Вероятно, дьявол

Софья Асташова, 2023

Возможно ли самой потушить пожары в голове? Соне двадцать один, она живет одна в маленькой комнате в московской коммуналке. Хотя она замкнутая и необщительная, относится к себе с иронией. Поступив в школу литературного мастерства, она сближается с профессором, и ее жизнь превращается в череду смазанных, мрачных событий. Как выбраться из травмирующих отношений и найти путь к себе? Это история об эмоциональной зависимости, тревогах и саморазрушении. Что движет героиней, заставляя стереть свою личность? Вероятно, дьявол. «Вероятно, дьявол» – дебютный роман-автофикшен Софьи Асташовой, выпускницы курсов CWS (Creative writing school) и WLAG (Write like a girl). «Физиологический и оттого не очень приятный текст о насилии – эмоциональной ловушке, в которую легко попасть, когда тебе двадцать, и ты думаешь о любви, как о вещи, которую нужно заслужить, вымолить и выстрадать. Текст, в котором нет счастья и выхода, и оттого в нем душно – хочется разбить окно и попросить героиню подышать как можно чаще, а потом ноги в руки и бежать. Прочтите и никогда не падайте в эту пропасть». – Ксения Буржская, писательница.

O. J. Simpson. If I Did It: Confessions of the Killer^[1]

© Асташова С., 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Пролог. Сад

— Нет, фантазёрка ты, Соня! Не говори глупостей! — он говорит, а голова неестественно вращается на собственной оси, как шестёренки заведённых часов.

— Нет, правда, всё время о вас думаю! — я не иду, выпрыгиваю, как тихоокеанский лосось, способный во время нереста достигать высоты до четырёх метров и выше, отчего семейство рыб так и названо «прыгунами».

— Не ври! — глазки-стрелки на пятнадцать часов.

— Не врю! — прыг и смех.

Он всегда повторял это «Не ври!». А я всегда не врала. Ему никогда не врала.

Пару раз отлучался. Один раз пописать — бросал меня посреди одинокого острова на асфальте, а сам скрывался в тёмном переулке меж низких домов.

— Ой, вы куда? — я щедро, как часто прежде, хохочу.

Возвращается и роскошно извиняется, называя меня, как никогда раньше, по имени-отчеству.

— Ничего, вы же мальчик, — вычерчиваю носком туфли на асфальте, как на географической карте, территорию распространения верблюдов.

— А что, девочки не писают?

Писают ещё как! От страха писают в трусики. Так я его боялась — горячим страхом, от которого моментально становилось холодно и чесалось.

Другой раз отлучился ответить на назойливый беззвучный звонок.

— Закрой уши.

Я, как послушная обезьянка, безропотно подчиняюсь. Телефон красиво ложится в его ладонь, а у тени на асфальте образуется горб. Позвоночник у верблюдов прямой, несмотря на наличие горбов.

До этого мы не виделись где-то около года, может, чуть меньше или чуть больше. Наши встречи после того летнего вечера на веранде ресторана «Дача» я могла пересчитать по пальцам. Это мало. Но для меня — много. Я так его боялась, что даже одного свидания было для меня много, ведь он и так всё время был у меня в голове. И я никогда ему не врала.

Конечно, врала, если считать враньём стремление всем своим существом угадать, что он хочет услышать. Я только этим и занималась — угадывала. Сколько воды может выпить верблюд? До 200 литров за раз.

— Не верю! — глаза вращаются в глазницах, как заведённые. Я слышу движение с высокой башни старых часов.

— Конечно, правда, ведь прошло совсем немного времени. Год или два.

Часовой механизм останавливается. Задумывается. Взвешивает время на весах вечности.

Мы проводили вечер в ресторане «Дача» после ночи на даче. Все началось в ресторане «Дача». Всё закончилось в ресторане «Дача». Как бы закончилось, но не закончилось. Я осталась заядлой дачницей — взращивала сад, который он во мне создал. Сначала сжёг напропалую все сорняки, которые там росли, превратил в золу. А потом совершил чудо — разбросал тут и там фруктовые деревья и дикий пронзительно-кислый виноград. Чёрную смородину и крыжовник. Карликовую вишню и фиолетовый базилик. Тыковку и грецкий орех. Клубнику и малиновый куст. Зрелые ягоды падали с веток и гнили. Плакал грустный жасмин.

