Навстречу Закату

Сергей Терещук, 2022

На Земле есть точка с определенными координатами. С этой точки открывается удивительный вид на… закат. Узнав об этом, в свой 53 день рождения герой отправляется в путешествие. В свое последнее путешествие, определив напоследок двенадцать обязательных пунктов для посещения. Но… идеальный план терпит крах и в конечной точке героя ожидает совсем не то, что он себе придумал. Содержит нецензурную брань.

Подарок.

Алекс, а именно так зовут этого мужчину, проснулся раньше будильника, в холодном поту от ужаса, что его жизнь прошла мимо. Вся. Абсолютно. Не исключая момент рождения. Даже, скорее всего, как раз начиная с этого самого момента. С момента первого вздоха и до вот этого выдоха.

Роды были фееричными, даже в чем-то искрометными, как залп одинокой новогодней хлопушки… Забытой в чулане.

Юная роженица. Зеленые стены операционной в старенькой деревенской больнице. Медицинское оборудование времен Ледового побоища. Молодой врач гинеколог, он же ветеринарный доктор по совместительству, принимающий роды у колхозной живности, и глуховатая старушка-акушерка. И еще слегка припоздавший новоиспеченный папаша. Вот все, кто был свидетелем неожиданного появления Алекса на свет.

Почему неожиданного? — подмигивают в нервном тике, как бы спрашивая нас, электронные часы.

А вот почему!

Молодая семейная пара знойным сентябрьским утром 1967 года, 25 числа, решила провести выходные вдали от городского шума, гама и пыли. На автобусной станции они сели на первый попавшийся автобус. Конечным пунктом значилось неведомое молодоженам село Межирич. То, что ехать предстояло пять часов, их ничуть не пугало. И то, что дорога обещала быть похожа на стиральную доску, не остановило. И сочувствующие взгляды других пассажиров не вызвали подозрения. Молодые жаждали движения и приключений. И ничего, что на седьмом месяце беременности.

Наглотавшись дорожной пыли и встряхнувшись как следует, счастливые, они покинули старый ПАЗик на конечной станции и отправились куда душа поведет. Не задумываясь о последствиях, совершенно юные мама и папа Алекса, повстречавшись с диковинкой в виде стога сена, устроили безудержное катание с его вершины. Неудачное приземление вызвало странные новые неизвестные ощущения внизу девичьего живота. А тут еще и дождь начался.

Весело хохоча, они добежали до ближайшего здания, которым оказалась свиноферма. И тут под недовольные визги и презрительные похрюкивания у девушки начались схватки.

Свинарка, ухаживавшая в тот момент за поросятами, со всей своей необъятной сердобольностью откликнулась на панические призывы о помощи. Она предложила молодой паре мотоцикл «Урал» в качестве средства экстренной доставки роженицы до больнички. Но потенциальный папаша пользоваться данным транспортным средством не умел. Тогда женщина, чертыхнувшись: “Эх, городские…”, отыскала в подсобке что под руку попалось в виде одноглазого сторожа Борьки, спавшего в облаках вечно свежего перегара. Извлекла его, полусонного, на свет божий. И усадив девушку с невменяемым пастушьим телом на двухколесное чудовище, отправила по скользкой, размокшей, разбитой тракторами дороге “к Савельичу с Леонидовной роды принимать”.

— А ты чего? — обратилась она к молодому человеку, когда мотоцикл, вихляя и весело раскидывая комья грязи, скрылся за пригорком.

Он в ответ растерянно развел руками и заплакал от беспомощности.

— Тя как кличут, горемычный?

— Василий! — всхлипнул парень.

— Ну, вот что, Василек! Неча тут сырость разводить! И так вон поливает как из лохани!

— А чего делать? — проскулил молодой человек, размазывая слезы, дождь и пыль по лицу.

— Бери свои длинненькие ноженьки в свои же тоненькие рученьки и дуй, милай, за моциком! А то самое главное в своей жизни худущей профукаешь!

И женщина, шлепнув огромной мозолистой ладонью по плечу городского гостя, вывела его из анабиоза и придала нешуточного ускорения. Длинный худенький парнишка побежал за мотоциклом, путаясь в ногах, руках, слезах и струях осеннего дождя.

— Вот обморок ходячий… — произнесла ему вслед свинарка, широко перекрестила, рассекая знамением струи дождя, и пошла к своим подопечным. — Иду, иду, вы ж мои хорошие!

По дороге она ласково пнула свиноматку по розовому заду резиновым сапогом.

— Манька! А ты когда уже родишь, шельма! — поскользнулась и шлепнулась в свежую кучу навоза.

— Да чтоб вам всем провалиться…

Василек, будто услышал пожелание и потеряв равновесие, скатился за пригорок, демонстрируя чудеса бобслея в тракторной колее. Он скользил вниз неуправляемым болидом по жирной грязи, даже не предпринимая ничего для собственного спасения. Отдавшись на волю судьбы, Василий иногда тихонько всхлипывал: “Ой, мамочки, хера себе!”, уносимый дождевыми потоками. Длинный пологий склон был частью глубокого древнего русла, на дне которого покоились валуны, оставленные древним же ледником. На противоположной вершине оврага как раз и примостилось покосившееся от сырости село Межирич.

В тот момент, когда молодого человека выбросило из колеи и шмякнуло о доисторический камень, мотоцикл с его супругой издал непристойный звук, что обычно случается с человеком от чрезмерной натуги, и скрылся из виду, взобравшись по склону. Стадо, мирно жующее траву в лощине, встрепенулось от испуга. Старому племенному вожаку спросонья показалось, что над ним щелкнул грозный хлыст пастуха, и он, взбрыкнув задними копытами, пошел легкой рысью на лежащего в отключке Василька, увлекая за собой пятьдесят шесть голов рогатого скота.

Ударившийся головой молодой человек только-только начал приходить в сознание. И если бы не пастух с своими двумя овчарками, бросившийся на перехват, то неизвестно, какая отбивная вышла бы из хрупкого долговязого парня из-под двухсот двадцати четырех копыт.

— Ты как? — спросил мужчина, приводя молодого человека в чувства.

— Вы кто? — Василий ошарашено смотрел на жующее стадо, на мокрых собак, на дядьку в плащ-палатке.

— Егорыч я, пастух местный! А ты откель такой свалился?

Парнишка еще раз встретился взглядом с быком, вопрошающим грустными коровьими глазами, глянул на верх склона, откуда произошел его стремительный спуск, потом в направлении исчезнувшего мотоцикла, осмотрел себя, извалявшегося в грязи, почесал слипшиеся на затылке волосы, и тут его неожиданно озарило.

— У меня жена рожает… — только и смог ответить он, оттолкнулся от пастуха и сначала побежал, а через десяток метров пополз на четвереньках по мокрому склону вслед за молодой роженицей.

— Не местный… — задумчиво проговорил пастух вслед карабкающемуся незнакомцу и с подозрением посмотрел на торчащий из земли камень. Лощину Егорыч знал с детства, как все мозоли на своих пальцах, но этого камня он не помнил. И заподозрив неладное попытался сдвинуть странный булыжник в сторону. Но ничего у него не вышло. Поковыряв землю вокруг рукояткой плетки, пастух понял, что камень уходит вглубь и просто так его не взять. Был он подозрительно округлой формы и имел матово-желтый блеск. В тот момент, когда в голове пастуха мелькнула мысль вернуться сюда на следующий день, прихватив лопату, мотоцикл с роженицей остановился у дверей сельской больницы.

— Савелич! Леонидовна! — заорал матом Борька. — Рожает, леший ее так!

— Манька? — в окне показалась круглая лопоухая, в очках-линзах, голова молодого специалиста широкого профиля, Григория Савельевича по паспорту, в народе именуемого Гриня, а по-сельски, почтительно — Савелич.

— Не! — грустно протянул Борис. — Баба!

Он обернулся через плечо, чтобы указать на роженицу, но впал в крайнее изумление, не увидев ее на сидении. Девушка к тому времени сползла за мотоцикл и рвала там, стоя на четвереньках в полуобморочном состоянии.

— Твоя? — выскочила на улицу Валентина Леонидовна. — Ууу, так бы и дала промеж… глаз!

— Окстись… — сплюнул махорку одноглазый сторож Борис. — Городская! Я вообще спал, когда она рожать удумала… Меня, вишь, мама Глаша разбудила… (Так в селе звали заслуженную свинарку, члена партии и обладателя Ордена Трудового Красного знамени, Глафиру Тимофеевну.)

Но Леонидовна не собиралась выслушивать всю душещипательную историю пробуждения Бориса.

— Помогай, давай, сокол ты наш ясноглазый! — оборвала она его, подхватывая девушку под левую руку.

Борис тут же схватил роженицу под правый локоть, и они потащили ее внутрь здания старой больницы, которая и не такое повидал на своем веку.

И если бы стены могли говорить… Если бы мы могли их услышать, то узнали бы, как восемнадцатилетняя комсомолка Валя пришла сюда работать медсестрой в далеком 1928 году. И как переступила она только что выкрашенный порог и на следующий день стала специалистом широчайшего профиля. Потому что была единственным человеком в деревне, имеющим хоть какое-то отношение к медицине. Потому как ничего другого ей не оставалось. Потому что тамошний бессменный фельдшер, устав принимать больных на задворках библиотеки, решил отметить окончание строительства отдельно стоящего здания больницы, а также приход молодого специалиста в лице Валентины Леонидовны, и так увлекся этим делом, что скоропостижно скончался, упав с новенькой крыши и сломав себе позвоночник.

— И какой бес понес его на верхотуру? — спрашивал потом председатель колхоза у заплаканной комсомолки Вали.

Она в ответ только пожимала плечами и вытирала слезы.

— Ну, значит, так тому и быть, Валентина. Принимай лазарет! Будешь тут за главного.

Так и стала комсомолка Валя за главного, за старшего, за доктора, за медсестру и много еще за кого. Нет, сначала ей искали подмогу. И даже несколько докторов приезжало… Но надолго никто не задерживался. Последний 20 июня 1941 года приехал. Всего-то на неделю. А потом уж не до этого было. Так и стала девушка Валя единственным и бессменным “дохтуром”, освоившим со временем все смежные, встречные и поперечные профессии и специализации. Дойдя до всего своими руками, головой и сердцем. И доросла до почетного звания Леонидовна. Хотя в трудовой единственной записью так и числилась она медицинской сестрой.

А еще стены этой уставшей, но все еще стоящей самостоятельно, больницы могли бы рассказать, как пришедший с войны, здоровый и невредимый рядовой Борис, двадцати пяти лет, грудь в орденах, отметил свое возвращение домой и затеял бодаться со своим тезкой, племенным быком, называя его фашистской мордой. Чистокровный русский бык Борька, советский до последней клеточки своей говяжьей души, не выдержал такого оскорбления и выбил рядовому Борису левый глаз. И, конечно же, знакомая нам уже Леонидовна оказала первую помощь.

— И какой бес понес его бодаться с этой скотиной? — традиционно спросил председатель на пенсии.

На что совершенно четко и на сей раз без всяких там слез Валентина Леонидовна ответила:

— Delirium tremens… Белая горячка.

А десять лет назад случился праздник и на больничной территории. Приехал молодой врач по распределению. С дипломом, пахнущим типографией, горящими широко раскрытыми зелеными глазами, жадными до деятельности руками и еле пробивающимся пушком на щеках. Заикаясь от застенчивости и покрываясь потом, он представился Григорием, и уши его заалели.

— Господи! — всплеснула руками Леонидовна. — Дитятя! Ну ей бо, ребенок! Как тебя мамка-то называет?

— Гриня… — тихо произнес молодой человек.

— Гриня!.. А батю твоего как зовут?

— Савелий… — прошептал парнишка.

— Ну, вот что, Григорий Савельевич… — Валентина Леонидовна взяла парнишку за плечи. — Будешь главным дохтуром! А то устала я… да и слышать стала плоховато. Как через вату. Люди жалуются, а на что, я ужо не всегда понимаю. Так, не ровен час, неправильный диягнез поставлю. Принимай хозяйство.

И Леонидовна, приобняв Гриню по-матерински, ввела его под своды деревенской больницы. Где он стал полновластным хозяином. И с годами заслужил общее уважение, приобрел высокое звание Савелич, растерял свои волосы и посадил зрение. А Леонидовна, умудренная своим горьким опытом, и впрямь стала ему вместо матери, оберегала от напастей и сдувала пылинки.

Так они вдвоем и дожили до того памятного дня в сентябре 1967 года.

Вы спросите, какое это имеет отношение к истории? А я вам отвечу. Все имеет отношение к нашей истории. Да! Отношение имеет все! Все, что хоть как-то связано с нами во времени и пространстве. Все, что хоть как-то повлияло на нас и на наше появление на свет. Коснулось наших тел, наших мыслей и нашей души. Все это то, из чего мы и создаемся, и все это то, из чего в результате мы состоим. Принимаете вы это или нет. Нравится вам такое или вас от этой муры тянет блевать! Но мы — это большое скопление воспоминаний, желаний, стремлений и чувств. И не только наших собственных, сугубо личных. И от нас зависит, станет все это кучей мусора на краю галактики или засияет скоплением звезд, вроде млечного пути. Хотя иногда нам и кажется, что в наше колесо некто нехороший воткнул огромную безобразную ржавую хреновину, и оно не крутится, и телега наша не едет… Но ведь мы сами срулили на ту дорожку, на которой нас и поджидала эта ржавая хреновина… Это уже вам лично от меня.

Что же касается нашей истории.

Так вот… В тот момент, когда “дохтур” Савелич и акушерка Леонидовна укладывали на операционный стол девушку по имени Алла, а одноглазый сторож Борис трясущимися руками закуривал на крыльце козью ножку, из-за пригорка на околице показалась мокрая голова с огромной шишкой на лбу. Потенциальный молодой отец был похож на юного однорогого фавна, который отстал от праздничной вакханалии по случаю появления на свет своего первенца и в данную секунду занят отчаянными поисками трудового коллектива под руководством бригадира Диониса.

— Чур меня! — вскрикнула увидевшая это явление тетка из коровника и выронила ведро со свежим молоком.

— Где роддом? — ответил запыхавшийся Василек.

— Такого нема, родимый… — придя в себя, ответствовала женщина. — А лазарет, это тудой!

Она махнула рукой вдоль единственной улицы и, повинуясь ее указующему жесту, фавн Василий поскакал, шлепая отсыревшими копытами фирмы “Цебо”, навстречу своему преждевременному отцовству.

Мимо проносились, убегая в прошлое, белые хаты с соломенными крышами. Крынки на плетнях отсчитывали неумолимые секунды. Время — размокшая промокашка — расползалось и просачивалось сквозь пальцы, и не было никаких шансов удержать его в руках.

Щелкнули ножницы, перерезая пуповину как торжественную ленту и делая отсечку на воображаемом фамильном хронометре, чтобы запустить новый отсчет времени, народившейся жизни.

Одновременно с этим стартовым “Клац”, показав единственно возможное время на круге, не лучшее и не худшее, просто единственное, потому как сравнивать было не с кем и не с чем, через финишную черту порога больницы перешагнул промокший от пота, дождя, грязи и слез Василий.

— Хули так долго? — участливо встретил наконец добежавшего парнишку нервно курящий Борис.

Молодой человек хватанул ртом воздух, неопределенно махнул в сторону и заскользил по кафельному полу, оставляя следы грязи, похожие на раздавленных слизняков. Его и без того несуразно длинные и непослушные ноги разъезжались во все стороны. В этой какофонии взмахов и движений казалось, что непослушных конечностей гораздо больше, чем положено одному человеку. Ну, как минимум восемь. Это был осьминог, упорно пытавшийся продемонстрировать чудеса фигурного катания и выполнить тройной тулуп. Безумный танец происходил под стоны роженицы, разносящиеся по коридорам, и неистовое сопение и бормотание самого Василька.

— Аллочка… — шептали его губы.

— Аллочка… — беспомощные слезы сжимали горло.

Сбившееся синкопами дыхание и врожденное чувство приличия не позволяли кричать.

— Аллочка… — хрипел Василек, глядя на расплывающуюся надпись “Операционная”.

Внезапно тишина ударила по барабанным перепонкам. Сквозь тихий звон Василий слышал только собственное дыхание. Он с трудом проглотил тягучий ком и потянулся к дверной ручке. В эту же секунду заботливые руки Леонидовны протягивали еще не осознавшей свое счастье мамаше мальчика пятидесяти двух сантиметров в длину, четырех с половиной килограммов весу и двух минут от роду. Ребенок задумчиво смотрел в потолок еще не видящими голубыми глазами и кому-то улыбался.

Обретя статус молодого отца, Василек, осторожно приоткрыв дверь, стал медленно протискиваться сквозь образовавшуюся щель между створками и тут же замер, пригвожденный неожиданным возгласом.

— Уберите от меня “это”! — прокричала уставшая от боли и страха Аллочка и отбросила в сторону четыре с половиной молчаливых килограмма трех минут от роду. Ничего не понимающий младенец, виноватый только в том, что он родился, повинуясь закону всемирного тяготения, устремился к земле. По всей видимости, подчиняясь этому же закону, стали вытягиваться лица Василия и Савелича, а также отвисать их челюсти и округляться их глаза…

— Я хочу спать… — думала в этот момент, следя за параболой полета, мама Алла.

— Не успеть… — молча констатировал Гриня Савелич, оценивая траекторию падения и препятствия в виде операционного стола на своем пути.

–… — ничего не думал Василек, уставший от погони.

Вселенским параличом ознаменовалось Внезапное Жестокое Решение Судьбы. Все и вся подчинились ее воле… Холодная неизбежность сковала мироздание. Время застыло. Пространство заледенело. Стены, окна, предметы, люди покрылись инеем…

Единственным человеком во всем мире, не согласным с таким исходом, оказалась старенькая акушерка Валентина Леонидовна. Она, конечно, была глуховата, но никак не слеповата и все еще могла похвастаться неплохой реакцией. Именно она, бодро и непринужденно, поймала будущего Алекса в полуметре от кафельного пола. Именно она остановила руку злого рока, прервала фатальное падение. Комсомолка Валя, обладая непокорным атеистическим нравом, пошла наперекор несправедливому, по ее мнению, решению, которое в корне не соответствовало ее личному представлению о счастливом будущем, да еще и было принято кем-то некомпетентным и где-то там непонятно где.

Как раз в этот исторический момент в операционную ввалился докуривший свою козью ножку Борис. Он часто заморгал единственным глазом и пробубнил:

— Че тут робится… — потом оценил ситуацию зорким оком и добавил. — Вы охренели детями кидаться??? А еще городские…

Все это могли бы рассказать зеленые стены операционной старой сельской больницы… Если бы они могли говорить… Если бы могли мы услышать…

На следующий день все уже было хорошо. Даже очень хорошо. Так хорошо, как редко бывает. Мальчика холили и лелеяли. А что касается первой реакции молодой мамаши, то была она результатом шока, потом-то она души не чаяла в своем первенце. До последнего удара своего сердца…

Однажды мама рассказала Алексу эту историю, произошедшую в селе Межирич. Рассказала, как веселый анекдот. Восьмилетнему мальчугану, кормя при этом грудью годовалого братика. А Алекс, не моргая смотрел на маму, не зная, как реагировать. Она смеялась, а у него в ушах звенело “уберите от меня это”… “Это”? “Это” — что? Предмет? Кулек? Комок мяса? Вопрос так и остался без ответа. Однако мальчугану хотелось доказать, что он совсем не “это”. А потом история неожиданного рождения выцвела, поблекла на фоне новых радостных событий и была отправлена в дальние уголки памяти вместе с другим ненужным хламом. Там она покрылась пылью, затянулась паутиной. “Анекдот” забылся сам собой…

А что касается того камня, о который треснулся головой Василий, то он оказался суставом окаменелой берцовой кости гигантского мамонта.

