Они уже посвящены в ранг младших жриц, а через два дня — в самый длинный день года — им предстоит пройти испытания следующего посвящения. Ненавязчиво изучая каждую из девушек, жрица говорила:

— Мы обучаем вас всему, что можно передать словами, которые звучат в наших храмах из поколения в поколение, из уст в уста, но высшее знание вы будете обретать в снах и внутренних видениях и откровениях, соответственно своим духовным достижениям.

В долгом неторопливом разговоре юные жрицы слушали наставницу в сосредоточенном внимании. И замолчавшая Старшая жрица со спокойной любовью оглядывала их прекрасные лица. Ведь это те, кто пройдя высшие ступени Посвящения, со временем заменит их, теперешних владычиц сокровенного знания; именно на них пал прямой выбор богов, указавших на своих будущих служительниц. И девушки, немного смущенные, ощутив в ласковой и заботливой задумчивости жрицы свою будущую ответственность за хранение и передачу знаний, придвинулись ближе, чтобы еще внимательней внимать ей.

Лишь пятнадцатилетняя девочка, сидевшая в центре, не шевельнулась, невозмутимая в своем совершенстве. Струящиеся светлые одежды, черные змеистые косы, светоносные алмазы глаз. Уже третий год Таллат проходит обучение в храмах: сначала в храме богини Нинмах, затем главная жрица Богини привела ее в храм Набу — божества Высшей Мудрости, порожденного самим собой, хранителя таблиц божественных и человеческих судеб.

Таллат всегда чувствовала себя вознесенной над всеми. Как блеск большой ослепительной звезды, ее духовное и физическое совершенство пронизывало всех, находившихся рядом с ней. Как в глубинах святилища на груди божества сверкает амулет Силы, так среди всех выделялось ее лилейной чистоты лицо и светоносный взор.

Жрица знаком отпустила всех, кроме Таллат, устремила на нее пристальный взгляд, вдохновенно произнесла:

— Мы выбрали тебя пройти второй круг Высшего Посвящения. Ты войдешь в священное число двенадцати избранных, семь откровений ждут тебя. Тысячелетиями тайные знания ждут тех, кто будет рожден внимать им… После Великого посвящения твое пробудившееся сознание будет само стремиться восходить на вершины Мудрости — это дорога, ведущая дальше смерти, из прошлых твоих жизней в будущие рождения. Каждый из нас, избранных, совершенствуется по-своему, и одновременно это наше общее восхождение. Мы верим: ты вступишь на путь главного посвящения, как в знакомые тебе места, узнаешь заново дорогу, уже знакомую тебе в прошлом. Высшие откровения и высшие познания уже живут в ритме твоего сердца, в крови и душе — ты лишь заново вспомнишь их.

Таллат неподвижно светлела в ароматном сумраке храмовой комнаты, будто дивная лилия на ладони Бога. Несколько лет проведя в храмах Вавилона и Барсиппы, она чувствовала взаимопроникновение себя и Знания, царящего в храмах древней земли, раскинувшейся между горами Востока и пустыней Запада, между горами Севера и южным Морем Восхода. С каждым шагом Таллат восходила на все более высокую ступень и воспринимала это как должное, не удивляясь, — так белоснежный цветок растет и тянется только к Солнцу.

Она с рождения избрана и приближена к себе Богами, и гордая этим, на все внехрамовое взирала свысока. С детства внушили: ты — знатнее и прекраснее всех. Выше нее — только небо. Она принимала Знание и Поклонение, как принадлежащие ей по праву.

Отец Таллат — Марисар, сын Синнесия, родом из одной из самых знатных семей Вавилона. Мать — Зелина — персианка знатного рода Зарангов, родственного Ахеменидам.

Марисар был большим другом семьи Дария, сына Арсама. В Персеполе в доме Дария он впервые увидел Зелину. Они полюбили друг друга чуть ли не с первого взгляда. Оба — благородные, красивые. Но для того, чтобы быть вместе, им пришлось пойти наперекор их родителям и родственникам.

Марисар умер во время персидского посольства в Индию — умер во время праздника Жасмина. Зелина сумела вернуться в Вавилон вместе с дочкой и с прахом любимого мужа в урне. Но смерть любимого человека и скорбный долгий путь домой истощили ее силы, и вскоре она умерла. Великая любовь ее и Марисара развеялась, как дым.

