Любовник змеи

Степан Станиславович Сказин, 2023

Он – наивный паренек "со странностями", тяготящийся "заботами" меркантильного дядюшки. Она – обворожительная восточная красавица с фото в интернете, в которую бедный юноша влюбляется без памяти. Но с красавицей не все так просто. Что если она – и не человек вовсе, а могущественный оборотень?.. Любовь зла: полюбишь и… змею, пища которой – кровь и сексуальная энергия. Так что делать нашему герою?..

1.Зона комфорта

Я променял одиночество и тоску на жаркие и опасные объятия демоницы. А вы бы поступили иначе?..

Вообразите себе: летающая тарелка потерпела крушение. Зеленый человечек-инопланетянин оказался заброшен на Землю — где безумные толпы осаждают бутики в надежде приобрести по акции модные туфли; где людоедство, царящее в глухих уголках Африки, сочетается с утонченным каннибализмом западной буржуазии, которая объедается угрями и омарами, пока пролетарии подрывают здоровье в шахтах и на заводах.

Я чувствовал себя не меньшим чужаком среди так называемых «хомо сапиенсов», чем несчастный марсианин с ушами-локаторами. В свои девятнадцать лет я ощущал себя битым жизнью блохастым тощим псом, питающимся на помойке. Я ненавидел и презирал общество, атомом которого являлся.

Я бы раздавил глотку блистательным богачам в галстуках и бабочках — за то, что чертовы денежные мешки исполинскими пиявками сосут кровь из бедняков. Но и в угнетенный «простой народ» мне хотелось — отрывисто засмеявшись и выпучив глаза — плюнуть ядовитой желчью.

Почему вы — стонущие под пятой финансовых воротил и государственных китов-бюрократов — ничего не делаете для того, чтобы изменить свое положение?.. Выходите на улицы. Жгите полицейские участки. Свергайте правительство. Завоевывайте себе хлеб и волю.

Так нет же. Вы предпочитаете лакать пиво перед телевизорами — глазами и ушами впитывая лживые новости. Как куклы, которых дергают за ниточки, вы каждые четыре года поднимаете руки, голосуя за царька-президента — обладателя тонких усиков и героя матерных анекдотов.

Наиболее сильное отвращение вызывали у меня зажиточные обыватели — жирная кремовая прослойка между капиталистами и неимущими. Всем довольные урчащие сытые котики: адвокатишки в безукоризненных пиджаках и с гелем на шевелюре — мелкие клерки, за чашкой кофе сплетничающие о своем начальстве — профессора с отполированными лысинами.

Именно это сословие пушистых котяр создавало обществу благообразный фасад. Пока юристы и доценты обсуждают за чаем мировую политику и курс червонца, сдают квартиры в аренду и летают в отпуск в Тунис — не так слышны вопли обманутых, обворованных, растоптанных.

Я на дух не переносил все классы общества.

Но что я мог сказать о себе — благородном принце в белых перчатках?..

А ничего. Или словами из песни: «И я такой же — только хуже».

Во всяком случае: не лучше.

Подходил конец второму десятку лет моей жизни — а я ни разу нигде не работал. Не развозил долбаным курьером документы. Не раздавал рекламные листовки у метро. Не мыл туалеты в кафе. Я мог сколько угодно клеймить буржуев паразитами — а сам привык задаром есть каждый день яичницу с луком и колбасой, а по воскресеньям и пиццу на пышном тесте.

Я и не учился: из университета мена выбросили, как сделавшего лужу щенка. Впрочем, это обстоятельство не сильно меня удручало: учеба на юридическом факультете, куда меня засунули еще папа с мамой, пока были живы — была для меня хуже горькой редьки.

Я остался в родительской квартире один, как перст.

Просыпаясь незадолго до полудня на смятой простыне, я хотел проклинать солнце за то, что оно взошло. С опухшими глазами и взлохмаченными волосами, я в одних трусах топал в ванную, чтобы кое-как поплескать на физиономию теплую водицу.

День проходил за самоедством, компьютером и попытками читать. О, круг чтения у меня был самый широкий!.. Меня одинаково занимали «Происхождение видов» Дарвина с комментариями современных биологов, утопические романы семнадцатого столетия и ВУЗовский учебник «История Древнего Востока».

Но очень скоро буквы начинали плясать у меня перед глазами. Я швырял книгу на пол — а сам, чуть не плача, валился на кровать.

Литература рисовала мне необъятный мир: переселения народов, вращение светил в космосе и прочие движения материи. Но сам-то я оставался жалкой гусеницей в коконе, которая никогда не превратится в бабочку!..

Я-то никогда не напишу книгу — ибо по моим извилинам гуляет ветер. Мне нечего сказать человечеству. И героем книги я тоже не стану. Книги пишут об ученых, революционерах, на худой конец — о преступниках.

А я?..

Я тварь дрожащая. Бледное ничтожество. Прыщ на коже общества, которое я так презираю. Мне не по зубам сделать что-то по-настоящему хорошее — как, впрочем, и плохое.

Раз в месяц меня проведывал дядя.

Трепал меня за плечо, с головы до ног ощупывал оценивающим взглядом — и спрашивал:

— Ну как ты тут?..

— Нормально… — вымученно улыбался я.

Мы с дядей шли в супермаркет. Катя тележку по рядам, дядя кидал в нее два кольца копченой колбасы, пакет яблок, тюбик майонеза, две пачки риса и еще много всякой всячины.

Мы возвращались домой. Дядя варил суп — щи, гороховый или харчо. Мы ели. Потом дядя отстегивал мне солидную сумму червонцев — ровно столько, сколько мне хватало, чтобы без крестьянской экономии просуществовать месяц.

Еще раз напоследок ощупав меня взглядом, дядя говорил:

— Бывай здоров!..

И уезжал.

