И ВСЕ ДЕЛА. рассказы, повести

Сергей Шестак

Герои новой книги Сергея Шестака – люди труда, рядовые советские граждане, солдаты срочной службы. В повестях «И все дела», «Неновая история» живо и увлекательно, то с юмором, то с нотой грусти, рассказывается о буднях коллектива телевизионного завода в сложный период перестройки. Звучат важные и сегодня мотивы наставничества, профессиональной подготовки молодых рабочих. Солдатская служба в Советской Армии предстает перед читателем в цикле рассказов «По казённой надобности».

СИНЯЯ СОПКА

1

Я вернулся из очередной командировки. Пришёл на работу отдохнувший, гладко выбритый. Первый рабочий день после командировки похож на выходной. Я составлю технический и авансовый отчёты. Технический отчёт сдам на склад, авансовый — в бухгалтерию. Мне понадобится на всё это часа два. И уеду домой.

Андрей Якубов, с которым я сидел за столом, сказал мне, что поедет во Владивосток и мечтательно улыбнулся. Я тоже мечтательно улыбнулся бы, если бы оказался на его месте: Владивосток находился на другом конце страны. Меня удивило его сообщение. Мы не ездили в Приморский край, административным центром которого был Владивосток. Этот край обслуживал постоянный представитель нашего завода Игорь Смирнов. Андрея направили ему в помощь. Наш завод завалил магазины и торговые базы неисправными телевизорами. Представитель не успевал отремонтировать их в установленные сроки.

Наверное, я последним узнал о командировке во Владивосток. Меня не было в отделе две недели. Если бы мне своевременно стало известно об этой командировке, однозначно поехал бы я. Во всяком случае, я сделал бы всё от меня зависящее, приложил бы максимум усилий, из кожи вывернулся бы.

У меня был стимул поехать во Владивосток: Приморский край — моя мала родина. Я жил с родителями в селе Чугуевка, районном центре этого края. Мой отец был военный — техником самолёта. Мне было десять лет, когда мы уехали из Чугуевки на новое место службы отца в Горьковскую область. Наша жизнь в этом селе оставила в моей памяти неизгладимый след. Обыкновенный дом, пыльная дорога, неширокая речка, сопки, — это всё было некой декорацией значимых для меня событий. В юности я бредил этими воспоминаниями. Я не мог приехать в Чугуевку и загасить костёр воспоминаний. Эта поездка была трудно выполнимой. Чугуевка находилось в девяти тысячах километрах от Горького.

В чугуевском лесу, казавшимся в моих воспоминаниях приукрашенным, рос дикий виноград, маньчжурский орех, похожий на грецкий, кедр, целебное растение женьшень, — как его называли, «корень жизни», «дар бессмертия».

Мой отец, заядлый охотник, сам находил в лесу женьшень, делал настойки, как я предполагаю, алкогольные и сам же их пил. Гроздья винограда и плоды маньчжурского ореха были скромных размеров. Я помню орех ещё по детскому саду. Наша группа гуляла в осеннем парке с воспитателем, — я набрал ореха детское ведёрко. Некоторые орехи были покрыты легко отделяющимся бурым околоплодником. Кедровые шишки были большими. Помню, отец принёс их целый мешок из-под картошки. Мы очищали их от липкой смолы огнём: бросали в костёр и они сразу вспыхивали, как факелы. Затем палкой выкатывали их, дымящиеся, из костра и нетерпеливо, обжигая пальцы, выколупывали крупные горячие орешки, издающие вкусный яркий неповторимый аромат.

А какие здесь были красивые дикие цветы! Они не уступали размерами садовым. Помню, с одноклассником мы наперегонки бросились к какому-то белому цветку на опушке леса. Луг, по которому мы бежали, оказался заболоченным. Мы спотыкались о кочки, проваливались в грязь по щиколотку, смирившись с тем, что наша обувь и штаны стали мокрыми и грязными. Я опередил одноклассника. А внутри чудного цветка сидел омерзительный паук размером, наверное, с куриное яйцо! Я, испуганный, отшатнулся. Самые красивые цветы росли в самых труднодоступных заболоченных местах. Мы испачкались грязью с ног до головы.