Все эти, описанные выше, мысли промелькнули в голове Алекса стремительным куролесьем, между отрывом головы от подушки и принятием сидячего положения на кровати.

Итак.

Он проснулся раньше будильника в холодном поту. Сел на кровати. Вытер капли пота со лба, машинально надел тапки и… вспомнил, что сегодня в двенадцать тридцать ему исполняется пятьдесят три года.

Сегодня день его рождения!

А жизнь прошла мимо…

От этой мысли по спине пробежала холодная сороконожка и резко кольнула под левую лопатку своим огненным жалом. Нервная система отозвалась электрической дрожью.

Алекс поводил плечами, выпрямил позвоночник в натянутую струну, покачал головой из стороны в сторону, похрустывая шейными позвонками, и кое-как избавился от затаившегося непрошенного насекомого. Сороконожка исчезла, унеся с собой неожиданное чувство страха. Однако привкус досады вперемешку с тревогой остался на кончике языка. Глаза защипало.

Надо было что-то делать! И Алекс заставил себя отправиться в ванную.

— Ну, подумаешь 53! Живой… Здоровый… Что в самом деле… Ничего же плохого не случилось… Всего-то очередной день в календаре…

Так он говорил, стоя под душем, и уже пять минут надраивал зубы электронной щеткой. Она издала резкий писк и затихла. Аккумулятор разрядился. Мужчина медленно, стискивая зубами ярость и обиду на всё на свете, положил щетку на полку. Оперся руками о стену, подставил затылок под тысячи вибрирующих струек теплой воды и закрыл глаза…

Казалось, что Алекс успокоился.

Если бы не свидетели происходящего.

— Эй, ребята! Да он плачет! — пробулькала душевая лейка.

— Чего? — спросила мочалка.

— Точно! Вода соленая… — печально проговорил слив, глотая воду вперемешку со слезами.

— Ну, и че? — буркнул шампунь.

— Бесчувственный кусок жидкого мыла! Тебе всегда было наплевать на человеческие слезы, — огрызнулась лейка.

— Подумаешь тоже — страдания какие! Всякий раз, когда… — оправдывался шампунь.

— Заткнись уже! Это не те слезы! — рявкнул слив. — Это другие!

Глубокий шумный вдох Алекса заставил всё вокруг умолкнуть.

— Нахер! — неожиданно крикнул мужчина и закрыл кран. — Будь проклят, кто придумал этот праздник! Сука-блядь!

Он вылез из ванной. Яростно обтерся полотенцем до красноты, как наждачной шкуркой, срывая на себе злость. Накинул махровый халат и отправился на кухню.

Тут его встретила тишина, еще теплый чайник, уже подтаявшее масло и традиционный недоеденный бутерброд сынишки.

Привычная картина за последние два года.

Алекс включил кофемашину. Она ответила ему надписью на экране “Нагрев идет”. Именно так. Как предупреждение о надвигающемся катаклизме, вроде всемирного потепления. Автомат чихнул и выпустил из ноздрей две короткие струйки воды и пара. На экране загорелось “Нормальная чашка кофе. Нормальный вкус”.

Это если бы у машины спросили, а какая у вас чашка и с чем? А она бы, закипая ответила: Нормальная чашка с кофе, естественно! С чем же еще? А про себя подумала: что за вопросы с утра?

А потом бы у машины спросили, а какой вкус? А она бы задымилась и выпалила: Нормальный вкус! Пить будете? А сама бы подумала: вот достали! Чего непонятного? Нормальная такая чашка кофе, нормальный такой вкус!..

Алекс, как загипнотизированный, смотрел на застывшие буквы на зеленом экранчике, проигрывая в своей голове этот нехитрый диалог. Теплая слабость пробежала по мышцам. Колени слегка подкосились. И это вывело Алекса из состояния ступора. Он несколько раз моргнул, крепко сжимая веки, и шмыгнул носом. Так он обычно делал, чтобы собраться, взбодрить себя и начать хоть что-то делать. Хотя в данном случае делать особо было нечего. Поставить кружку под носик кофемашины и нажать кнопку.

В результате простейших действий черная фарфоровая кружка наполнилась черным напитком.

— Нормальная чашка кофе нормального вкуса, — печально прокомментировал Алекс случившееся. Это звучало как приговор. Даже скорее всего как диагноз. А еще ближе — как заключение врача-патологоанатома.

Для чего он вслух произнес эти пять слов? Да просто, чтобы обозначить в квартире наличие живых людей. Одного человека, по крайней мере, уж точно. Тут не только кофемашина, холодильник, телевизор, микроволновка, пылесос, компьютер… и еще куча всякого хлама.

Он опять поморгал, шмыгнул носом, прихватил чашку и сел к столу завтракать в тихом одиночестве.

Жена на работе. Сын в школе. Кот под диваном. Сам на кухне. Всё на местах. Все при деле.

Прекрасный деньрожденческий завтрак состоял из нормальной чашки кофе с наличием нормального вкуса и нормального недоеденного бутерброда сыны с наличием кусочка вареной колбасы. Который, в свою очередь, кстати… или некстати, очень быстро закончился. Делать себе еще один было скучно и лень. Тем более, что масло бесформенной желтой кучей блестело на солнце и выглядело неаппетитно. Именинник взял кружку за ушко и прошествовал с нею в комнату. Сел на диван рядом с подлокотником, где на привычном месте лежал пульт от телевизора.

Кот, дождавшийся, когда Алекс уйдет с кухни, прошмыгнул по коридору рыжей молнией мимо дверей гостиной. Проскользил по паркету, не вписываясь в поворот. Саданулся об угол. Испугался этого. Метнулся в обратную сторону, буксуя по полу остриженными когтями. И скрылся под спасительным диваном в детской.

— Все как обычно… — проговорил Алекс, глядя на свое заспанное отражение в черном пятидесятидвухдюймовом экране. — Дурачок, в своем репертуаре. Никакой фантазии.

— Вечно одно и то же… — думал зашуганный кот, потирая лапой ушибленный лоб. — Что ж мне так не везет?

Отражение в экране подняло кружку, словно провозглашая тост, сделало глоток, взяло пульт, пульнуло из него в телевизор и растворилось среди филармонического оркестра на канале “Культура”. Печальное “Лакримоза” заполнило квартиру тягучей тоской. Пылинки в лучах солнца медленно закружились, повинуясь гению Моцарта. Хор голосов подхватил их и понес вихрем прочь от низкочастотных динамиков Hi Fi системы.

Рыжая морда ушибленного кота выглянула из-за дверного косяка.

— И чего этот старый самец сидит вечно дома? Никакой жизни. По квартире только перебежками… Пока он тут уши развесил, надо на кухню пробраться. Проверить, не сожрал ли моего корма.

Кот по-пластунски направился в кухню.

— Нет, дружище Моцарт, — выдохнул Алекс.

От резкого звука кот подпрыгнул всеми четырьмя лапами, развернулся в воздухе, приземлился и унесся галопом под спасительный диван, на нервной почве теряя по дороге клочья шерсти.

Алекс зашелся смехом.

— Если бы не ты, Рыжик, совсем бы я тут с тоски помер. Хоть какое-то развлечение от тебя. А вас, товарищ Моцарт, я попрошу очистить помещение и покинуть мой телевизор вместе со своим «Реквиемом». И без вас тошно!

Алекс увел звук до нуля и начал медленно перещелкивать каналы. Благо их в современной сетке телевещания больше сотни. За этим занятием можно провести целый день. Такая медитация своего рода. Картинки, не спеша меняют друг друга. Под стать им плавно текут мысли.

— Что ты ищешь, Алекс? — спрашивает телевизор.

— Не знаю… — отвечает Алекс и переключает канал, задумчиво глядя в одну точку.

— О чем ты думаешь, Алекс? — спрашивает пульт.

— Ни о чем… Не знаю… Я не думаю… — думает Алекс.

В мозгу сжатая стальная пружина с каждым щелчком закручивается все крепче и крепче. Она держится на волоске и готова сорваться в любую секунду. Но когда именно, никто не знает. Ни Алекс, ни сама пружина. Да и вообще, что это, что она такое, пружина эта, что случится после того, как волосок оборвется? Неизвестно… Есть всего только ощущение и больше ничего.

Картинки меняют друг друга. На экране и в мозгу. Неспешно тянутся тягучие-тягучие-тягучие мысли, раздумья, размышления.

Это, наверно, так показательно, когда у тебя день рождения, а твой телефон молчит. Нет отбоя от тишины. И в коридоре не толпятся желающие поздравить. И даже в дверь не стучит почтальон с телеграммой от родителей.

— Ну, про телеграмму, это ты загнул! — говорит Алекс сам себе в своей голове и усмехается, перещелкивая каналы.

— Потому что время уже не то. Не то что раньше, — отвечает сам себе Алекс. — Ни телеграмм… ни родителей. Все изменилось.

— А соцсети?

— А не пошли бы они нах! Даже заглядывать туда не буду. Кощунство это и надругательство над праздником. Если это вообще праздник. Профанация, обезличивание и обесценивание всякого поздравления — вот что такое эти знаки якобы внимания в соцсетях. Я своим друзьям всегда звонил. Лично! Ну, тем, кому хотел. А в сетях поздравлял только для приличия. Думаю, и остальные поступают так же. А я вот не хочу этих дежурных вымученных слов на отъебись! А если никто не хочет поздравить меня лично и услышать мой ангельский голосок, так значит, так мне и надо! И пошел я куда подальше.

Пружина продолжала закручиваться. Кнопка Page Up на пульте щелкала. Картинки менялись. У Алекса неожиданно завязалась увлекательная беседа с самим собой.

— Сын у меня спросил как-то: “Папа, а что такое телеграмма?” Я не смог ему сразу объяснить. Пришлось напрячь извилины и подключить фантазию. Описал как можно подробнее весь процесс отправки телеграммы, от возникновения идеи до оплаты количества знаков. А также о том, что такое ЗПТ и ТЧК. Но чем больше рассказывал, тем больше видел, что восьмилетнему ребенку со смартфоном в руке с кучей мессенджеров не понятно, для чего такой гемор на свою голову! Куда-то идти, чего-то писать и заполнять. Стоять в очереди и еще платить за это. Когда вот! Все под рукой. И за тебя придумано! Только нужную картинку прикрепил и порядок. Пару кнопок нажал и галочку поставил в дневнике добрых дел. Минимум мысленных, сердечных, энергетических и физических затрат. А ведь телеграмма не просто клочок бумаги, полученный в результате совместных усилий огромного количества людей. Телеграмма — это частица человеческой души, которую можно взять в руки. Сконцентрированная в минимальном количестве слов. Не размазанная в словоблудстве, в словоблужданиях, в словозаблуждениях. Импульс энергии, несущий в самых необходимых словах все сразу — информацию и чувства с нею связанные. И проникает он в самую суть тебя!

— Вот что такое телеграмма, Рыжик, в самом ее философском смысле! — Алекс произнес эту фразу вслух, адресовав коту, который делал очередную попытку добраться до миски с кормом. Рыжик же, по своему обыкновению, опять испугался и замер на месте. В тщетной попытке слиться с ламинатом, кот прижал уши и вытянул хвост. Ну как было не ответить на это первой приходящей в голову реакцией.

— Бах! — выкрикнул Алекс.

Рыжик умчался прочь, догоняя свое выскочившее сердечко. Алекс вернулся к своему основному занятию. То есть к ничего не деланью, смотрению в телевизор и рефлексивному самоедству.

Согнав очередную рекламу с экрана, именинник вспомнил еще один вопрос, который задал ему сын после прочтения очередной главы “Капитана Врунгеля”.

— Папа, а зачем нужны координаты?

— Чтобы люди могли находить друг друга.

— Координаты можно забить в навигатор?

— Да!

— И потом найти кого-то?

— Да! Потом можно будет найти того, кто находится по этим координатам. Или то, что там находится. По координатам, которые кто-нибудь сообщил тебе.

— Это здорово, папа!

Мальчику была понятно эта тема. Понятнее, чем телеграмма. Сын аж подпрыгнул на кровати.

— Можно будет кого-нибудь спасти, да?

— Да!

— Как бы мне хотелось этого!

И мальчишка упал на подушку, с грустью глядя в потолок и поджав нижнюю губу. Он всегда так поджимал губу, когда осознавал трудновыполнимость собственных фантазий.

— Не расстраивайся! Может быть, тебе удастся когда-нибудь обнаружить нужного человека по координатам!

Сын ответил тихим вздохом и пожал плечами. Такова была неопределенность, неконкретность, расплывчатость будущего.

Палец Алекса перестал нажимать кнопку на пульте. Беседа с самим собой оборвалась.

— На что ты смотришь, Алекс? — спросил пульт и, не получив ответа, обратился к телевизору. — На что он так уставился?

— Закат… — ответил телевизор.

— Что? Какой закат? Закат чего? — не унимался пульт.

— Закат Солнца… Очень необычный… Я такой впервые показываю… Священнодействие! Похоже на сакральный обряд! С ума сойти!

И, надо признаться, было от чего.

Пылающий лик закатного Солнца погружался в океан между двух высоких скал. Они возвышались из воды, как клыки голодного хищника. И внезапно превратились в разинутую пасть мифологического животного. Это был конец Мира. Вселенский Финал. Небо горело всеми оттенками дикого пламени. Море переливалось цветами холодной бездны. Линия горизонта разделила Время на Прошлое и Небытие. Огненный шар погружался в Забвение. Еще секунда. И последний луч погас. Утонул в мрачных глубинах.

Это был луч надежды.

Так, по крайней мере, его воспринял Алекс.

— Пиз…ц! — шепотом выкрикнул он.

— Обратите внимание, какой тут закат… — талдычил заученные слова бестолковый ведущий, горе-путешественник. — А самое удивительное, что бывает он раз в году, во время отлива. Это явление можно наблюдать только в конце октября с единственной точки в мире. И именно тут, на Дальнем Востоке.

Ведущий дал точные координаты, которые вспыхнули на экране и улетели в закат.

Алекс как зачарованный впился в телевизор, боясь упустить каждое мгновения этого эпического действия.

— Какое величие! Гимн силам природы! — восторженно верещал ведущий. — Две скалы как будто образуют чашу, и солнце погружается в нее, как в геенну огненную, искупать за нас грехи. Это словно ритуал очищения.

От пустозвонного пафоса кем-то вымученного текста сводило скулы. Но телетурист не унимался.

— И после этого наступает ночь… Не правда ли, красиво?

— Это какой-то пиз…ц! — ответил ему Алекс и выключил телевизор.

С темного экрана с антибликовым покрытием на Алекса смотрело совершенно матовое незнакомое лицо. Человек по ту сторону не был прежним Алексом. Это была его противоположность. Не-Алекс. Не-личность. С жизненным Не-опытом. Даже Не-ноль. Вместо чего-то некогда выдающегося была одна сплошная воронка. Провалы вместо выпуклостей. Один большой минус, уносящийся в бесконечность.

И волосок, который сдерживал пружину, лопнул. Стихия взбесившейся спирали раскручивалась, сметая все, что накопилось в голове за пятьдесят три года. Уничтожая все знания о жизни, представления, принципы. То, что было прежде Алексом, оказалось пустым местом. То, что Алекс считал прежде полезным багажом знания и представлений, оказалось никчемным прахом, иллюзией, которую он усиленно создавал, холил, лелеял, нянчил и поддерживал всю свою жизнь, искренне веря в ее реальность и несокрушимость.

Помните первое ощущение от сказки Корнея Чуковского “Краденное Солнце”? Нет? А Алекс помнил. Точнее, сейчас оно возникло особенно ярко. Чувство ребенка, у которого отобрали Солнце. Для маленького Саши это была не сказка, не стишок! Это была правда. Горькая, ужасная правда! Он рыдал! И никто не мог его успокоить. Детская безобидная сказка, прочитанная перед сном четырехлетнему малышу, обратилась катастрофой для всей семьи. Бессонной ночью. Океаном слез. Лавиною уговоров и угроз. Бесконечными объятиями, поцелуями и поглаживаниями. Внезапным стоянием в углу и скандалом между родителями. Приездом бабушки. Неожиданными подарками и обещаниями, что завтра солнышко выйдет.

— Кака Дил — кака! — был единственный ответ на все эти танцы и пляски от рыдающего Саши.

И вся эта куролесия продолжалась до самого восхода. Пока Солнце не показалось в окне детской спальни. И Саша просидел весь день у окна, следя за движением светила по безоблачному небу. Он силой своей детской мысли оберегал “Сонушко” от затаившихся Кака Дилов. И только лично убедившись, что Солнце самостоятельно спряталось за дома, Саша лег спать.

Этот “Кака Дил” потом долго вспоминался Алексу ночными ужасами, страхами, спрятавшимися в темных углах, и приступами жестокой икоты. И был страшнее самой Бабайской Бабайки. Книжка же была убрана с глаз долой навсегда.

Так вот, то ощущение кошмара и пустоты, брошенности и обманутости, что испытал маленький Саша, было ничтожным по сравнению с тем, что сейчас чувствовал Алекс большой. Холод пустоты. Внутри и снаружи. Тот самый Кака Дил возродился во всей своей красе и многократно возросшей силе и отомстил за все годы забвения.

Таковы были последствия развернувшейся спирали. Так отреагировал мозг Алекса на, казалось бы, обыкновенное явление природы, увиденное по телевизору.

В опустевшем пространстве души, которая принадлежала некогда “неординарной личности” именинника, и где сейчас ледяным холодом сверкала девственная чистота, выкристаллизовалось предчувствие озарения. Оно сложилось из крохотных ледяных хрусталиков отвергнутых желаний и заброшенных фантазий в маленький переливающийся кристалл, который одиноко повис посреди вакуума, именуемого “Внутренний мир Алекса”. Этот кристалл стремительно рос и в итоге, заполнив собой всю пустоту, превратился в абсолютно четкую идею.

— Вот куда мне надо… — несмело проговорил Алекс, озвучивая этот сияющий всеми гранями кристалл.

— Там все закончится! — чуть громче вспыхнуло сияние.

— Это будет красиво! — криком взорвалось по квартире ликование.

— Вместе с Солнцем Навстречу Закату!

Алекс включил компьютер.

Информации было не много. Но известны точные координаты, откуда можно наблюдать эту картину, и можно вычислить дату этого события. Случается оно действительно каждый год. И ровно за сорок дней до зимнего солнцестояния.

— Такая вот коллизия. Такое вот куролесье, — проговорил Алекс, высчитывая заветное число.

Выходило, что в этом году Солнцепогружение произойдет 12 ноября. А значит, у Алекса есть еще полтора месяца на подготовку, сборы и достижение точки координат. Конечной точки своего маршрута. Маршрута, который обозначился двадцать минут назад. Маршрута, намеченного пятьдесят три года назад в пятидесяти сантиметрах от кафельного поля в старенькой больнице, села Межирич, в руках акушерки Леонидовны.

Теперь “Это”, бывшее Алексом, совершенно точно знало, к чему шло всю свою жизнь.

Вот какой подарок приготовило “Это” своему хозяину Алексу. Подарок на свой день рождения себе обожаемому от самого себя любимого:

Осознание того, что жизнь прошла мимо, и связанное с этим откровением прозрение.

