Нимбус

Стэйси Кюсти

Школа управления мирами «Нимбус» прячется от посторонних глаз на обочине космоса. Сферическая капсула заселена богинями, каждой из которых назначена своя планета, где они способны укрощать стихии, вкладывать идеи в головы подопечных и даже управлять политическими выборами.Земля – это мир-блин-комом, сотканный из ошибок богинь-новичков. Способна ли та, кто заметила в планете потенциал, спасти ее жителей? И может ли один человек достучаться до стертых чувств создательницы?

Глава 4

История управления

Несмотря на жуткую головоломку, Сто Двадцатая молниеносно настроилась на рабочий режим. Разум очистился от шока, жесткий диск навеки сохранил поступившую информацию, а тело позабыло ощущение физической смерти.

— Мир окутали страх и паника. Новый вирус вырвался из недр лабораторий секретных служб и начал убивать, — сказал Знакомый Голос.

— Мне нужно избавиться от вируса?

— Вам нужно сократить его последствия.

— Звучит слишком обобщенно…

Голос вновь покинул Сто Двадцатую в середине разговора, не дав времени на формулировку последнего вопроса: «Последствия для кого?».

Планете от вируса стало намного лучше. Уровень загрязнений упал до рекордного показателя, возможного после всего того, что люди натворили, находясь на автопилоте.

Человечеству, в отличие от природы и прочих земных существ, повезло намного меньше. Помимо лишения жизни миллионов, вирус разделил людей. Границы теперь были не только между странами, городами, но и семьями, единицами.

Сто Двадцатая не знала, с чего начать. Не понимая сущности вопроса, она пыталась выудить из жесткого диска всю необходимую информацию для принятия решения, но ее было недостаточно.

Она пыталась думать, как жители Земли, с которыми ей довелось контактировать. Опыт сегодняшнего сна не позволял ей распоряжаться жизнями людей с той легкостью, с какой бы она сделала это еще вчера.

— Им нужно умиротворение. Паника побуждает на необдуманное. Да, начнем с этого. Но как их успокоить? Что бы на моем месте сделала Девяносто Девятая…

Создательница начала прокручивать в сознании события сна, пыталась проследить за ходом мыслей предшественницы, когда-то управлявшей этой системой. И тут в голове всплыла «История управления». Надпись, которую Сто Двадцатая случайно прочитала на приоткрытой двери, находясь внутри компьютера.

— Если там находится то, о чем я думаю, то эта информация мне точно поможет.

Открывая по очереди все разделы меню, богиня осознавала, что, возможно, теряет драгоценное время на теорию, которой не было объяснений, кроме одного единственного сна. Причем вся головоломка была иллюзией, созданной для того, чтобы приблизить ее к подопечным. В ней не было ни реальных создательниц, ни реальной поломки, так каковы же шансы того, что дверь была настоящей? Может, и это задание разработано только для того, чтобы попробовать думать, как люди, а не пользоваться божественными инструментами, еще больше отдаляясь от них…

— Бинго! — обрадовалась Сто Двадцатая и внутренним голосом процитировала земной жаргон.

В «Истории» хранились все действия, которые создательницы совершали, управляя планетой.

Когда новенькая промотала свое фиаско в суде присяжных, ее взору предстали долгие годы нахождения на автопилоте. Будучи ученицей божественного дела, ей было ясно, что никто в те времена не следил за Землей, но люди, сами того не осознавая, взяли бразды правления в свои руки и самостоятельно подписывали себе смертный приговор каждым маленьким, но стремительным шажком в небытие.

Наконец, кадры безуправных времен сменились божественными действиями, и тут Сто Двадцатая заметила странное. Вместо ловкого лавирования между заданиями и режимами управления предыдущая создательница почти всю работу выполняла в «Жизни от первого лица».

Желание выполнить сегодняшнее задание не оставляло иного выбора, кроме как подглядеть за предшественницей, дабы более не терять рабочего времени.

В одном из столбцов истории повторялось число «119», а профиль физической оболочки, в которую вселялась создательница, гласил:

«Имя: Луиз Видаль;

Возраст: Четырнадцать лет;

Пол: женский;

Местонахождение: Лилль, Франция».

Режим включался удивительно часто с тысяча девятьсот восемьдесят первого по тысяча девятьсот девяностый год, но графа действий была пустой. Будто бы создательница только наблюдала за миром через глаза той девочки.