Я провожал дядю ханжеской улыбкой — а сам чуть не кашлял от злости.

Я ненавидел дядю за то, что живу его подачками. Что мне не хватает силы воли устроиться хотя бы оператором колл-центра — съехать в съемную комнату — освободиться от унизительной дядиной опеки. Нет — я, как комар в смоле, увяз в зоне комфорта!..

Я знал: дядя втайне мечтает меня женить.

«Умная», уважающая старших девица из хорошей семьи (тех самых зажравшихся обывателей) поставит мне на голову свой каблук. И «волшебным пендалем» заставит меня восстановиться в университете. Чтобы через три года я выпустился хотя бы с синим дипломом. Надел бы пиджак, повязал галстук — и пошел бы работать в юридическую косультацию.

А дальше мы с «правильной» Машей (Глашей, Сашей) наплодим деток — чтобы дядя под старость мог поняньчиться с внуками. Мы бы приглашали дядюшку на Новый год, День Весны, Праздник независимости республики. А дядя одаривал бы шоколадом наших деток — которых сажал бы себе на колени.

Бр-р-р!..

Меня тянуло блевать.

Даже планируя мое будущее — дядя думал, перво-наперво, о самом себе.

Та зима была особенно тяжкой для меня.

За окном беспрерывно валил снег. Казалось: весь мир утонул в белой тьме.

Мне хотелось только лежать, завернувшись в шерстяное одеяло. Листать иногда глупый приключенческий роман — чтобы заглушить жужжание безрадостных мыслей под черепной костью. А еще я мечтал о самоубийстве.

О, как чудесно было бы разом положить конец всем свои страданиям!.. Осколком стекла вспороть себе вены или перерезать горло. Наглотаться смертоносных белых таблеток. Захрипеть в туго затянутой петле. Шагнуть в окно…

Но что-то меня останавливало.

2.Цветок и шмель

Что-то удерживало меня от суицида. К чести своей скажу: это были не только нерешительность и малодушие. Признаюсь откровенно: я жаждал любви.

Да. Каким бы я ни был «страдающим эгоистом» а-ля Евгений Онегин — я не утратил наивной веры в чистую любовь. В любовь, которая и сине-зеленую муху превращает в белого мотылька.

Мне снилось по ночам: однажды я встречу прекрасную девушку (а не какую-то дядину Глашу) — и мир заиграет для меня всеми красками радуги. Я перестану быть таким жалким и желчным. У меня будто вырастут крылья. Мне даже все равно станет на сальных зажравшихся обывателей.

Как художник кистью — я рисовал себе образ свое будущей возлюбленной. Прекрасной, как ангел. О, я ее обязательно встречу!..

Любить — это значит делиться тайнами. Понимать каждое движение душ друг друга. О, одна мысль о настоящей любви наполняла меня священным трепетом!..

Выводить портрет восхитительной лицом и сердцем небесной красавицы мне было тем легче, что я совсем не знал реальных девушек. Как вы понимаете: я дремучий интроверт. Я в жизни ни одну девушку за руку не держал. Не говоря уже о том, чтобы целоваться.

Все мои попытки найти себе пару сводились к тому, что я окучивал сайты знакомств. Обычно выходило так: я два часа листал женские анкеты, десяти-двенадцати девушкам писал робкое «привет!..» — а потом срывался и открывал порносайт.

Глотая слюну — я прикасался к запретному плоду. Горящими глазами смотрел ролики со смазливыми актрисами; фотографии моделей в жанре «ню». Сильнее всего меня заводили видео с японскими лесбиянками.

После просмотра порно я дня на три проваливался — как в яму — в черную депрессию. Меня мучили горький стыд и осознание того, что обнаженное девичье тело я могу видеть только на экране ноутбука.

В ту ночь с января на февраль я не надеялся выцепить девушку с сайта знакомств и не планировал любоваться порно. Я просто хотел немного расслабиться.

За окном падал снег; висела апельсиновая луна. Лампа в комнате была погашена. Светился только экран мерно тарахтящего ноутбука. Моя огромная тень зыбилась по стене.

Я потянулся, размял пальцы — и пробил в поисковике: «Красивые девушки».

Дисплей немедля выдал мне десятки миниатюрных изображений. И одно… сразу притянуло мой взгляд. Это был какой-то рок. Я задрожал, нервно дернулся и щелкнул по картинке «увеличить».

Я застыл с широко распахнутыми глазами.

С экрана на меня смотрела обворожительная красавица.

В красном платье до колен, которое не прикрывало рук — девушка полулежала в комфортабельном кресле. Ее черные — как уголь — волосы ниспадали потоком. У нее была нежно-смуглая кожа, изящно изогнутые брови, длинные ресницы. Дерзко смотрели агатовые рысьи глаза — полные огня.

Передо мной была настоящая кудесница. Воплощение тюркской красоты с примесью монгольской. Я был очарован, околдован.

Я глядел на фото — а сердце мое гремело янычарским барабаном. Я смотрел, смотрел — точно пил глазами нектар, как шмель хоботком из чашечки цветка.

Да. Девушка была цветком — а я влюбленным шмелем.

Я не знал ее имени. Я вообще ничего не знал о ней. Но когда я увидел ее фото — точно прозвучала труба судьбы.

Я понял: мне недостаточно смотреть на фотографию красавицы — как я пялился на фото сотен других девушек. Мне обязательно надо знать: кто эта прелестница?.. — откуда?.. А иначе мое сердце разорвется на тысячу кусков.

К счастью, кое-что выяснить о девушке было не так сложно. Ее фотка была размещена на сайте театра «Белая луна» — на страничке, посвященной красавице.

Бегло прочитав текст на страничке, я узнал: девушку зовут Акбала. Акбала — одна из ведущих танцовщиц в театре. На страничке было выложено еще несколько фоток Акбалы. У меня перехватило дыхание и мурашки запрыгали по спине — будто я добрался до клада.