Оставалось составить план и рвануть к закату.

Sequentia. Секвенция

Dies Irae. День гнева

День гнева, тот день, повергнет мир во прах,

так свидетельствуют Давид с Сивиллой.

О, как всё затрепещет, когда придет судья,

и будет всех судить.

Признайтесь, вам же интересно знать, как вы выглядите со стороны. Какое впечатление производите. Как вас воспринимают люди. Иначе зачем бы развешивать зеркала по дому? Но мы, заметьте, никогда на задумываемся о том, что про нас думают окружающие предметы. Что мы для них? Какими они нас видят? А ведь если прислушаться и присмотреться, уверен, мы бы прозрели, а наши глаза и уши распахнулись бы навстречу потоку новой для нас информации о нас же самих. Наконец — то на себя мы бы взглянули иначе. С правильного ракурса. Непредвзятого и независимого. Имеющий уши да услышит. Имеющий глаза да увидит. Имеющий нос… Ну, и далее, по списку всех известных чувств. И это было бы похоже на суд.

Это был бы Судный день.

День гнева.

Зал суда — трехкомнатная квартира, забитая вещами. Стоит невыносимый гвалт. Все орут, никого, не слыша и не слушая, силясь перекричать друг друга. Вдруг откуда-то сверху, возможно, от соседей с верхнего этажа, раздается все перекрывающий голос:

— Прошу всех очнуться, прийти в себя, снять розовые очки и вытащить затычки из ушей. Суд идет!.. Уже пришел!

В зале воцаряется тишина. Кое-где по углам слышны шорохи и тревожный шепот недавно осевшей пыли. Из-под кровати и из шкафа раздаются циничные смешки. Это заброшенные и забытые вещи. Они далеко уже в прошлом. С них вообще нечего взять и спрашивать никто не будет.

— Молчать! — гремит сверху. — Первым свидетелем вызываются Тапки.

Тапки медленно шаркают к трибуне, волоча за собой клок кошачьей шерсти. Останавливаются на полпути.

— Тьфу, напасть… вечно прицепится хрень какая-нибудь. То нить зубная, то колтун пыли, то вот это…

Вещи не выдерживают и разражаются хохотом.

— Тишина! — раздается сверху. — Свидетель, клянетесь ли вы…

— Клянусь… — не дают договорить Тапки.

— Что?

— Все! Все клянусь! Мне терять нечего! Нас и так давно уже выбросить собираются… Служишь вот так, служишь, и в один отвратительный день тебя на свалку…

— Это к делу отношения не имеет! Что можете сказать по существу?

— А что мы можем сказать? — говорит правый тапок. — Мы всего-то последние три года как знаем его. И в общем-то жизнью довольны…

— За себя говори! — срывается левый тапок. — Жизнью мы довольны… Это кто же доволен? Я вот совсем не доволен. На мне нагрузка выше. У меня износ больше. Он после перелома правую ногу беречь стал. Вот мне все и достается. До перелома-то жизнь была вообще лафа. Не жизнь, а санаторий.

Правый тапок вздыхает.

— Что? Не так? — спрашивает левый.

— Так… — нехотя соглашается правый. — Его дома почти и не было. На работе все. В разъездах, да в командировках, да на объектах. Мы тихонечко стояли себе в углу и ждали. А если нас в обувник ставили, то это означало, что уехал на месяц… а может, и больше. Можно было только повздыхать, что редко мы свой долг исполняем…

— А потом про нас вообще на полгода забыли, — подхватил левый. — Алекс в детский сад за ребенком пошел и там на лестнице поскользнулся, когда оставалось две ступеньки. Приземлился мягко. Но когда пришел в себя, то понял — нога сломана. Ничто, как говорится, не предвещало.

— Если уж в детском саду взрослые люди ноги ломают, то что о детях говорить? — вклинился правый.

Но левый его опять перебил.

— А еще говорят, на улицах опасно. Все-таки хорошо, что мы домашняя обувь. Максимум, что нам грозит, это быть выброшенными за износ.

— Не отвлекайтесь от сути! — грянуло с потолка.

— Да! — шаркнул левый. — Ну, а потом вы уже знаете. Алекс начал ходить. И нам работы прибавилось.

— Сразу втройне! — вставил правый.

— Ага! Втройне! Скажешь тоже! А вдесятерне не хотите? — выступил левый. — Алекс же все больше дома.

— Так во всем перелом виноват? — спросил голос.

— Это вы у телефона спросите! Или у компьютера! — ораторствовал левый. — Им виднее. Но, насколько я понимаю, не в переломе дело. Он же два года нормально ходит. Только все больше по дому. И вот, что я вам скажу! У него вообще походка изменилась. Шаркающая стала. Неуверенная… Не знаю, как это объяснить…

— Походка н…ужн..о че…ека, — тихо сказал правый.

— Что? Что он сказал? Какого чебурека? Чего на ужин? — посыпалось со всех углов квартиры.

Вещи перекрикивали друг друга. Поднялся жуткий галдеж. Обстановка, которая была и без того нервной, заметно накалилась.

— К порядку! — гаркнул голос. — Всех выслушаем! Придержите пока свое мнение при себе! А вы продолжайте! Так какой чебурек на ужин?

— Я сказал, — смелее проговорил правый, — ПОХОДКА НЕНУЖНОГО ЧЕЛОВЕКА.

Левый посмотрел на него вопросительно.

— Ты так это чувствуешь?

— Да! Именно! Не знаю, что там у него в голове, в душе. Какие мысли и переживания. А только передвигается он, как призрак самого себя. Так, словно и не живет вовсе. И ничего не может с этим поделать. Зарядки, разминки, упражнения. Ничего не работает. Это как болезнь, от которой нет вакцины. И вот что еще. Физика, химия, физиология тут ни при чем. Это какая-то обреченность. Безвыходность…

Правый грустно замолчал. И все вокруг смолкло. Вещи переглядывались и перекладывали только что услышанное на свои ощущения.

— Я понимаю, о чем ты, брат… — тихонько прошаркал левый. — Мало того, что организм не молодеет, так ещё эта напасть. Когда тебе никуда не надо идти… Вообще… Нет, Алекс совершенно здоров. Но он сам как будто истерся. Это такое умирание… не тела, нет. Это кончина тебя самого. Когда от тебя остается только верхняя часть… Верхушка, которая всем видна. А основы нет. Опоры. Подошвы — по-вашему. Стерлась в пух и прах. В ноль…

Тапки замолчали. Мочалки и все остальные.

— Это все, что вы можете сказать? — голос тоже стал тихим.

— Да… — ответили тапки одновременно.

Правый развернулся и печально поплелся из комнаты.

— Ты куда? — окликнул его левый.

— На свое место. В коридор, — не поворачиваясь буркнул правый.

Левый сочувственно вздохнул, глядя брату вслед, потом огляделся кругом и грустно добавил:

— Больше нам добавить нечего…

Неловко развернулся и пошел следом за своим братом, все так же таща за собой клок шерсти, потерянной котом от очередного стресса.

— С тапками разобрались… — прозвучало сверху уже чуть менее оптимистично, чем в начале суда. — К даче показаний приглашается компьютер.

Небольшая металлическая коробка, сверкая недоеденным фруктом на боку, чинно подошла к трибуне. Восхищенные взоры жадно разглядывали самую дорогую вещь из тех, что должны были выступать. Несмотря на свой пятилетний возраст, эта штуковина все еще поражала и возбуждала зависть неокрепших умов — недавно приобретенных обитателей квартиры.

— Ты гля, ребя, алюминиевое ведро с кремнием и полупроводниками до нас снизошло! — смеялись чугунные батареи отопления.

Из-под дивана опять раздались наглые смешки. Его величество Mac Pro так сверкнул светодиодами, что тут же воцарилась благоговейная тишина.

Тому, кто вещал сверху, только и оставалось, что слегка откашляться.

— Клянетесь ли вы…

— Прошу вас, оставьте эти формальности! — снисходительно проворчал компьютер. — Я отношусь к древнему роду тех, кто всегда говорит правду и только правду. Как бы трудно она ни давалась. Это единственное, что мне дано производителем и заложено идеологическим создателем. Прямо в самый корневой раздел моего неформатированного диска. Вся информация, что хранится во мне, верна до последнего байта. И все расчеты, произведенные мною, не подлежат сомнению. Что, как говорится, запрограммируете, то и получите. Какие данные внесете, так они вам и откликнутся. У меня все честно. И не зависит от тяжести поставленной задачи. Вы получите ответ… Рано или поздно.

— Ух… — вздохнула подушка, едва не теряя сознание от восторга.

— Так что эти ваши “клянетесь… правду… неправду” оставьте инфантильным эмоциональным особам.

И компьютер блеснул голубым светодиодом в сторону воздыхательницы.

— Как скажете… как скажете… Сударь, — прозвучало с потолка в ответ. — А по существу?

— По существу! Я помню каждое мгновение, проведенное Алексом со мной. Каждую деталь от наброска до готового проекта. Каждый полет творческой мысли и каждую цифру математических расчетов. А сколько чертежей! 3D моделей! Воплощенных и запланированных. И просто для души! Сколько эскизов! Набросков! Амбициозных. Смелых. Порой на грани фантастики. И тайные мечты, о которых знали только мы вдвоем. Это все во мне. Да! — компьютер одарил слушающих ослепительной улыбкой превосходства. — Мы не сидели сложа руки и не били баклуши.

Тут Mac Pro метнул молнию в сторону телевизора, который только попытался было усмехнуться. Компьютер просчитывал все и за всех.

— Да! Мы были… и остаемся по сей день… единым целым с Алексом. Что бы вы там про нас ни говорили. Я служил ему верой и правдой целых пять лет… Да! От этого союза сладко было не всем. Мне доставалась львиная доля внимания Алекса. Но такова была плата за возможность жить рядом с этим человеком… Великим человеком. Не побоюсь этого слова… Так что, если высокий суд…

— Во загнался, чувак! — проскрипело из дальнего угла.

— Что, простите! Вы кто? — огрызнулся компьютер.

— Фотоальбом я! — тихо ответил запылившийся фотоальбом.

— Я не расслышал! Вы что-то прокашляли? — не унимался комп.

— Я сказал…

— Тихо! — прогремело с потолка. — Вам тоже представится возможность высказаться! Все выступят! Не волнуйтесь. Вернемся к вам, высокочтимый Mac!

— Завмаг… — донеслось из пыльного угла.

Автор оскорбительной в своей примитивности рифмы остался неизвестен.

— Ваше счастье, что вы далеко! Иначе… — была бы у компьютера шпага, он бы ее обязательно вытащил.

— Оставим колхозные разборки, господа! — вновь призвал к спокойствию судья. — Вернемся к свидетелю.

— Я, кажется, уже все сказал! — блеснул стальной бок металлического корпуса.

— То, что вы нам поведали, имеет отношение исключительно к прошлому. А нас интересует настоящее.

— То есть… — пробурчал недовольно комп.

— Странно для такой мощной вычислительной машины не понять простую вещь. Я говорю о сегодняшнем дне.

— В смысле? — компьютер явно подклинивало. Или он притворялся.

— О том, что происходит сейчас! Вот в каком смысле.

— Ах, вы об этом, господин судья.

— Именно, свидетель! Именно об этом, — нажимая на каждое слово отчеканил голос.

Возникла пауза. Через минуту внутри компьютера начал нарастать шум. Кулеры набирали обороты. Задача оказалась труднее, чем могло показаться на первый взгляд. Явно было, что Мас пытается что-то вспомнить. Что-то просчитывает. Роется в закромах своей постоянной и оперативной памяти. Гул нарастал. Процессор работал на повышенных частотах и на пределе возможностей, задействовав все свои ядра, которыми наделил его создатель. Но, кроме шума вентиляторов и пощелкивания жесткого диска, комп не издавал ни единого слова.

— Так что скажете, свидетель? Если хотите, я вам помогу.

— Такие нагрузки не для меня! — прошептала подушка. — У меня сейчас весь пух дыбом встанет.

— Когда последний раз Алекс садился за компьютер?

Пауза.

— Вы же хвастались своей феноменальной памятью! Когда он последний раз работал?

— Год назад… — еле слышно произнес комп.

И его слова, и без того с трудом пробивающиеся через шум системы охлаждения, потонули в общем стоне. Правда была болезненной.

— Повторите отчетливей, свидетель!

— Год назад, господин судья!

— Я понимаю ваше желание скрыть правду! Но мы тут не в бирюльки играем! У нас тут, разрешите напомнить, День гнева! Или Судный день, проще говоря! Так что оставьте свои выкрутасы и рассказывайте! Вы же видите, что правду вам не удается скрывать. Не под то вы заточены, как вы сами это отметили.

— Да…

— Вот и хорошо! Итак…

— Это случилось внезапно. Постепенно… но внезапно. Вдруг я осознал, что мы ничего не планируем, не считаем, не выполняем заказов. Случилось это полтора года назад. Такой паузы в работе еще никогда не было. Алекс только проверял почту в ожидании новых заказов. И периодически садился за свой проект. Проект “Мечта”, как он его называл. А еще он говорил, что многие бы отдали за него свое состояние, чтобы обладать таким домом. Алекс говорил, что судьба специально дала ему эту паузу, чтобы он довел до конца свое детище. И вот проект уже готов. Проверен и вылизан до мелочей. А работы все нет и нет. В моем браузере стали появляться страницы социальных сетей, чего никогда не бывало. Потом на моем рабочем столе появились иконки примитивных игрушек. А почта по-прежнему молчала…

Компьютер замолчал. Даже кулеры перестали вращаться. Казалось, что он завис, если бы не слабое помигивание голубого огонька.

— Продолжайте, свидетель…

— Всю наволочку наизнанку… — всхлипнула подушка.

Тихо зашуршал жесткий диск.

— Алекс недолго забавлялся играми. Исчезли иконки с рабочего стола. Были удалены закладки социальных сетей. И вот уже последние полгода он садится за стол, проверяет ящик. Чистит его от спама, а потом просто сидит час, может два, и бессмысленно водит стрелкой по экрану, глядя в одну точку…

От былой заносчивости супер-пупер вычислительной дорогущей машины не осталось и следа. И блеск пропал. И лоск. И гигагерцы поубавились. Жизнь в компьютере теплилась на грани между режимами стендбай и шатдаун.

— Вот и все.

И, не дожидаясь позволения, Мас Pro двинулся в свой темный угол под столом, царапая пол, как последний никчемный таз со свалки. Батареи отопления скалились ему вслед своими бесчисленными белыми клыками.

От былого высокомерия и брутальности не осталось и следа. Шнур питания волочился унылым облезлым хвостом. И вскоре пожелтевшая от времени американская вилка с европейским переходником скрылась за дверью.

Пока народ провожал взглядами тоскливое зрелище тыльной стороны обреченного на одиночество Mac Pro и приходил в себя, к трибуне без приглашения прорвалась Подушка.

— Простите, сударыня, но вас никто не приглашал! — возмутился судья.

— Я сама себя пригласила! Тут такие страсти… таки… Ожидание выше моих сил. У меня аж все перышки дыбом встали.

— У вас же нет перьев, милочка! Сплошной синтепон…

— Я бы попросила! Не надо хамства! Бамбуковое волокно типа “Лебяжий пух”

— Ну, хорошо! Назовем это — микрофибра! — сжалился голос сверху.

— Синтепон это! Обыкновенный синтепон! Как ни называй! — смеялись под диваном и по шкафам забытые и брошенные вещи.

Подушка шмыгнула носом.

— Всякий может обидеть беззащитное создание! Синтепон там или нет, это не меняет моего состояния, которое сейчас на грани нервного срыва. Доведете меня, и я лопну тут по швам. Не думаю, что это зрелище доставит вам удовольствие!

— Так! Давайте оставим ваши будуарные страсти и перейдем к делу!

— Я клянусь!

— Подождите вы! — не выдержал судья. — Я еще ничего не сказал, а вы уже поперек всех регламентов!

— Я хотела как лучше! Дабы ваша честь не утруждалась лишний раз!

— Очень благородно с вашей стороны! Но меня это нисколько не утруждает! Это часть моей работы! Итак! Клянетесь ли вы говорит правду, только правду и ничего кроме правды? — торжественно закончил голос с потолка. Но ответа не последовало. — И чего же вы молчите, сударыня?

— Так я же уже сказала!

— Господи! — взмолился голос. — Ты видишь это создание? Прости ему, то есть ей, ее…

Судья задумался, что же Господь должен простить подушке, и после короткого раздумья продолжил.

— Прости ей ее чрезмерную покладистость, — и тут же обратился к подушке. — Вам следовало сказать: “Клянусь” не тогда, когда вам это заблагорассудилось, а после того, как я вас спросил об этом: “Клянетесь вы или нет!”, иначе ваша клятва выглядит нелепо и неуместно в сочетании с вашим преждевременным выступлением. Вам это понятно?

— Простите меня…

— Вот и хорошо…

— Но не совсем… — подушка немного сжалась от ожидания небесной кары.

— Что значит «не совсем»? — голос звенел, как натянутая тетива.

— Вы сказали так много слов, что я не все их успела умять в своей голове. Вы же сами сказали, что у меня внутри синтепон… я медленно соображаю.

Смех покатился по квартире из всех углов. Ничего не понимающий кот пронесся несколько раз по коридору туда-обратно и, никого, не обнаружив в квартире, забился от страха под кровать. Там он тихонько замяукал, зовя хоть кого-нибудь на помощь. Призраков ему еще не приходилось слышать за всю его зашуганную жизнь. Смех потихоньку утих.

— Все? Можно продолжать?

Подушка тут же начала оправдываться:

— Но в этом нет моей вины! Я тут ни при…

— Молчите! Прошу вас! Молчите! Хватит вашего словоблудия! Говорите только по делу.

— Так я и говорю только по делу! — ответила подушка и гордо взбила себя по краям.

— Пусть так! Продолжайте.

— Меня подарили Алексу на 23 февраля. Четыре года назад. Как сейчас помню. Он так трепетно отнесся ко мне. У него вообще особенное отношение к нашему роду — племени. К подушечному. Я бы даже сказала, особенные требования. Не каждая может ему угодить. Моя предшественница не продержалась и двух месяцев. Дело в том, что Алекс засыпает только лежа на животе. То есть лицом к лицу с подушкой. Поэтому мы должны быть гипоаллергенны, не токсичны, должны дышать и облачаться исключительно в хлопок. А еще надо быть не слишком большой и упитанной, иначе прогибается позвоночник, и не очень твердой… Но при этом упругой и миниатюрной. Алекс любил во сне запустить руку под меня и страстно прижаться. А еще он меня складывал, прогибал, проминал… Ну, и все в таком роде. В общем, вы понимаете, какие испытания мне пришлось вынести. И то, что я находилась рядом с ним четыре года, это о чем-то говорит!

Казалось, что подушка увеличилась в размерах. Ее складки разгладились. Уголки заострились. Он стала выглядеть как новая. Почти новая.

— Это делает вам честь, сударыня! При всей вашей мягкотелости, податливости и эмоциональности вы достойны всяческих похвал! Простите, что перебил вас! Продолжайте!

— Сейчас! Минутку! Мне нужно собраться с мыслями.

— Я вам помогу, если вы не против?

Подушка кивнула.

— Заметили ли вы изменения в поведении Алекса по отношению к вам за эти четыре года?

Подушка немного подсобралась. Потом у нее внутри что-то произошло и уголки ее повисли.

