Вероятно, дьявол

Софья Асташова, 2023

Возможно ли самой потушить пожары в голове? Соне двадцать один, она живет одна в маленькой комнате в московской коммуналке. Хотя она замкнутая и необщительная, относится к себе с иронией. Поступив в школу литературного мастерства, она сближается с профессором, и ее жизнь превращается в череду смазанных, мрачных событий. Как выбраться из травмирующих отношений и найти путь к себе? Это история об эмоциональной зависимости, тревогах и саморазрушении. Что движет героиней, заставляя стереть свою личность? Вероятно, дьявол. «Вероятно, дьявол» – дебютный роман-автофикшен Софьи Асташовой, выпускницы курсов CWS (Creative writing school) и WLAG (Write like a girl). «Физиологический и оттого не очень приятный текст о насилии – эмоциональной ловушке, в которую легко попасть, когда тебе двадцать, и ты думаешь о любви, как о вещи, которую нужно заслужить, вымолить и выстрадать. Текст, в котором нет счастья и выхода, и оттого в нем душно – хочется разбить окно и попросить героиню подышать как можно чаще, а потом ноги в руки и бежать. Прочтите и никогда не падайте в эту пропасть». – Ксения Буржская, писательница.

Глава 4. Земляничная поляна

Маршрут маленькой инженю змеился в южном направлении, так и сяк, от Дикси Авеню к Дикси Плац, на озеро Дикси Зее, к каменному кругу Дикси Стоун, Диксильбург, штат Западный Диксисипи, Диксиланд, планета Диксоид.

Шёл зигзагами кривых переулков, загибаясь по бульвару, скатывался по крутому проезду в воронку тихой круглой площади со скамейками и упирался в просевший дом — второй этаж незаметно прорастал третьим с глухими окнами, где по легенде располагалась то ли порностудия, то ли бордель, а по ночам упоительно перекатывали по полу огромные металлические шары.

Не выдавая себя, она наблюдает за вами в сторонке, маячит вдали чудесным миражом. А в один солнечный день, когда будет дуть юго-западный ветер, осмелеет, возьмёт вас за руку и проведёт к своему дому, в тесных объятиях которого спрятан глухой камерный дворик.

Вы часто выходили на её станции метро по фиолетовой ветке, поднимались к выходу у красной церкви и ждали друга, чтобы весело провести время: погулять по людному центру, здания становятся меньше — три-четыре этажа, старые фасады; совершить пробег по влекущим зазывным шумом барам, спрятанным в узких переулках, выпить крафтового пива, вишнёвого крика или сухого сидра; посидеть под тенистым размахом громадных шатобриановских деревьев на сливающихся в одну торжественную арию бульварах; выпить кофе в полумраке кофейни, с хрустом укусить приторно-сладкий макарун и посмеяться над тем серьёзным мужчиной в клетчатом пиджаке с цветной крошкой в бороде; или, выстояв очередь, поесть римской пинсы, она же пинца, пиццетта из трёх сортов муки в шапке зелёной руколы, приготовленной чернокудрым Марчелло; вы даже могли забрести в легендарный двор, где снимали сцену из кинофильма «Брат-2», присоединиться к экскурсии «Нетуристическая Москва»; да и мало ли чем ещё интересным заняться в старом городе, кишащем, как сладкие соты осами, китай-городцами и гостями.

Если ваш друг опаздывает, не пройдёт и минуты, как голос бездомного протарабанит вам в ухо: «Господин, я глубоко извиняюсь, но позвольте обратиться с малюсенькой просьбой, не найдётся ли у вас мелочи-с рублей двадцать-с?» Вы отмахнётесь, отшатнётесь от него, как от чумного. Дух отлетит, но будет сквозить и подмигивать вам со ступенек разбитого крыльца безымянного магазина. Он не обидится, ведь это вы гость, а мы у себя дома.

Мы бесцельно нарезаем круги по району, от «Дикси» до «Дикси». Стоим в очереди на кассу — я у вас за спиной, малютка в красном берете, с розовыми щеками и детским лицом; воротник синего старомодного пальто с защипами на талии оторочен синим мехом. Из-под пальто торчат замшевые ботиночки с атласным мыском, над которым как орден приколот меховой шарик. В руках пакет с жухлыми лимонами, бутылка молока и пригоршня земляничной жвачки.

