Чумные Псы: Оскал Страха

Сойка Кэйн, 2021

Птице и Ксень только сегодня исполнилось шестнадцать, и именно этот день ознаменовался для каждой из них потерей близких. Родители Птицы погибли в аварии, а Ксенька, беспризорница из приюта, лишилась единственного друга. Да еще и непонятные существа сыпятся на них, как снег на голову, втянув их в древнюю войну между Светом и Тьмой. И выбирать сторону придется уже сейчас. Птица не верит свету. Ксенька не верит тьме. Им приходится держаться друг за друга, чтобы выжить и разобраться в запутанной истории мира, который отныне придется называть домом, не обратив на себя лишнего внимания. Ибо у каждой из сторон на них свои планы. Содержит нецензурную брань.

Пролог

Птица смотрит на небо и делает последнюю затяжку. Чертовы сигареты кончаются слишком быстро, и сейчас бы полезть в карман и достать новую из лежащей в кармане пачки — но рядом мама. Мама, которая позволяет любимой дочери курить, но волнуется за нее слишком сильно; обидеть маму для Птицы почти что смерть, мама святая. Так что она зло выдыхает дым, отводит глаза от аквамаринового неба, скрещивает руки на груди и ждет.

Отец всегда приходит в это время, а они с мамой всегда выходят его встречать. Выходят из типового дома, доходят по узким улочкам до парка, где вечно куча веселой молодежи, от чего Птицу просто колотит. Она бы с удовольствием ждала папу в темном прохладном холле на его работе, который видела один раз, но этого нельзя. Там, за парком — режимный объект, никто даже толком не знает, что там происходит, но следят очень строго. Тощую, вечно угрюмую, кажущуюся нескладной — но на удивление легко управляющуюся с собственным телом — девчонку пропустили туда только один раз, когда у нее случился первый приступ астмы, ближайшая больница была слишком далеко и мама просто не знала, что делать. Тогда Птица почти ничего не запомнила — темноту, прохладу, неспособность дышать, чей-то голос и свои попытки огрызаться, горький вкус лекарства, которое осталось с ней на всю жизнь.

Папа уже должен подходить, у них на объекте строго: приход и уход по расписанию, никаких задержек или переработок. Работают ровно сутки, потом два дня отдыха — и снова на смену. Мама и Птица в это время поддерживают порядок в доме; ну как поддерживают — у мамы все идеально-чисто, Птица честно пытается не сорить на общей территории, а у себя в комнате расходится вовсю. Из-за завалов одежды, книжек, блокнотов, мягких игрушек, дурацких милых тапочек, которые она никогда не носила, но ревностно берегла, к ней не пройти. Так что сидели всей семьей в гостиной, играли в настолки, пили чай… Если бы Птица так не любила своих родителей, с ней совсем не было бы сладу, трудный ребенок как он есть: курит, дерется, оскорблениями плюется, да так что потом человек нескоро в себя приходит. А так хоть что-то сдерживало бедовую голову. А на лицо ведь — сущий ангелочек, золотые встрепанные волосы, серые глазищи, поди поверь что внутри сидит постоянная злоба и подозрительность, пусть и носит вечно драные джинсы с цепями да футболки с сатанинскими принтами, да лицо вечно непонятным темным макияжем измалевано, и спасибо если не просто точками да линиями.