Вот Акбала в образе египтянки. Белое тонкое платье на двух бретельках, брошка в виде скарабея, синий цветок в волосах…

На другом фото Акбала исполняла восточный танец. Ее плечи, живот, осиная талия были неприкрыты. Под лифчиком в блестках — угадывались наливные яблочки грудей.

На следующем фото Акбала позировала с веерами. Одним веером она закрывала грудь, вторым — интимное место пониже живота… Кажется: на девушке не было никакой одежды… Чуть затуманенные удлиненные глаза смотрели с вызовом. О, этот взгляд переворачивал мне душу!..

В конце текста, посвященного Акбале — была размещена ссылка на профиль девушки в социальной сети.

Ура!..

Я погрузился в изучение профиля Акбалы. Лента была наполнена видео — на которых красавица исполняла зажигательные танцы; фотографии разной степени пикантности чередовались с цитатами из древнеегипетских стихотворений и из трактатов о танце и пантомиме; с собственными размышлениями Акбалы об искусстве, жизни и любви.

Все это выдавало в Акбале большую умницу. Мысли девушки были на удивление ясные и оригинальные. Меня поразил — например — такой ее афоризм: «Лучше катить свою маленькую тележку — чем идти во главе большого каравана». О, как прекрасно, когда у девушки нежное личико и точеная фигурка соединяются с острым разумом.

Само собой: с Акбалой хорошо было бы в постели. Но не только в постели. С Акбалой есть о чем поболтать за чашкой чаю. Да и в постели — после секса — Акбала развлекала бы возлюбленного утонченной беседой, как афинская гетера.

Я тоже был зарегистрирован в той социальной сети. И решился.

Прерывисто дыша — дрожащими пальцами я настучал сообщение Акбале. И на этот раз меня хватило на большее, чем на жалкое «привет». С вдохновением поэта я набрал несколько пылких строк, в которых говорил, что являюсь почитателем сценического таланта Акбалы и вообще в полном восторге от нее. «Я очень хочу с вами познакомиться».

Отправив сообщение, я — ссутулившийся, с прыгающими по спине мурашками — еще с четверть часа торчал перед ноутбуком. Будто ждал, что Акбала ответит.

Но глубокой ночью — когда за окном в снежной пелене горели только желтые глаза одноногих фонарей — девушка была, конечно, «оффлайн».

Я живо представил: Акбала лежит под одеялком в маленькой кроватке — и улыбается во сне. Господи, до чего мило!.. Я бы — наверное — полжизни отдал за то, чтобы побыть котиком, урчащим в ногах спящей Акбалы.

Что делать?.. Надо было и мне отправляться в постель. Я подумал: до самого утра я буду видеть Акбалу в эротических снах. А когда открою глаза — меня будет ждать в социальной сети ответное сообщение Акбалы. По крайней мере — я всем своим исстрадавшимся сердцем верил: Акбала мне напишет. А иначе белые дни превратятся для меня в полярную ночь. Я утрачу последние остатки веры во вселенскую справедливость…

Ворочаясь под одеялом и силясь заснуть, я фантазировал о том, как сладко было бы — в самом деле — побеседовать с Акбалой за кружкой чаю, печеньем и разноцветными конфетами. Открыть перед чуткой девушкой свою израненную душу.

Вот что я рассказал бы Акбале — если б зазвал красавицу в гости.

3.Непрерывная революция

В восемнадцать лет — начиная учебу на втором курсе университета — я был на две меры менее озлобленным на мир, чем сегодня; и на три меры более романтиком.

Я был — можно сказать — пробившимся из земли тонким зеленым стеблем. И — повернись колесо обстоятельств по-иному, чем это получилось — из меня выросло бы совсем не такое колючее дерево, каким я оказался теперь.

О, тогда я не ненавидел мир!.. Глядя на его несовершенства, я мечтал о том, как можно все исправить.

Скучая на лекциях — слушая, как очкастые профессора с лоснящимися лысинами жонглируют терминами вроде «права человека», «подсудность деяния» и «презумпция невиновности» — я подмечал, что господа законники, со времен самого Хаммурапи, не сделали человечество ни на грамм счастливее.

Вот если бы адвокаты всех стран объединились. И настрочили бы иск в пользу всех угнетенных, униженных, обделенных — призвав к ответу воров, обжор и плутов… Восторжествовала бы тогда мировая справедливость?..

Хех!.. Да кто же верит в сказки?..

«Декларация естественных прав и свобод человека» давно написана. Короли и президенты жертвуют миллионы долларов в международный комитет по борьбе с бедностью и последствиями войн. С высоких трибун произносятся страстные речи о необходимости заботы об экологии. Вот только жизнь на нашем зелено-голубом шарике не становится легче.

Сеньоры будущие адвокаты — мои сокурсники — и не горели желанием спасать человечество. В роскошной столовой факультета студентики поглощали бутерброды с копченой колбасой, с паштетом и с семгой, крабовый салат и кремовые пирожные. И вели позорные — с моей точки зрения — разговоры.

Кто-то хвастался: «Меня папаша на лето в юридическую контору устроит. Будет у меня практика». Другой раздувался, как лягушка: «А я пишу иски по жилищным спорам. Зарабатываю по три с половиной тысячи червонцев за иск!..».

Студентики грезили о том, как закончат университет, сядут на теплые местечки в адвокатских коллегиях и не будут знать недостатка в деньгах, качественном алкоголе и женщинах; будут ездить до комфортабельного офиса на шикарных авто и летать в отпуск на Багамы. И никому из этой «золотой молодежи» не приходило в голову сказать: «Я стану защитником обиженных и слабых!..».