Здесь водились большие бабочки, с причудливыми резными крылышками, привлекательной чарующей расцветкой. Мы называли их махаонами. Почему-то они запомнились мне громадными — размером с воробья. Но они были, конечно, меньше. Не бывают бабочек таких размеров.

А сколько здесь было рыбы! Она была даже в придорожных канавах. Я впервые здесь попробовал гольяна и тайменя. И впервые увидел ротана, сорную хищную рыбёшку, похожую на маленького монстра: у неё были выпученные глаза, неразмерные большая голова и пасть.

Эта рыба интересна своей стремительной экспансией. Первоначально она обитала только здесь — в Приморском крае, на севере Китая и Кореи. Она расселилась по всей стране меньше, чем за столетие. Сначала она попала в аквариумы, а потом в реки. Версия, что её икру принесли на лапах утки, мне кажется ошибочной: ротан появился бы в европейской части России уже в незапамятные времена. Я впервые увидел эту рыбу у нас лет через десять после переезда из Чугуевки.

Ещё здесь водились тигры. Однажды отец со смехом рассказал, как они, несколько охотников, не торопливо выйдя из будки грузовой машины, — мгновенно, даже не помешав друг другу, заскочили обратно, увидев на обочине тигра и затем услышав его леденящий кровь рык.

Окна нашего дома выходили на Синюю сопку. Сопка была далеко — поэтому её цвет был синий. Она представлялась мне загадочной, неприступной. Я часто видел её во сне, — высокую, синюю, покрытую лесом.

Самый ближний к селу холм, — дальний подступ к сопке, — был относительно ровным. На этом холме выращивали рожь. Поле ржи, подпираемое лесом, первое начинало желтеть. Вызревшие колоски свисали под своей тяжестью. Жнивьё было жёстким, как щетина. В золотых скирдах соломы жили мыши.

Это сельскохозяйственное поле у Синей сопки в моей памяти было связано с весенней влажной землёй, летним зноем и освежающим дождём, большой яркой радугой и сухой рыжей осенью. Первое посещение этого поля стало для меня первым самым дальним самостоятельным путешествием.

Мы жили в Чугуевке шесть лет. Я пошёл здесь в первый класс. В этом селе остался кусочек моей души.

Узнав от Андрея, что тот собирается во Владивосток, я сразу пошёл к бабе Любе и, предав правила приличия, попросил её отправить меня. Мы за глаза называли Любу Авдонину, нашего нового руководителя, женщину средних лет, бабой Любой. Я как будто сошёл с ума: мне позарез захотелось побывать в Чугуевке! Такой шанс мне больше не представится. Не будет больше командировок во Владивосток!

Баба Люба, разумеется, отказала: отдать эту командировку мне, обещанную Андрею, означало совершить некрасивый поступок. Тогда я поговорил с Андреем, объяснив ситуацию. Тот тоже отказал и вдруг смутился: оказывается, Игорь Смирнов, представитель по Приморскому краю, пообещал свозить его на рыбалку. А для Андрея рыбалка — это наркотик.

Я признал своё поражение. Вероятность ещё одной командировки была малой величиной. Похоже, не судьба мне увидеть Чугуевку.

На следующий день баба Люба пытливо спросила меня:

— Поедешь во Владивосток?

— Поеду, — удивился я. — А что случилось?

— Ну его, этого Якубова. Он может только на следующей неделе. Сына не с кем оставить. Хочет отвезти его в деревню. А надо срочно! Ты когда сможешь?

— Да хоть сейчас!