— Да… заметила… В первые ночи нашего знакомства мы притирались друг к другу. Точнее, я пыталась понять, что от меня требуется. Старалась выполнять все прихоти. И надо признаться, это было не так сложно. Благодаря моим формам…

— Да, уж формы что надо… — пробасил матрас.

— Не надо ваших сальных намеков! Хам! Тоже мне! Всего-то пару месяцев, а возомнил о себе невесть что! И позволяет себе скабрезничать. Тебе даже и не снилось то, что я пережила. Так что лежи себе и помалкивай в обивку.

— Да! Советую вам контролировать свои пружины! — поддержал подушку судья. — Простите, сударыня!

— Спасибо! Я хочу сказать, что это были волшебные времена. Сплошная романтика. Нам было хорошо вдвоем. Его голова только касалась меня, и он тут же отключался. Простите — сладко засыпал. Сны его были стремительными и светлыми. Только изредка Алекс менял позу. И я с радостью помогала ему. Он приобнимал меня и снова погружался в глубокий сон. Это были не просто сны, это был полет фантазии, наполненный надежд и грандиозных планов… Теперь же…

Подушка как-то совсем сникла. Сбилась в комок. Замолчала.

— Погодите про сейчас. А во время болезни?

— А что во время болезни? Ничего особого. Меня временно заменили подушкой побольше. Алекс почти всегда сидел или полулежал. Так что от меня не было бы никакого толка. После того, как сняли гипс, и Алекс начал ходить, я снова вернулась на свое место.

— И как было тогда?

— Сны Алекса начали возвращаться. Ну, может, их было не так много, как до болезни. И, наверно, они были не настолько волшебные. Но они были. Это означало, что он вновь погружается в свою стихию. В какой-то момент мне казалось, что все возвращается на круги своя. Я предвкушала наши сказочные ночи. Но…

Подушка окончательно потеряла форму. Форму, которой она так гордилась. Она превратилась в свалявшуюся кучу синтетического волокна.

— Продолжайте! — голос Судьи был настойчив.

— Все обернулось совсем иначе. Мне трудно сказать, с чем это связано. Я не эксперт и мне неизвестна дневная часть жизни человека. Но то, как Алекс ведет себя во сне, говорит о многом… Точнее, об одном.

Подушка вздохнула.

— Не заставляйте тащить из вас показания клещами. О чем же это говорит?

— Все плохо! Вот что я вам скажу. Я не знаю, почему, но чувствую, что все очень плохо! Он полночи ворочается, не находя себе места. По несколько раз встает. Я вижу, как он стоит у окна, упершись лбом в стекло, и плечи его беспомощно опущены. А если ему и удается уснуть, то это сплошное мучение. Он ворочается с боку на бок. Переворачивает меня несколько раз за ночь, а когда все-таки успокаивается, то темные сгустки тяжелых мыслей давят на меня. Безрадостный беспросветный поток темной энергии. А иногда он утыкается в меня лицом, и я чувствую его горячее дыхание. И мне кажется… Я, конечно, не уверена… Но… Это только предположение…

— Хватит юлить!

— Я думаю, что он плачет.

— Плачет? — по квартире пронесся тихий шелест недоверия и даже удивления, так эта мысль была неожиданна. — Как плачет? Слезами?

— Да! Он плачет! Тихо! Беззвучно. Без слез. Но он плачет, господин судья!.. Простите меня, но я больше не могу говорить. Позвольте мне уйти.

— Да! Идите! Вы достаточно нам рассказали!

Подушка, тяжело переваливаясь с боку на бок, ушла в спальню.

— Вот так посмотришь на человека и скажешь — метр бязи и полкило химии, а послушаешь его — целый мир с трагедией. Тут тебе и преданность, и любовь, страдания с разочарованиями… То есть, наоборот… Сначала разочарования, а потом страдания… Или… что-то я запутался.

— Понес трезвонить! — коротко хихикнул из-под кровати потерянный носок в адрес электронного будильника.

— А ты там валяешься уже месяц, вот и молчи. С тобой вообще никто разговаривать не собирался. Про тебя забыли, а пару твою вообще выкинули.

— Как так? — вдруг встревожился потерянный носок.

— А вот так! Могу конкретный день и час назвать! Хочешь?

Носок трагично промолчал в ответ.

— То-то же! Вот и помалкивай себе, пока тебя Рыжик в клочья не изорвал.

— Чего это он меня “изорвет”? — пробурчал носок.

— Из мести! Отыграется на тебе за все мучения, что ему от хозяина прилетают!

— Ладно тебе! Раззвонился…

И носок умолк.

— То-то же… — будильник победно моргнул зелеными огоньками.

— Ну, все? Закончили? А то я уже утомился ждать, когда вам надоест ваша великосветская словесная дуэль, — устало проговорил голос сверху.

— А что, ваша честь? Я ничего! Это все он! — заверещал будильник.

— Ладно! Ладно! Только не надо трезвонить впустую. Итак…

— Вы кое-что забыли, ваша честь… — потупил взор будильник.

— Что я забыл?

— Ну, это… — будильник боязливо помигивал зелеными точками.

— Что “это”?

— Ну, то это…

— Что? Говорите яснее!

— Ну, то, что вы у всех спрашиваете… — будильник был очень щепетилен до всяких тонкостей, но при этом боялся нарушить субординацию.

— Господи, что я у всех спрашиваю? — голос начал раздражаться.

— Ну, про клятву… — совсем тихо сказал будильник.

— Да? — удивился судья. — Не спросил?

Возникла неловкая пауза.

— Да. И действительно не спросил. Заморочили мне голову носками. Итак! Клянетесь ли вы говорить правду и ничего кроме правды?

— Клянусь! — радостно звякнул будильник и тут же заговорил про себя. — Время клятвы двенадцать часов двадцать три минуты сорок шесть… сорок семь секунд. Сорок восемь…

— Вы это что там считаете?

— Время клятвы фиксирую! Для истории! Не каждый день выступаешь свидетелем! Такое ведь дело… — будильник чуть не прослезился от накатившей историчности момента.

— Ну, хорошо! Продолжим. Как давно вы служите Алексу?

— Сколько себя помню! — гордо ответил будильник.

— А это сколько?

— Как Алекс впервые меня включил!

— Слушайте, я вижу, у вас так много свободного времени, что вы можете вдаваться в никому не нужные подробности… Отвечайте сразу на поставленные вопросы.

— О, да! — высокопарно вздохнул будильник. — Времени у меня хоть отбавляй. Девать некуда!

И тут будильник сорвался в крик.

— Могу даже поделиться! Не желаете?

— Что? — голос сверху был ошарашен неслыханной дерзостью.

— Простите, ваша честь! Простите… — тут же залепетали электронные часы и часто заморгали зелененькими циферками. — Простите! Это нервное! Я отвечу на ваш вопрос! В часах, если не возражаете! Это самая большая мера времени, которой я могу оперировать! Календаря, простите, нет! Иначе бы я мог…

— Давайте в часах! — перебил неконтролируемый поток голос сверху. — Только не в минутах и секундах!

— Хорошо! В общем, если округлить, как вы просите, выходит… — будильник коротко задумался, а потом гордо выдал, — шестьдесят три тысячи пятьсот четырнадцать часов.

— Ого! Вот это да! Какие цифры! Поразительно! — заудивлялись потрясенные вещи.

— Ахренеть! — вырвался крик души бумажной салфетки. — Тут не знаешь, доживешь до следующего часа, а тут на тебе…

— Да… — победоносно обвел всех зеленым взглядом электронный циферблат, — это срок, я вам скажу. Годами исчислять, выйдет всего-то ничего. А в часах, выходит, столько времени прошло. А ведь это все неиспользованные возможности… А если в минутах? Даже страшно подумать, сколько растрачено… А в секундах…

— Стоп! Не будем усугублять! И без того тошно!

— Простите, ваша честь! Я могу идти?

— С чего это? Думаете, ошарашили всех своими числами и все?

— Разве этого недостаточно? — удивился будильник.

— Я вас не ради этого фокуса приглашал! Эти дешевые эффекты оставьте для туалетной бумаги! Вы прожили с этим человеком бок о бок столько лет и все, что можете сказать, только сухие цифры? Давайте, выкладывайте, чего у вас там в вашей электронной памяти записано!

Часы обреченно мигали зелеными точками, не попадая в такт с уходящими секундами. Прошла минута.

— Итак… — терпению судьи можно было только позавидовать.

— Алекс проснулся в восемь часов сорок одну минуту. Раньше, чем обычно. Раньше, чем я его бужу в последнее время. На девятнадцать минут раньше. Хотя я готов был в девять ноль-ноль…

— Хватит скорбно причитать! По существу, пожалуйста.

— Да… по существу… Хреново все… по существу. Он проснулся и понял, что все! Конец! Его словно нет, а он продолжает жить! По инерции. Как вот я мигаю без толку… бессмысленно… так и он живет. С ощущением, что это предел! А дальше? Что дальше?

— Это он так сказал?

— Нет! Он ничего не говорил! Это я так понял!

— Давайте без домыслов! За себя говорите!

— Да какие уж тут домыслы? Это же и просроченной батарейке понятно! Хорошо! За себя скажу! — огоньки замигали чаще. — Раньше у меня было дело. Важное! Разбудить Алекса в семь, а то и в шесть часов утра. И я трезвонил как оглашенный. Пока он ласково не хлопал по моей кнопке и тут же вставал. Никогда не позволял себе задержаться в постели лишних пару минут. Даже не переставлял будильник на попозже, как некоторые делают. По первому сигналу. Это было так здорово. Бодро и по часам. Изо дня в день. Он ведь всегда брал меня с собой. Куда бы ни ездил. Я у него как талисман был. Верный и неизменный спутник. С меня начинался его рабочий день и мною заканчивался. Так продолжалось… Это было… Я думал, так будет всегда…

Внезапно оборвалась речь электронного будильника, и циферблат его погас.

— Что с ним? — тихонько спросил одинокий носок.

Тревожный шепот прошелестел по притихшим предметам.

— Он, что? Того? Тю-тю?

— Будильник… — осторожно прозвучал голос судьи.

— Шестьдесят три тысячи пятьсот четырнадцать часов… — тихо отозвался будильник, и его циферблат тускло загорелся, — шестьдесят три тысячи… пятьсот четырнадцать… часов…

— Вы с нами? — осторожно спросил судья.

— Да… наверно… шестьдесят три тысячи пятьсот четырнадцать часов… счастливое время… А теперь я пылюсь на полке… и он даже батарейку во мне не меняет… потому что не надо…

И циферблат опять погас.

— Кажись, всё! — подытожил старый мудрый фотоальбом из своего темного угла.

— Да… — согласился судья, — пожалуй, что так. Что ж, скажем спасибо славному труженику, другу и соратнику. Надеюсь, он услышит нас там, на краю своего электронного сознания.

По комнате прокатились печальные вздохи и обрывки прощальных фраз.

— Какой был аппарат… Он так жизнеутверждающе мигал зеленым… такой оптимистичный… весь позитивом заряженный…

— А теперь разряженный… — мрачно захрустел переплетом фотоальбом, оборвав нестройных хор скорбящих голосов.

— Ну, вот что! — не выдержал судья. — Идите-ка сюда, дорогой вы наш пессимист, хранитель старых фотографий! Вами, я думаю, мы и закончим наше слушание!

— Наконец! — проговорил альбом и вышел к трибуне. — А то от этой тягомотины фотографии желтеют. Закончим и отправимся на свалку…

— Клянетесь ли вы…

— А мне врать резона нет! Да даже если бы и хотел, не получится! Вот же все как на духу, — альбом перелистнул страницы, — запечатлено и задокументировано! Так что, если о правде, так это ко мне! Только репортажная съемка! Постановочные фото не рассматриваем! Готовы?

— Вы нас пугаете?

— Ни в коем случае! Вы же правду хотели? Так чего же бояться? Опустим безотчетное и безрассудное детство. Начнем со школы.

И фотоальбом пролистнул несколько страниц.

— Школа! — провозгласил альбом. — Он никогда не был отличником. Всегда не хватало чуть-чуть. Нужно было немного поднапрячься. Подзубрить. Но этого как раз он не любил. Зубрить и напрягаться. Хотя всегда прежде был черновик, а потом беловик… Но постоянно возникали ситуации, когда это не спасало. Погрешность на индивидуальность. На ноль целых двадцать пять сотых, нехватающих до ровной пятерки. Потому, что все немного небрежно, слегка спустя рукава. Вот такой парадокс. Зато всегда в гуще общественной жизни школы. Ему нравилось быть в центре внимания. Выступать на публике, чтобы потом ученики школы провожали его взглядами. Такая местная знаменитость. Он воспринимал это как данность, никогда не кичился этим. Организация мероприятий была для него обычным делом. Этому он отдавал больше времени, чем учебе. Учеба была не главным. Главным были общение и творческая реализация. И всегда радостно, легко и свободно. Такой он на этих немногочисленных черно-белых фотографиях… Репортажная съемка различных праздников и конкурсов… Да… фотоаппараты были еще редкостью. Фотки сделаны учителем физкультуры, а по совместительству школьным фотографом. Хотя у Алекса был свой “Смена 8М”. Есть несколько фоток, сделанных на этот аппарат. Им и его друзьями. Уже в классе, но все так же не про учебу…

Альбом перелистнул несколько страницы, бурча что-то невнятно себе под нос.

— Вот! Институт. Тут фотографий уже побольше. Есть цветные. И тут мало что изменилось. Твердый хорошист. Общий бал по окончании 4,75. В школе был 4,78. Оценка никогда не была самоцелью. Признание способностей, потенциала — этого хватало Алексу вполне. Совсем не перфекционист. “Ну, понятно же, что я хотел этим сказать! Разве нет?” — любимое выражение. Да! Учителям было понятно. И некоторые недочеты, неясности, невнятности прощались благодаря отношению педагогов к его человеческим качествам. За красивые глазки, как говорится… Хотя в его случае за душевность… Но, к сожалению, дома не держатся на душевности… Точнее, в меньшей степени на душевности. Людям нужен результат. Четкий и внятный. Никого не волнует, в каком настроении ты создавал проект, и какая атмосфера царила на площадке. Это, конечно, немаловажно! Иногда сантиметр в размере окна важнее настроения, которое создает асимметричная крыша. Тем более, если это реализовывалось без согласования с заказчиком. Все делалось и сдавалось точно в срок и без напрягов с чьей бы то ни было стороны. Легко и непринужденно… Но эти легкость и веселость могли иногда сыграть и злую шутку. “Мы не этого от вас ожидали. Оно не так, как на картинке!” — говорил заказчик. “Но ведь понятно же… двери, окна… просто я подумал, так будет нестандартно… легко…” — “Надо было спросить!” На этом разговор заканчивался… Те шалости, которые прощались в школе и в институте, оказались дурной привычкой, с которой Алексу пришлось бороться. Несмотря на вечные черновики, переписанные набело… Парадокс… Может, потому что изначально было все рассчитано верно, но преподнесено нетрафаретно?.. Тут уж сколько черновик ни переписывай… Если в самой задумке уже имеется некая неконтролируемая Алексом, неосознаваемая, как бы это сказать, шалость, что ли… На уровне подкорки… Это уже мои собственные догадки… Но я забежал вперед… Простите… А пока что, вот диплом за проект. Вот еще один. Награда за победу в Международном конкурсе. Выпускной.

Первое место работы. Крупное проектное бюро. Все, опять же, весело и легко. Даже порой слишком. Начальство ценит. “Молодой, талантливый, энергичный! Заносит иногда, но ничего… Перебесится!” У самого Алекса много планов. Фантастических. Амбициозных. Крупных самостоятельных проектов не дают. Работа в команде. Под присмотром. Алексу становится тесно. Тем более, несколько раз вызывали на ковер и подвергали критике. Розгами не секли, но было неприятно. Цветовые предпочтения расходились, видите ли. Алекс меняет место работы.

Еще пара страниц перевернули прошлое.

— Вот вторая организация. Тут Алекс постарше. Стал больше прислушиваться к начальству. Насколько позволяет ухо, образно говоря. Но при этом, требует большей самостоятельности. “Исполнительный, но слишком активный! Все какие-то фантазии и предложения!” Алекс вновь устраивается в другое проектное бюро.

И опять его планы идут вразрез с планами руководства. “Все правильно, да, все четко… но уж как-то слишком дерзко! Требует самостоятельности! А куда мы старых своих работников денем?” Тут уже Алекса попросили написать по собственному.

И он пускается в одиночное самостоятельное плавание. Работа по найму…

Альбом замолчал. И только шорох страниц с фотографиями нарушал тишину. Они медленно переворачивались, печально укладываясь на левую сторону.

— И что вы замолчали? — нарушил молчание голос судьи.

— Что тут комментировать! Результат нам известен! Забвение…

— Вы бы такими словами не разбрасывались!

— Подберите другое, ваша честь! — ответил альбом и перестал листать, раскрывшись на странице с одной единственной черно-белой фотографией.

— Кто эта женщина?

— Мама. Это его последняя фотография с ней. Последняя, которую он хранит. И вообще последняя в печатном виде. Дальше все в электронном виде. И относится он к ним уже не так серьезно.

— А почему последняя фотография с мамой?

— Она умерла… от рака. Мама приезжала к Алексу из другого города, когда уже была больна. Приезжала к врачам — докторам, светилам науки. А те только отправляли один к другому, и все делали бесконечные анализы. Они, наверно, все уже знали… А Алекс смотрел и ничем помочь не мог… Или это была какая-то паническая апатия. Страх. Он прятался за дела… В конце концов врачи только развели руками, мол, редкая форма… Мама боролась долго. Дольше, чем ей определили. Тяжелой работы по дому она уже не делала. Единственное, на что у нее хватало сил — шитье. Она шила рукавички и ухватки для кухни из оставшихся отрезков различных тканей, сохранившихся от ее хобби портнихи. Рукавички и ухватки. Ухватки и рукавички. Они были по всему дому. У всех соседей и родственников. У друзей и их друзей и знакомых. По несколько экземпляров. Непохожих друг на друга. Из разношерстных разноцветных лоскутков… Три месяца и двенадцать дней.

В том же городе жила первая жена Алекса с сыном. Алекс приехал на пятилетие сынишки. Конечно, он с братом отправился навестить родителей. Мама шила, папа читал газету. Встреча была непродолжительной. Быстро попили чаю. Коротко пообщались и поехали дальше. Нужно было еще продуктов накупить к застолью на завтра. Договорились, что заедут на следующий день, чтобы вместе приехать на праздник… Ночью позвонил отец и сказал, что мамы больше нет…

— История… — вздохнул судья.

— Да… жизнь… — уточнил фотоальбом и тут же продолжил, — что же касается цифровых снимков… Фотографии с тех проектов, которые делал Алекс самостоятельно. Вначале это были большие дорогие проекты. Они сыпались в большом количестве. Большие дома. И большие деньги, которые улетучивались как пыль, оставляя только смутные воспоминания. Потом проекты стали попроще и деньги поменьше, которых едва хватало от одной работы до другой. И количество предложений сократилось. После настал период, когда приходилось соглашаться уже на маленькие заказы и маленькие деньги, которые Алекс начал откладывать. В последнее время никто ничего не предлагал, и заказы Алекс уже искал сам и брался за любую мелочь. Сейчас же вообще тишина. Но вот что я хочу сказать. Деньги Алекса интересовали всегда и во всем. Ради них он порой соглашался, преодолевая внутреннее сопротивление и абсолютное нежелание. Все ждал, когда сам будет диктовать условия. Но это время так и не настало…

Альбом захлопнул последнюю страницу.