Я тоже — бывало — захаживал в столовую перехватить чашку кофе и бутерброд с беконом. Но кусок застревал у меня в горле. В голове вдруг стукало: «Пока я здесь шикую — какой-нибудь ребенок в Южной Индии пухнет от голода». Или: «Я учусь в институте. А сыну сантехника дяди Коли ВУЗ никогда не светил — потому что оплата обучения рабочей семье не по скромному бюджету».

Иногда меня так и скручивал в морской узел жгучий стыд перед больными африканцами, голодными индусами, изнасилованными девушками и бомжами. Чем я лучше всех этих несчастных людей?.. За что мне дана привилегия вкусно есть, сладко спать, каждое утро принимать душ?..

Мне хотелось — как мифическому Христу — искупить своей болью все страдания рода человеческого.

Своими мыслями я — разумеется — не делился ни с кем из сокурсников, даже с теми, кто держал меня в приятелях. Озабоченные совсем другими материями сверстники — в лучшем случае посмеялись бы надо мной и прозвали бы «Исусиком». Чувствуя, что от товарищей по университетской скамье меня отделяет глухая стена непонимания — я все больше замыкался в себе; превращался в хмурого молчуна.

Так почему мир полон скорбей?..

И что с этим делать?..

К чести моей: решая эти вопросы — я не ступил в трясину религии.

Мне хватило ума понять, что перекладывание ответственности за все хорошее и за все плохое на невидимые сущности — на бога и дьявола — это тупиковый путь.

Вообще: религиозная картина мира была мне неприятна. Мне не хотелось представлять, что мои покойные родители — свесив ножки вниз — с нимбами над головой и крыльями за спиной сидят на облаках и бренчат на арфах. Или — в чем мать родила — бродят по эдемскому саду и обрывают с деревьев яблоки и апельсины.

Нет уж. Лучше считать мертвецов мертвецами.

Ответы на свои вопросы я искал в книгах. Я бессистемно читал все, что попадалось мне под руку.

Мировая литература — кладезь знаний. Это бескрайний шумный океан — ныряя в который, не предвидишь, когда и как тебе попадется золотая рыбка.

Иногда — прочитывая от корки до корки толстенный трактат «Человек и общество» — я чувствовал, что выпил восемь литров соленой воды и ни на грамм не стал больше знать ни о человеке, ни об обществе. А иногда — после китайской сказки «Бедняк-ученый и волшебница-лиса» я вроде бы ухватывал крупицу знаний…

Я превратился в книжного маньяка.

Я изыскивал книги где и как только мог.

Качал в интернете. Не пропускал ни одного книжного магазина. В поисках старых изданий осаждал букинистические лавки.

Меня интересовали книги по истории, философии, психологии. Серьезная художественная литература. Как паук плетет паутину — так я пытался сплести из разрозненных фактов и теорий цельное мировоззрение.

Моя охота за книгами привела меня в такие архаические заведения как библиотеки.

Один поход в библиотеку стал судьбоносным.

В тесном пропыленном холле — который украшало только темно-зеленое растение в горшке — я увидел полку с книгами. Над полкой — табличка: «Понравилась книга?.. Возьми в подарок».

У меня загорелись глаза.

Впрочем, большинство книг на полке не представляли для меня интереса. «Как соблазнить парня. Практические рекомендации» — «Восемьдесят блюд из цесарки» — «Свадебные платья. Каталог» — Надежда Бережная, «Невеста для Буратино (мелодраматический детектив)».

Михайло Букунин. «Непрерывная революция».

Стоп. Это что-то занятное.

Революция… Почти запрещенное слово.

Я — разумеется — имел смутное представление о революциях. В учебниках истории о революциях кое-что писали. В одной книге об античности говорилось даже, что восстание Спартака было своего рода рабской революцией.

Но все авторы писали о революциях туманно, обтекаемо и до комичности кратко. Точно старались побыстрее проскочить морально неудобную тему. Историки будто стеснялись, что общество периодически сотрясали взрывы, именуемые революциями.

А тут слово «революция» вынесено в заглавие книги. Революция. Да еще непрерывная. Почтенного Михайло Букунина обязательно надо почитать.

Я открыл книжку наугад.

«Революции знал даже Древний Египет. Он вовсе не был таким недвижимым монументом, каким изображают египетскую цивилизацию иные профессора и доценты. За тысячу семьсот пятьдесят лет до нашей эры рабы и бедняки в Египте восстали. Сожгли долговые списки. Расправились с угнетателями — жрецами и знатью. Разгромили дворец фараона…».

Вот это да!.. Все известные мне авторы книг о Древнем Египте интересовались — в лучшем случае — пирамидами и гробницами. А в худшем — половой жизнью фараона Эхнатона и царицы Нефертити. О социальной борьбе, потрясавшей египетское общество — не вспоминал никто.

Я зачем-то вытер руки салфеткой — и спрятал «Непрерывную революцию» в свой рюкзак. С таким трепетом, наверное, мусульманин прячет Коран — а христианин прикасается к Библии. Я чувствовал: на сей раз я добрался до чистого концентрированного знания — до ответа на свои вопросы.

Дома — налив себе чаю с лимоном и малиновым вареньем — я удобно устроился поверх постели и начал читать. И почти сразу забыл об остывающем чае.

«…С тех пор, как общество вышло из эпохи сурового первобытного равенства — оно всегда было расколото на два враждебных непримиримых социально-экономических класса… Вельможный господин и рядовой общинник в деспотиях древнего Востока — патриций и плебей в Римской республике — сеньор и крепостной в феодальной Европе…

Один класс — это верхушка, владеющая землями и богатством; наделенная властью. Присваивающая девяносто девять процентов продуктов общественного труда.