Поздним вечером следующего дня я был во Владивостоке, — в среду в одиннадцать вечера по московскому времени. А здесь был уже четверг — шесть утра. Разница с Москвой была семь часов. Ночь, которую я провёл в самолёте, пролетела быстро: мы летели навстречу утреннему Солнцу со скоростью восемьсот пятьдесят километров в час.

Я вышел из самолёта на трап и окунулся в яркое солнечное августовское утро. Здесь было теплее, чем у нас. Владивосток находился на широте Сочи.

Аэровокзал изменился, — не соответствовал картинке, сохранённой в моей памяти: к прежнему скромному зданию пристроили новое — модное, всё стеклянное, как аквариум, с четырьмя входами.

Рядовая обычная встреча с Игорем Смирновым не предполагала какой-нибудь нервотрёпки. Причина случившихся со мной испытаний заключалась в том, что я не смог позвонить ему.

Он знал, что я прилечу, но когда именно — не знал. Никто заранее не знал, в том числе и я. Все билеты были раскуплены на много дней вперёд. Я улетел благодаря «Пятьдесят четвёртому приказу», согласно которому я восстанавливал авиационную технику: наш завод ещё делал радиолокационные станции. Приказ давал шанс улететь, но не гарантировал. Из Москвы я не смог позвонить Игорю. Мне было не до звонка. Диспетчер по транзиту дал мне место после регистрации. И я побежал в сектор посадки и досмотра багажа, опасаясь, что самолёт улетит без меня. А он мог улететь: все пассажиры уже были в самолёте. Я решил позвонить из Владивостока. Мы прилетим в шесть утра. Разбужу его ранним звонком. Думаю, не обидится. Главное, застать его дома. Я не мог начать работу без встречи с ним. Мне надо отдать ему коробку с радиодеталями, которые он заказал. А самое главное, он скажет, в каких городах и посёлках края мне работать.

На аэровокзале Владивостока не было ни одного телефона автомата — вообще ни одного! Удивлённый, я решил позвонить с автовокзала. Из аэропорта туда ходил прямой автобус. На автовокзале телефона тоже не оказалось. Здание было безлюдным, как будто все вымерли. Даже кассы были закрытыми.

Осталось одно — ехать к Игорю.

Владивосток — город на сопках. Из-за этих сопок поиск дома был сопряжён с трудностями физического характера. Я спросил женщину, с которой вышел из автобуса, номер нужного мне дома. Она указала на многоэтажный дом на высоком протяжённом холме. Автобусная остановка находилась у подножья этого холма. Противоположная сторона улицы тоже представлял собой протяжённый холм с домами. Короче говоря, дорога была проложена по распадку этих холмов.

Я, нагруженный багажом, как вьючное животное, пошёл по крутой лестнице на высокий холм, не уверенный, что дом на вершине этого холма был именно тот, который мне нужен. Дом, к счастью, оказался тем. Квартира Игоря находилась на седьмом этаже. А лифт не работал. Я опять нагрузил себя багажом и смиренно пошёл на седьмой этаж.

Я три раза нажал на кнопку звонка, — никто не ответил. Я нажал четвёртый раз и стал к двери спиной. Похоже, никого дома не было. И вдруг услышал голос мальчика, который, наконец, поинтересоваться, кто пришёл. Я объяснил. Он ответил, не открыв дверь, что родителей дома нет. А папа придёт вечером. Я спросил разрешение оставить сумки. Мне не хотелось таскать их на себе в поисках столовой: пора было уже позавтракать. Он всё рано не открыл дверь. Не помогли никакие доводы. Говорит, ждите папу.

Я вышел на улицу. Внимательно поглядел по сторонам, уставший, голодный, ища столовую. И вдруг увидел её, — родимую! Трёхэтажное здание с большой заметной вывеской находилось буквально напротив меня. Но на другой стороне улицы. То есть мне надо спуститься с холма к дороге, опять подняться на такую же высоту. Я взял тяжёлые сумки и пошёл по лестнице вниз. Подъём на холм со столовой меня утомил. На первом этаже столовой не было. На втором этаже её тоже не оказалось! Она была на третьем этаже.