Памятью об их любви осталась четырехлетняя девочка. Зелина и Араманта из рода Ахеменидов с детства были подругами, и поэтому Араманта взяла к себе маленькую Таллат, с любовью воспитывала ее вместе со своими дочками. Ее мать Сизигамбис тоже относилась к дочери Зелины, как к своей внучке.

Таллат жила в семье Ахеменидов до десяти лет, когда оракул храма Набу в Вавилоне велел ее родственникам признать дочь Марисара, как законнорождённую. И Таллат, как избранная Богами, стала чаще жить в Вавилоне.

Пройдя первое посвящение, она получила титулы «Дочь Неба» и «Звезда Зари».

Через месяц в Стране Ариев (Персия), с тем же сознанием исключительного совершенства своей души и тела, Таллат предстала перед своей персидской «матерью» — Арамантой, сестрой Дария, нового Царя Царей. Затем пошла навестить Сизигамбис.

Пасаргада — город-крепость в долине реки Пульвар у подножия гор Загра. Это город Ахеменидов, казна, родина Кира Великого, здесь — его дворец, его гробница. Вокруг дворца с царской роскошью насаженные раскинулись сады. Среди густой зелени для полдневного отдыха высились красивые расписные павильоны — прямоугольные беседки с крышами, подпертыми колоннами.

Сизигамбис сидела среди деревьев и цветов, под алым, расшитым золотом, тенистым навесом. Вокруг — лилии, яблони, лимоны, сирень. Темнокожая рабыня с золотым обручем на волосах, медленными, плавными движениями обвевала мать Царя опахалом.

Светлое лицо Сизигамбис еще более осветляла седина в длинных косах светло-льняного цвета, ниспадавших из-под прозрачного головного покрывала. Умные голубые глаза смотрели на стоявшую перед ней прекрасную юную девушку.

После смерти родителей Таллат воспитывалась в семье Сизигамбис наравне с ее внучками и детьми других родственниц. Сизигамбис любила дочь вавилонского вельможи, как родную, во всем потакала ей и не препятствовала, когда Таллат подолгу стала проводить время в храмах Вавилона.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, как люди любующиеся друг другом, наслаждающиеся величием положения Старшей и величием красоты Младшей. Сизигамбис произнесла с оттенком легкой укоризны:

— Ты не приехала в Персеполь на праздник Нового Года.

— Мне предстояло посвящение.

— Ты прошла его?

— Да.

Таллат очень стройная. Черные и блестящие, как шелк, косы. Алмазы глаз — ясные и прохладные в летний жар, и ослепительно белая кожа. Ее тело и ум выточены, как хрусталь в горных ручьях.

Она сказала, что вскоре поедет в город Сарды вместе с госпожой Ариенис: та, вместе с детьми погостив в Пасаргаде, теперь возвращается к своему мужу — сатрапу Лидии.

— Я вернусь в Персию еще до Праздника Возвращения Света, Царица.

— Езжай, дочь моя, если желаешь. Боги Персии и Вавилона благословят твой путь. Хотя я могла бы спросить, — с легкой усмешкой добавила Сизигамбис, — почему ты хочешь ехать в такую даль — на западный край нашего царства.

После двух месяцев ритуальной аскезы Таллат чувствовала свою особенную проясненность, недоступную всем другим совершенную чистоту. Она словно находилась на недосягаемой высоте над всеми и сквозь весь окружающий мир смотрела на нечто прекрасно сверкающее вдали. Но вдруг она опустилась на колени и по-детски прижалась к ногам Сизигамбис.

— Царица, жрецы совет жрецов дает мне поручение, и я не могу от него отказаться!

Руки Матери Царя ласково легли на ее голову.

— Не печалься и не беспокойся, я понимаю твое положение. Все мы имеем в земной жизни обязанности, порой несовместимые с нашими желаниями.

Мимо них по дорожке, вымощенной красным и белым камнем, прошествовала знатная женщина в сопровождении свиты разодетых служанок. Все они низкими поклонами приветствовали Мать Царя. Сизигамбис и юная вавилонянка, любуясь друг другом, не обратили на них внимание.