Отца все никак не видно; Птица скучающе осматривается — вон носятся чьи-то дети, вон их мамашки сидят на лавочке и на мелких внимания не обращают, все, как заведено. Глазу не за что зацепиться — хотя вообще, есть там один, в стороне от всех, но на него и смотреть-то желания нет. Стоит, прямой как палка, весь в черном, подтянутый, поджарый, идеальный такой, пиджак старомодный нацепил зачем-то, жарко же, укладка волосок к волоску, как будто никакого ветра и в помине нет. Запоздало девчонка замечает, что он пялится прямо на нее, и глазищи черные-черные, цепкие, злые. Птицу как током дергает, она кривится и спешно отворачивается, бросает довольно громко в сторону:

— Вот придурок…

Мама уже заметно волнуется, на дочкино поведение не реагирует — привыкла за столько-то лет, так что девчонка прижимается к ее плечу, гладит утешающе по спине, но в сторону странного типа иногда бросает короткие взгляды. Он ей не нравится. Папа может задерживаться из-за ее, Птицы, шестнадцатилетия, готовить сюрприз — а этот чего там стоит как приклеенный? Не было бы тут мамы, пошла бы разбираться, а так спускает на тормозах, но в сердце нехорошо стучит в предчувствие беды. Да и не зря стучит: из зарослей шиповника и крапивы, которые маскируют еле заметную тропку на объект — по мнению Птицы, еще более тупой маскировки на свете не бывает — бежит перемазанный кровью человек в спецодежде. Точно не отец, так что девушка выдыхает и прикрывает ладонями уши: тут же дети и их мамаши, щас как начнется!

Оно и началось — визги, хаос, кто-то кричит о вызове скорой, вызвав усмешку Птицы. Она прекрасно знала, что скорую не вызовут, просто сбегут поскорее от чужой беды. «Пусть эта беда будет не моей», — просит девчонка неизвестно кого и крепко берет маму за руку. Никаких хороших новостей этот бегун не несет, а самое главное — уж это-то Птица могла заметить — он не ранен, кровь не его. И Птица точно знает, чья. Потому что несется он именно к ним — к застывшей девчонке и ее матери.

— Николай Павлович… Он… Ну сейчас машина выедет, вы же с ним?

Птица успевает перехватить мать до того, как она рванет на секретный объект, куда идти все равно не имеет смысла. Заставляет ее сделать пару шагов назад, бросает быстро:

— Машина, — повторяет слова напуганного гонца. — Сейчас выедет машина. Надо ждать.

У самой под ребрами все обрывается — там ледяная пустота сейчас, колючая, и хочется чтобы кто-то сильный сейчас прижал к себе и сказал, что делать. Но это ее, маминого, мужа, сейчас вывезут на казенной машине, и если кому-то нужна поддержка, так точно этой не-по земному красивой женщине с желто-зелеными глазами. Поэтому Птица снова прижимается к ее руке и молчит, прячет нос в тонкий льняной рукав от почему-то совершенно невыносимым ставшего запаха крови, ждет рыка мотора и быстрых гудков с автострады. И когда они раздаются наконец-то, резкие и нервные, женщина и ребенок бегут так быстро, как только могут, спотыкаются и падают, потому что обе понимают: за короткими, истерическими нажатиями на клаксон — беда.

Обе не позволяют себе даже подумать о слове «смерть».

Да и нет ее, той смерти — идиотская бытовая авария, непонятная ни Птице, ни ее матери: какая, ко всем чертям, авария на секретном военном объекте — но не до объяснений, не до требований дать хоть раз честные ответы, да и не вопросов даже. Лишь бы все было в порядке. Лишь бы успели.

Птица машинально бросает взгляд в окно, и тут же обо всем забывает: и о стонущем отце на заднем сидении, и о матери, бережно удерживающей его голову на коленях, и об отчаянно лихачащем водителе их импровизированной скорой помощи. Потому что тип тот, идеальный, остро вглядывающийся в девчонку, о котором та забыла напрочь — вот он, и шикарные его волосы в открытом фиолетовом кабриолете развеваются так, словно он прямо сейчас снимается в какой-то супермодной рекламе. У живых людей все как-то не так происходит, тем более когда — и это уж совсем неожиданно — они пытаются уйти от погони. И погони выглядят вовсе не так: когда юркий черный мотоцикл несется вперед, нарушая все возможные правила дорожного движения, уворачивается от столкновений в последнюю секунду, ныряет на встречную полосу, лавирует по ней прямо перед носом многотонного грузовика — должна быть реакция. Хоть какая-то, хоть ленивый гудок, хоть нецензурный вопль из открытого окна чьей-то машины в адрес очередного будущего фарша… Но не это абсолютное равнодушие, не спокойное движение, как будто не существует вообще ее, этой женщины со встрепанными черными волосами, в которых мелькает иногда что-то яркое: слишком быстро, не присмотреться; оседлавшей мотоцикл как иные лошадей, и ведет она с ним как с породистыми скакунами, похлопывает по раме, шепчет что-то, поднимая его на дыбы…

