Сбежавшие сестры

Сэнди Тейлор, 2017

Лондон, 1942 год. Тринадцатилетняя Нелл и ее младшая сестра Олив живут в одном из бедных районов города. Здесь соседи вместе переживают беды и радости, а праздники встречают на улицах с песнями. Здесь своих в обиду не дают и за себя постоять умеют. Но идет война, и каждую ночь над доками звучит сигнал воздушной тревоги. Когда в городе становится слишком опасно, тысячи семей отправляют своих детей в эвакуацию. Как и многих, Нелл и Олив ждет неизвестность. Кто согласится их приютить? Каков будет их новый дом? Даже в чудесной английской деревне жизнь не сахар. Сестры узнают, что доброта незнакомцев соседствует с жестокостью, а дружба – с невежеством. Сестры также узнают, что ни одно место не заменит им родной дом. Кого встретят они на пути, с какими опасностями столкнутся? Пройдя сотни километров пешком, найдут ли они своих близких?

Глава третья

Большинство местных детей отправились в эвакуацию в самом начале войны. Целые группы проходили по улицам в сопровождении учителей, державших таблички с названиями школ. Но все же уехали не все. Были те, кто по какой-то причине остался. А некоторые уезжали, но потом возвращались сами, так и не сумев привыкнуть к жизни за городом. Бермондси был у них в крови, а в деревне все казалось чуждым. Далеко не всегда они попадали в райский уголок, который ожидали увидеть. Эвакуацию организовали впопыхах, и не все дети оказались там, где должны были. Однако порой и дома беглецов встречали вовсе не с распростертыми объятиями. Недовольные родители тут же сажали их на ближайший поезд и отсылали назад.

Я знала, что мама постоянно волнуется из-за нас, но, пока она вынашивала Фредди, мы были ей нужны. Эта беременность протекала очень тяжело — мама с трудом вставала с кровати: ноги отекали, голова постоянно болела. Кто-то должен был заботиться о ней, приносить чай, мыть посуду. Поскольку папа ушел на войну, всем этим занимались мы с Тони. От Олив толку было мало, но она отказывалась ехать в эвакуацию одна. Теперь же, когда Фредди родился, а налеты на доки участились, мама отчаянно стремилась отправить нас из Лондона в безопасное место. Она повторяла, что не спит по ночам, беспокоясь о нас, а учитывая, что малыш и так отнимает много сил, ей долго не выдержать. И действительно, мама с ног валилась от усталости. Иногда, в моменты, когда она думала, что никто не видит, я замечала, как у нее тяжелеют и слипаются веки. Однажды она чуть не уснула прямо у плиты, помешивая что-то в кастрюле. Я и не знала, что человек может уснуть стоя.

Я любила маму и понимала, что она не может бесконечно выносить усталость и волнения. Я была уже достаточно взрослой, чтобы осознавать, что ей проще будет справляться с малышом, опасностями войны и всем остальным, если мы, старшие дети, отправимся туда, где безопасно. Значит, нужно уезжать. Но мне пришла в голову другая идея.

— Почему бы тебе не поехать с нами, мам? — спросила я.

Она покачала головой:

— Пока не могу. Фредди совсем маленький, а я…

— Что?

— Я просто устала, Нелл.

Она перевела взгляд на младенца, которого держала на руках. Личико Фредди немного оформилось, и он уже не напоминал недовольного старика. Теперь малыш стал очень даже милым. Он щурился, глядя на маму, и причмокивал губами. Она поднесла мизинец к его рту.

— Я постараюсь приехать к вам, когда Фредди немного подрастет.

— А как ты нас найдешь?

— Вы мне напишете, когда устроитесь, и я буду знать, где вы.

— Если не останется места, ты будешь спать со мной, — пообещала я.

— Спасибо, Нелл.

— Или мы с Олив ляжем вместе.

— Конечно.

— Так ты обещаешь к нам приехать?

— Обещаю, — улыбнулась мама. — Это же временно, милая.

Нам всем не хотелось оставлять маму, но Тони особенно упрямо повторял, что никуда не поедет. Когда папа ушел на войну, он остался единственным мужчиной в доме и чувствовал ответственность за маму.