Вы могли подумать, что я пишу с ошибками, слушаю мрачную музыку, засыпаю с включённым светом и на всём экономлю — штопаю капрон колготок, как учила мама, собственным волосом. Но вы и не догадывались, как плохи мои дела на самом деле.

Я родилась 1 января, в один день с философом Джузеппе Ди Джакомо и самой известной героиней Набокова.

О Джузеппе Ди Джакомо я узнала случайно, блуждая на страницах «Википедии» в категории «Философы Италии». Конечно, академик Ди Джакомо не так известен в России, как его соотечественники — Аквинский, Адорно, Агамбен, но две его работы переведены на русский язык. И, бинго! — напрямую касаются темы моего диплома — взаимоотношения эстетики и литературы.

Конечно, мне понравился седой мужчина в васильковом галстуке, с худым, испещрённым скульптурными морщинами лицом, и я отправилась на встречу от Итальянского института культуры, где он представлял свои, вышедшие на русском языке, книги. На встрече я сначала заскучала: «…образ, на самом деле, это вещь, и вместе с тем не-вещь: это парадокс «реальной нереальности». А потом проснулась от другого, прозвучавшего вслух, парадокса: «Достоевский никогда не был романистом!» Вот это интересная история, которой, если повезёт, я смогу удивить Мастера. Я купила обе книги и побежала читать, чтобы успеть к следующему семинару.

А про Ло… про Ло вы и сами всё знаете.

* * *

Будучи студенткой второго курса, я не искала повод снова увидеться с Профессором и дожидалась начала занятий, надеясь, что к тому моменту, обременённый учебными приготовлениями, он не вспомнит о моём стыдном побеге с выставки.

Занятия мастерской стоят в расписании по средам. Замечательный день — среда, всегда любила среды. К среде ты уже влился в неделю, чувствуешь себя как рыба в воде, плывёшь вверх по течению на волнах предвкушения выходных, ведь ожидание всегда лучше реальности. Выходные я обычно проводила на тройку с минусом — шаталась по бульварам, ела пинсу или сэндвичи, брала там и сям кофе навынос, читала у открытого окна при бледном свете луны. Изредка у меня случались приступы продуктивности, когда я просыпалась ни свет ни заря и выливалась на бумагу, пока не иссякну. Тетрадь распухала от исписанных страниц. В прошлом году по субботам у нас были пары — мои любимые после семинаров в мастерской — визуальный язык английской поэзии. Их я никогда не прогуливала. После пар я не сразу иду домой, а сначала захожу в супермаркет на Покровке и покупаю творожки и бутылку дешёвого вина. Прихожу домой, съедаю творожки, а потом, когда закат бросит рыжий отсвет в окно, открываю бутылку вина, пью, разбавляя льдом, пока не засыпаю в одежде под пятый сезон «Клана Сопрано» или «Прослушки», мечтая о таком мужчине, как Омар или Тони. Воскресенья были одинаковыми и стирались из памяти. Время до понедельника тянулось медленно. Я старалась спать как можно дольше, чтобы убить время.

Я смотрю на закат. Не уверена, какое сегодня число, но нащупываю приближение сентября по букетам цветов, которые начинают продавать в супермаркетах на кассах и в отделах сезонных товаров. Встав утром у окна и вдохнув холодный воздух, я понимаю, что уже сентябрь. По тротуарам плывут яркие головки гербер, вяленькие хризантемы, грустно-сиреневые гладиолусы, орхидеи и пышные белые капроновые банты, подрагивающие в такт раскачивающимся из стороны в сторону русым косичкам и хвостикам.

Я жду среду. Ужасно странно, что ещё пару месяцев назад среда была бы для меня обычным днём и не было у меня никакой тайны. А в прошлом году в это время я напрасно искала своё имя в списке поступивших — осоловевшее С, круглое, обтекаемое как яйцо О, выпученные глаза Ф, отрывистый короткий стук чайной ложечки о скорлупу — и-я. София. Но меня в списке не было.