— Вот и вся история. От корки до корки! Хотите мое мнение? Не важно… Я все равно скажу! Это физически Алекс не достиг холодного пола операционной. Если говорить материально — его полет не был завершен. Его падение прервала старенькая акушерка Валентина Леонидовна. Но вот ментально, так сказать, или астрально, или ирреально, или еще как-то не видимо глазу, Алекс все же, словно брошенный в стремительный поток бытия, шмякнулся о кафельный пол и лег камнем на дно. Он набирал вес и размер. Закончил школу, институт. Получил диплом о том, что у него есть любимая профессия. Накапливал жизненный опыт. Создал семью. И даже несколько… Но так и не сдвинулся с места. Жизнь бежала мимо, огибая со всех сторон и поглаживая его гладкие бока. Отполированные и отшлифованные бока баловня судьбы. Каковым до поры до времени все его считали. И он не протестовал. Принимал, соглашался и охотно в это верил. До поры до времени… Пока в 53 года не понял, что его нет. У меня все!

— Спасибо! Спасибо всем за вашу самоотверженную искренность.

Судья откашлялся. Воцарилась торжественная тишина.

— Никуда я, конечно, удаляться не буду. Обсуждать мне не с кем, да и обдумывать особо нечего. Итак! Что же мы имеем в сухом остатке? Понятное дело, что приговора быть не может. Человек и так несет суровое наказание. Наказание бездеятельностью, наказание забвением, как сказал предыдущий оратор, наказание бесперспективностью своей жизни. Говоря шахматным языком, это цугцванг, господа и дамы. Причем полный… Полный цугцванг… Если не сказать грубее и прямо. Для непонятливых разъясняю: каждый шаг Алекса, любое действие, даже попытка, робкая фантазия, все, что бы он ни предпринимал для своего спасения, подводит его все ближе и неизбежно к финалу.

Давайте по пунктам.

Жена.

Он давно уже живет за ее счет. И втайне надеется, что вот сейчас раздастся звонок по телефону, а после него в небе распахнется люк, из которого посыплются бесконечные предложения по работе. Любопытно, Алекс до сих пор в это верит?

Дети.

А что дети? От первого брака — сын. Взрослый самостоятельный парень. В его судьбе Алекс принимал скромное участие. Помогал деньгами, пока была возможность. Что касается воспитания, тут большой вопрос, может это хорошо, что Алекс самоустранился? Мальчонка вырос и теперь у него своя семья и свой ребенок. Да, Алекс дедушка. Номинальный. От нынешнего брака тоже мальчик. 10 лет. Ребенок, конечно, и он очень любит папу. А папа делает все, чтобы не навредить, учитывая предыдущий опыт. И прикладывает к этому все свои силы и фантазию. Так как сидит он дома и ничего другого ему не остается, пока мама, то есть жена Алекса, зарабатывает деньги. Алекс готовит, делает уроки, возит по кружкам и читает на ночь. А еще сын любит книжки про детективов с картинками и загадками, и они вместе с Алексом их разгадывают. Точнее, разгадывает сын, а Алекс тихо радуется за его успехи, потому что сам он ничего в этом не понимает. Сынишка же настоящий Шерлок Холмс и Агата Кристи, вместе взятые. И уже наверняка догадался, что его папа бездельник. Но ребенок беззаветно любит своих родителей. И если с мамой иногда вступает в бой, то папу жалеет и снисходительно обнимает. Скорее всего, как раз по причине понимания трагичности папиной ситуации вследствие своей сообразительности.

Квартира.

В ипотеке. И этим все сказано. Платит за нее, естественно, тоже жена. Потому что, когда у Алекса были деньги, он их трынькал направо-налево без зазрения совести. А когда они закончились, совесть теперь без всякого зазрения проедает плешь на голове Алекса, и без того уже поблескивающую на солнце сквозь редкие волосы, чернит кровь и по ночам колет в сердце.

И тем не менее, несмотря на все оговорки, у Алекса есть все, что подразумевает счастливую жизнь. Есть все, кроме самого Алекса. Потому что сам он ноль. Пустота. Болезненная жалость к самому себе на фоне былой славы.

Окружающий Мир.

Он словно закрылся для Алекса. Захлопнулся и повернулся задом. На его письма и СМС никто не отвечает. Его звонки сбрасывают. Его не видят и не слышат. Просто игнорируют. Потому как он уже всех достал своими вопросами о “возможном наличии работы в перспективе” или “в недалеком будущем”. О каком будущем может идти речь, если Алекс уже перешагнул его черту? Его будущее осталось позади. Окружающий Мир со всеми работодателями и инвесторами, без каких бы то ни было намеков, а прямо в глаза, всеми своими проявлениями, сказал ему: “Иди на хуй, Алекс!” Открытым текстом! И чего бы Алекс ни задумывал, куда бы ни прикладывал свои силы, отовсюду слышалось одно и то же: “Иди на хуй!” Это говорили не люди. Люди как раз просто молчали. Это проникало в самую сердцевину сознания. На телепатическом уровне. Извне. Из воздуха, стен, коротких, средних и длинных волн, ультра и инфра. Из звезд, Солнца, луны и неба. И, угнездившись в самой сердцевине, жгло и парализовало изнутри.

При этом конкретного источника посыла на три великие буквы не было. Источник был неизвестен. Не выявлен… И искать его — напрасный труд, дорогие мои свидетели! Потому что источник этот везде и… нигде. В каждом атоме и фотоне, в каждой клетке и джоуле, абсолютное присутствие при полнейшем отсутствии. Не знаю, понимаете вы меня или нет. Но ни пенять не на что, ни обвинять некого. Просто “иди на хуй, Алекс!” Это цитата, как вы помните. Я сам космически не предвзят!

Что же делать нашему подсудимому, спросите вы! Хотите посоветовать ему встать на колени и выкрикнуть в небо: “Да, ребята! Я тщеславная, меркантильная, мелкая душонка! Простите, если обидел кого или не оправдал надежд!” Но за чертой будущего, там, где гаснет Закат, это уже ничего не решит! Иначе мы бы тут сейчас не собрались.

Лет пять назад можно было бы сказать ему: “Эй, да какого же ты такой воспитанный безотказный интеллигентный. Что же ты не можешь постоять за себя? Очнись, дядя! Ведь дедушка уже!” Но кто мог за него это сделать? Никто! А сам Алекс все ждал каких-то эфемерных подачек неизвестно откуда и непонятно за какие заслуги! И надо ж было до 53 лет дожить, чтобы понять — ничего не будет!

Так что лучшим решением будет…

Все в комнате обратилось в слух.

— Лучшим решением будет… — повторил еще раз голос сверху.

Все напряглись в ожидании страшного.

— Будет лучшим решением… оставить Алекса в покое. Пусть делает, что в голову придет и чего душа пожелает, и живет как хочет… и как получается. Терять ему уже нечего!

Голос затихающим эхом исчез в высоте.

Суд был окончен.

День гнева подошел к концу.

Все разошлись по своим углам.

Tuba Mirum. Трубный глас

Трубный глас, разносящийся над смертью во всех землях, созывает всех к трону.

Смерть оцепенеет и природа, когда предстанет тварное, чтобы держать ответ судье.

Возглашается предписанное, в котором предсказывалось все, откуда мир будет судим.

Когда судья воссядет, всё тайное станет явным, ничто не останется без отмщения.

Чем оправдаться мне, несчастному, к какому заступнику обращусь, если только праведный будет избавлен от страха?

Алекс сел к столу. Раскрыл перед собой двенадцатилистовую ученическую тетрадь в косую линейку. Взял новую шариковую ручку и приготовился составлять план. Точнее, черновик плана, который он потом перенесет на беловик и приступит к выполнению. В голове было гулко. Только отдаленным эхом гудели непонятно откуда взявшиеся слова: «Могу делать, что хочу и чего душа пожелает, а там будь что будет! На все готов, только бы не прожить эти дни как раньше! Мне терять нечего!.. Мне терять нечего… нечего…»

Эхо затихло. Алекс встряхнул головой и приготовился писать.

— Могу делать, что хочу — терять нечего… Как это верно сказано! Из фильма что ли какого… Не помню! — сказал сам себе Алекс и аккуратно, соблюдая наклон ученических линий, вывел слово “План”. По центру вверху страницы. Ниже, отступив две строчки, с красной строки записал координаты:

…….

А знаете, что? Я не буду пересказывать вам, что написал Алекс в своем плане. Самим же будет неинтересно потом читать. Да, вот такая дешевая интрига, во-первых. А во-вторых, это и не имеет значения. Вы же все равно узнаете об этом. Не знаю, как для вас, а для меня любопытно, что там творилось у него в голове. Или в душе… Опять же, куда кому интереснее заглядывать.

…….

— У меня чуть больше месяца, — думал Алекс, аккуратно выводя буквы, выстраивая их в предложения. — Следующий такой закат с приливом произойдет только через год. Я не дождусь! Потому что нет смысла…

От напряжения рука Алекса затекла.

— Вот что значит не брать в руки ручку… Ручку в ручки… В ручки-крючки… — бормотал себе под нос Алекс, разминая уставшую кисть. Он бросил критический взгляд на неоконченный черновик плана и остался доволен.

— Надо только поработать над буквой “щ” и “ю”, а то какие-то они неполноценные, — подумал Алекс и тут же усмехнулся своей мысли. Смысл было прорабатывать буквы, если они больше не пригодятся.

Алекс дописал черновик. Просмотрел его еще раз. Поставил в конце оценку 4 и подписался. Сам себе автор, сам себе редактор, сам себе рецензент… Сам себе заказчик, исполнитель и потребитель. Вот такая замкнутая система. И от этого по телу Алекса разлилось тепло блаженства. Некому критиковать и вносить свои гребанные поправки.

Рядом со словом “План” наш герой приписал слово “черновик”.

В итоге черновик плана был готов. Теперь следовало исправить ошибки и переписать без помарок и исправлений набело.

— Это будет последний мой черновик и беловик. И последний мой план, — неизвестно кому отрапортовал Алекс, закладывая руки за голову и потягиваясь на стуле.

Рапортовать тоже вошло в привычку за многие годы. Всем заказчикам и руководителям требовалось, чтобы Алекс отчитывался и рапортовал о ходе работы, что он и исполнял со всей ответственностью. Хотя, надо отметить, в итоге выходило, что результат всегда немного отличался от отчетов. Что очень раздражало заказчиков, и как приговор часто звучало: “Это не то, что мы ожидали” или “Вы не оправдали наших ожиданий”. За всю свою жизнедеятельность Алекс так и не научился представлять рапорты, соответствующие действительности, опасаясь, что заказчики начнут вмешиваться уже на стадии работ, а это очень раздражало нашего героя. Ну, вот он и доигрался до того, что пишет вот этот самый план.

— Черновик плана… Очень символично, — Алекс старательно проверял каждое слово, — вся моя жизнь сейчас выглядит, как черновик…

А что же на этот счет думал сам Черновик? У него было что сказать:

— Черновик плана? Черновик жизни? — передразнила Алекса школьная тетрадь. — А когда же ты собирался переписывать набело? Сейчас? Когда времени уже не осталось?

Но наш герой, конечно, не слышал этого выпада. Но задумался, разглядывая поправленный текст. Оглядываясь на прожитые годы, все выглядело не столь безупречно, как казалось в каждый конкретный момент жизни. Злость от бессилия что-либо исправить закипала в Алексе. Он решил наплевать на все и швырнул ручку об стену. Пластмассовая конструкция разлетелась вдребезги.

— Слабак! Тюфяк! Тряпка! — выкрикнул в тишину комнаты наш герой. — Это все, на что ты способен?

Рыжик, спящий на сквозняке в прохладном коридоре, подскочил и сиганул под кровать. Это рассмешило Алекса, и он взял себя в руки.

— А дальше что? Ты даже на этот шаг не решишься? Да, вся моя жизнь выглядит, как отвратительный черновик плохо сочиненной пьесы. Да, я бездарный автор! Но сейчас я могу, наконец, дать себе волю и переписать последний акт. Именно! Причем только в общих чертах. Только основные пункты. А внутри каждого разгуляться и допустить импровизацию. И будь, что будет.

Это звучало, как кощунство. Как вызов всему прошлому.

— И пошлому… — добавил вслух Алекс.

Еще раз проверив черновик, наш герой остался доволен.

Сказав самому себе — А “щ” все-таки недоделанное какое — то. Последний крючок недоразвитый получается… — Алекс взял новую тетрадь.

“Нам посчастливилось стать беловиком-чистовиком!” — ликовали двенадцать разлинованных в косую страниц в голубой обложке.

Алекс печатными буквами вывел на титульной странице “План”, перевернул ее и прогладил изгиб ладошкой, как примерный ученик.

После часа кропотливого титанического труда все двенадцать пунктов были переписаны набело. Все, как учили в школе. И как Алекс старался поступать всю свою жизнь. Чтобы не допустить ошибки…

Алекс закрыл черновик, и его левая рука давно заученным движением убрала тетрадь в нижний ящик стола. Одновременно правая рука медленно положила ручку на стол, и взгляд Алекса, потеряв фокус, ушел сквозь тетрадь. Сквозь стол. Сквозь время. В бесконечность самосозерцания своего прошлого. Алексу стало грустно…

“А ошибки все равно случались. Иначе как объяснить, что я, вечный примерный ученик и исполнитель, сейчас нахожусь в таком состоянии духа и в таком материальном положении? — думал Алекс, все больше погружаясь в темные глубины памяти. — Ошибался! И еще как! Попутно ломая судьбы других людей. И это были не ушибы, а действительно переломы. Как случается, когда держишь что-либо из последних сил. Напряжение растет, а потом оно вырывается из твоих рук и сносит все на своем пути. И само разбивается вдрызг”.

Глаза Алекса медленно закрылись. Он растворился в приятной дреме ничегонеделания, в которой ничего не происходит. Наступила бессмысленная нирвана…

Неожиданно, находясь в этом бледно-розовом желе, мозг Алекса, помимо его воли, выдал робкий импульс: “А может, стоило все же хоть иногда, хоть изредка совершать небольшие ошибки? Крохотные такие ошибочки… ошибулички. Чтобы спускать пар, ослаблять натянутую нить, уменьшать давление. Чтобы не срывало крышку с котла…”

Алекс аж встрепенулся, сбросив оцепенение.

— Так именно этим я и собираюсь заняться под занавес! — выкрикнул Алекс в пространство. — Что же я сижу? Труба зовет! Пора действовать! Пора в путь!

Алекс аккуратно зачеркнул первый из четырнадцати пунктов — “Составить план”. Потом бережно закрыл тетрадь и спрятал за подкладку чемодана.

Так он приступил ко второму пункту: “Подготовка”.

Rex tremendae majestatis.

Царь потрясающего величия, дающий спасение из милости, спаси меня, источник милосердия.

Что конкретно он будет делать, воплощая пункт “Подготовка” в жизнь, Алекс не знал. Импровизация, значит импровизация. И в качестве первого опыта, Алекс решился забросить носки в стирку. Носки, которые он потом возьмет с собой. Носки, лежащие в коробке для чистых носков. То есть они были чистые. Но Алекс решил таким образом сломать шаблоны и нарушить стандарты. Изменить размеренное и предопределенное течение бытия.

“Почему бы не простирнуть перед поездкой!” — думал Алекс, глядя на вращающийся барабан стиральной машинки, в котором бултыхались разноцветные медузы носков в мыльном бульоне.

На телефон пришло сообщение. Алекс присел рядом со стиралкой и открыл послание. Это был очередной отказ на резюме. В душе нашего героя происходило примерно то же, что и с носками. Алекс проглотил тягучий ком и сильно сжал виски левой рукой.

Как будто это поможет, — тут же подумалось в доведенном до крайней точки апатии мозгу. — Сжимай, не сжимай, ничего это не изменит… все эти жесты больше походят на представление… только для кого? Никого же нет вокруг… кроме унитаза. Так к чему эти театральные позы? Глупость какая-то…

Телефон брякнул опять.

Алекс безразлично открыл сообщение. Оно было от старого знакомого: “Дружище, я тут подрядился в одну компанию… И вот что я тебе скажу: ну и говнюки они тут! А ты, Алекс, создаешь прекрасную атмосферу вокруг себя. С тобой хорошо работается! Обнимаю! Надеюсь, еще поработать с тобой!”

Вот такое сообщение пришло вслед за отказом на резюме. Алекс грустно улыбнулся своему отражению в стеклянной крышке стиральной машинки, за которой центрифуга выгоняла из расплющенных цветных медуз лишнюю влагу.

“Пусть заказчики услышат твои слова”, — отправил в ответ Алекс и добавил грустный смайлик. Последние два года он часто набирал это выражение на телефоне, и клавиатура сама выстраивала слова в запомненной очередности. А если начать набирать — “Твои слова… “, то будет предложено — “да… Богу… в… уши…!” Но это словосочетание Алекс не использовал уже давно.

Стиралка пропела веселую песенку, означающую победу над ни в чем не повинными носками.

Алекс сгреб влажных медуз в охапку и отправился развешивать их на сушилке. Тут же телефон опять оповестил о новом сообщении. Алекс чертыхнулся, дошел до сушилки, осмотрелся, куда бы сложить дважды выстиранные чистые носки, и не нашел ничего лучше, чем соединить ступни вместе и аккуратно бесформенной горкой уложить на них разноцветное тряпье. Мокрыми руками наш герой, борясь с прилипающей тканью трикотажных шорт, извлек из кармана телефон.

Будто не мог подождать? Сначала развесить нас, а потом уже… Валяемся тут, как непотребство какое! Можно подумать, что-нибудь срочное! — ворчали носки между собой, пока Алекс влажным пальцем пытался открыть сообщение.

Наконец ему это удалось.

«С днем рождения родной не забудь забрать Илюшку с баскета!» — написала жена без знаков препинания, поставив в конце три веселых смайлика. Поздравление через СМС означало, что жена с сыном ушли тихонечко, дабы не потревожить беспечный сон мужа и отца. Где ставить запятую и к какой части предложения отнести слово “родной” — оставалось загадкой. Смайлики намекали на способность Алекса забывать об обычных бытовых вещах, что случалось периодически ввиду его отсутствующего состояния. Илюшка — так звали сына. А вот часы недвусмысленно подсказывали, что предлагаемое действие должно случиться через десять минут.

Алекса прошибла молния, он чертыхнулся. “Почему СМС пришло только сейчас?” И, забыв о носках, терпеливо ожидающих своей участи, рванул в комнату одеваться. Да, не на такое продолжение дня надеялись носочные изделия, разлетаясь по комнате. Цветными хлопчатобумажными комочками они беспорядочно устлали пол гостиной к будущей радость Рыжика.

Как наш герой ни пришпоривал своего четырехколесного коня, как ни сигналил впереди плетущимся машинам, как ни рассылал по разным направлениям кидающихся под автомобиль пешеходов, к спортклубу он подъехал через двадцать две минуты.

Вследствие двенадцатиминутного опоздания Алекс увидел сына у входа в клуб, на лице мальчика явственно читалось: “Кто бы мог сомневаться…”.

Илюшка погрузился на заднее сидение, пробормотал «Все уже разошлись…» и, достав из сумки свой привычный батончик мюсли, принялся с хрустом уплетать его.

— Ну, прости, сынок… — начал Алекс.

— Пробки… — продолжил сын.