Белоснежные белые лилии разливали благоухание своего сладкого аромата. По аллеям прохаживались павлины и влюбленно распускали красочное великолепие хвостов. Лучи жаркого солнца блестели на жесткой листве кустов. Между пышными кронами деревьев ярко голубело горячее небо Персии и виднелись синие цепи гор, а над ними прекрасной белизной сияли заснеженные вершины Загроса.

На обратном пути в Вавилон Таллат миновала Персиду, затем прекрасный город Сузы — позади остались его стены и холмы, увенчанные крепостью, храмами и дворцами.

В полдень на второй день выезда из Суз небольшой караван Таллат растянулся пестрой лентой по широкой «царской» дороге — издали видны на ней яркие одежды и цветные чепраки коней. Вдоль дороги величественно высились огромные, с широкими кронами ореховые деревья.

Караван обогнал стремительно скачущий на темно-караковом коне всадник в светло-красной одежде.

Мардиец — начальник охраны каравана — откинул покрывало с головы, обнажив узкое горбоносое лицо; концом плети указал ехавшему рядом евнуху Балишану на спешащего вскачь всадника.

— Вон как мчится, и жара ему не помеха!

Слушая быстро удаляющийся топот копыт, мардиец прищурился, оглядел поросший лесом отрог холма справа возле дороги, оглянулся на двух вооруженных охранников позади себя, ехавших, покачиваясь на конях и прикрывших глаза от дремоты. Посмотрел на пустынную до дальнего поворота дорогу позади. Глянул вверх: в жарком небе высоко парили две большие птицы — грифы. Обесцвеченные временем, но зоркие, пронзительно-светлые глаза начальника охраны зорко обвели весь этот словно тающий в солнечном мареве пейзаж, и вновь он прикрыл жестким плащом лицо — будто скрыл, пряча, клинок в ножны.

Ехавший рядом евнух в широком, розово-желтом вавилонском одеянии всё смотрел на одинокого всадника впереди: он уносился в голубую дымку дали, как опавший розовый лепесток шиповника уносят волны реки. Балишан так засмотрелся вдаль, что звуки неторопливо движущегося каравана — звяканье уздечек и бубенцов на лошадях и мулах, удары копыт, редкие возгласы людей и служанок, — на время перестали существовать для него.

Потом он удобнее уселся на широком крупе своего светло-рыжего высокого жеребца и, повернув его назад, в середине каравана подъехал к повозке Таллат, влекомой двумя мулами. Заботливо спросил:

— Госпожа, не нужно ли тебе что-нибудь?

От солнца, пыли и чужих взоров со всех сторон тщательно укрытая плотными занавесями, Таллат не ответила. Балишан поехал рядом с повозкой и расслабился, прикрыл глаза, чтобы в приятных мечтах-размышлениях подремать, покачиваясь на неторопливо ступающем коне.

Через вавилонскую седмицу дней прибыв в Город Городов, Таллат сидела напротив жреца Набушара — он один из ее духовных отцов-наставников и присутствовал на ритуале принятия ею жреческого сана. На стене храмового покоя в красных и синих тонах чередовались фигуры крылатых богов и героев, борющихся с чудовищными зверями и побеждающих их.

Узкобородое, морщинистое, с полуопущенными веками лицо старого жреца в золотистом свете светильника отсвечивало медью, точно бездвижная маска. Он не поднимал глаз от кольца, лежавшего перед ним на круглом низком столике. Тяжелую золотую оправу кольца венчал большой розово-лиловый кристалл — внутри него солнечным цветом сияла шестилучевая звезда.

На лице жреца двигались одни губы; медленно, с паузами он произносил слова, давая Таллат последние наставления перед поездкой в Лидию.

— Во второй день месяца Ташрит ты должна в Эфесе передать Кольцо человеку, на тыльной стороне ладони которого будет выжжен знак Огня.

Пальцы жреца начертили в воздухе знак, а затем коснулись тяжелого кольца и остались лежать возле него, словно впивая исходящую от из него могучую силу. Продолжил говорить:

— В день Сатурна через пророчество Посланца Бога мы испросили совета Богов, и они указали, что ты — юная высоко-посвященная жрица — достойна выполнить их волю и передать Знак дальше по пути его предназначения.