— А что, если она опять заболеет, а нас рядом не будет? — спрашивал братец.

— Соседи ее не бросят, Тони.

— Соседи нас не заменят! Они же не будут сидеть с ней всю ночь, верно?

— Конечно, будут, если потребуется.

Тони нахмурился:

— Какой смысл нам вообще уезжать? Пустая трата времени. Почем они знают, что в деревне не будет бомбежек?

— Ну наверняка-то они не знают, пожалуй, — ответила я. — Но зачем немцам фермы и деревни? Им нужно сбрасывать бомбы на города, железные дороги и порты. Зачем тратить их на коров и овец?

— В любом случае я не поеду, и никто меня не заставит.

— Ты маленький засранец, Тони Паттерсон, думаешь только о себе! А дело совсем не в тебе. Подумай об Олив, ей всего пять лет, и она жутко боится бомбежек, каждый раз трясется.

— Ну так пусть Олив и едет. И ты с ней! Я ни тебя, ни ее не держу, так ведь? Уезжайте обе, тогда маме не придется за вас беспокоиться, а я о ней позабочусь.

— Послушай, Тони, — смягчилась я. — Мне тоже не хочется уезжать, но, если маме так нужно, тебе придется поехать с нами. Мне нужна твоя помощь. Ты единственный мужчина в семье, и я знаю, что папа хотел бы, чтобы ты поступил именно так.

— Мерзкая, вонючая, проклятая война! — завопил он.

— Подумай как следует, Тони. Ради Олив. Просто обещай подумать.

Брат кивнул и встал, ссутулившись, спрятав руки в карманы. Он пнул камешек и зашагал прочь по улице, шлепая по тротуару мысками ботинок. Рукава его свитера истерлись на локтях до дыр. Я надеялась, что он действительно обдумает мои слова. Мне не хотелось, чтобы он упирался и усложнял жизнь нам всем, и особенно маме.

На следующий день после этого разговора мы с моей лучшей подругой Анджелой Таунсенд сидели в спальне на втором этаже дома номер пятьдесят девять на Эдисон-террас. Заднюю стену снесло взрывом, но старая железная кровать в спальне уцелела. Цветочные обои свисали со стен лоскутами, развеваясь на ветру, а на полу остались обрывки коричневого линолеума. Ни я, ни Анджела никогда не жили в частном доме, и нам здесь ужасно нравилось. Мы представляли, будто все это принадлежит нам. Вдвоем нам удалось подтащить железную раму кровати к дыре в полу, откуда открывался вид на руины с играющей детворой, на сады с огородами и на реку, над которой возвышались подъемные краны.

Анджела устроилась на кровати, подогнув под себя ноги.

— Интересно, кто здесь раньше жил? — спросила она.

— Понятия не имею, — отозвалась я, — но явно люди небедные. Ну, не такие бедные, как мы. У мамы бы на такой линолеум денег не нашлось.

— Зуб даю, тут жила красивая дама. Прямо как Вера Лини, с красными губами и светлыми волосами, а носила она шелковые платья и меховые накидки.

— И жила она здесь со своим мужем-красавчиком.

— Да, муж непременно был хорош собой. — Анджела вздохнула и подперла подбородок рукой. — И он, конечно, покупал ей цветы, ожерелья и духи. И открывал перед ней дверь, когда она садилась в такси и выходила из него. Наверняка они постоянно катались на такси.

Я улыбнулась:

— А дети у них были, как думаешь?

— Ну уж нет, — сказала Анджела. — У дамы, которая здесь жила, не было времени на детей.

— Чем же она была так занята?

— Работала диктором на радио.

Я снова заулыбалась. Она явно все еще думала про Веру Линн.

— Интересно, где они теперь? — вздохнула Анджела, погладив матрас на кровати.

— Они ведь могли и погибнуть.

— Надеюсь, что нет, — сказала она и принялась грызть ногти. — Надеюсь, они сейчас живут в отеле.

Отели казались нам обеим воплощением роскоши и изысканности. Анджела загрустила, поэтому я мягко сменила тему:

— Мне казалось, ты бросила грызть ногти.