Второй класс — поражающий своей многочисленностью — это все обездоленные и угнетенные; рабы общества, руками которых создаются все материальные ценности — но при распределении благ получающие только крохи. Этих крох едва хватает, чтобы заклейменный проклятием эксплуатируемый мог поддержать свое беспросветное существование и породить потомство для пополнения армии несчастных забитых тружеников…

…Все разнообразные прослойки и подклассы общества так или иначе примыкают к одному из основных классов. Или вертятся, как флюгеры — вставая на сторону то одного, то другого из классов, находящихся в извечной борьбе…

Государственный аппарат, закон, религия, системы общественного наказания — призваны, как бог Вишну в индуистской мифологии — охранять существующие порядки. Чтобы господа оставались господами — а слуги слугами; чтобы по-прежнему меньшая часть общества грабила и объедала большую…

Если символом класса-верхушки мы назвали бога-охранителя Вишну — то символом угнетенного класса мог бы быть бог-сокрушитель Шива. Потому что целью трудящихся эксплуатируемых низов является ниспровержение, разрушение, уничтожение всякого классового устройства общества. Революция…

Раз начавшись — революция разрастается, как катящийся по склону горы снежный ком, вызывая взрывы и резкие перемены во всех областях жизни. Происходят маленькие революции в быту, производстве, семейных отношениях, мировоззрении. Каждая такая «мини-революция» вызывает следующую. В этом смысле мы говорим о непрерывной революции…

Вся история человечества — есть история борьбы классов. Именно революции — двигали рывками общество вперед…».

Я был ошеломлен.

И чувствовал себя Заратуштрой, которому вестник Ахура-Мазды открыл истину.

Михайло Букунин меня покорил. Все было так ясно и убедительно!..

«История человечества — есть история борьбы классов». Черт возьми — да!.. Историю творят не воспеваемые поэтами «сильные личности» типа Гектора и Ахиллеса — на колесницах, в доспехах, разъезжающие под стенами Трои. А движения угнетенных масс — борющихся за свое освобождение.

Древнеегипетское восстание бедняков. Противостояние рабов под предводительством Спартака «железным» римским легионам. Крестьянская война в Германии. Вот действительно исторические события — а не ночная пирушка Антония и Клеопатры!..

И какое изящное намечено решение всех проблем рода людского!..

Чтобы человечество из душных темных катакомб выбралось к воздуху и свету — достаточно отказаться от классового деления общества.

Тогда возродится — на более высоком уровне — первобытное равенство. Все смогут с чистым сердцем назвать друг друга братьями и сестрами. Сбудется — не в раю, а на «грязной» Земле, без всякого участия бога — старинная христианская мечта о всеобщей любви.

Закрутится маховик непрерывной революции — изничтожая все мелкое, дикое, подлое. В новом мире не нужны будут адвокаты и наемные убийцы, полиция и армия…

Видение бесклассового общества меня захватило.

Я зачитал «Непрерывную революцию» до дыр.

Я ходил в приподнятом настроении — как после пары бокалов хорошего вина. Вселенная — казалось — наполнилась музыкой и красками.

По ночам мне снился мир, прошедший очистительное пламя революции. Он виделся мне залитым солнцем краем садов, зеленых лугов, белых дворцов и кипарисовых аллей.

Я был почти счастлив.

4. Один в поле (не) воин

Я был почти счастлив.

Но длилось это недолго.

Слишком резок был контраст между мечтой о светлом послереволюционном завтра — о красивых обнаженных людях, водящих хороводы под медовым солнцем — и реальностью безрадостного «сегодня», когда небо беспросветно, а сердца отравлены злобой и жадностью.

Собака, которую поманили сочным куском мяса — тем сильнее почувствует голод. Аж пасть переполнится пеной.

Я снова начал соскальзывать в депрессию и самоедство.

Михайло Букунин писал: «…«Непрерывная революция» — это, прежде всего, руководство к действию. Бесполезно читать ее, как Библию — устраивая догматические споры по поводу каждой фразы. Нет!.. «Непрерывная революция» должна вдохновить вас действовать. Действовать!.. Проявить социальную активность во имя освобождения угнетенного класса… До конца понять теорию непрерывной революции можно только применяя эту теорию на практике…».

Бесполезно читать «Непрерывную революцию» как Библию…

А я?.. Вопреки указанию товарища Букунина — я относился к «Непрерывной революции» как восхищенный древнеиранский жрец к Авесте. Догматических споров — положим — мне не с кем было вести. Но сам я — точь-в-точь бородатый богослов — толковал и перетолковывал каждое предложение полюбившейся мне книги.

Но ведь это неправильный путь?..

Меня постиг мучительный кризис.

Что толку, что я прочел умную книжку?.. Что толку, что я — вроде как — сочувствую обманутым и обездоленным массам?.. Сам-то я остаюсь кем был. Студентишкой с юридического факультета. Не знающим ни в чем отказа племянничком зажиточного дяди.

Я по-прежнему пью кофе и наворачиваю бутерброды с колбасой в роскошной факультетской столовой. Социальная прослойка, к которой я принадлежу — безусловно, примыкает к классу-верхушке. Несмотря на все свои красивые мечты — я паразит. Пиявка, сосущая кровь из народа.

Я плакал — плакал!.. — по ночам. Кусал подушку и рвал простыни от осознания своей бесполезности для дела революции.

Когда в университетском корпусе я видел уборщицу, моющую полы в коридоре — мне хотелось пасть перед старой женщиной в темной робе на колени и воскликнуть: «Прости меня, прости!.. Мне так стыдно, что я принадлежу к сидящим на твоей шее угнетателям!.. О, я бы отдал на отсечение правую руку — нет, обе руки!.. — лишь бы освободить тебя от грязного труда за корку хлеба».

Интересно: как бы отреагировала бы тетенька-уборщица на такую мою тираду?.. Достала бы мобильник и набрала бы психиатричку: «Алло. Доктор, тут у нас гражданин студент умом поехал».