А всем плевать. И на ледяное спокойствие гребаного божества, который преследует, кажется, ее, Птицу, по крайней мере держится как приклеенный, и на оттесняющую его фурию — бросается разъяренной кошкой на огромного беркута, и оба вытворяют что-то уж совсем невозможное в плотном потоке машин.

Птица решает, что ей тоже плевать. Откидывает голову на сиденье, пытается перестать слушать причитания матери и тихие размеренные команды отца — что делать, если он умрет. Жмурится изо всех своих сил, кусает губы, злые слезы смахивает, и молчит, молчит, молчит. Знает: если она решит вклиниться в разговор, ее примут с радостью, и она сможет сжать широкую ладонь отца и дрожащую ручку матери, и плакать они будут уже вместе, и уже ей будут выдаваться указания. Знает: она не имеет права. Потому что все, что сейчас — между матерью и отцом, это свято, это бесценно. Кто она, чтобы рушить этот момент?

Водитель отчаянно лавирует между машинами, не замечая смертельной пляски двоих сумасшедших, жмет на газ, и Птица даже решает, что это она просто так сходит с ума, и этих, в кабриолете и на мотоцикле, просто не существует. А потом раздается вопль, громкий вой клаксона и разрывающий уши визг тормозов; и боль, такая боль, что в глазах темнеет, эта боль застревает в горле и выкашливается кровью — а потом чья-то жестокая рука вытаскивает ее из переворачивающейся машины, прямо сквозь разбитое стекло, и тогда Птица кричит, но тут же давится, и ее голову устраивают на сильное и пахнущее морозом плечо, крепко сжимают за худенькую спину, а потом от скорости свистит в ушах, а боли, боли просто не может быть больше. Каким-то одним рывком до девушки доходит, что она на сидении того самого мотоцикла, и черноволосая фурия прижимает ее к себе, и кровь из открытого стонущего рта стекает прямо по зеленой кожаной куртке женщины — а еще та ведет мотоцикл одной рукой; а потом сознание уплывает, и в голове сквозь черноту прорывается лишь одна мысль «Держись, девочка, мы вытащим тебя», и это почему-то страшнее всего.

Когда они оказываются на месте назначения, Птица понимает сразу две вещи: родители мертвы и у нее ничего не болит. Понимание сразу меркнет. Так что, пока фурия тащит девчонку к пустому месту в центре огромной поляны, бросив где-то дорогущий мотоцикл, Птица просто загребает ногами траву и пытается считать валяющиеся на земле камни; сбивается вечно на пятнадцатом, но начинает снова, лишь бы все так же ничего не понимать и ничего не помнить. Реальность врывается в ее разум только когда она слышит громкое:

— Сюда! — и сразу понимает, что это к ней.

Разворачивается избыточно-резким движением, как будто только учится владеть своим телом, и видит того придурка из парка, он тянет к ней скрытую в черной перчатке ладонь, и это открытая рука друга, как она раньше не понимала, и сделать шаг так легко — но не тут-то было, фурия отшвыривает Птицу в сторону с такой силой, что она катится по земле, плюется травой и пытается отдышаться. Кто-то хватает ее под плечи и вздергивает вверх, девчонка отчаянно визжит, черноволосая мотоциклистка не может заниматься сразу всеми — и выбирает спасать Птицу. Девчонка вообще ничего не понимает, орет и пытается вырваться, а в голову больно бьет «Дура! Замри, это помощник!».