Следуя одному из законов жанра кампусного романа, где героем выступает первый с конца в шеренге аутсайдеров хитроумный искусник, я проникаю на курс контрабандой, как когда-то кружево, антиквариат, вино в колониальном мире, с помощью притворства и особых ухищрений.

— Соня — это Софья или София? — спрашивает Профессор.

Я часто слышала этот вопрос, и его задают не случайно — сколько раз за свою короткую жизнь я встречала Сонь, которые, вдруг увеличившись в росте, со звенящим скрипом самой высокой мерзкой ноты ми в голосе, затягивали:

— Я не Соня, я — Софи-и-и-ия!

Подобное я встречала и среди Маш, которые неизбежно, исключительно, бесповоротно только «Марии» в тональности ми-бемоль мажор (Es-dur).

К моему стыду, такие придирчивые особы портят нашу репутацию, ведь в переводе с греческого София означает мудрость, а не высокомерие, тщеславие, гордыню. Особенно смешно, когда одна Соня вопреки законам солидарности поправляет другую Соню. Я познакомилась с такой жарким июльским полднем по пути на профессорскую дачу.

— Соня, ты какое вино пьёшь — белое, красное? — спрашиваю я.

— Софа. Я Софа. Не Соня, не Софья, не София. Софа, — отвечает она.

Она пила красное.

Я играюсь, отвечая на этот вопрос по-разному. Мне нравится и тёплое круглое Соня, и строгое Софья, и порхающее, словно лёгкая, золотая с чёрным, сладкоголосая иволга (Oriolus oriolus) — София.

Имя во мне так гармонично, что я решаю не менять его в книге, а всё остальное могло бы быть и получше. Рост немного повыше, щиколотки потоньше, колени, грудь — всё мне не нравится! Скулы я хочу острые, как мои шутки. Нижняя губа достаточно яркая, и верхнюю хотелось бы под стать, но всё-таки я гордилась болотного цвета глазами и бровями, которые один писатель называл «бархатными», а другой «котиковыми». Я их сдвигала и когда улыбалась, и от старательности, когда корпела над переводом «Энеиды», хоть и более сжатой — до 12 книг — по сравнению с эпопеей Гомера, но от этого не менее сложной книгой, и в супермаркете, прокручивая в голове строки из Вергилия, задумывалась у прилавка, какой жирности молоко выбрать.

Я, всё ещё чувствуя, как в голове пульсирует Вергилиев дактилический гекзаметр, где шла речь о вине и женщинах, отвечаю на вопрос Профессора:

— Как вам больше нравится.

— Как мне нравится, — повторяет он и смеётся, — что ж, посмотрим, — он отыскивает на столе, как я догадываюсь по знакомому конверту, мою папку с портфолио.

На большом, но не таком толстом, как мне хотелось бы, крафтовом конверте я написала своё имя детским округлым почерком. Из обязательных документов в нём лежали копия паспорта, диплом о предыдущем образовании и заполненная на четырёх листах анкета. В анкете были стандартные вопросы с информацией об абитуриенте — ФИО, дата рождения, мастерская, в которую вы поступаете, образование, место проживания. И нестандартные, прочитав которые чувствуешь некоторый подвох: есть ли у вас постоянное жильё? Готовы ли вы посещать все дневные занятия? Есть ли у вас постоянный источник заработка? Вы считаете себя стрессоустойчивым? Обязательным является мотивационное письмо в свободной форме, а дальше для разных мастерских требования расходятся — в мою, писательскую, нужно подать вступительное эссе на заданную тему, и последним в списке документов значились «любые творческие работы, которые абитуриент посчитает нужными». Звучит пространно, но на деле всё просто — фотографы приносили фотографии, художники картины и графику, кинематографисты — цифровые носители с видео, скульпторы — объекты, дизайнеры — всякие штучки, а мы — писанину, но все знали, что при отборе приветствовался нестандартный интермедиальный подход, соединяющий в себе несколько техник.

