Подруга – жизнь. Соседка – смерть. Подлинные истории из далекого и недавнего прошлого

Сергей Щавинский

Книга подлинных историй из далекого и недавнего прошлого притягивает читателя непридуманными жизненными коллизиями и ситуациями. Герои повествования, друзья и знакомые автора, со своими нетривиальными судьбами оживают на страницах книги и заставляют вновь задуматься о нашем предназначении на Земле. Книга содержит нецензурную брань.

Забытый друг детства

Грустно начинать эту историю. Грустно, потому что моего друга детства, Вити Бульина, давно уже нет. Нет и людей, кто его когда-то знал. И вообще, навсегда ушли в прошлое те времена.

Все это прошло. И живший когда-то человек, этот мальчик, остался лишь в памяти другого человека — меня. А что я могу сделать?.. Пока я живой — написать о нем, оставить его образ на бумаге.

Мы жили рядом, наши квартиры были в одной парадной. Вернее, не квартиры, а комнаты в коммунальных квартирах, которые получили наши родители, Витина мама и мой папа, в новом тогда доме на улице Савушкина. А они работали в одной организации — Стройбанке.

Это был такой почти сталинский дом из серого кирпича, еще сохранявший строительные нормы 50-х годов. Лестница, перила, высокие потолки, розетки на потолках — все было еще с каким-то налетом основательности, по образу старых квартир, хотя конечно, уже по новым стандартам послевоенного времени, но еще без экономии каждого квадратного сантиметра. По тем временам это был новый район в Ленинграде, он по-прежнему называется — Новая деревня, хотя это название историческое. Теперь, прямо напротив нашего дома, открыта станция метро «Черная речка», а тогда здесь находилась больница, и мы через ограду видели, как по ее территории гуляли больные в пижамах. Школа наша находилась в соседнем дворе. Мы были такие вполне прилежные ученики, не отличники, а как говорили тогда — «хорошисты».

Дружили мы с первого класса и после школы часто заходили друг к другу, вместе гуляли, много времени проводили вместе и почти не ссорились. Конечно, наверное, бывало, но я этого практически не помню. И мечты у нас были одинаковые…

Внешне мы были совсем разные: я худой, с темными волосами, а Витя был светловолосый, слегка пухленький мальчик в очках, тихий, совершенно неагрессивный, немного скованный… Впрочем, все мы в этом возрасте зажаты в той или иной степени. Это потом жизнь раскрепощает нас в силу личных обстоятельств, а порой — необходимости.

У Вити была красивая мама, блондинка с правильными чертами лица, она была белоруска — я называл ее тетей Людой. А Витин отец был шофер, простой работяга, и часто пил. Мы это знали, но Витя и я стыдились этого обстоятельства и лишний раз на эту тему не говорили. Однажды Витька прибегает ко мне и сразу с порога выдает:

— А я сегодня маму голой видел!

— Как?

— А я пришел домой, дверь в комнату закрыта, я посмотрел в замочную скважину, а там она голая стоит.

Видимо, это произвело на Витю впечатление, раз он сразу сказал мне. Я попытался представить его маму голой и даже как-то позавидовал другу.

Когда погода была хорошей и было много времени, мы с ним ходили на Каменный остров и гуляли там по набережным и по аллеям. Время значительно преобразило те места Ленинграда. Тогда мы не понимали, какая это красивая часть города, а Каменный остров был несколько заброшенным и пустынным местом. Это теперь он стал элитным и дорогим районом Петербурга.

Мы сворачивали с моста направо, а слева оставалось здание небольшой красивой церкви в готическом стиле. Лет через десять — пятнадцать, когда я стал работать в Музее Пушкина, узнал, что в этой церкви Рождества Иоанна Предтечи Пушкин крестил своих детей. Но тогда, конечно, мы не знали, что она имеет отношение к биографии великого поэта, церковь была закрыта, и попасть в нее было невозможно.

Поскольку наш угловой дом в самом начале улицы Савушкина выходил одной стороной к Черной речке, еще одним направлением наших прогулок было место дуэли Пушкина. Мы ходили туда не из почтения к Пушкину, а просто так, к памятнику, такому абсолютно советскому, казенному и невыразительному. Но там был скверик, и вообще место это было тогда еще довольно тихое и не окруженное громадными жилыми домами. По пути мы заходили в игрушечный магазин и высматривали себе подарок на будущий день рождения. Мы всегда договаривались, что будем дарить друг другу. И у меня до сих пор сохранились маленькие, крепкие тисочки, который подарил мне Витя. В городских квартирных условиях я часто пользовался ими за неимением верстака, закрепив их на кухонном столе.