Сердце мое трещало по швам.

Что мне оставалось делать?..

Я решил во всем положиться на Михайло Букунина. Раз он написал: «…«Непрерывная революция» — руководство к действию» — значит, я и буду действовать. Как умею. На свой страх и риск. Исходя из принципа: и один в поле воин.

Революционеры борются против существующего строя, объединяясь в партии или террористические группы. Мне же приходилось выходить на бой без соратников. Возможно: я был последний революционер на Земле.

Немного поразмыслив, я запасся баллончиками с краской и несколькими пачками бумаги.

Дождливой темной ночью — когда только оранжевый свет фонарей отражался в зеркале мокрого асфальта — я, одетый (ну прямо ниндзя) во все черное, подкрался к университетскому корпусу, пряча под курткой баллончик красной краски. Сердце мое гремело турецким барабаном — а руки дрожали. Я должен был совершить подвиг во имя всех бедняков и страдальцев. Внести свою лепту в изменение мира к лучшему.

Достав аэрозольный баллончик, я принялся расписывать корпус заранее придуманными лозунгами.

«За бесплатное и общедоступное образование» — «Повысить зарплату уборщице и дворничихе!..» — «Да здравствует революция!..» — «По телевизору врут» — и т.д.

Для кого я это писал?..

Господа министры-капиталисты — конечно — не прислушаются к неизвестному «ночному рисовальщику» — и не откроют двери университетов перед забитым оболваненным народом. Воротилы из финансового отдела нашего факультета — не ощутят резкого приступа совести и не увеличат оклад ни уборщице, ни дворничихе. А о том, что телевидение и интернет наполнены враньем — многие догадываются и без меня.

Я не мог признаться себе, что совершаю свою ночную вылазку ради себя. Лепечущим ребенком примеряю шапку революционера. Чтобы только не чувствовать себя ничтожеством — без смысла коптящим небо.

— Эй!.. Какого?..

Меня заметили охранники, вышедшие на крыльцо корпуса — видимо, покурить. Широкими шагами два амбала в униформе двинулись ко мне.

Не чуя под собой ног — я ломанулся прочь. Я летел, как душа, за которой гонится дьявол. А в груди моей пело: «Я герой!.. Я герой!.. Я герой!..».

Только на остановке маршрутного такси я понял, что суровые ЧОП-овцы давно меня не преследуют.

Остаток ночи я почти без сна провалялся в своей постели — мечтая о том, как поразятся студиозусы, когда прочтут утром мои лозунги.

Подходя утром к факультетскому корпусу, я увидел бригаду маляров, которая тщательно закрашивала мою «наскальную живопись». Холеные студентики — с сигаретами прогуливаясь по двору — показывали на маляров руками. Переговаривались. Смеялись.

Декан — мрачнее грозовой тучи — стоял на крыльце, выдыхая голубоватый дым сигареты. Перед деканом по стойке «смирно» вытянулись охранники.

Толстая дворничиха отчаянно бранилась:

— Да какой вандал, что за упырь додумался писать на стенах?..

Дворничиха — похоже — не оценила, что одним из своих лозунгов я требовал поднять ей зарплату.

Я был разочарован.

Мои надписи так быстро замазали!.. Мало кто успел их прочесть.

Но другой половиной сердца я ликовал.

Ух, какой шорох я навел!.. Точно разворошил муравейник. Сам декан при полосатом галстуке отчитывал увальней-охранников за то, что упустили «вандала». А прилизанные студиозусы таки обсуждали: что там за надписи закрашивали с утречка пораньше маляры?..

Сейчас это вызывало у меня горький желчный смех — а тогда я чувствовал себя Персеем, отрубившим голову Медузе Горгоне. Я воображал себя великим подпольщиком-конспиратором.

Я решил действовать дальше.

Я набрал на компьютере в текстовом редакторе и распечатал на принтере то ли большую листовку, то ли маленькую газетку под названием «Классовая война».

В этом листке я сжато излагал основные идеи Михайло Букунина.

Общество расколото на враждебные классы. Убедительно — как мне казалось — я доказывал: без уничтожения классового антагонизма невозможно решить проблемы экологии, ни предотвратить ядерные войны.

Я появился у факультетского корпуса под утро — когда небо из черного начало превращаться в серое. Я рассчитывал: до наплыва студиозусов дворничиха не успеет собрать все листки, которые я разбросаю.

Я оставил «Классовую войну» на скамейках, на ступенях лестницы, у цветочных клумб; просто усеял листком асфальт. Несколько экземпляров «Классовой войны» я скотчем наклеил на стену.

Меня опять спугнули охранники.

Я убежал — и засел в круглосуточной кафешке. Пить кофе «три в одном» и уплетать за обе щеки кулебяки и салат «мимоза».

В девять утра — закинув за спину рюкзак с книгами (среди учебников в рюкзаке лежала «Непрерывная революция») — я, как дисциплинированный студент, отправился в университет.

Дворничиха (ловкая дама!..) — конечно, подобрала большую часть моих листков и отправила на помойку. Но два или три экземпляра «Классовой войны» пошли по студенческим рукам.

Студенты читали — гоготали — передавали друг другу листки — отпускали шуточки — крутили пальцем у виска. Для «золотой молодежи», поедающей бутерброды с семгой, идеи Михайло Букунина были бредом пьяного лешего.

«Это потому, что вы — из класса-верхушки», — стискивая зубы, думал я. Никто не хочет верить истинам, заставляющим сомневаться: а правильно ли я живу?..

Но я не повесил нос.

Пусть девяносто восемь студиозусов гиенами посмеются над моей «Классовой войной». Найдется девяносто девятый — который задумается: а все ли в порядке с нашим обществом?..