Я вернулся к дому Игоря, сел на лавочку и стал думать, что мне делать? Можно ждать до вечера. А можно поселиться в гостиницу: наверняка в какой-нибудь найдётся место. А чтобы передвигаться налегке, надо сдать багаж в камеру хранения железнодорожного вокзала. Эта мысль мне показалась замечательной.

Из подъезда дома вышел мужчина похожий на Игоря Смирнова. Последний раз я видел его, наверное, года назад. Он приезжал на завод с отчётом. Каждые полгода постоянные представители приезжали на завод. Наши взгляды встретились. Это был он.

— Почему ко мне не поднимаешься? — спросил он.

— Мне твой сын сказал, что ты придёшь вечером.

— Я на пять минут отлучился! За хлебом.

Я жил в Приморском крае месяц: работал во Владивостоке, Хороле, Пограничном, Уссурийске, Спасске-Дальнем, Чугуевке, Славянке, Находке. Список населённых пунктов, в которых нужно было отремонтировать телевизоры, этим перечнем не ограничивался. Я жил бы здесь ещё дольше, если бы не баба Люба, приказавшая мне вернуться домой. Её неприятно удивило, что я работал и во Владивостоке. Она думала, что во Владивостоке будет работать Игорь. А я — в других населённых пунктах края.

Если бы в этом списке не было Чугуевки, я всё равно туда съездил бы. Это село находилось в трёхстах километрах от Владивостока, — гораздо ближе, чем от Горького.

Мы с Игорем вместе не работали. Встречались периодически — то у него дома, то в общежитии, в которое он меня поселил через своего знакомого, то в каком-нибудь магазине.

Игорь — бывший моряк. Он завязал с морем из-за семьи. Рейсы по полгода. А дома — жена и маленький ребёнок.

Около Чукотки они однажды застряли во льду. К ним приходили белые медведи. Они могли стать вторым «Челюскиным». Их спас ледокол. А в рейсе в Сан-Франциско однажды попал в жуткий шторм. «Корабль валится с бока на бок, — рассказывал он. — Лежишь на кровати. Упрёшься ногами в стенку. Лежишь, — он напряжённо вытянул ноги, изобразив, — и думаешь, поднимется или нет?»

2

Первым делом, во Владивостоке я побывал на морском и железнодорожном вокзалах, ставших сказочными в моих воспоминаниях. Эти два вокзала находились рядом — напротив друг друга. Помню, мы вышли из вагона поезда — родители, сестра и я. И вдруг я увидел пассажирский океанский лайнер, стоявший у причала. Меньше всего на свете я ожидал увидеть корабль, выйдя из вагона поезда! Я должен был увидеть, не знаю, например, общественный транспорт, но не корабль же. Лайнер показался мне громадным. Я открыл рот от удивления. Ничего подобного я не видел. Со временем я усомнился, что видел пассажирский лайнер и два стоявших рядом вокзала, подозревая, что мне это приснилось.

Вокзалы были действительно рядом и напротив друг друга. Усомниться было немудрено. Последний раз я был здесь десятилетним мальчиком.

У причала вокзала стоял большой белоснежный пассажирский корабль. У причала на противоположной стороне бухты — несколько грузовых судов. Было ветрено. На волнах играли слепящие солнечные блики.

Я удовлетворённо постоял на пешеходном мосту через железнодорожные пути, соединяющий морской вокзал с Привокзальной площадью. Здесь тоже было ветрено, как на причале. Двадцать лет назад мы стояли с отцом на этом мосту — холодным осенним вечером, подсвеченным яркими огнями вокзалов, перрона и близлежащих домов. Перила моста в то время мне были по шею.