Птица послушно обмякает, в черных лапах, чувствуя хищное дыхание и яркий звериный запах, и забивающуюся в не закрывшиеся еще раны шерсть — да почему не больно-то, черт возьми?! Но прямо перед глазами мелькает что-то серебристое, нож, это нож, девчонка рефлекторно отдергивает голову, и лезвие срезает прядь взметнувшихся волос, попадая точно в цель, в голову ее помощника, и тот с полным такой невыносимой боли воем падает, и падает рядом Птица, все еще сжатая огромными лапами.

Он тоже мертв, он тоже мертв, он тоже мертв, онтожемертв

Что-то внутри скалится яростно, Птица никогда не была доброй девочкой, и ей больше не ради кого, она должна прорваться — к тому, кто звал ее, пусть и тошнит от его идеальности, прорваться сейчас! Она тянет нож из глазницы своего помощника, оказавшегося чем-то навроде огромного волка, и он весь обмазан черной склизкой дрянью, которая тянется за лезвием с противным хлюпаньем, ну и пусть, любой ценой, любой ценой!

***

Рыжая Ксень сидит на лавочке, прижимая к рассаженной щеке мокрый платок — она намочила его в фонтане, и смотрит на книгу. Смотрит уже почти полчаса. Книга лежит рядом, манит зеленой обложкой с красивым золотистым узором, но… книга чужая. Взять чужую вещь — это же значит украсть. Ксень любит книги и ненавидит воров. Она думает, что она неправильная сирота, ведь все, кого знает Рыжая Ксень — а это целый детский приют таких же оборванцев, как она — не любят книги и любят воровать.

Ксень восстанавливает в памяти события — как она вообще оказалась здесь. Сегодня в приемную семью забрали ее лучшего друга — Алешку. Теперь приятная улыбчивая женщина и усатый мужчина в смешных очках будут зваться его папой и мамой. А она… она лишилась лучшего друга, почти брата. Того, с кем и смеялись, и учились, и дрались. Иногда — между собой, но всегда мирились. Гораздо чаще — с другими, защищая друг друга. Брата у нее теперь нет, и она не нужна никому. Узнав, что Лешку забрали, Степановская и ее подпевалы — почти вся женская группа номер четырнадцать, подумать только! — устроили себе развлечение, подначивая Рыжую тем, что даже ее дружка-разгильдяя забрали, а ее в семью не позовет никто и никогда, ибо кому нужно такое чучело?

Ксень всю жизнь только и слышит, что она чучело, и что волосы её, огненно-рыжие, слишком всклокоченные, и что нос у нее острый и вздернутый, и что веснушек слишком много, и вообще она вся — одно сплошное недоразумение, вечно оказывающееся не в том месте не в то время. И часто сама начинает в это верить… но не сегодня. Сегодня она сначала огрызалась на девчонок, а потом, не выдержав, и подралась. Их было больше, и Ксенька, конечно, огребла сильнее, чем свора, но и кое-кому из согруппниц попортила лицо. Степановская, как и всегда, убежала жаловаться воспитателям, а Ксень, решив, что получить наказание успеет и вечером, схватила куртку и умчалась в любимый парк, прогуливать учёбу. И нашла эту клятую книгу на своей любимой лавочке. Ситуация осложняется тем, что у Рыжей сегодня день рождения — ей исполнится шестнадцать. И очень хочется присвоить неожиданный подарок судьбы, как подарок на день рождения — потому что вряд ли ей вообще кто-нибудь хоть что-то подарит. Но книга все ещё чужая, и брать её нельзя.

— За ней придут, — убеждает себя Ксень, обкусывая и без того уже в мясо ободранные губы. — Она явно очень дорогая, за ней придут!