Наша первая встреча произошла на дне открытых дверей. Он опаздывал. Люди собрались в заставленной серыми столами аудитории, но я стояла, прислонившись к стене в коридоре, чтобы увидеть его раньше других. Он прошёл мимо меня, как рок-звезда — быстро, широкими шагами, не глядя по сторонам. Казалось, будто школьные коридоры для него тесны. Загребая руками, он шёл, не замечая людей вокруг. В кожаной куртке, несмотря на летнюю жару, и в узких чёрных джинсах. Его образ в моей голове остался неизменным — бритая голова, тяжёлая цепочка со звездой на шее, лёгкая щетина и глубоко посаженные глаза.

Я увидела его, и всё сразу стало ясно. У меня появилась мечта. Не мечта — цель. Мне казалось, что вплоть до этого момента я ничего не делала всерьёз. В отличие от многих абитуриентов я была лишена тяжёлой нерешительности перед широкими возможностями выбора мастерской: живописи, фотографии, скульптуры, кино, дизайна. И последовательно готовилась в течение нескольких месяцев, хотя тема для вступительного эссе стала известна за месяц до начала приёма документов, но этого было вполне достаточно. У меня всё было готово заранее.

Я отдала свой конверт в руки заведующего приёмной комиссией, явно не ожидавшего такого напора в первый день приёма документов. Он удивлённо проверил наличие всех бумаг. На месте я сняла защитную плёнку с крышки и заклеила конверт. Я редко бывала в чём-то первой, но тогда я первой расписалась в линованной тетради для абитуриентов.

Завершающим этапом вступительных испытаний было личное собеседование с Мастером, и чем ближе оно становилось, тем сильнее я была недовольна своим эссе, ещё большие вопросы вызывало мотивационное письмо — с ним было сложнее всего. Но дело было сделано — я пришла на собеседование. Снова первая, но решила пропустить перед собой несколько человек, пойти четвёртой; четыре — моё счастливое число, но также я хотела посмотреть на лица выходящих, прочитать в них какую-нибудь подсказку — чего ждать и к чему быть готовой. Зрелище предстало не слишком ободряющее. Люди выходили, понурившись, на вопрос «Ну как?» отвечали коротко «Нормально». «Что спрашивает?» — спросил парень, занявший за мной очередь. «Спросил, на что я жить собираюсь». К этому вопросу я была готова.

— Ты работаешь в модном журнале? — обращается ко мне Профессор, делая упор на слове «модном».

— Да.

— Как же ты собираешься работать и учиться?

— Я увольняюсь. С первого сентября, — я выпрямляюсь на стуле.

— Хм.

Я была так уверена, что поступлю, что до объявления списков поступивших уволилась с работы. «С 1 сентября прошу уволить меня по собственному желанию», — написала я в заявлении, радостно положила его на стол начальнице, объявив, что иду учиться. За меня все порадовались и говорили, что в случае чего я всегда могу вернуться. Я работала редактором в маленьком женском журнале. В уютном офисе, до которого ходила пешком, я проработала по графику с 9 до 18, часто задерживаясь, чтобы, когда все уйдут, залезть в холодильник на кухне и по чуть-чуть, чтобы никто не заметил, таскать чужую еду из контейнеров, или распотрошить запас злаковых батончиков, почти три года.

— А на что жить будешь? — он искоса глядит на меня.

— У меня есть накопления, — уверенно отвечаю я.

В редакциях модных журналов, не считая бесплатной еды на кухне, много халявы. Компании присылают свои товары, чтобы мы о них написали. У меня скопилась гора косметики, которую я раздаривала подружкам, но были и регулярные книжные новинки, детские товары, из которых лишь однажды мне приглянулась жёлтая лампа-ночник в форме канарейки Твити. Я не жалела, что ухожу.

Я часто спорила с препрессом, начинающим лысеть молодым парнем Егором, рассказывая о достоинствах антиквы перед гротесками, а он рассказывал мне о преимуществах ипотеки — у него их было уже две. У меня не было ипотеки, поэтому я уходила, накопив небольшую сумму денег и не зная, как на неё проживу, посвящая следующие два года учёбе. Мне там нравилось, и, если бы не моя мечта попасть в мастерскую Профессора, я бы проработала там ещё год до того, как журнал закроется.

Конец ознакомительного фрагмента.