Я уже говорил, что в школе мы учились средне. Запомнился один эпизод, которому до сих пор я не могу дать однозначную оценку, как положительную или отрицательную страницу в своей жизни. Как-то в классе шестом-седьмом учительница (не помню какая) пообещала нам, что отпустит из школы на один урок раньше. Но этого не произошло, все уроки состоялись, и весь класс стал возмущаться, все с удовольствием делали вид несправедливо обиженных. И договорились, что со следующего ее урока все демонстративно уйдут. В классе остались пять человек: три девчонки и мы с Витей. Одна из девочек, Лена Фролова, была дочкой учительницы, которая учила нас в этой школе, — понятно, что уйти с урока она не могла ни при каких обстоятельствах. А мы с Витей знали, что если уйдем, нам от родителей достанется, и решили не нарываться на неприятности. Урок получился странный, тихий, с пятью учениками… А потом, конечно, был скандал, родительское собрание и проработка всех. Наши одноклассники смотрели на нас волком, говорили, что мы предатели, что мы должны были поступить как весь класс… Зато родители нас хвалили, что мы не поддались стадному чувству и поступили так, как решили сами. В общем, со стороны класса нам была обструкция и презрение, но мы ее пережили. Все-таки нас было двое, мы вместе ходили в школу и вместе возвращались, каждый день общались и жили своими интересами.

Так продолжалось, наверное, до восьмого класса. Однажды Витя пришел к нам и сообщил, что родителям дают отдельную квартиру. Я спрашиваю, какую, сколько там комнат… И когда он сказал, что четыре, я чуть со стула не упал. Представить такое нам, живущим в коммуналках, было невозможно. Вскоре Витя переехал в Ульянку, и когда в первый раз я приехал к ним, то испытал другое удивление, увидев размеры этих четырех комнат, кухни и ванной комнаты с сидячей ванной рядом с унитазом. Это была та самая пресловутая хрущевка, без нормальной прихожей, коридора, отдельного туалета. Как можно было жить в такой квартире друг у друга на головах, я не представлял, хотя, наверное, это все-таки было лучше, чем у нас с соседями на кухне. И там у Вити была совсем маленькая своя, отдельная комнатка, где помещались только стол, кровать и шкаф.

А наш класс перевели в новую, как тогда говорили, экспериментальную школу. Ничего экспериментального там не было, школа была типовым и характерным для середины 60-х годов зданием. Она находилась довольно далеко от моего дома, на Школьной улице, и ходить в нее пешком теперь приходилось значительно дольше. Но это уже были старшие классы, и жизнь там стала поинтересней, чем в старой школе. У меня появился новый приятель, который жил на той же лестнице, под нами, в такой же двухкомнатной коммуналке. И его мама также работала с моим отцом в банке. Интересы у нас уже были другие — музыка, пластинки, магнитофон, Битлы, девочки, школьные вечера, танцы…

Но с Виктором мы перезванивались и продолжали периодически встречаться. На каникулах я приезжал к нему (ехал до метро, потом на метро, от Автово — на трамвае), и мы гуляли по незнакомой и необжитой еще тогда Ульянке, спускались за проспект Стачек и долго шли в сторону залива по пустырям, по топкой земле, по какому-то сухому, пахнущему болотом тростнику. Пейзаж вокруг был пустынный и безрадостный.

Старшие классы пробуждали во мне новые интересы, которые перебивали все прочее, а учебу и подавно. Виктор постепенно отдалялся, уходил на какой-то второй план.

Мы закончили школу, и я поступил в Институт культуры — кулёк, как его все называют. Началась вообще какая-то другая, вольная и взрослая жизнь. А Виктор на очное отделение не прошел и в результате поступил в Северо-Западный заочный политехнический институт. Эти два вуза находились напротив друг друга на Дворцовой набережной, и в народе сложилась такая присказка: «На берегу Невы стоят две дуры — заочный Политех и Институт культуры». В общем, кончилось это тем, что следующей весной Витю забрали в армию.

И отсюда начинается драматическая часть моего повествования.

Когда я учился на первом курсе, отец получил от своего Стройбанка двухкомнатную квартиру, причем там же, в Ульянке — мы переехали прямо под Новый год. На это новогоднее новоселье к нам пришли Бульины, поскольку теперь мы опять стали почти соседями. Запомнилось, что они подарили нам на новоселье набор бокалов, очень красивых, с разными оттенками, которые сохранились до сих пор, только один из них разбился за все эти годы. Вот говорят, что вещи дарят на память, — и получается, что действительно так. Дарителей давно нет в живых, а эти хрупкие стеклянные предметы остались — и всякий раз, когда я их вижу или мы их достаем, я вспоминаю тот Новый год, семью Бульиных и Витю. А тогда, немного посидев за общим столом, мы пошли к нему на квартиру и провели там остаток ночи — с родителями нам было неинтересно.