Раз в год мы гуляли по саду, как Данте и Беатриче. Он, как раньше, как многих девушек, отмеченных печатью избранности или попросту попавших под руку, называл меня Мусей, Мусечкой. Упруго тянул:

— Мусь, ну Мусь, ну что?

Я мычала в ответ.

— Удивительно, Соня, каждый раз с тобой я чувствую себя, так сказать, странно…

— Как в саду?

— Да! Как взрослый в детском саду.

— И я себя чувствую, как в детском саду, а вы — взрослый, который меня забирает.

Забрал он меня не из сада, но из Школы, прямо с занятий. Приходилось прогуливать.

— Там ничего интересного, какая-то скучная лекция.

Я заговорщически перемигиваюсь на пороге альма-матер с заинтересованным охранником, носившим замечательное немецкое имя Рудольф и седые курчавые брови.

Как радостно вывалиться в дождливый полдень и скакать галопом по лужам вокруг Мастера! На мне, по парижской моде, чёрный плащ, подпоясанный красным ремнём, и берет цвета бургундского. Придумываю стишок:

Mon cher petit рара^[2]

Хочу бургундского вина!

Mon cher petit рара звонко прихлопывает меня ладонью по голове, как мячик.

— Соня, не стыди меня!

Ждём поезд на платформе метро. Сжимаю его руку и незаметно оглядываюсь — нет ли поблизости ещё прогульщиков. В другой руке держу розовый квадратный портфель с тетрадками.

— Что же ты обо мне думаешь? — тик-так, снова металлический звук точных механизмов.

— Думаю, что вы — волшебник! А ещё — Мастер, часовщик, а я — механическая кукла, которая вдруг заговорила.

Смеётся — в это он верит. Сам говорил:

— Я — волшебник. Превращу тебя в лягушку, если будешь говорить глупости.

— Я не буду, не буду! — я не буду.

— Не веришь? А я так уже превратил пару девочек, говоривших глупости, — выпученные глаза заискрились.

Волшебник. Колдун на сельской свадьбе.

Я, конечно, верила. Он мог устроить что и похуже. Его сад был заселён лягушками. Мой сад был заселён лягушками. Сколько раз я слышала, как он говорил другим неопытным девочкам то же самое на той же даче: «Превращу тебя в лягушку!» Он всегда говорил одно и то же, а потом забывал, и опять говорил теми же словами, но уже другим людям. Я таяла, подмечая и запоминая его слова. Мне нравилась эта жестокая игра: я — дипломат, миротворец. Утираю слёзы и приказываю молчать малышкам, в первый раз оказавшимся на подмосковном пляже, изначально предназначенном для дипломатической элиты и зарубежных гостей. Кстати, на нём же Светлана Светличная — любимая актриса Мастера — позировала в бикини для фотографов немецкого журнала «Штерн».

— Тоже ты придумала — волшебник! Неоригинально.

Механизм в голове отсчитывает секунды в такт экрану с электронными часами над чёрной дырой туннеля.

— Ну и что, что волшебник? Что ещё ты обо мне думаешь? — я уже слышу нотки раздражения в его голосе.

На этот вопрос трудно угодить с ответом. Мозг отключается, нужно быть готовой — придумать что-нибудь эдакое заранее. У меня было несколько заготовок:

Думаю о том, как сделать вам приятно.

Думаю, чем вас удивить.

Думаю, как вам благодарна.

Думаю, как мне хорошо с вами.

Думаю о том, как вы ходите.

Выбираю последний:

— Думаю о том, как вы ходите.

— И как же я хожу? — лягушачий рот растягивается в удивлении.

— Так красиво… Величественно, как рок-звезда! — смотрю снизу вверх и, довольная, упиваюсь своей находчивостью.

На груди он носил две звезды. Одна — маленькая на тонкой цепочке. Другая — большая и тяжёлая, грубо отлитая из серого металла. Эта, большая, звонко и ритмично стучала мне по зубам.

— Глупая ты, Соня, фантазёрка!

Примечания

1

«Я постоянно слышу, что все истории — это, по сути своей, истории любви, и моя — не исключение. Это тоже история любви. И, как у многих таких историй, у неё не будет счастливого конца» — О. Дж. Симпсон «Если бы я сделал это: признания убийцы».

2

Мой дорогой папочка (фр.).