Взор жреца, выражающий удовольствие и гордость, не отрывался от кольца. Как размеренные капли, ронялись слова в бездонную и священную храмовую тишину

— Никто, кроме нас, посвященных, не знает великого значения этого Кольца. Даже если ты умрешь в дороге, или кольцо станет добычей грабителей, все равно Знающие и Посланные вновь найдут и обретут Его. Знак Великого Действия доставлен сюда через высокие горы и огромные просторы, и сейчас громадные расстояния пространства и времени все еще лежат между Кольцом и теми местами, где ему суждено побывать и пребывать, пока Талисман вновь не вернется туда, откуда начался его путь. Сила и стремление этого Талисмана неудержимы, как река, низвергающаяся с гор. Его воздействие необратимо — как падающий с края скалы водопад он сорвет лавину предстоящих миру событий.

Длинные бледные губы жреца изогнулись в улыбку удовлетворения. Помолчав, по-прежнему не отводя взгляда от драгоценности, сказал с волнением:

— Смотри же на него, дочь моя, ибо лишь немногие видели и увидят въяве Великий Знак!

Он поднял кольцо, почти с видимым усилием оторвав его от столешницы. В полумраке запереливался кристалл, из всех своих глубин изливая лилово-розовые и золотые потоки света.

Кристалл словно вбирал вглубь себя все взгляды, все слова, и одна из его граней уже ясно отразила предстоящую в Эфесе сцену…

Пестрая шумная толпа заполняла набережную Эфеса перед широким, сияюще-голубым разливом моря. Посреди давки и многоязычного гомона толпы рабы, мерной поступью шагая, несли несколько носилок с знатными женщинами. Супруга сатрапа Мифрена, ее четыре дочери и две гостившие у нее знатные девушки приехали из Сард в Эфес, чтобы посетить Храм Великой Богини Артемис, которую персы отождествляли со своей Анахитой.

Среди толпы зевак — воин или ремесленник. Грубый серый плащ, скрепленный на плече аграфом с резным грифоном, закрывал его левую руку и тело до колен. Правая рука обнажена и вся в шрамах. Пышные волосы зачесаны назад. Полуседая волнистая борода. Не спуская глаз с одной из знатных девушек, — персиянки с лицом, полузакрытым прозрачным покрывалом, — он шагнул вперед, протиснулся ближе к носилкам. Его темно-серые глаза, твердые как темно-серый камень, и светлые, алмазно сияющие глаза девушки сошлись, точно острия мечей.

Он оттолкнул не ожидавших этого двух важных охранников в египетских шлемах и вооруженных вавилонскими мечами, пробился сквозь свиту рабынь и мгновенно проник к носилкам юной персиянки — две руки на один-единственный миг соединились. В тот же момент от толчков слуг и воинов незнакомец отлетел обратно в толпу, как камень из пращи, но на ладони Таллат уже не лежал тяжелый Талисман Богов.

В этот же час в сотнях парасангов от Эфеса в Индии все небо заливал алый, жарко пылающий закат. Под ним на оранжевой земле раскинулся военный лагерь: два войска утром выступили друг против друга, готовясь к битве, но к вечеру раджи заключили мир. Воины устроили праздник перемирия.

В большом кругу воинов танцор в черно-красной маске кружился под стук барабанов — мягкий и горячий, точно неудержимое биенье сердца.

Рамалли, опираясь о копье, стоял поодаль. Беззаботно переговариваясь с друзьями, он видел со своего места, как между разгорающимися кострами мечется пламя танца и зрителей, следящих за ним с подбадривающими вскриками, с возбужденно блестящими глазами и раздувающимися ноздрями.

Ярко-красный, борющийся с подступающей тьмой, кровавый разлив заката сливал воедино землю, небо, сверкающие языки пламени, разгоряченные плавные и резкие движения танцора, ритм барабанов, колышущиеся движения зрителей, воинов вокруг Рамалли, смеющихся на шутку начальника отряда Алишпура и хриплый голос кого-то позади, бранящий слугу.

— Рамалли! Пойдем к Мадхуке, — позвал его Билхана от другой группы воинов.

Вообще здесь в войске их шестеро друзей из варны (варна — сословие) воинов из одного села: с детства они росли в домах по соседству, теперь год за годом вместе участвуют в военных походах.

Друзья неторопливо пошли между шатрами, расставляемыми слугами. Жаркое дыхание вечера растекалось по обнаженным, бронзово-красным от закатного света грудям, рукам и ногам воинов, по густым травам и кустам. Оранжево-красный разлив света лежал на всем, но земля уже начала странно чернеть, заставляя Рамалли и Билхану вглядываться себе под ноги.