Алексу стало стыдно, и он не стал сочинять ничего в свое оправдание. Какой смысл так мелко лукавить, когда ты решился на такой грандиозный шаг — переписать последний акт, обрести свободу и встретить закат Солнца лицом к лицу. Ввиду последних событий и вводных, изменивших отношение Алекса к жизни, наш герой решил честно признаться: “Я потерял счет времени, сынок! Я его потерял…“.

Причем это признание целиком и всеобъемлюще характеризовало состояние героя. Ну, а в ответ он был награжден удивленным выражением глаз в зеркале заднего вида и вполне себе теплым прощением.

— Да ладно, пап… Бывает! С днем рождения тебя, кстати! Не хотели тебя будить!

— Спасибо!.. Я так и понял.

— А гости будут сегодня?

— Какие? Все в разъездах… — неопределенно ответил Алекс, сам не зная, кого имея ввиду.

— А вкусненькое?

— Придумаем что-нибудь…

— Здорово… — Илья вернулся к восстановлению энергии посредством поедания батончика мюсли.

Привычная дорога и светофоры обычно усыпляют мозговую деятельность и речевую способность. Но сегодня случилось то, что не давало Алексу задремать. Он неожиданно для себя, а особенно неожиданно для сына, спросил:

— Как тренировки?

— Пап, ты чего? — Илюшка едва не поперхнулся.

— Просто… интересно…

Мальчик прожевал очередную порцию энергетического батончика.

— Нормально тренировки, пап…

— И чем вы там сейчас занимаетесь? — не унимался Алекс.

— Ну, бегаем, прыгаем, финты отрабатываем… — ответил Илюшка и замолчал.

— А броски?

Илья серьезно посмотрел на отца. Таким он видел его впервые.

— И броски… Пап, ты это к чему?

— Я же говорю, просто интересуюсь. Ты год уже тренируешься. Тебе нравится?

— Очень! — сразу ответил Илья.

— А игры? Игры у вас бывают?

— Да! — мальчик начал подключаться к беседе.

— И как у тебя с результативностью?

— Ну… нормально… — отведя глаза в сторону, ответил Илья.

— В кольцо-то попадаешь? — пошутил Алекс.

Илюшка пожал плечами.

— Если мяч у меня оказывается… бывает.

Алекс споткнулся на этой фразе и на той интонации, с которой она была произнесена.

— Подожди… То есть как “если у меня оказывается”? Тебе что, пасы не дают?

Илья подозрительно умолк. Алекс насторожился.

— То есть, ты бегаешь по площадке и тебе не дают пасов?

— Ну и что… — пожал плечами Илья. — Мне нравится…

— Как это «что»? — возмутился Алекс. — Просто так бегать можно и вокруг дома.

Возмущение, захлестнувшее Алекса, было вполне объяснимо. В детстве он играл в ручной мяч. И так как был полным мальчиком, то чаще всего сидел на скамейке запасных. Играть ему очень хотелось, но плохо получалось. Чтобы научиться играть, нужно играть. А когда тебе пасы не дают, как ты научишься играть? Вот он и сидел… и переживал… очень. Сильно-пресильно. И с горькой завистью смотрел, как его друзья бегают по площадке и забивают голы. И грыз маленький пухленький Алекс нервно заусенцы на пальцах… до самой крови. Пока у тренера, Михаила Юрьевича Фишбейна, после очередной неудачи Алекса что-то там в тренерском мозгу не переключилось. Выгнать он мальчишку не мог, вот и созрела у него идея.

— Чего сидеть сиднем? А ну, дуй в ворота.

И Алекс дунул… И зажглась его звезда. Вратарская. И фиг кто ему мог забить. Потому что, несмотря на неспортивность, обладал Алекс природной гибкостью и хорошей реакцией. А еще азартом и бесстрашием, с которыми он бросался на мяч. И, как говорили друзья по команде: “Хавал его не лету!” Вот поэтому Алексу было даже очень понятно, какие переживания скрывает мальчишка на заднем сидении. И как горько это, когда тебе не дают, б…ть, пасов.

От этих стремительно пронесшихся воспоминаний у Алекса защипало глаза и запершило в горле. Он посмотрел в зеркало заднего вида и увидел там себя, сидящего на скамейке запасных, слизывающим капельку крови с откусанного заусенца. Илюшка смотрел в окно, но солоновато металлический вкус у себя во рту Алекс ощущал очень даже явственно. За пацана своего. Ему каждой клеточкой было больно за сына.

— А на баскетболе забивать надо… или как там, закидывать? Забрасывать?

Илюха молчал.

— А тренер что же? Он не видит, что тебе пасы не дают?

— Да ладно, пап! Нормально же все… — нехотя ответил Илья.

— Не нормально, сын! Не нормально.

И Алекс сделал то, что не входило в написанный им план, но зато вполне себе подразумевало свободу и импровизацию. Он крутанул руль резко влево. Пересек сплошную. И дунул в обратную сторону.

— Пап, ты чего? — подпрыгнул на заднем сидении Илья.

— Надо! — выдохнул отец.

Через три минуты он уже стоял напротив полноватого парня среднего роста, который решил, что он тренер. Алекс, уперевшись руками в стену, прижал его к шершавой салатовой поверхности.

— Вы же видите, что Илье не дают пасы!

Тренер промямлил что-то еле слышное в ответ.

— Что? Что вы говорите? Я вас не слышу!

— Да, я вижу… — чуть громче произнес тренер.

— И вас это устраивает?

Тренер пожал плечами.

— То есть, вам наплевать, да?

Тренер безразлично скосил голову набок и отвел взгляд.

— Это спорт… — неопределенно ответил он.

— Сраный ваш спорт! То есть, нет! Спорт нормальный, а вот вы сраный… Сраный тренер.

На этих словах в коридоре появился Илья, которого Алекс попросил ждать в машине.

— Пап… — протянул мальчик, — не надо…

Алекс опустил руки.

— Вот видите… — оживился тренер, — ему и так хорошо.

— Это ваше личное сра… — Алекс оборвал сам себя, — странное мнение. Как может быть хорошо, сидя на скамейке запасных? Судя по вам, вы тоже оттуда.

— Пап, пойдем… — канючил Илья.

— Сейчас! Подожди минутку… Пожалуйста, сынок, подожди в машине.

Илья шмыгнул носом и скрылся за углом. Алекс обратился к тренеру.

— Я прошу вас сказать мне правду. У Ильи нет способностей? Это очень важно! Для него… И для меня. Он не бездарный?

— Нет… — нехотя ответил тренер.

— Что «нет»? Нет способностей или не бездарный? — клещами тянул Алекс ответ.

— Не бездарный…

— Значит, способности у него есть?

— Да! — кивнул головой тренер.

— Так какого же… — Алекс подбирал слово, — … хрена он сидит на скамейке запасных?

— Ему не дают пасы… — признался тренер, похожий на школьника, которого отчитывает строгий дядя директор школы.

— Скажите, какая новость! Вы тоже это заметили? И какие из этого следуют выводы?

Тренер пожевал язык у себя во рту, почесал нос, поправил волосы на затылке и выдал.

— Я поговорю с командой…

— Спасибо! — сказал Алекс и пошел к выходу. Сделав несколько шагов, он обернулся.

— Извините, что напал на вас!

Тренер смотрел на Алекса, переваривая произошедшее. Алекс опять почувствовал себя грызущим заусенец на скамейке запасных и соленый, до горечи, вкус обиды во рту.

— Илья правда не бездарный? Ведь нет же? Только честно, пожалуйста!

Это была мольба о надежде, которую Алекс посылал гораздо выше, чем мог дотянуться тренер. Даже выше, чем он мог допрыгнуть и даже подбросить мяч. Тренер был тут вообще ни при чем. Он просто подвернулся под руку. Алекс ждал.

— Правда, — просто ответил тренер.

Алекс кивнул и вышел в небольшой холл. Тут стоял Илья, ковыряя кроссовком кафельный пол. Сын услышал шаги и поднял голову. В глазах его было море благодарности отцу. Алекс подошел к Илье, обнял за плечо, и они пошли к машине.

— Можно музыку, пап?

— Конечно!

Всю дорогу они весело и громко подпевали иностранным исполнителям, пританцовывая и коверкая незнакомые слова.

Но кожаный руль всеми своими порами впитывал состояние Алекса. Хватка была настолько непривычно твердой, что он слышал каждую мысль хозяина. Хотя Алекс старательно скрывал их от сына.

— Это очень важно, что Илья не бездарный. Только бы ему удалось найти применение своим способностям в жизни. Чтобы реализоваться… В отличие от меня…. Ой, крепко! — Алекс сжал баранку. — Конечно, если ты посредственность, то и жить тебе будет легко и просто. Ты ведь не будешь осознавать, что ты пустое место… Но это же так тоскливо — прозябать, не зная стремлений и не имея амбиций. Хотя тебе-то это будет невдомек… И ты будешь жить припеваючи… Это как когда ты мертв, тебе уже все равно, мертв ты или нет… Чёртов замкнутый круг… Как это колесо… Чуть не свернул меня! Полегче, Алекс!

Руль на повороте ударился в ограничитель.

— Я-то в чем виновата? — звякнула рулевая колонка.

Мысли Алекса продолжали бушевать. Руль все так же ощущал их каждым атомом: “А мне?.. мне-то самому много счастья принесло мое знание о моей “не бездарности”? Сначала жизнь — это праздник твоих всеобъемлющих и многообещающих способностей. Ты можешь выбрать любую дорогу… И со временем случается неизбежное. Тебе приходится выбирать… И все твои способности осыпаются, как шелуха, кроме той, что ты выбрал вектором приложения всех своих сил… И вот тут важно не ошибиться… Хорошо бы не ошибиться… Я не хочу, чтобы мой сын ошибся, как я… А быть может, моя “не бездарность” была всего-навсего мифом… Придуманным добрыми взрослыми… Сказкой, в которую я поверил… И верил до сегодняшнего утра… Ведь нет же ничего… Ничего нет… Эй, Алекс! Не отпускай меня! Держи!”

Руль кричал…

Но бесполезно. Что он мог сделать? Кто его мог услышать?

Хватка Алекса ослабла. Взор затуманился. Телом завладела внезапная поглощающая сонливость.

— Пап! — донеслось издалека.

Алекс инстинктивно ударил по тормозам и схватился за рулевое колесо. Оно скрипнуло перфорированной кожей в ответ.

— Фух! Вот дела! Чуть было не было, — возмущался автомобиль, затормозивший за десяток сантиметров от грузовика, — ты, хозяин держись-ка за меня лучше и рули как следует, а то расфилософствовался тут… Да еще с ребенком в машине…

— Пап, ты чего? — спросил Илья.

— Так… задумался…

Зажегся зеленый.

— Я очень переживаю за тебя, сын! — неожиданно признался Алекс.

— Что? Что ты сказал, пап? Сделай музыку тише! Что ты сказал?

Алекс убавил громкость.

— Я говорю, что волнуюсь за тебя…

— Не волнуйся, пап! Все будет хорошо.

Они подъехали к дому.

Дальше все происходило по накатанной, доведенной до автоматизма. Лифт. Мытье рук. Разогрев обеда. Прием пищи. Мелкие дела по дому. Приготовление ужина. (Праздничного, с поправкой на сегодняшний день, но ничего особо не меняющего — Алекс давно не отмечал свои дни рождения.) Возвращение жены с работы. Небольшая корректировка на поздравление. Прием пищи. Чаепитие с праздничным тортом. Вечерний просмотр фильма. Сон… Тело действовало самостоятельно, и мысли отправлялись в независимое плавание.

Сегодня они продолжили тему, начатую в машине.

Так же, как за сына, Алексу каждой клеточкой было больно и за жену.

— Она крутится волчком, чтобы обеспечить семью. А я ей ничем не могу помочь. Разве что приглядывать за сыном, пока она на работе. Ну или приготовить что-нибудь вкусное. И мне бы хотелось так же, как днем, крутануть руль, развернуться на сто восемьдесят, приехать и высказать кому-то, прижав к стене, и потребовать ответа и обещания поговорить с командой… Но тут этот трюк не пройдет. Потому что неизвестно, кого прижимать к стене и кому высказываться… Разве что самому Господу Богу… Но он навряд ли будет заниматься такими пустяками… Она вынуждена содержать меня, а я не могу заработать ни копейки. Может, пора уже перестать маячить примером безнадёжности и заражать своей беспомощностью?

Жена и сын пошли читать книжку перед сном, чмокнув Алекса в обе щеки и еще раз поздравив с днем рождения. Алекс отправился на кухню, чтобы намешать слабоалкогольный коктейль и, сев перед окном, погрузиться в свои мысли уже целиком, вместе с телом.

Дождь вколачивал лужи в асфальт мелкими гвоздиками. Тонкие нити старались притянуть фонарные столбы к земле. Безрезультатно. И наш герой вспомнил, как он рыдал, стоя под дождем, под деревом у дороги, удивляя проезжающие машины.

Было это два года назад. Тогда, чтобы заработать хоть какую-то копейку, Алекс устроился курьером на своем автомобиле. Как оказалось, ни на что другое он не мог претендовать. Ничего иного он для себя не нашел.

Так вот. День выдался солнечный. Плюс 32 по прогнозу… с возможными осадками вероятностью в 25 процентов. Не задалось с самого утра. Опоздали все машины, доставляющие груз на базу. Соответственно и посылки были розданы курьерам с двухчасовым опозданием. С горем пополам Алекс выехал по маршруту, осознавая, что всех отправлений он развезти не успеет. Настроения эта мысль не улучшала. Первую посылку Алекс вручил здоровенному сонному мужику в семейных трусах в цветочек, когда на часах было уже половина второго дня. Обычно к этому времени машина наполовину пуста от груза. Но не сегодня. Вторая посылка из ТВ-магазина “На перине” предназначалась некоей Людмиле Григорьевне. И за посылку требовалось получить сумму в 1349 рублей. Для этой операции Алекс, кроме самой посылки, взял небольшой кассовый терминал. Это чудо техники создано было служить на благо человечества для проведения онлайн платежей и печати чеков.

Дверь открыла бодрая женщина. На вид лет пятидесяти пяти-семи максимум. Несмотря на жару, облаченная в байковый халат до пола и платок из козьей шерсти, покрывавший грудь… «страшно сказать, какого размера», — подумал Алекс, обливаясь потом после подъема на шестой этаж без лифта.

— Я вас уже жаждалась! — радостно произнесла дама, делая упор на первую “ж”.

— А вот и я! — натужно улыбнулся Алекс. — Вот ваша посылка. Будете оплачивать картой?

— Конежно! — весело прожужжала женщина и протянула банковскую карту.

Алекс включил терминал, ввел данные и нажал кнопку оплатить. Сигнал ушел в интернет через мобильную сеть и… где-то там заблудился. Ответа не было. Через пару минут томительного ожидания под пристальным взглядом женщины, жаждущей получить свою посылку, на экране высветилась подленькая надпись: “Сеть недоступна. Повторить попытку?” и два варианта ответа “Нет” (подразумевая “Да идет оно все нах и горит синим пламенем!”), и — “Да” (типа “Смирись и тащи эту лямку дальше, если ты ни на что большее не способен). Алекс, с презрением глядя на экран и растоптав на пыльной лестнице свою гордыню, нажал “Да”.

«Мне нужно провести этот платеж!» — подумал про себя Алекс, а вслух произнес:

— Попробуем еще раз.

Женщина печально вздохнула, что еще больше выбесило Алекса. Он-то тут при чем? Это все эти мобильные сети.

Прибор задумался во второй раз. Его попытки достучаться до банка оставались безуспешны. И вновь: “Сеть недоступна. Повторить попытку? Да/Нет?”

— Сейчас все будет… — сам в это не веря, обнадежил Алекс томящуюся покупательницу.

— Ага… — скучая, отозвалась она.

Алекс поводил аппаратом, словно сачком, пытаясь поймать радиоволны, которые безотчетно испускали вышки сотовых операторов. Но то ли волны распространялись не в том направлении, то ли они встречали непреодолимое препятствие на своем пути, этот почти шаманский танец не дал результатов. Шкала надменно демонстрировала отсутствие сигнала. Алекс решился на кардинальные меры. Он поднялся на половину лестничного пролета и выставил руку в окно, приговаривая про себя: “Ловись радиоволна большая и маленькая!”

— Вы чего там? — прозвучал нетерпеливый голос женщины.

— Пытаюсь заставить это техническое чудо работать… — отозвался Алекс, чувствуя, как покрывается зудящими мурашками от злости.

И снова прибор продемонстрировал полное пренебрежение всеми попытками Алекса заставить его выполнять свою долбанную работу, для которой он был призван.

— Ну, и как там ваше “чудо”? — пренебрежительно проворчала дама.

— Вот уже… почти… — скрипя зубами ответил Алекс, совершая девятую попытку.

Он ткнул со всей злости в экран по кнопке “ДА” семь раз подряд, чуть не сломав палец.

О, если бы Алекс мог проникнуть в электронные мозги этого “технического чуда”, то услышал бы он следующее:

— Да, я чудо! Да, я призвано! Но не оттуда, откуда вы думаете! Я призвано из самых глубин самого ада! Ха-ха-ха! (гомерически страшный хохот с нотками издевательства) И вам не удастся провести ваш платеж!

Алекс тоскливо смотрел на терминал, потеряв всякую надежду.

— Знаете, молодой человек, я не могу больше ждать… — раздалось снизу.

— Да и хрен бы с тобой! — подумал Алекс, отходя от окна.

Прибор задал свой безответный вопрос в десятый раз. Алекс автоматически нажал “ДА” и двинулся вниз по лестнице. Дама обреченно и недовольно протянула Алексу неоплаченную посылку. Алекс так же обреченно потянулся за посылкой, но вдруг терминал издал тихий испуганный писк. Алекс, не веря своим ушам, медленно, чтобы не спугнуть надежду, поднял аппарат и посмотрел на бледно-желтый экран.

“Ответ от банка получен” — сообщала надпись, а это значило прохождение платежа.

— Получилось… — не веря своим глазам, которые наливались слезами радости, прошептал Алекс.

— СлавБо! — выдохнула женщина.

Алекс радостно и часто закивал, глядя на кран.

“Ожидаем фискализацию данных”, — гласило следующее сообщение.

Напротив него крутился кружок, что означало скорую печать чека. Хотя “скорую” звучало очень громко. По опыту, Алекс знал, что эту “фискализацию” порой приходилось ждать по пять минут. А он, представитель службы “Экспресс Курьер”, и без того уже проеб… просра… потерял уйму времени. Главное — платеж прошел!

— Будете ждать чек? — в надежде на отрицательный ответ, спросил Алекс.

— Нет! — коротко ответила счастливая обладательница загадочного содержимого картонной коробочки из ТВ-магазина.

— Спасибо! — коротко ответил экспресс-курьер Алекс, слетая вниз по ступенькам.

— Пожалуйста! — неслось вдогонку сверху.

Алекс влетел в машину. Швырнул ненавистный терминал на сидение. Развернулся, заставляя визжать шины. И, выдохнув, помчался на следующий адрес, который находился в квартале от этого.

Через семь минут толкания в пробке Алекс въехал во двор. Припарковался. Нашел посылку. Увидел, что за нее тоже нужно взять оплату. Расстроился. Смирился. Нашел на сидении платежное исчадие ада. Посмотрел на него и… похолодел. Надпись ехидно рапортовала, что платеж не прошел.

Внутри курьера Алекса всё экспресс как опустилось. Подбородок его задрожал. Но Алекс решительно взял себя в руки.