Но время идет, а на дорожке никто так и не появляется — и руки чешутся все сильнее: хотя бы дотронуться до этой красоты, хоть в руках подержать…

Ксень принимает решение, которое на самом деле, скорее, оправдание: просмотреть книгу на предмет информации о владельце. Вдруг там имя написано, или адрес, или еще что… и она, конечно же, вернет! Но сначала — посмотреть, ибо Рыжая жгуче, болезненно любопытна и везде сует свой острый нос. И она осторожно, словно боясь спугнуть, касается золотисто-зеленой обложки.

В итоге Ксень уже с увлечением листает находку — пометок в ней нет, зато оказалось много интересных картинок. Разобрать, правда, ничего не удалось, потому как язык непонятен — что-то вроде иероглифов, какими пользовались в древнем Египте.

Но и без текста есть на что посмотреть: иллюстрации сделаны на редкость качественно и правдоподобно. Понамешано на них, конечно, всякого, но в основном сюжет крутится вокруг войны. На одной стороне раз за разом мелькает ангел с белыми крыльями и золотыми волосами, а на второй… Ксень не знает, как окрестить это существо: демон, дьявол? Он каждый раз нарисован по-разному, и каждое новое обличье его было уродливее и несуразнее предыдущего. Одно остается неизменным — он ведет за собой целые армии, и именно ему противостоят те, с кем был ангел. Почему с ангелами заодно египтяне и какие-то кошки, Ксень так и не поняла, но там с обеих сторон хватало странных созданий на любой вкус, цвет и размер. В тот момент, когда картинки подходят к концу, а щека почти перестает болеть, справа раздается странный шум.

Рыжая с хрустом захлопывает книгу и вскакивает: на дорожке в ее любимом парке происходит нечто из ряда вон. По ней несется женщина с растрепанными черными волосами, прижимающая к себе, как ребенка, уже довольно взрослую дылду — та вся в крови, и одежда рваная, как будто попала в неслабую передрягу, но ран словно и нет. Дылда кажется совершенно потерянной, ее голова безжизненно лежит на плече тетки, глаза смотрят в одну точку, да и то, что она жива, выдает только быстрое судорожное дыхание.

И эта парочка мчит мимо Ксеньки прямо в заброшенную часть парка! Нет бы в больницу, вон она, через дорогу, девушка даже привстает, чтобы подсказать — но женщина оказалась очень шустрой и вломилась в колючие кусты как к себе домой. Ксень ползет следом, не понимая, что ее туда влечет: ведь предчувствие орет, что ей не нужно туда, что она вляпается в очередные неприятности, но любопытство сильнее здравого смысла. Когда рыжая успевает добежать, на полянке в окружении кустов вовсю идет самая настоящая драка.

Казалось бы: ну драка… да вот только дерутся не подростки, не подвыпившие мужики и даже не «братки». Кем являются эти, Ксень предпочитает не задумываться, иначе крыша начинает трещать и ехать в закат. Ладно, мужик в черном дорогущем пиджаке и с идеально уложенными волосами до задницы мог сойти за мафиозного босса, какими их рисуют в комиксах, а эта женщина в кожаном байкерском костюме — за бравого спецагента оттуда же, но вот третий… тут ни одной здравой мысли не мелькает. Белая, как снег, как самая качественная бумага, кожа, такие же волосы — и тоже длинные, по крайней мере, ниже лопаток, красный костюм в черные клетки. Только шутовского колпака не хватает.

Вместо него — витая черная плеть у пояса и пылающие яростным красным огнем злющие глаза. А с ним еще какая-то хрень, похожая на оживший сгусток тьмы и гигантского волка одновременно. Черная тень с рычанием кидается куда-то в сторону, но падает, остановленная тонкой блестящей полосой стали.