Вторым местом моего обязательного посещения был памятник «Борцам за власть Советов на Дальнем Востоке». Мужественный красноармеец держал высокое древко с развивающимся знаменем. Я не знаю, почему этот памятник остался в моей памяти. Может быть, из-за моего чувства благодарности к подвигу. Красноармеец казался мне, десятилетнему мальчику, воплощением справедливости.

Памятник находился на центральной площади города, — на пересечении Ленинской улицы и Океанского проспекта. Фигура красноармейца была обращена лицом к бухте Золотой Рог.

Общий вид памятника, сохраненный в моей памяти, не соответствовала реальности. Оказалось, что по обе стороны красноармейца находились ещё и две многофигурные скульптурные группы. Левая группа была посвящена освобождению Владивостока от японских и американских интервентов. Правая группа — свержению царя.

Красноармеец выглядел мужественно. Кроме знамени, у него был ещё и горн. Сейчас он не казался мне воплощением справедливости. Моё мнение об отцах основателях нашего Советского государства изменилось в худшую сторону.

В Хороле я купил у китайца китайские кроссовки с эмблемой известной немецкой фирмы. Я впервые увидел китайца! Он был небольшого роста, смуглый, с чёрными прямыми волосами, — как у лошадиной гривы. Во Владивостоке я не без гордости показал кроссовки Игорю. Тот посмотрел на меня, как на глупого, и сказал: «Сто метров гарантии». Кожзаменитель потрескался на изгибах на второй день. А потом вдруг на месте изгиба образовалась дыра. Порвались нитки, соединяющие подошву с верхом. Я выкинул кроссовки через две недели.

Меня удивило большое количество китайцев. Разумеется, их было относительно много. А во времена моей юности — ни одного. Я думал, что их здесь вообще никогда не было, ошибочно считая, что история мира началась с моего дня рождения. А китайцы, оказывается, жили здесь ещё до революции! Океанский проспект во Владивостоке раньше назывался Китайский улицей.

Японцы и корейцы были представлены своими автомобилями. Такого количества иностранных машин не было даже в Москве. Казалось, вазовские автомобили можно было пересчитать по пальцам. «Волга» была представлена, похоже, в единственном экземпляре. Я однажды увидел её и удивился, как будто неожиданно встретил знакомого. А «Москвичей» я не видел ни одного. Наверное, не было таких автомобилей во Владивостоке.

Никто в это время не предполагал, что большое количество иностранных машин станет правилом. Но тогда такое количество удивило меня.

Отдых на море стал для меня приятным сюрпризом, некой премией. Море и пляж у меня всегда ассоциировались с командировками в Краснодарский край, — с черноморскими городами Анапа или Сочи. Я знал, что Владивосток расположен на берегу Японского моря, но ни о каком отдыхе на море даже не думал.

Естественно, я сразу воспользовался предоставленным мне случаем покупаться в море. Рядом с моим общежитием находилась Спортивная гавань с обустроенным пляжем. Я впервые здесь увидел живые морские звёзды. Их на мелководье было настолько много, что на них можно было наступить ногой. Крупные звёзды водились в самом глубоком месте — у пирса с прогулочными яхтами. Я попробовал достать одну, но не смог.

В гостинице Спасска-Дальнего меня загрызли комары. Я боролся с ними две ночи подряд. Искал их на потолке, окнах, стенах. Заставляя их обнаружить себя, махал полотенцем под кроватью, тряс шторы, толкал шкаф, предположив, что они спрятались за шкафом. Комары не обнаруживали себя, как будто их не было. Стоило мне выключить свет, — они сразу появлялись. Их укусы были болезненные. Тогда я решил поймать их на живца: лёг, не выключив свет, прикрыв простынею только ноги. Несколько комаров я убил, севших мне на грудь и живот. Они были маленькие, как блохи. Перебить их всех было невозможно. Они появлялись и появлялись. Я даже заткнул вентиляцию, предположив, что они прилетают оттуда. Обычно комары летают с писком, эти — молча, как с выключенным мотором. Я засыпал — и просыпался от укусов. Я устал с ними бороться. Они впервые победили меня. Я уехал из Спасска-Дальнего с чувством облегчения.