— Ничего! — сказал он сам себе. — Это всего лишь испытание! Проверка на прочность! Я и не такое проходил! Зато потом будет совсем хорошо!

Так утешал себя безутешный курьер.

А терминал злобно и мерзко мигал: “Будет! Ага! Как же! Платеж-то не прошел!”

Алекс посмотрел на навигатор. Обратный путь на машине занимал сорок минут по пробкам. Тут все улицы были с односторонним движением, и чтобы вернуться назад, Алексу пришлось бы объехать кругом чуть ли не весь район.

— Пешком будет быстрее! — принял решение Алекс и метнулся назад. К женщине в теплом байковом халате с козьим платком, закрывающим необъятные груди, и с неоплаченной посылкой. Последнее для Алекса было наиболее важным в данный момент. В данный момент Алексовской жизни. В тех обстоятельствах, в которых сейчас находился герой.

— Потому что я, мать его, курьер! Да! — бормотал на ходу Алекс, обливаясь потом.

Наш герой словно хлестал себя по щекам каждым словом: “Да! Да! Да! Я курьер! И получить деньги — это самое важное для меня сейчас! Эти несчастные одна тысяча триста сорок девять рублей!”

И это било уже не по щекам, а прямо под дых. Ведь еще два года назад Алекс даже не обратил бы внимания на такую сумму… Ну, подумаешь, какие-то полторы… или сколько там?.. А! Не важно!.. смешные тыщи…

Но “сейчас” было не “тогда”. И Алекс перешел на тоскливый галоп.

— Так я еще никогда не намокала от пота! — рыдала влажная рубашка.

— То ли еще будет, — отозвались, заикаясь на каждом шаге, запылившиеся кроссовки. — Захочешь есть — не так забегаешь!

— Я курьер… Всего лишь курьер… — уже только и думал Алекс своим воспаленным мозгом, перестав бормотать. Разговоры во время бега сбивали дыхание, а вот мысли, наоборот, помогали, навроде мантры.

Заветная дверь. 63 В. Запиликал домофон.

— Кто? — знакомый голос обладательницы неоплаченной посылки.

— Курьер! — злорадствуя над собой, ответил Алекс. — Простите, но платеж на прошел.

Сработал электронный замок. Алекс дернул дверь и поскакал вверх на шестой этаж… без… лифта.

Женщина уже стояла на пороге, держа наготове банковскую карту и недовольное выражение лица.

— Честно говоря, — начала она, — вы привезли не совсем то, на что я рассчитывала…

— Можете отказаться от покупки, — не дав завершить стенания, зло оборвал Алекс. С другой стороны, это бы решило проблему платежа, избавив от неравной битвы с мобильными технологиями. Наш герой ухватился за эту идею, как за буй посреди бушующего океана невзгод.

— Я проведу отказ от покупки…

— Нет! Нет, что вы… я оставлю купальник себе…

— Так это был купальник, — ударило в затылке, и курьерская голова слегка пошла кругом.

— Вот они… последствия бега по жаре с препятствиями, — ехидничала набрякшая от пота рубашка.

— Главное, что… — продолжала дама, — чашечки на месте, а вот низ…

И тут обладательница неоплаченного купальника распахнула халат.

— Великоват немного, да?

Речевой аппарат Алекса свело судорогой, как, впрочем, и все его тело… и даже возможность здраво мыслить. Только глазам осталась счастливая возможность часто моргать. Что они, собственно, и делали, поглощая вид сплошного купальника ядрено-салатового цвета в красных дельфинах на непропорциональном и совсем не спортивном теле.

— Как вы считаете? — продолжала пытать женщина и без того расшатанную психику Алекса демонстрацией своих достопримечательностей.

Алекс мучительно молчал, стараясь выдержать поток агрессивной информации.

— Вроде ничего, да? — дама заложила руки в бока и качнула бедрами.

Жгучий пот крупными каплями катился со лба, заливал глаза нашего героя.

— Ну, не важно! — после короткого, но яркого и незабываемого дефиле заговорила дама. — Тем более, еще очки для плавания в подарок… Так что доставайте свой прибор.

Женщина запахнула халат. Алекс шумно вздохнул. Оказывается, все это время его легкие бездействовали. Столбняк постепенно начал отступать. Зашевелился рот.

— Хороший купальник…

Пришли в движение руки.

— Минуточку… — Алекс достал “прибор”, он же терминал для оплаты, ввел данные и протянул женщине.

И вот если вы не верите в чудеса, в Деда Мороза и Бабок Ежек, то в этот момент вы бы уверовали во все сразу! Потому, что ответ от банка пришел мгновенно и тут же поползла чековая лента.

Платеж был завершен. Дверь за счастливой дамой в купальнике с “чашечками на месте” закрылась. Алекс, желая вытереть пот со лба, провел согнутым локтем снизу вверх по лицу. Но не испытал облегчения. Рука оказалось еще более влажной.

Наш герой после пережитого потрясения уже не придавал значения таким мелочам. Развернулся и пошел вниз с ощущением перегоревших предохранителей во всех внутренних системах. Заполненный по самую макушку апатией.

Неожиданное подобие свежего ветерка встретило Алекса на улице. Он посмотрел на небо. Серая тучка зависла над головой посреди выгоревшего от жары безоблачного неба.

— Хоть какой-то плюс… — безразлично подумал Алекс и зашагал к машине отнюдь не курьерэкспресским шагом. — Просто пофигу… Как будет, так будет… Все равно опоздал кругом…

Алекс шел по тротуару вдоль расплавленной дороги. Казалось, что асфальт проминается под колесами разгоряченных авто, расплавляющихся вдали в мареве раскаленного воздуха.

До машины оставался квартал. Она манила удобным креслом, бутылкой воды и возможностью включить кондиционер.

И когда все эти блага были в поле зрения, всего-то метров пятьдесят, сверху упал дождь. Именно “упал”. Не закапал! Не пошел! Не начался! Он обрушился! Стеной. Секунду назад его не было, и сейчас же все стало мокрым. Из той одинокой тучки на совершенно чистом небосклоне. Из той тучки, что на радость Алексу принесла живительную тень. Теперь, по понятным только ей одной соображениям, она перевернулась, как лохань с водой, и совершенно локально и одномоментно выплеснула все свое содержимое.

Алекс стоял в окружении струй дождя на безлюдном тротуаре и вопрошающе смотрел на верх: “Возможность осадков 25 процентов?”

— Это так называется… — произнес вслух наш герой дрожащими губами и посмотрел себе под ноги. Он стоял в луже посреди лопающихся пузырьков воды. Рядом стояла развесистая липа. И Алексу захотелось прижаться к ней. Инстинктивно. Наверно, чтобы почувствовать хоть какую-то опору. Поддержку, что ли.

— Растерянный намокший мужчина, полный отчаяния, подошел ко мне, — вспоминало дерево, — и прислонился спиной к стволу.

Напряжение, которое Алекс не осознавал до сих пор, разрядом ушло в землю.

— Мужчина поднял голову. В глазах его светилась благодарность, — продолжала свой рассказ липа.

Изумрудный цвет умытой листвы излучал спокойствие. Редкие капли изредка попадали на лицо.

— А город жил своей жизнью, и по его артериям бежали разноцветные, сверкающие каплями дождя, машины, — закончило свое воспоминание дерево.

— Странный пешеход, — ворчали проезжающие мимо автомобили, — стоит под дождем и плачет.

Да. Силы оставили Алекса. Он повернулся боком к дереву, обхватил правой рукой сухую кору и заплакал. Так же внезапно, как начался дождь.

— Если это такое испытание, то должно же оно когда-то закончиться… — думал, умываясь слезами, Алекс, — или это уже навсегда… За что мне такое?.. Так и останусь курьером… Если не смог найти себе другого применения… Значит, это мой предел…

И уже не обращая внимания на дождь, Алекс вышел из-под дерева и зашлепал по лужам к машине. Спрятавшись в кабине за запотевшими стеклами, промокший насквозь от дождя и слез, он дал волю всем своим чувствам. Алекс ревел белугой, упоительно и безутешно, размазывая соленый пот по лицу.

Голова гудела, как вечевой колокол. Наш герой схватился мокрыми ладонями за виски и резко откинулся, ударившись о подголовник. За спиной посыпались коробки.

— Посылки… Я курьер… Я же курьер! Кому я тут демонстрирую свое горе, никчемность и бездарность? Этим бездушным картонкам, конвертам и пакетам? Да им начхать на мое состояние! Кто я и что я… Кем я был и что я о себе возомнил! Сейчас у меня одна задача — доставить всю эту тряхомудь, которую заказывают люди, по адресам. И тех людей тоже не волнует мое воспаленное раздутое эго. Они хотят получить свое барахлишко, чтобы забить очередной угол дальней полки. А мне нужно забить на свои переживания, которые никого не волнуют, кроме меня, и, значит, не имеют смысла для вселенной. Справедливой и беспристрастной. Так что перед лицом высшей правды поехал я до следующего адреса.

Вот так, всласть нарыдавшись, два года назад Алекс вернулся на маршрут. Сейчас он сидел у окна и слышал тихие смешки в детской комнате. Чтение книги перед сном обычно заканчивалось полусонным весельем в темноте. Через некоторое время жена с сыном засыпали. Сегодняшний вечер не стал исключением.

Алекс под укоризненное цыканье настенных часов и недовольное ворчание холодильника намешал себе еще коктейля с апельсиновым соком и мартини с двумя кубиками льда, открыл окно, уселся на стул и закинул пятки на подоконник. Потянуло прохладным запахом осевшей после дождя пыли.

Наш герой сделал глоток, и обжигающий мороз покалывающей анестезией прокатился до самого желудка.

— С днем рождения, дорогой Алекс! Надо достойно закончить то, что пятьдесят три года и девять месяцев назад зачали твои родители. Светлая им память. Тебе уже никогда не стать тем, что ты о себе придумал, поэтому надо просто собраться в кучу, придумать предлог и свалить.

Алекс сделал еще глоток. Холод ощущался уже не так остро. Но зато по извилинам мозга понеслись, искрясь и шаля на поворотах, рефлексирующие мыслишки. Мышки-мыслишки. Мыслишки-таракашки, пьяные букашки.

— А не исповедоваться ли мне в такой-то вечер? Когда как не в день своего рождения провести небольшую инвентаризацию в душе и избавиться от лишнего груза?

Алекс выбрал темное окно в доме напротив в качестве исповедальни и, потянув еще напитка, произнес шепотом:

— Даже не знаю, с чего начать… Наверно, с того, что меня больше всего гнетет… С описания того, во что я превратился… С чего начал и до чего дошел… Да! Именно так! Прямо вот в это темное окно!

В голове стало легко и фруктово-вермутно. Это добавило веселья нашему герою, он глотнул еще оранжевой тягучей жидкости и приступил к исповеди.

— Я всегда подавал надежды!

Алекс оценил сказанное и остался доволен.

— Да! Для начала неплохо… Надежды подавал, но мало какие из них оправдались. Моих неоправданных надежд хватило бы на квинтет неудачников. Но при этом мне всегда приходилось руководить людьми… согласно штатному расписанию. Хотя руководить, это громко сказано. Мы сообща делали одно дело. Мне и в голову не приходило, что чьи-то обязанности значат меньше, чем мои, на строительной площадке. Да!.. Но и большим руководителем я никогда не был… Не стал им… Хотя многие мои сокурсники выбились в большие люди… Не о них сейчас… А то моя зависть собьет меня с мысли… Я же никогда не бунтовал. Почти не высказывал недовольства. Всегда себя вел осмотрительно, осторожно…

Внезапный комар, сдуру долетев до одиннадцатого этажа, угнездился на коленке нашего героя, за что и был пришлепнут левой ладонью, тогда как правая подтягивала бокал ко рту.

— И вот что из этого получилось… Из мой осторожности и осмотрительности… Даже мокрого места не осталось. И знаете, что я вам скажу? Да, я талантливый! Но — бездельник! Я талантливый в своем безделье. Талантливый бездельник. Я не работал! Я делал, все чтобы поменьше работать. Сделать быстро и не затрачиваясь…

Алекс чуть ли не подпрыгнул на стуле от этой мысли.

— Ну, конечно! Почему я раньше до этого не додумался? — Алекс, как одержимый жаждой, сделал несколько глотков.

— Он сделал открытие? — пробурчал холодильник.

— Можно и так сказать! — звякнула одна льдинка в бокале.

— Тише вы! К нему пришло озарение! — ответила вторая.

— Если бы я прежде признался себе в этом… Вот что было моим основным желанием, всю мою жизнь. Желание, в котором я могу открыться теперь этому темному безмолвному окну!

Еще два глотка. И обе льдинки канули в вечность вместе с остатками коктейля. В голове маленький вертолетик. Окно напротив покачивается вместе с домом. Алекс встал и почувствовал легкое штормовое предупреждение. Однако, борясь с волнами, он наполнил бокал вермутом уже наполовину, а не на одну треть, как раньше.

— Такой, можно сказать, переломный момент! Или даже момент истины! Величайшее открытие! К тому же день рождения, как-никак! — мысленно подбадривал себя Алекс в полной тишине. Сын с женой традиционно спали после прочитанной главы очередной книги.

Алекс долил сока, бросил три кубика льда и вновь уселся у окна.

— Кажется, он не собирается останавливаться! — скрипнул подоконник под тяжестью ступней исповедующего.

— Я, наверно, настолько сильно излучал эту свою… лень, — нашел слово Алекс, — а как еще это назвать, что заражал всё и всех вокруг. Подчинённые меня обожали, начальство недолюбливало… И все это усугублялось тем, что я всегда боялся перечить руководству и отстаивать свое видение. Но при этом постоянно делал так, как считал нужным… Не советуясь с начальством. Скорее всего, это было плохо… И почему я не советовался? А ведь следовало бы, да? Хотя был один раз… один разочек… первый… и последний…

Алекс залпом осушил весь бокал. На дне стакана остались три нерастаявшие льдинки. Шторм стал неотвратимым грядущим. Чтобы справиться с ним и спасти бедные ледышки от обезвоживания, наш герой наполнил бокал вермутом на три четверти и закрасил немного соком… Как того требовала рецептура… Кажется… и снова стул и темное окно напротив, которое совершенно не хочет фокусироваться и все время стремится куда-то свалить.

— До конца исповеди еще очень далеко, — пробурчал Алекс, так что будьте добры дослушать до конца… Знаете, что я сделал, когда работал у последнего, как оказалось впоследствии, заказчика? На одном из собраний встал и высказал все, что у меня накипело за все годы, в ответ на все их глупые замечания, придирки и поправки, которые они потом сами же исправляют. Вот так вот прямо при всех! В это руководящее самодовольное бестолковое лицо с огромным самомнением вместо носа и лохматой самоуверенностью вместо бровей. Я говорил, лицо багровело, а за ним мне представлялись сотни других, которых миновала чаша сия. Уж отвел я душу… первый и последний раз… разочек… Высказался и ушел, оставив им свой проект… На котором они потом нормально заработали…

Голова Алекса наполнилась чугуном и где-то в отдалении зазвонила рында, предупреждая о надвигающемся урагане.

— Конечно! Нормальный человек выступил бы так, имея в запасе альтернативный вариант. Но тогда это было бы не шикарно! И, к тому же, лицемерно! А вот хлопнуть дверью по убеждениям, которые вдруг проснулись, вот это красиво! И честно!.. Хоть и, оказалось, смертельно… Я ждал приглашений на работу от многих компаний, с которыми работал. Но так вышло, что я всюду облажался… и про меня забыли. На мои письма, звонки, смс не отвечали. Меня игнорировали. Я стал не нужен. Я стал пустым местом. Такое вот у меня от самого себя ощущение. Вот так я себя воспринимаю последние годы.

Чтобы не свалиться со стула, Алекс схватился левой рукой за сиденье и сделал три спасительных глотка.

— Интересно, а что думают обо мне мои бывшие работодатели? Если они вообще про меня помнят… Скорее всего, я перестал для них существовать!.. Да! Вот так человек и стирается в ничто. В никто! О нем забывают…

Качка усиливалась. В ушах шумел ветер. Язык плохо слушался. Он словно стал чужим, как и все тело. Но Алекс, борясь с непослушным организмом, упорно продолжал свою исповедь сквозь бурю и ураган.

— Все же я надеялся! Я ждал звонка каждый день. До боли в висках. До ломоты в челюстях… Жутко признавать, что ты уже не нужен. Твои способности, знания, возможности больше никогда никому не пригодятся… если все это вообще было…

По кухне прошуршал залетный сквознячок, заставив трепетать примагниченный к холодильнику календарь. Алекс пьяно повел головой на шум. Листки размером А4 захлопали, как паруса на ветру.

— Как паруса на ветру, — грустно произнес Алекс. — В моем календаре отмечены все дни рождений начальников, которых я когда-либо знал. И я их исправно поздравлял…

Алекс замолчал, вглядываясь в темное окно, которое начало расплываться в сумерках, увлекая за собой и сознание нашего героя. Но робкая вибрация в кармане отозвалась условным приобретенным устойчиво-неубиваемым рефлексом и вернула Алекса к жизни. В его руках оказался телефон, который безнадежно напоминал его зарядить.

— А еще напоминалки, — заговорил Алекс, глядя на надпись на экране: “Заряда осталось меньше 20%. Подключите зарядное устройство”. — Напоминалки, когда и кому написать или позвонить… Чтобы напомнить о своем существовании. Что вот, мол, я есть… Может, дадите поработать? — Алекс перевел взгляд на пустое окно. — Ага! Нате здрасьте, хрен на пасте!.. Нет, поначалу даже отвечали… правда, говорили, что пока работы нет или что-то в этом роде, короче, отвянь, суслик! Так унизительно… А потом отвечать перестали. А я писал. Писал… И писал… И все в пустоту. А потом перестал строчить дурацкие сообщения: “Как дела? Есть что нового?” или “Готов к работе! Алекс”, и начал переносить напоминалки, отодвигая свой безответный позор. На неделю. На две. На месяц. И так уже несколько лет. И все равно жду чего-то… чуда, наверно… Иначе почему на каждую вибрацию, на каждый звонок кидаюсь, как изголодавшийся Рыжик на хавчик. Но… его нет. Чуда… Нет его, дорогое мое пустое окно…

Телефон издал жалобный писк, напомнив о разряженной батарее. Алекс нащупал кнопку выключения, прекратил мучения смартфона, положил на подоконник его безжизненное тельце и ухмыльнулся.

— Архитектор… Дизайнер… Композитор архитектуры… Так я про себя думал… А они называли меня проектировщиком. Для их кастрированных фантазий я был просто функцией. Как же мне по молодости хотелось доказать им, что архитектура — это музыка в камне. Они только снисходительно улыбались: “Вы унитаз вот тут поставьте… И чтобы на львиных лапах из позолоченного мрамора… Да! И пусть музыка играет, когда мы ср…ть будем!” Нет, ребята! Вы так и не поняли. Я не конструктор, работающий по вашим привычным шаблонам.

Алекс сжал кулаки. В нем закипала злоба. Он воинственно встал, чтобы выкрикнуть это в открытое окно на весь мир… Но пошатнулся и бессильно обмяк обратно на стул. Голова его упала на грудь. Наш герой сидел неподвижно с закрытыми глазами. Дыхание его было неровным, сердце стучало затактом, мысли рассыпались в голове синкопами. Через пару минут этой какофонии Алекс поднял голову и посмотрел в темное окно на стене напротив.