Рыжая не успевает увидеть движения, но откуда-то точно знает, что метательный кинжал, вошедший в темную плоть по рукоятку, принадлежит женщине. Волк начинает медленно растворяться, и рыжая замечает давешнюю девчонку, которая поднимается с земли — явно волк ее «уронил» — и сжимает в руке нож с таким видом, словно готова вцепиться в кого попало. Вид у нее уже не такой потерянный, как пару минут назад, скорее, боевой, вот только на чьей же она стороне?

Черноволосый тем временем достает меч и сцепляется с теткой. Визг стали, вороха искр! Эти двое движутся с просто непостижимой для человека скоростью… и грацией. Беловолосый же, пользуясь тем, что противница отвлеклась, делает шаг к девчонке. Он что-то говорит, и Ксеня отчетливо слышит его слова у себя в голове, как некое дублирующее эхо.

— Беги, — нечеловечески спокойно изрекает ЭТОТ. — С ней мы разберемся сами.

Значит, решает она, девчонка с этими мутными ребятами, а тетка пыталась… а что она пыталась? Похитить и использовать как заложницу? Или что? Кто тут враг-то? В голове Рыжей один за другим назревают вопросы, ни на один из которых не получается придумать внятного ответа. Но почему-то Ксень точно знает, что ее симпатии на стороне женщины — может потому, что она одна, а может потому, что куски тьмы в виде волков ее пугают до нервной дрожи в коленях. Рыжая понимает только одно — смотаться, не встревая, не удастся. И делает невероятную глупость с какой угодно точки зрения.

— Черта с два вы разберетесь! — орет она и кидает книгой в беловолосого. Тяжелый том попадает неизвестному по макушке, и Ксенька замирает от страха — вот сейчас-то она как огребет…

— Еще одна? — белобрысый будто бы и не замечает удара, оборачивается медленно и вскидывает брови насмешливо. — День становится все интереснее! Ответь мне, девочка, ты нас видишь?

— Нет, блин, я всегда кидаюсь книжками в пустое место! — отвечает она, надеясь, что голос не сорвется в тонкий писк.

Беловолосый нехорошо усмехается, перехватывая плеть:

— Это не входило в планы, — говорит он. — но, я думаю, Повелителя обрадует голова магички в качестве сувенира…

Ксенька не успевает отскочить, и черный хлыст задевает ее ноги — совсем немного, кончиком, но этого хватает, чтобы от страшной боли поперхнуться воздухом и осесть на грязную и влажную почву. Сознание отчего-то кристально ясное и какое-то отстраненное, и оно отмечает разодранную в мясо голень и обнаженный коленный сустав без ужаса, даже с любопытством, как будто он чей-то чужой, но Рыжая слышит жуткий, на самой грани возможностей связок, вопль — и второй, больше похожий на стон. Гораздо больше почему-то огорчают разорванные джинсы, и мелькает совсем уж идиотская мысль, что воспитательница будет ее долго и нудно отчитывать. А тем временем Ксеньке позволяют принять полусидячее положение, приподнявшись на локтях, встретиться взглядом с непроницаемыми глазами ее смерти.

Краем сознания она отмечает, что дикий крик — скорее всего, ее, но почему-то боль тут же сменяется жжением. Этот, в шутовском наряде, коротко выдыхает, и в этом вздохе не изумление, скорее, попытка его изобразить.

— Однако, — говорит он. — ты была бы неслабым магом, девочка… если бы дожила.

Ксень переводит взгляд на свои ноги и понимает, что он имеет в виду. Потому что свежие раны затягиваются на глазах, покрываются пленкой связок, волокнами мышц, а затем и кожей. Миг — и словно и не было никакой раны, лишь разорванные и окровавленные джинсы напоминают, что что-то вообще происходило.

Беловолосый поднимает плеть для нового удара, на сей раз наверняка смертельного, но замирает, роняя руку на полпути, бросает яростное:

— Да беги же ты, наконец!