Они добрели до края лагеря. Здесь тропа начинала сбегать в большую долину, потонувшую в ало-красной мгле, и от этого равнина впереди казалась бесконечно уходящей на запад. Навстречу закату по тропе, огибавшей военный лагерь, шагал высокий старик. Его худое тело, длинная белая борода и белая набедренная повязка густо вызолочены светом. На ходу подняв правую руку, указывая на долину, спокойный и доброжелательный путник спросил воинов:

— Дорога ведет в нижнее село?

— Да, почтенный отец, — ответил Рамалли, а Билхана, поправляя на груди перевязь меча и висевший через правое плечо лук, подтвердил слова друга и добавил:

— Если ты поспешишь, святой отец, то еще до полной темноты достигнешь улиц села. Мы с полудня пришли оттуда.

Перейдя тропу, Билхана весело заговорил с тремя выставленными на дозор воинами, то и дело из щегольства вставляя в свою речь словечки из наречья страны Пауравов.

Рядом с кустом белозора стоя по колено в траве, Рамалли смотрел, как между полей, залитых шелковисто красным светом, величественно размеренным шагом удаляется потомок святых риши — отчетливый бронзовый силуэт его вырисовывался на фоне густо-красного неба.

Над головой пролетело несколько больших птиц, снижаясь к группе высоких деревьев, растущих справа от тропы.

Между тем Билхана увлеченно рассказывал дозорным об утреннем происшествии, делал быстрые жесты, и подталкивал Рамалли локтем в бок, требуя подтверждения.

Пока они разговаривали, жаркая черная ночь накрыла землю. Всюду ярко загорелось пламя костров. У шатров военачальников быстро и бесшумно сновали фигурки прислужниц и женщин-телохранительниц, разносивших в плошках зажженные светильники и подносы с едой. Простые воины ложились спать, укладываясь на траву.

Между тем Билхана горячо заспорил с Мадхукой и другими об игре в кости, и обратно в центр лагеря Рамалли пошел один.

От одного из кружков воинов слышался напевный голос сказителя. Не накидывая на себя плащ, Рамалли сел в тесный круг слушателей, подбородок положил поверх рук, скрещенных на поднятых коленях. Теперь вместо заката огонь красил красными горячими бликами его темное, высокое тело, слегка крупную голову, темные большие глаза. Глядя в костер, Рамалли слушал уже не раз слышанные отрывки из сказания о сокрушительной вселенской борьбе потомков Бхараты и одновременно думал о своем, погруженный в созерцание ослепительно горячей жизни огня…

Местные раджи тоже то и дело вели друг с другом бесчисленные стычки-войны, и дел воинам всегда хватало. Если не было похода и боев, то их заменяли постоянные тренировки, показательные единоборства и соревнования. Все воины — от знати до простых — любили игру в мяч. Так же любимое развлечение и тренировка — охота.

Их шестеро друзей-воинов из одного села. Дружба молодых мужчин, плечом к плечу участвующих в сражениях. Билхана-Лев вскоре перейдет на службу к царю Магадхи, а пятеро других будут по-прежнему неразлучны. В общую дружественность, скреплявшую их, каждый привносил свое: Нагха — пробивную таранную силу, Шарад — веселье и дерзость, Марури — самоуверенность, Мадхука — нетерпеливость, задиристость, Рамалли — быстроту ума и любознательность.

Всем пятерым было радостно отдавать свои молодые силы военной жизни.

Их теперешний военачальник — из высокого рода кшатриев Уджайна. Варуман по прозвищу «Вира» (Вира — храбрец, герой) заслужил свою славу множеством своих подвигов и ранений, полученных в недавних, но уже прославленных певцами походах. Варуман — темнокожий, невысокий, немного полноватый, на коротких ногах ходит слегка переваливаясь. На круглом лице — прямой нос, полные губы.

Варуман очень дружен с многочисленными окрестными правителями, часто ездит к ним в гости, а когда зимой большой караван с посольствами из Варанаси и Великой Патны направился в Страну Ариев, Варуман поехал вместе с послами, взяв с собой десять своих воинов. Пятеро друзей попали в это число.