Я сеятель. Я бросаю зерна в свежую борозду — в надежде, что хоть одно-два зернышка дадут всходы.

Сеятель тем больше шансов имеет на успех, чем просторнее поле. Я задумал расширить аудиторию, в которую швыряю семена моей «Классовой войны».

Я распечатал восемьдесят экземпляров второго номера «Классовой войны». В этом выпуске я делал упор на мысли, что государственные институты, законы, религия, армия — служат, как учит Михайло Букунин, корыстным интересам привилегированного класса.

По соседству с корпусом факультета лежал парк с прудами и фонтанами.

В парке любили прогуливаться — затягиваясь легкими или «тяжелыми» сигаретками — наши студентики и очкастые профессора с блестящими лысинами. Мамаши катали здесь детишек в колясках — а собачники совершали моцион с далматинами и таксами.

В мою дурную голову взбрело: как «человек-бутерброд» раздает приглашения для дам на шугаринг, так и я буду раздавать в парке свой революционный листок.

Вы скажете: это неосторожно и даже откровенно глупо — обнаруживать перед всем народом, кто стоит за «Классовой войной». Теперь-то я это хорошо понимаю. Но тогда я заигрался в народовольца. Плюс к тому: мне и не снилось, что за свою «р-р-р-революционную деятельность» я могу понести наказание. Я думал: на крайний случай — погрозят пальчиком да по-отечески пожурят.

Итак — вечерком, после занятий — я встал у фонтана (у медного дельфина, изрыгавшего пенную струю воды) и начал раздавать «Классовую войну» номер два.

Люди у нас охочи до халявы. Даже если эта халява — всего только рекламная или политическая бумажка.

Скоро пара профессоров от юриспруденции задумчиво скручивала «Классовую войну» в трубочку. «Классовая война» ездила в колясках с сосущими соску малышами. Даже покрытый жирными прыщами бомжеватый старик — от которого пахло мочой, потом и водкой — хмыкая и с шумом втягивая сопли читал мой листок.

Подходили студенты. Смотрели на меня кто исподлобья — а кто широко распахнутыми глазами. Брали у меня листок.

«Классовую войну» взяла у меня сама блистательная рыжая лисичка Алиса — по которой вздыхало полфакультета. Посмотрела на меня — хлопая раскрашенными тушью ресницами.

Спросила:

— А, это ты?.. В комми заделался?.. Или в анархи?..

Я уже собирался сворачиваться — когда передо мною выросли четыре фигуры. Два бугая-охранничка с проходной нашего факультета. Кудрявый, как барашек, замдекана Колосс — известный своей приверженностью идеям либеральной демократии. И еще какой-то хлюст в клетчатом пиджаке — мне не известный.

Четверка глядела на меня со злобой и сумрачностью косматых гоблинов.

Прежде чем я покрылся гусиной кожей от страха — «гоблины», чуть не разбрызгивая слюну, схватили меня и потащили.

— Попался, Томас Мор хренов!..

Прогуливающиеся горожане со смешками смотрели нам вслед — довольные неожиданным зрелищем.

Я обмяк у «гоблинов» на руках.

Вражины волокли меня, как полупустой мешок.

Я аж закрыл глаза. В голове пронеслось: недолго прыгала саранча… Мне не дали безнаказанно транслировать во Вселенную учение революционера Михайло Букунина. Привилегированный класс — в лице университетской бюрократии — оскалил зубы. Очевидно: верхушка топчет не только костер — но и крохотную искорку протеста.

Я всего лишь покрыл стену надписями — которые сразу закрасили. Распространил листок — который вряд ли кто-то от корки до корки прочтет. И вот меня уже схватили, как преступника. А кудрявый носатый Колосс — швыряет молнии влажными глазищами и шепчет грязные ругательства в мой адрес.

Меня дотащили до кабинета декана.

Бугаи-охранники остались снаружи. А Колосс и хлюст-в-клетчатом-пиджаке втиснулись со мной в кабинет.

Бровастый декан восседал в кресле-троне с величественностью Сталина или фараона Хеопса. Смерил меня тяжелым взглядом:

— Ну и что нам с тобой делать, господин революционер?..

— Гнать эту крамолу из университета!.. — тонко взвизгнул Колосс. Как будто в пятку «барашку» вонзилась колючка. — Не хватало только, чтобы этот мерзавец заразил кого-то своими красными бреднями!.. Прощай тогда, добрая слава нашего ВУЗа!.. Как известно: рыба гниет с хвоста!..

— С головы, — машинально поправил я. — Рыба гниет с головы.

— Ах, ты еще и издеваешься?!.. — подпрыгнул Колосс.

Мне показалось: сейчас он меня ударит.

Декан чмокнул губами:

— Да, молодой человек… Нам придется тебя отчислить… Но это не все… Как ответственные взрослые люди, мы должны позаботиться о твоем благополучии…

— Бла-го-по-лу-чи-и?.. — выдохнул я, по-настоящему испугавшись.

Когда сиятельные бюрократические мужи вздумали заняться твоим «благополучием» — жди беды.

Декан поднял трубку телефона и набрал номер:

— Он у нас. Можете приезжать.

Пятнадцать минут прошло в ожидании.

Хлюст-в-пиджаке стоял с каменным лицом. Багровый Колосс истерично рассуждал о том, какой вред моя «Классовая война» наносит государственным устоям и общечеловеческим ценностям демократического либерализма. Декан — как и надлежит главной шишке — сидел надутый и важный. Сверлил меня немигающими глазами.

— Ну-ка. Где тут наш клиент?..

В кабинет колобком вкатился маленький лысый докторишка в белом халате, с бейджиком «врач-психиатр высшей категории».

За Айболитом в кабинет ступили два здоровенных — как быки — санитара в синей униформе.