Что-то отвлекло его, что-то за его спиной. Ксенька на удивление шустро вскакивает на ноги и видит, как черноволосый оседает на землю — медленно, словно еще не осознал, что уже мертв, и горло у него рассечено от уха и до уха, и кровь почему-то черная, как смола, а женщина прижимается спиной к стволу дерева, держа кинжал левой рукой — правая висит плетью, видимо, сломана. Белобрысый рычит, и почему-то этот негромкий рык звучит громче чем уже на грани истерики вопль той, второй — коротко выдыхает через сомкнутые зубы и поднимает плеть. Женщина занимает оборонительную позицию… эти двое намерены драться до конца, и, скорее всего, полягут оба, окрасив кровью траву злополучного скверика. И этого Рыжая не может допустить.

— Нет!!! — Орет она, едва не срывая связки.

Крик ее набирает высоту и плотность, он превращается в сплошную стену, которая врезается в белобрысого, отшвыривая его куда-то в сторону. Женщину ее волна почему-то не трогает, но вторая девчонка делает с точностью то же самое, и тетка отлетает в кусты. Крик прерывается. На неверных ногах Ксень делает шаг ко второй девахе, понимая, что остались только они, и что деваха — с теми странными типами, и явно враждебно настроена, и в руке ее нож, испачканный в вязкой черной крови, и что никто не придет на помощь. Чудо, подобное той волне, больше не случается, и Рыжая кидается с кулаками. Первый удар она тратит на то, чтобы выбить оружие, и ей это удается, но в ответ прилетает удар кулаком в лицо. Ксень ощущает вкус крови из рассаженной губы и от души вцепляется в золотые волосы. Клубок из двух девчонок катается по земле с визгом и руганью, ни дать ни взять две бездомные кошки по весне.

— Ну хватит, — чей-то голос звучит над ними, и почему-то обе они слушаются. Неохотно расцепившись, девки синхронно ищут источник звука.

Им оказывается женщина в коже, а белобрысого нет — исчезло и тело второго, и остатки волка испарились без следа, как будто бы и не было ничего.

— А она, — Ксень тычет пальцем в блондинку, с удовлетворением отмечая, что достаточно ее потрепала. — Чего это они ее не прихватили?

— Спокойно, — усмехается тетка. — Она с нами.

И изучающе смотрит на Ксень. Той почему-то неловко за свой внешний вид: с раскрасом из синяков и ссадин на лице, с торчащими как попало волосами, в разорванных джинсах.

А вот вторая, она голову вскидывает так, словно только гордится изорванной одеждой, вымазанными в крови клоками волос, сжимает трясущиеся кулаки — тоже, кстати, измазанные, и черная слизь на них пахнет остро:

— А кто это вам сказал, что я с вами?

Женщина наклоняет голову набок совершенно птичьим движением:

— Я тебе жизнь спасла, девочка.

— Меня зовут Птица, — цедит сквозь зубы, почти шипит. — И не ваши ли салочки прямо посреди дороги стали причиной аварии? И как это вы так быстро оказались у моей машины? И какого черта она перевернулась?! Это гребаная военная тачка, они так просто не улетают! Ну?!

Женщина встряхивает волосами, убирая челку с глаз, в ней мелькает нечто яркое, блестящее, резко контрастирующее с волосами цвета воронова крыла.

— Конечно, никакие машины не летают просто так, девочка. Но подумай сама — если мне хотелось бы твоей смерти, вытащила бы я тебя из машины, которая горит? Тратила бы силы, залечивая твои травмы? Ты права — машина перевернулась не случайно. А вот то, что лорд Драссир оказался рядом раньше меня — это тоже не случайность.