3

Чугуевка была связана со Спасским-Дальним автобусным сообщением. На склонах сопок, мимо которых мы ехали, густо росли деревья, большей частью лиственные, — ветвистые, высокие и низкие, с широкими и узкими листьями. Местные деревья отличались от наших. Я не знал, какие именно породы я видел. Наверное, какой-нибудь ясень маньчжурский, вяз японский, ильм горный, граб сердцелистный. Дальние сопки были синие. Ещё на склонах сопок были непонятные обширные тёмные пятна. Этими пятнами оказались тени облаков.

Убегали назад столбики c указателями километров. Расстояние до Чугуевки медленно, но верно сокращалось. Сегодня я окажусь в посёлке моего детства, — это было так же реально, как я еду в автобусе. А мне всё равно не верилось.

В Чугуевке я посмотрю на дом, в котором жил, потрогаю его рукой, выпью воды из колодца, находящегося у нашего дома. Поднимусь на пологий холм у Синей сопки и посмотрю с него на Чугуевку.

Мы въехали в село. Я с недоумением не узнавал села, как будто оказался здесь впервые. Синяя сопка должна быть с левой стороны. Военный городок, находившийся на окраине села, тоже был слева. Я сидел с правой стороны. Разглядеть что-нибудь слева мне мешали попутчики. Я не увидел ни Синей сопки, ни перекрёстка с дорогой к военному городку. Впечатление не соответствовало реальности: у меня было странное ощущение, что я оказался не в Чугуевке.

Я вышел из автобуса. Поглядел по сторонам, ища Синюю сопку, и удивился, не увидев вообще никаких сопок! Село, казалось, находилось на бескрайней равнине. А из центра села я не увидел бы, наверное, даже Эльбруса, если бы эта знаменитая гора находилась поблизости. Меня окружали высокие дома, заслонявшие обзор.

Я поселился в гостиницу, пообедал в ресторане. Название гостиницы и ресторана отражали местный колорит: гостиница называлась «Тайга», ресторан — «Кедр». И не без волнения отправился в военный городок. Я настолько свыкся с мыслью, что больше никогда не увижу его, что его посещение мне по-прежнему казалось нереальным событием.

Меня приятно волновали даже самые незначительные воспоминания. Например, я вдруг вспомнил, что можно пройти короткой дорогой — наискосок. Воспоминание о давно забытом коротком пути пришло ко мне неожиданно, как вспышка, и доставило настолько сильное удовольствие, что я даже удивился.

Короткий путь мне запомнился мостиком через какой-то ручей. Однажды зимой мы с матерью пошли короткой дорогой. Мостик был до того причудливо обледенелый, что казался вырубленным изо льда искусным скульптором. Он напоминал иллюстрацию нереальной картинки из красивой сказки.

Мне сразу захотелось посмотреть на мостик и ручей. Я решил пройти короткой дорогой в другой раз. Искать короткий путь — означало блуждать, обращаться за помощью. Не желая блуждать, я пошёл дальней дорогой, центральной. Сначала мне надо посмотреть на свой дом, а потом — всё остальное.

Наш дом был самый обыкновенный, — одноэтажный, рассчитанный на две семьи, с печным отоплением, завалинкой с опилками, в которой жили большие жирные мокрицы, окаменевшей, растрескавшейся замазкой на рамах окон.

Я шёл в направлении обратному тому, которому приехал. С левой стороны дороги я обнаружил музей Александра Фадеева. Этого музея не было во времена моей юности. Я сначала предположил, что музей построили на месте его родительского дома. А его родительский дом оказался дальше, тоже по левой стороне.

Конец ознакомительного фрагмента.