— А, это вы, юноша?.. — коротышка-доктор посмотрел на меня снизу вверх и расплылся в лисьей улыбочке. — Значит — раздуваем мировой революционный пожар-с?.. Ну да не наматывайте соплю на кулачок: месяц-другой — и мы приведем вас в чувство.

«Месяц?.. Два месяца?.. В психушке?..» — с ужасом подумал я, так что волосы у меня на голове зашевелились.

А Айболит закончил:

— Не волнуйтесь, приятель: мы позвоним вашему уважаемому дядюшке — и объясним, что вам необходимо лечиться. Берите клиента, ребята.

Дэвы-санитары опустили на меня широченные — как совковые лопаты — ручищи…

…На авто с красным крестом меня увезли в психиатричку.

В приемном отделении у меня отняли ключи, рюкзак и мобильный телефон. Сорвали с меня всю одежду — взамен выдав какую-то лоскутную пижаму.

Полтора месяца я валялся на скрипучей железной койке в палате отделения психиатрической больницы. Время тянулось, как в каком-то сюрреалистическом сне. Я плохо соображал от препаратов, которые мне кололи. У меня дрожали руки (во время обеда я едва не ронял ложку) и пропала эрекция.

Раз в три-четыре дня меня водили к жирному иезуиту-доктору — моему лечащему врачу. Иезуит сверкал на меня змеиными глазами сквозь стекла очков и задавал мне вопросы — точно вбивал гвозди в мой череп.

По-прежнему ли я верю в дикие построения псевдо-философа и лжепророка Михайло Букунина?.. Неужели я не понимаю, что деление общества на верхи и низы, на лучших и худших — извечно и нерушимо?.. Не раскаиваюсь ли я в учиненном мною бунте?..

Как апостол Петр, предавший Христа — я отвечал глухим голосом: не верю — понимаю — раскаиваюсь. Что я действительно понимал: нельзя обнаруживать перед жирным лечащим врачом свои подлинные мысли и чувства. Иначе меня продержат в психушке еще долго.

Вряд ли жирный врач не догадывался, что я неискренен. Но ответами моими он был доволен, как свинья желудями.

Он пускался в длинные казуистические рассуждения, призванные доказать несостоятельность теории непрерывной революции.

— Вся эта классовая борьба — такое детское агуканье!.. — давился врач кашляющим смехом.

Я сидел насупленный — и только кивал, как китайский болванчик: «Угу. Угу. Угу». А внутри меня клокотала настоящая буря. Я готов был вцепиться зубами в буйволиную шею доктора — и придушить ублюдка.

Раз в неделю ко мне приезжал дядя. Он привозил бутерброды с салом и колбасой, на которые я набрасывался, как голодный волк: больничные борщи и солянки были — на мой вкус — отвратительны.

Дядя не сказал мне ни слова упрека. А только удрученно глядел на меня — пока я с чавканьем поглощал бутерброды — и полузадумчиво-полупечально ронял:

— Эх. И что же мне с тобой делать?..

Полтора месяца за несокрушимыми железными дверями психиатрички (мне не полагались даже прогулки) надломили меня.

Глубоко в недрах души я остался революционером. Но я превратился в жалкого слизня. Запуганного эгоиста. Я возненавидел весь мир — который повернулся ко мне ягодицами, а не лицом.

Иногда мне до чертиков хотелось умереть.

В таком я был состоянии — когда нашел в интернете Акбалу.

5.Акбала

Кое-как я провалялся остаток ночи.

Я все порывался вскочить. И — даже не сунув ноги в шлепанцы — ломануться к ноутбуку. Проверить: нет ли ответа от моей прекрасной Акбалы.

Но я сдерживался. «С девушками, — говорят пикаперы, — нужно терпение». Я совсем не пикапер. Но счел за лучшее последовать мудрости «гуру по соблазнению», Я решил: подожду до утра — и тогда за чашечкой кофе проверю сообщения.

Я думал, что до утра не сомкну веки. Но не заметил, как провалился в сон.

Мне снилась красавица Акбала. Как мы гуляем по летнему парку — под золотым солнцем, по кипарисовым аллеям. Мы нежно улыбаемся друг другу. Сплетаем пальцы. В агатовых глазах Акбалы пляшут веселые искорки.

Потом все поглотила чернота.

Из которой я вынырнул, как из омута.

Господи!.. Как же долго я спал!.. Сколько часиков успело натикать?..

С тех пор, как меня выперли из университета — у меня не было стимулов рано вставать и вообще соблюдать здоровый режим. Я мог до трех утра рубиться на компьютере в «Месть царицы Египта» — а потом давить подушку до пяти вечера.

Но сегодня… Сегодня я ждал весточки от Акбалы.

Неумытый, опухший со сна, в одних семейных трусах в горошек — я метнулся к ноутбуку. Но на полдороги запнулся — как конь, запутавшийся в собственных ногах.

Что если Акбала не ответила?.. Не прочитала или — того хуже — проигнорировала мое полное огня сообщение?..

О, это было бы падением с горы в пропасть. Как если бы истомленный жаждой вместо родниковой водицы хлебнул бензину. Только-только потянувшийся к свету и любви, снова поверивший, что мир не такое уж дрянное место — я был бы сброшен обратно в пучину эгоизма, нигилизма и страданий…

Нет!..

Я рванул к ноутбуку со скоростью гепарда. Включил. Открыл социальную сеть. И облегченно выдохнул: вверху странички горело уведомление о непрочитанном сообщении.

Сообщение — действительно — было от Акбалы. Я затрепетал, сглотнул слюну.

Девять из десяти девчонок нашего возраста (да и парней — что уж греха таить) совершенно не владеют речью на письме — и способны выдать в переписке разве что глупое «привет!..» с длинным хвостом из смайликов.

Конец ознакомительного фрагмента.