Логики в последующем действии было мало. Скорее, Сто Двадцатая решила пойти ва-банк, выстроив догадку о том, что именно так можно сблизиться и понять подопечных. Ведь Сто Девятнадцатой не было в сотах, а это могло означать лишь одно: она прошла дальше. Интеллект оценил ее вклад в планету настолько высоко, что даже не сразу подобрал замену, оставив планету наедине со своими жителями.

Она нажала на кнопку «Воспроизвести повторно», переключила гравитацию и вставила фильтры под сетчатки.

Все, что предстало перед ней далее, выглядело как фильм с субтитрами, которые в точности объясняли происходящее и даже выделяли факты из прошлого героев, дабы подробно описать картину. Это не было похоже на те потоки информации, которые Сто Двадцатая видела ранее, присутствуя в теле Эбигейл. Богиня не являлась частью происходящего, а была лишь безмолвным зрителем, перед которым приоткрыли завесу тайны чьей-то жизни.

За окном балетного класса горели редкие фонари, немного разбавляя раннюю зимнюю черноту неба. Юные танцовщицы допрыгивали свои последние эшапе перед концом занятия, а их преподаватель пристально оценивал движения каждой.

Человек, стоящий в углу класса, не выглядел как типичный учитель по балету. Аполлинер не сильно обгонял своих учениц в процессе взросления. Рельефы его мускул отчетливо выступали из-под обтягивающей майки и трико, а кожа сияла молодостью.

Двадцатипятилетний танцор покинул большую сцену после нашумевшего романа с партнершей. В Аполлинере бурлила страсть. Необузданная, всеобъемлющая. Он любил балет, но на втором месте была тяга к женщинам. Конечно же, один скандал не мог заставить его отказаться от дела всей жизни.

Его билетом в обратный конец послужила травма. Разъяренный муж танцовщицы с запятнанной репутацией ворвался на одну из репетиций, вытащил молоток из петли для ремня на брюках, замахнулся им высоко над головой, и одним движением раскрошил коленную чашечку любовника, растягивавшегося, сидя на полу.

С тех пор прошло три года, несколько операций, сотни реабилитационных занятий и тысяча девяносто пять дней осознания им собственной никчемности. Он чувствовал, что собственная жизнь ему больше не подвластна, а судьба смеется прямо в лицо. Кризис четверти жизни во всей красе.

По рекомендации бывшей преподавательницы его взяли на работу в местную школу балета, но доверили вести занятия не сразу. Кровью и потом он заслуживал доверия к себе, и вот наконец-то он больше не мыл паркеты, станки и зеркала, а был полноценным учителем.

С пересечением минутной стрелки двенадцати, Аполлинер остановил учениц и удалился в личную раздевалку.

В этот день было на редкость темно и холодно. Из окна не было видно ни души, но дурное предчувствие заставило девочек попросить учителя проводить их до автобусной остановки.

— Месье Аполлинер, можно войти? — протараторила Моник и, не дождавшись ответа, отворила дверь в раздевалку.

— Вас никто не учил, что к мужчинам в раздевалку заходить нельзя? Тем более без стука, — очень холодно и медленно проговорил он.

— Прошу прощения! Метель за окном, месье Аполлинер. Кромешный мрак.

Пробираясь сквозь толстый слой снега, девочки демонстрировали свой легкий балетный шаг. Даже такие условия не были преградой для отточенной годами грации. Учитель терпеливо дождался с ними автобуса и отправил всех домой. Всех девочек, кроме одной. Той, чьими глазами Сто Двадцатая наблюдала за происходящим.

— А ты чего не едешь? — спросил он так же холодно, как и разговаривал прежде.

— Я хожу пешком. Живу в нескольких домах от вас. Нам по пути.

— Откуда ты знаешь, где я живу? Следила?

— Иногда я выхожу чуть позже и иду за вами следом. Так спокойнее. Если что случится — крикну. Спасете меня, — закончила фразу невинной улыбкой девочка.

Волосы ее были всегда собраны в пучок, но даже с такой прической было понятно, что если она его расплетет, то высвободит локоны ангельской красоты. Вся ее внешность кричала о том, что она словно сошла со страниц Библии. Такая красивая, чистая, непорочная.

Родители звали ее Пчелкой, вызывая недоумение тех, кто не знал истории прозвища. Просто четырнадцать с половиной лет назад бабушка связала ей пинетки в желто-черную полоску. Не зная пол будущего внука, она выбрала универсальный вариант расцветки и неосознанно сделала судьбоносный вклад в ее будущее. Так и прижилось это имя.