— Если бы хотела смерти — нет. Если бы хотела меня — да. Этот пижон… Драссир, да? И имя пижонское…

На этом месте девчонка некстати вспоминает, что видела рану на его горле, и медленно поднимает полыхающий ненавистью взгляд на свою собеседницу, а из глотки ее рвется хриплый почти рычащий шепот:

— А теперь ответь мне, и ответь честно — зачем тебе все это? Почему не оставила меня там, где мне должно было быть — с моей семьей? Какого черта убила всех, кто пытался мне помочь? С чего взяла, что я должна принадлежать тебе — я шла к этому придурку добровольно, так кто тебя просил вмешиваться? И учитывай, что я ни на гран тебе не благодарна — ни за спасение себя, ни за то, что произошло здесь. А теперь я иду домой. Мне еще похоронами заниматься.

Через несколько шатающихся шагов Птица оборачивается:

— Эй, кнопка рыжая, — и нет в ее голосе больше ни вызова, ни рычания, только бесконечная боль. — Я не на тебя напасть хотела.

А еще через метр-другой она просто падает, как подкошенная, и больше не шевелится.

Рыжая выходит из ступора, кидается на помощь — и тут же падает сама. Никакой боли на сей раз нет — просто тело враз стало чужим, ватным, перестало слушаться и теперь Ксень сидит задницей в луже и ничерта не может понять. Но она в сознании, и, кажется, может говорить, что и пытается сделать.

— И что за фигня? — выдает она, ощущая предательское головокружение и наблюдая перед глазами целый ворох жизнерадостных пестрых шариков.

— Откат, — странная баба оказывается рядом. — ты слишком резко и внезапно раскрылась, и теперь организм реагирует. У нее, — кивок на блондинку. — То же самое. Полежи, пройдет.

Женщина достает безвольное тельце из лужи и кладет на сухое место. На воротник приземляется что-то мелкое, и становится вовсе не мокро и не холодно.

— Я Аргона Феникс, кстати. Ну так, чтобы было как обращаться.

Ксень пытается пошевелиться, но пока не получается. При повороте головы в глазах опять начинают скакать пестрые шары, взрываясь облаками сверкающей пыли. Ей бы молчать сейчас, но клятое любопытство не дает.

— Окей, я не понимаю ничерта, — говорит она, наблюдая, как брюнетка ловко переворачивает блондинистую деваху, будто та и не весит ни грамма, и шлепает на ворот ее монструозной футболки металлическую круглую пуговицу. — Объясни, зачем надо было убивать этих… и почему это им надо убивать нас?

Женщина медлит. Краем глаза Рыжая замечает, что Птица тоже в сознании и слушает — так и сверлит злющими глазами, явно не верит, но пока молчит.

— Они, скорее всего, действовали по указке их повелителя. С него станется убить вновь обнаруженных на нейтральных землях магов, чтобы Свет не получил подкреплений. О, вам бы не захотелось познакомиться с этим… отродьем, — последнее слово, Ксень может поклясться в том, женщина произносит больше со страхом, чем с ненавистью. Остается только гадать, что же за существо может пугать эту тетку, которую, казалось бы, не пугает никто и ничто.

— Это не отвечает на вопрос, почему ТЫ убиваешь их, — включается, наконец, Птица. — не увиливай от ответа, ты… ты… Мымра-выдра… ШВАБРА!

Женщина запрокидывает голову и хохочет, тонкая синяя жилка на шее ходит в такт ее смеху, выдавливает наконец:

— Уважаю! — и тащит обеих к пустому куску в центре поляны, который начинает отливать чем-то серебристым… расплываться… медленно гаснуть…

— Ну вот, — фыркает спасительница. — Я им тут лекции читаю, а они сознание теряют. Ну ладно, зато хоть организм отдохнет. Надо подарить этой дурной ножик… А той дурной — щитовые браслеты… Ладно, подъем, труба зовет!

Никто не видит, как плывущие по воздуху девушки медленно влетают в открытый люк чего-то подозрительно напоминающего космический корабль, а за ним плавным слитным движением поднимается гибкая черная тень — его хозяйка. Никто не видит, как корабль растворяется снова, и лишь резкий порыв ветра тревожит траву да ломает пару окрестных деревьев.