— Просто привычка.

— Это плохая привычка, Анджела. Дама, которая здесь жила, уж точно ногти не грызла.

— Мне так легче, — ответила она.

Я знала, что моя подруга обычно принимается грызть ногти, когда нервничает.

— У тебя дома все в порядке? — мягко спросила я.

Ее глаза наполнились слезами. Я протянула к ней руку и сжала ее пальцы в своих.

— Не хочешь об этом поговорить?

— Да не о чем говорить, Нелл, ведь я все равно ничего не могу с этим поделать.

— Иногда помогает выговориться, даже если ничего нельзя изменить, — возразила я.

Анджела вытерла слезы рукавом кофты:

— Мама никак не поправится, а бабуля взяла моду бродить по улицам. Мы стараемся держать дверь закрытой, но эта хитрая старая перечница все равно улучит момент и улизнет. На днях она полезла на руины в одной ночнушке светить задницей. Все дети над ней смеялись. Как меня все это достало, Нелл!

— Мне так жаль! — Я сжала ее руку.

Она снова утерла слезы:

— Да нет, все в порядке. Я люблю свою бабулю. Она, может, и старая перечница, но моя, родная, — с улыбкой заявила Анджела.

— А что с твоей мамой?

— Никто не может понять, что с ней. Ей нездоровится с тех пор, как родилась Мэвис. Она теперь почти все время лежит. Мама не виновата, я знаю, но мне так тяжело, Нелл. Иногда кажется, что я женщина среднего возраста с двумя малолетними детьми.

— Как бы я хотела чем-нибудь тебе помочь!

— Ты со мной дружишь, это мне помогает.

— А как твои младшие? От них есть новости? — спросила я. Братья и сестра Анджелы уже довольно давно уехали в эвакуацию вместе со всеми.

— Робби держит нас в курсе. Говорит, они попали к хорошим людям. Малышка Мэвис скучает по маме, а Стэнли никак не прекратит писаться в кровать. Мама надеется, что к возвращению он все же научится и перестанет это делать.

Я ухмыльнулась:

— Не думаю, что ваш Стэнли поддается обучению.

— Вот и я сомневаюсь, но мама живет надеждой. Но ей хотя бы не нужно беспокоиться, ведь они в безопасности и под присмотром. Робби просто с ума сходит по собакам тамошнего семейства. Их зовут Пеппа и Вуди. Говорит, когда вернется, тоже заведет собаку.

— Только этого твоей маме не хватало, — улыбнулась я.

— Только этого мне не хватало, — вздохнула подруга.

Я не знала, как к этому подвести, поэтому выпалила без всяких вступлений:

— Знаешь, мне, возможно, придется уехать.

Анджела снова принялась грызть ногти.

— Что, вы все вместе уедете? — тихо спросила она.

— Мама с малышом останутся. Говорит, Фредди еще слишком маленький для путешествий через всю страну, а миссис Райан считает, что сама мама пока очень слаба.

— А что же Тони? И он поедет?

— Не уверена. Он обещал подумать.

— Сомневаюсь, что он согласится покинуть маму, Нелл.

— Вот и мне не верится, но я его немного пристыдила и надеюсь, что он смирится с этой мыслью. Вот и ты бы могла уехать с нами.

— Да я бы и рада, но мама не сможет поехать, как и бабушка.

— Мне даже представить страшно, как это — уехать из Бермондси.

— Ну а я бы сейчас с удовольствием уехала.

— Понимаю, — ласково сказала я.

— Представь, что это такое приключение, ну или что ты едешь на каникулы.

— Без мамы будет совсем не то.

— Я буду скучать, если ты уедешь, Нелл.

— Я тоже буду скучать, — ответила я, взяв ее под локоть.