С первого дня, когда Пчелка заметила юного красавца, моющего в классе зеркала после вечернего занятия, она влюбилась. Влюбилась по-детски, ни за что. Не знала ни имени, ни характера, ни причины его хромоты. Радовались ее глаза — радовалось и юное сердечко.

Кажется, преподаватель даже и не знал ее имени, вот такой тихоней она была. Не сказав ему ни слова вслух, про себя она уже проговаривала заученную наизусть свадебную клятву. В мечтах ей было девятнадцать, а ему уже тридцать. Мама рассказывала ей, что как раз в этом возрасте мужчине пора остепениться.

Забеременеет она в июле, сразу после свадьбы, чтобы ребенок делил день рождения с отцом. Все в мыслях юной девочки было пропитано любовью и абсолютным непониманием суровой реальной жизни.

— Я слышал, что девочки звали тебя Пчелкой. Красиво. Стало быть, тебя зовут Мелисса?

— Почему вы так подумали?

— У меня была возлюбленная Мелисса, она рассказывала, что ее имя переводится с греческого языка как пчела.

— Можете звать меня так, — робко произнесла девочка, надеясь на то, что согласие послужит началом их дружбы.

— Тебя уже, наверное, родители заждались? — осторожно предположил преподаватель.

— Нет, их не будет до завтра. Мама с папой уехали на недельную конференцию. Я с прошлого воскресенья живу одна.

— А могу я к тебе зайти? Попить чая, согреться. Слишком долго мы стояли на остановке, а я по глупости даже башмаки подходящие не надел. Вы-то все в сапожках, молодцы.

— Да, конечно, — согласилась Мелисса, наблюдая начало сбычи ее самых потаенных мечт.

Улицы были пусты. Маленький французский городок, в котором они жили, не славился толпами прохожих, но внезапный снегопад начисто избавил улицы от случайных зевак.

Все здесь знают друг друга в лицо. Пчелка была единственным ребенком в семье, и внезапно объявившегося старшего брата у нее быть не могло. Эта отмазка бы определенно не сработала. Но врать никому не пришлось. На улице не было ни души.

Любой взрослый посчитал бы увиденное за совершенно странный и неприемлемый союз. И непременно вызвали бы жандарма на проверку. Но спасать ее было некому. На улице не было ни души.

Вместе с любовью всей ее жизни она поднималась по ступенькам, которые еще утром были обыденными, но вдруг стали такими особенными.

— Поставь чайник, — приказал учитель девочке.

— Хорошо, месье Аполлинер, — сказала юная танцовщица, завернув из коридора на кухню.

— Зови меня Поль.

Такая фамильярность впервые за весь вечер насторожила девочку. Она резко высунула голову из-за угла, наблюдая за Полем, стягивающим башмак с несгибающейся правой ноги. Ставя чайник на плиту, она вдруг вспомнила все рассказы мамы про незнакомых взрослых мужчин. Но они тут же утихли, ведь Поль был совсем не незнакомцем.

Спустя еще одно мгновенье он зашел на кухню, составив ей компанию в ожидании чая. Она ощущала что-то странное в голове, животе, на кончиках пальцев. Ком в горле не давал сглотнуть скопившуюся слюну. Она смотрела на него и все внутри трепетало. Ей совершенно не нравилось это чувство, оно имело непонятные, ранее не изведанные корни. Оно не было приятным или неприятным, оно было другим. Все нутро кричало ей о том, что вот-вот случится что-то неправильное. Но… Ее юное незапятнанное реалиями сердечко красило все происходящее розовой краской.

Со стороны Аполлинер вел себя очень странно. Двадцатипятилетний преподаватель судорожно тряс больным коленом и потирал его круговыми движениями. Будто бы успокаивая себя. Или настраиваясь на что-то. Каждый раз, когда девочка отворачивалась, чтобы проверить чайник, он закрывал глаза и словно пытался что-то вспомнить или пролистнуть в сознании картинки из прошлого. Но зеркальная поверхность шкафов не дала оставить это в тайне. Она все видела. Это длилось всего секунду, но повторялось раз десять за тот непродолжительный промежуток времени, что они провели в ожидании.

Последовавшее преступление произошло быстро. Стоило девочке встать и развернуться спиной, чтобы снять с плиты вскипевший чайник, как Поль пустил в ход всю свою силу, усовершенствованную годами тренировок и восстановленную месяцами реабилитации.