Когда Виктора забрали в армию, он изредка писал мне, письма его были нейтральные, спокойные, он ничего не писал о дедовщине, о трудностях и унижениях на службе — так, армейские будни, бесхитростный солдатский быт… Но через полгода, вдруг, как-то субботним утром у нас раздается звонок в дверь. Открываю — на пороге стоит Виктор. Вот те на!.. Спрашиваю, что случилось? А он отвечает: «У меня мама умерла». Мои родители были дома, начинаем расспросы, и выясняется, что она повесилась. Видимо, не выдержала такой жизни с мужем-пьяницей и продержалась без сына только полгода… Я вспоминал эту красивую здоровую женщину, которая наложила на себя руки из-за алкоголика, потому что жить с ним вместе было невозможно, сына рядом не было, и ждать помощи, видимо, ей было не от кого… Выясняется, что повесилась она на пустыре с редкими деревьями, что вел к заливу, — там, где мы с Виктором гуляли, когда я бывал у него.

Проходит год, и Виктор снова приезжает из армии. Ему дали увольнение, потому что умер его отец — он-то, конечно, допился… Поневоле возникло сожаление, что он не умер раньше, — тогда, возможно, не ушла бы из жизни Витина мама.

Весной Виктор вернулся из армии и стал жить в той квартире вместе с бабушкой. Когда мы с ним встретились в конце мая, разговор получился какой-то невеселый, и Виктор не очень охотно говорил. Он и вообще-то был не особо разговорчивый, а теперь и подавно, больше молчал… Да и я не знал, как деликатнее с ним разговаривать, чтоб не наступать на больную тему, ведь за полтора года он потерял и маму, и отца. А у меня на уме — любовь, сессия, экзамены вперемежку со свиданиями… В общем, другое состояние и совсем другие интересы. Честно говоря, мне было не до Вити, у меня давно уже была другая жизнь. К тому же каждое лето я еще подрабатывал один месяц. Да и помочь ему в этой ситуации я вряд ли мог. У него были какие-то родственники, видимо, они как-то и помогали ему с деньгами.

В общем, прошел еще примерно месяц после нашей встречи, нам звонят те самые родственники и сообщают страшную новость — Виктор повесился. Ужас и какое-то необъяснимое чувство охватило меня… Как же это могло произойти?!.. Ведь он молодой, вся жизнь была впереди. Отслужить два года в армии, чтобы, наконец, вернуться на гражданку и наложить на себя руки? Это непостижимо!.. Как он мог решиться на это?.. Выяснилось, что повесился он на том же огромном пустыре, который вел к заливу, в общем, там же, где свела счеты с жизнью его мама. Теперь вся эта громадная территория на юго-западе Питера, по правую сторону проспекта Стачек, застроена, а тогда она была бескрайним пустырем.

Что повлияло на это чудовищное решение? И не стала ли наша не очень радостная встреча каким-то толчком к этому шагу? Почему он мог так скоропалительно расстаться с жизнью, даже не начав самостоятельно жить?

Родственники Виктора, которые звонили, почему-то думали, что я взял у него какие-то деньги. Собственно, поэтому они и позвонили, чтобы выяснить этот вопрос. Люди ни о чем кроме денег не думают, даже в такой момент.

Вот так сразу не стало Вити Бульина, моего школьного дружка, скромного и безобидного товарища… Когда за многие прошедшие с той поры годы я вспоминал его, то все время думал, что вот я живу, а его давно уже нет на свете… Что он столько в жизни не увидел, не узнал, не получил отпущенной в жизни радости, впечатлений… Ведь это случилось в самом начале 1970-х годов. Сколько потом всего произошло в мире, стране, в нашей жизни, а он ничего этого не узнал — умер совсем молодым, так и не увидев даже части того, что я прожил, чему я стал свидетелем за сорок лет после его смерти. Так смерть подобралась к моему товарищу и впервые стала обитать где-то рядом с моей жизнью. А теперь я уже и не помню этой даты, и с трудом вспоминаю, в каком году это произошло.

Была ли это ошибка, слабость, или его положение действительно было настолько отчаянным? — я так и не смог это понять.

В минуты горя жизнь кажется несправедливой. Или становится такой.