Мы молча сидели и смотрели на Бермондси, пока небо не потемнело. Пришло время проститься с роскошными призраками дома пятьдесят девять на Эдисон-террас и возвращаться в свои квартиры. Мы уже начинали дрожать от холода, когда вдруг завыла сирена воздушной тревоги. У меня душа ушла в пятки от страха. Сколько бы раз я ни слышала этот сигнал, он всегда пугал меня до смерти. Мы спрыгнули с кровати и побежали по лестнице, у которой с одной стороны были перила, а с другой совсем ничего. На улице мы влились в толпу людей, бегущих к метро. Вскоре стало ясно, что нам не успеть. Громыхнула первая бомба. Ударная волна выбила воздух из легких и едва не повалила нас на землю. Я схватила Анджелу за рукав и затащила ее в ближайший дверной проем. Мы прижались к стене и закрыли головы руками.

— Проклятая сирена, поздновато она, — выдохнула Анджела, дрожа всем телом.

Мы в ужасе вцепились друг в друга.

— Черт подери! — добавила она.

В это мгновение дверь, у которой мы стояли, открылась, и мы обе ввалились в чью-то прихожую. Мы даже не успели поблагодарить своего спасителя, поскольку прогремел взрыв второй бомбы, сотрясший дом, и нас торопливо затолкали в убежище Моррисона. Мы с Анджелой буквально уперлись коленками в Гилберта Делейни, который учился с нами в одном классе.

— Здравствуй, Гилберт, — смущенно пробормотала я.

— Привет, Нелл, — заулыбался он, почесывая затылок.

— Вы чего там забыли в темноте? — спросил отец Гилберта, закуривая сигарету.

— Мы как раз домой шли, мистер Делейни, — закашлявшись, ответила я.

— Сколько раз я тебе говорила, не кури здесь, — одернула его жена.

— А мне оно нервы успокаивает, — отозвался муж, подмигивая нам.

— Ну а мне оно ни черта не успокаивает, — огрызнулась мать семейства, прожигая супруга гневным взглядом.

— Ты предпочла бы, чтобы я вышел покурить на улицу, милая?

— Не зли меня, — отрезала супруга.

Мы просидели под столом, пока не прозвучал отбой тревоги. Тогда мы поблагодарили семейство, попрощались с Гилбертом и пошли домой по темным улицам. Вокруг стоял непроглядный мрак, в воздухе висел запах гари и клубилась пыль после взрывов. Вцепившись друг в друга мертвой хваткой, мы добрели к себе. Анджела жила через дорогу от меня. Обнявшись на прощанье, мы разошлись по домам.

Тони ждал меня у дверей.

— Черт возьми! — закричал он. — Ты где была? Мама так нервничала, чуть не свихнулась! Мы решили, тебе крышка! Думали, ты погибла под бомбами!

— Я цела, — ответила я. — Чуть не попала, но…

— Нелл! — Мама стояла на крыльце. Лицо у нее побелело, а глаза округлились и наполнились ужасом. Я никогда не видела ее такой испуганной. Она сбежала вниз по ступенькам, схватила меня и обняла так крепко, что мне стало нечем дышать. — О Нелл! — воскликнула мама. — Я уж думала, что потеряла тебя. Где же ты была? Ведь я тебя просила не задерживаться до темноты!

— Прости, — выдавила я. — Мы играли на улице, так быстро стемнело, и…

— Я думала, что потеряла тебя! — повторяла мама. Она плакала и смеялась, одновременно злясь и радуясь, то обнимая меня, то встряхивая. — Я думала, что потеряла тебя!

Она успокоилась не сразу. Потом мы поднялись в квартиру. Фредди лежал в колыбельке, а Олив стояла рядом на коленях и смотрела на младенца, поглаживая его по спине своими маленькими пальчиками. Ее лицо было исполнено серьезности.

— Я присматривала за ним, мам, — объявила она. — Глаз не сводила ни на секундочку, как ты и велела.

— Ты молодец, Олив, — ответила мама.

Она села в кресло и уронила голову на руки. Опущенные плечи выдавали всю глубину страдания, а глаза были полны боли. И все из-за меня, из-за того, что я допоздна задержалась на улице, заставив маму думать, что я погибла под бомбами. Мне было ужасно стыдно, и я понимала, что, оставаясь здесь, мы делаем ей хуже. Ей и без того тяжело. Лучшее, что мы могли сделать для нее, — это согласиться наконец уехать в эвакуацию.