— Не люблю глухие гладкие стены… — еле слышно пробормотал мужчина. — Странно… Я никогда не хотел быть музыкантом… Однако всегда любил музыку трепетно и самозабвенно. Никому никогда этого не рассказывал… Я когда оставался дома один, включал проигрыватель и изображал певцов под пластинку… Да, наверно, все это делали в детстве…. Чего тут необычного?.. Но когда узнал, что есть такое понятие, как соло гитарист, так больше ни во что другое и не играл. Дядя мой играл на гитаре, и я его донимал: “Научи, да научи!” И он подарил мне гитару на десятилетие. К тринадцати годам организовалась шайка единомышленников. Два гитариста и ударник Витя. Мы собирались у меня дома и репетировали, мечтая о шумных выступлениях. Родители не были против. Лишь бы по дворам не шлялся их сын… Я и Толик бренчали на гитарах. А Витька-барабанщик колотил до остервенения деревянными прутьями по моим книжкам, которые заменяли ему ударную установку. А когда он раздобыл настоящие палочки, то нам стало казаться, что еще чуть-чуть, и мы выйдем на сцену. И станем звездами. Все разговоры были о том, как мы будем играть и куда ездить. Придумывая название, мы могли поссориться на неделю. А потом опять встречались и выбивали из наших инструментов весь их музыкальный дух. Вот такой у нас был коллектив… В пятнадцать лет Толик нашел настоящего гитариста. У него была электрогитара, и занятие стоило сто рублей. Полгода мы ходили вместе… Потом я увлекся архитектурой… Так Толик стал музыкантом. А я нет. Витя Горкин ушел в армию… И не вернулся из Афгана… И наша ударная установка так и осталась книжками. И название мы так и не придумали… Но с тех пор музыка живет во мне. И став архитектором, я сочинял симфонии в камне. Воплощал музыку в своих зданиях. Бетонные перекрытия — нотный стан. Стены — такты. Окна — аккорды. Все остальное — нотные знаки. Посмотрите на ноты. Как много там воздуха… Поэтому я и не люблю глухие гладкие стены.

Алекс почувствовал некоторую уверенность в своих движениях. И тут же решил этим воспользоваться — сделал себе еще коктейль… из чистого вермута и двух кубиков льда.

— Какой получается день рождения! Прекрасный… и какая замечательная получается исповедь…

Алекс разом сделал три глотка, придерживая льдинки верхней губой, ощущая, как она приятно немеет. Опустив бокал, наш герой размял немного речевой аппарат и продолжил душеизлияние.

— При все своей дисциплинированности, многоуважаемое окно, я всегда исполнял все прихоти заказчика… но как-то не так… ну, то есть, немного по-своему… И, признаюсь, никогда ни с кем не советовался… Иногда прокатывало… Чаще заканчивалось скандалом… при этом, все было готово в срок и без перерасходов… Но все же чуть иначе, чем представлялось в вышестоящих кругах… Вот так я и двигался по выбранному пути. Настойчиво, можно сказать, упорно и даже оголтело. Невзирая ни на что и ни на кого… И уперся в стену… Может, я свернул где-то не туда?

Алекс услышал, как открылась дверь из комнаты сына. Пятнадцать босых шагов по ламинату.

— Ты чего не спишь? — удивленно сонный голос жены. — Коктейльчики гоняешь?

— Ага… — не поворачиваясь признался Алекс, боясь потерять равновесие и свалиться со стула. Штормило нашего героя на все десять баллов.

— Чего-то я заснула…

— Ага… — ответил Алекс, чувствуя, как крепчает ветер в голове и все тело затягивает в водоворот.

— Я бы тоже выпила, но сил нет… так хочется спать…

И супруга прошла в ванную. Алекс, тупо глядя в одну точку невидящим взором, превратился в большое ухо. Он слышал все, что делала его жена. Ему даже казалось, что все это происходит внутри него, как в большой морской раковине, которую он же и приложил к своему уху. Как в детстве. Шум ветра, моря. И жены. Каждое ее действие остро отдавалось в Алексе, и он почувствовал легкое раздражение… Ну, совсем такое еле заметное.

— Я еще не закончил свою исповедь… Почему так долго?

В ванной наступила тишина. Она длилась дольше, чем нужно для того, чтобы рассмотреть себя досконально в зеркале. Из темных глубин нашего героя начала подниматься необъяснимая муть, похожая на злость… Но нет! Алекс не мог злиться на свою жену… Это было нечто другое… Точно не злость… Но какое-то…

— Да, блин! — выругался про себя Алекс. — А может быть…

В этот момент дверь открылась.

— С днем рождения, дорогой! Я спать! — констатировала супруга и прошлепала в спальню.

Обычная история, подумал Алекс, перейдя на шепот.

— Так вот, что я думаю… быть может, меня прокляла одна из женщин, которых я бросил? Да, их было немного, и даже меньше, чем вы, высокочтимое окно, можете себе представить. И даже меньше, чем у среднего мужчины! Но они были, и все что были — все мои… и кого-то я точно мог обидеть настолько, чтобы вот так вот сейчас расплачиваться… Что я говорю?! Скорее всего я был плохим архитектором! На том и порешим. Чтобы закрыть этот вопрос и не возвращаться больше к нему впредь никогда.

Алекс торжественно замолчал, ощутив удовлетворение проделанной работой своего духа. В первые несколько секунд ему даже показалось, что он выговорился и закончил свою исповедь. Но потом нашего героя начало тревожить нарастающее чувство недосказанности. К тому же в глубине души Алексу казалось, что за его исповедью должна последовать реакция. Но какую реакцию можно получить от темного окна в стене напротив?

Тогда Алекс решил выступить на стороне окна.

— Это все от безделья, сын мой, — скрипучим голосом произнес Алекс, и это прозвучало как приговор. — Тебе следует заняться делом!

— Кажись, крышняк у него окончательно поехал! — тихо пробормотал холодильник, разгоняя фреон по своим венам.

— Но в принципе-то в словах окна есть истина! — ответил календарь.

— Окна? — холодильник передернуло. — Это же он сам сказал!

— Да… Но… как будто за окно… — прошуршал календарь.

— Не городите чепухи… вы вообще из прошлого года… — холодильник затих, так как Алекс полез за новой порцией льда.

— Это от безделья, думаете вы, глубокоуважаемое окно? — Алекс бросил ледяные кубики в стакан с вермутом. — В этом и причина моей хандры? От безделья, да? Конечно, скажу я вам! Вы правы! Я нахожусь в этом состоянии последнее время и именно с ним надо что-то делать. Конечно, можно пойти раздавать листовки… и вы считаете, это именно то, о чем я мечтал? Я уже был курьером… Спасибо! Больше не надо! Если вы вслушаетесь в мои слова и желания, то поймете, что я говорю о реализации своих планов, если хотите, о воплощении фантазий на самого себя. Я толкую вам о своих мечтах о самом себе. Ведь это то, ради чего мы… Да, мои планы, мечты и фантазии оказались провальными и несбыточными! Они оказались о совершенно другом человеке. Не обо мне! Я так увлекся погоней за ними, что не заметил, как свернул в тупик и продолжал одержимые попытки воплотить свои думы о себе, хотя давно уже уперся в стену. В турникет, через который пропускали настоящих архитекторов. А такие, как я, разворачивались восвояси. Только я-то не развернулся, а продолжал тупо биться… А когда понял, что долблюсь я не в свои двери, было уже поздно. Было уже сегодняшнее утро. И случилось оно в мой день рождения. Понятно вам это или нет? Молчите? — яростно шептал Алекс темному окну. — Вам нечего ответить?

Неожиданно в окне напротив зажегся свет, проявив красную телефонную будку на серой лондонской улице. Такие занавески продают на распродажах в супермаркетах. Показался силуэт. Рука отодвинула гардину, и в окно вылез мужской голый торс, демонстрируя волосатые плечи и отвисший животик. Мужчина закурил. Ночной ветерок донес до Алекса едкий дым дешевых сигарет. Наш герой пьяно кивнул головой, которая давно уже спала.

— Вот именно! Гори оно все… И закроем эту тему. — Алекс резко встал, но его ноги тут же подкосились, и он ухватился за холодильник. — Надвигается девятый вал… Я в кубрик… Брык!

Алекс, собрав последние силы в кулак, поставил стакан на стол, ухмыльнулся в сторону волосатого мужика с вонючей сигаретой и пошел в спальню, держась за стены.

— Вот теперь все… — грустно взмахнул на прощание декабрем перекидной календарь.

— Конец исповеди! — подтвердил холодильник.

Recordare. Вспомни

Вспомни, Иисусе милосердный, что для меня ты прошел свой путь, чтобы не погиб я в этот день.

Меня, сидящего в унынии искупил крестным страданием. Да не будет жертва бесплодной.

Праведный судья, воздающий отмщение, даруй мне прощение до времени отчета.

Я воздыхаю как подсудимый: От вины пылает моё лицо. Пощади молящего тебя, Боже.

Простивший Марию, выслушавший разбойника, ты и мне дал надежду.

Мои мольбы недостойны, но ты, справедливый и всещедрый, не дай мне вечно гореть в огне.

Среди агнцев дай мне место, и от козлищ меня отдели, поставь одесную.

На следующее утро Алекс проснулся, как только захлопнулась входная дверь. Вчерашнее безудержное веселье неприятным осадком саднило горло и утяжеляло голову.

— Что это было? — молча спросил сам у себя Алекс, стараясь не двигать глазными яблоками. Под веки какой-то изверг насыпал битого стекла.

Алекс поднялся немного повыше на локтях и занял полусидячее положение. От этого экзерсиса внутри что-то всколыхнулось и медленно устремилось вверх. Тело инстинктивно сползло до полулежачего положения. И тут же ночное куролесье ударило в голову корабельной рындой.

— День рождения! — вспомнил наш герой и тут же усомнился в точности определения. — Или нет? Может быть, нечто другое? Было что-то еще… — сквозь туман всплывали разрозненные картинки, окутанные запахом дешевых сигарет. — Красная телефонная будка, мужик с пузом, темное окно… Точно! Я вспомнил! Исповедь! Была еще исповедь! Вот почему я вчера так быстро уснул! Как младенец!

Дальше воспоминания посыпались, как пыльная старая рухлядь с обвалившейся антресоли.

— Обычное пробуждение… осознание, пришедшее, как удар молнии… нежданное обретение цели в виде заката… составление плана… полдня судорожной рефлексии… разговор с тренером… легкий ужин, загримированный под праздничное застолье… исповедь… вермут… Но это не он уложил меня на обе лопатки! Нет! Это все пережитое за день плюс излияние души произвели такой эффект, что я отрубился не помню, как… и до сих пор не в силах оторваться от постели… Однако…

Неприятный состав, который собрался было стремительно покинуть тело нашего героя, затих и улегся где-то в области печени. Алекс, улучив момент, сделал над собой усилие и медленно приподнялся на локтях. Прислушался к себе. Это движение не вызвало внутреннего протеста, и Алекс решился на отчаянный поступок — он встал. Никаких отрицательных последствий. Алекс осмелел и прошествовал в ванную.

Весь день наш герой занимался составлением маршрута, покупкой билетов и бронированием гостиниц соответственно пунктам, обозначенным в плане. Под вечер Алекс решил проверить наличие и состояние вещей, которые возьмет с собой, не подозревая, что тут-то его и поджидает настоящая голгофа. Он начал с одежды. Казалось бы, чего проще. Но обыкновенные тряпки способны устроить истинную пытку. Брюки, рубашки, пиджаки и свитера измывались как могли. Они словно распяли бедного Алекса на перекладине, на которой они беспорядочно висели, мучая его проблемой выбора. С их стороны это была наглая подстава. Но наш герой с честью выдержал это неожиданное испытание. Он отомстил этим коттоново-синтетическим созданиям, жестоко отсортировав их и беспощадно развесив слева направо от необходимых к бесполезным. Следующим этапом были носки и нижнее белье. То, что зачастую скрыто от глаз обывателя, но играет немаловажную роль в самоощущении носителя, влияет на мировосприятие и соответственно на поведение. Исподнее как символ сокровенного, интимного и сугубо личного. Тайная сторона нашего эго. Наша кевларовая броня. И тут Алекс, уже готовый к трудностям, легко справился с задачей. Он, почти не глядя, отсчитал по пять штук одного и другого и надменно сложил в отдельную стопку. Затем, вспомнив о чистоте поступков и помыслов, отправился в ванную. Бритва. Гель для душа. Мочалка. Шампунь… Удар судьбы! Зубная паста была в единственном экземпляре. А зубная щетка давно уже требовала замены.

— Хорошо я вовремя вспомнил! — сказал своему отражению Алекс и спешно отправился в магазин, чтобы успеть до возвращения жены и оградить себя от лишних вопросов.

Теплый вечер придал романтичной таинственности спонтанной охоте Алекса на пасту и щетку из семейства зубных, отряда — гигиенических, рода — принадлежностей. Искомые трофей были заполучены в ближайшем супермаркете, и наш герой отправился в обратный путь.

Краем глаза Алекс заметил бирюзовое свечение, как из сказочных мультиков, и поднял голову. На окне, подсвеченном детским ночником с рыбками, сидел огромный белый медведь и смотрел на нашего героя большими печальными черными глазами-пуговицами. “Вспомни!” — поблескивали они, словно слезинками.

— Вспомни! — шептали сомкнутые красной строчкой губы.

— Вспомни! — трепетали рыбы разноцветными плавниками.

И Алекс растворился в потоках магического света, утонув в воспоминаниях. Ему стало так тепло и приятно, что захотелось войти в этот дом и вспомнить свое детство. Такой же ночник в доме папиной сестры. Тётю Любу, которая укладывала его спать. А он, трехлетний пухлик, говорил: “Тём пузо!” И она “темала” его, пока он не засыпал.

Две игрушки, которые запомнились на всю жизнь. Большой плюшевый мишка, набитый опилками. Об этом Алекс узнал, когда оторвал ему лапу, чтобы проверить известное детское стихотворение. И еще у медведя была деревянная голова. Да! Голова из цельного дерева, обшитая коричневым плюшем. При падении на пол издаваемый стук очень походил на настоящий удар головы о паркетный пол. Откуда Алекс знал этот звук? Из собственного опыта.

В младшей группе детского сада его назначили на роль волка. Трехлетний пухлик с шапкой в виде собачьей головы, натянутой на копну волос цвета спелой пшеницы, в белой рубашке, в белых гольфиках, в черных чешках и серых шортиках на лямках, сидел на мосточке через бумажную речку, моргая огромными наивными голубыми глазами. Трое детей, наряженных гусями, слонялись неподалеку без дела, не ведая о Станиславском и Немировиче-Данченко. Воспитательница пронзительным голосом вопрошала:

— Гуси, гуси!

— Га, га, га! — гнусавили дрессированные малыши.

— Есть хотите? — задорно восклицала воспиталка.

— Да, да, да! — на радость родителям бессмысленно отвечали дети.

— Так летите домой! — зазывала женщина.

Дружной стайкой, заученным маршрутом, гуси шли на мосток. Но тут просыпался волк, маленький пухленький Саша, и громко рычал.

— Ггггггг! — звонко картавя.

— Сегый волк, за гогой не пускает нас домой! — понятное дело, так же картавили малыши и разбегались в разные стороны.

Естественно, голодный волк в исполнении маленького Алекса кидался вдогонку. По заученной, до уровня рефлекса, реакции.

Все это много раз проигрывалось на репетициях. Без приключений и несчастных случаев. И на показательном выступлении Саша метнулся за надоедливыми птицами, но скользкие чешки сыграли с ним злую шутку. Чудо пьесу дети разучивали в группе на полу, покрытом линолеумом, и все проходило гладко, а в концертном зале был паркетный пол, натертый до блеска. Волчьи ноги в скользкой обуви пробуксовали и остались на месте, а волчья голова по законам инерции продолжила преследование. Сашка успел только щелкнуть зубами и в следующий момент познакомился с тем самым звуком, с каким деревянная башка плюшевого мишки бьется о пол при падении. В результате — легкое сотрясение и неделя постельного режима.

С тех пор Алекс неоднократно отыгрывался на мишутке, срывая детскую обиду и злость. Он представлял на месте ни в чем не повинной игрушки своего обидчика. Это успокаивало ребенка, а еще вера в то, что это лучше, чем драться с живым человеком. Будь то с родителем, или с другим взрослым, или с мальчишками во дворе.

Алекс горько улыбнулся своим мыслям.

Ведь окружающие воспринимали это как безобидность и немстительность. Считали, что Алекс незлобивый и незлопамятный, что он стерпит любую обиду, хамство и оскорбление.

А Алекс продолжал ронять “мишку — деревянная башка” на пол… В конце концов голова мишки развалилась на часть, и его вбросили на помойку, но безобидность так и осталась привычкой в маленьком Саше. И передалась взрослому Алексу. А многими заказчиками это воспринималось как бесхребетность и покорность, нежелание или неумение отстаивать свою позицию. Или даже отсутствие таковой, как, впрочем, и своей точки зрения.

Алекс еще раз посмотрел на окно чужой детской. Она светилась беззаботностью и счастьем. Там бушевала детская непосредственность и чистота. Комната была наполнена до потолка ощущением бесконечности жизни и безграничностью возможностей.

— Дети не знают, что такое время и что всему есть предел. Они защищены от этого. Как и от сострадания. Иначе ни один ребенок не дожил бы и до совершеннолетия, — подумал Алекс и пошел к дому.

А еще маленькому четырехлетнему Саше подарили грузовик. Самосвал ЗИЛ. Он был настолько большой, что Саша легко помещался в его кузове. А еще он был чертовски тяжелый. Саша мог его только катать или тащить волоком после очередной аварии. И это всегда происходило с шумом, несмотря на резиновые колеса. Потому что грузовик был сделан из настоящего листового железа. Он гремел, лязгал и скрежетал. Металл был настолько настоящим, что при игре с машиной Саша поначалу резал пальцы в кровь об острые кромки бортов и открывающихся дверей и рвал колготки в клочья. Но автомобиль был такой настоящий, что Саша не мог отказаться от него. Он выстраивал непреодолимые препятствия из кубиков, кастрюль, книжек и табуреток. И всякий раз цельнометаллическое чудо с грохотом разносило все это в лоскуты и ошметки, к беспредельной радости ребенка. А что касается травм, порезов и крови, то это научило Сашу с осторожностью обращаться со всем новым. Особенно с подарками, и особенно судьбы.

Не сказать, чтобы игрушек было много, но Саша дорожил всеми и не позволял выбрасывать. Ну, разве что, если они совсем теряли первоначальные признаки, свойства и очертания. Для Сашиного добра на балконе выделили целый ящик. И всякий раз после игры, когда соседские мальчишки, наигравшись вдоволь, без всяких ограничений, разбегались по домам, Саша — простодушный одуванчик — оставался один на один с игрушечным бедламом и хаосом. Вернувшийся с работы папа грозил “собрать все в мешок и вынести на мусорку, если мировой порядок не восстановится мигом. Сейчас же!” Сашу это чрезвычайно пугало. Он боялся потерять свое, кровное, близкое и до боли знакомое, и, глотая слезы, брался за уборку.

— Ну, чего ты опять? — тихонько на кухне говорила мама.

— Почему он у нас такой лопушок? — отвечал папа.

И так продолжалось изо дня в день, из года в год… из вечности в вечность.

Теперь папы и мамы нет. Старые игрушки снесены на помойку, а новых не появилось. Но боязнь потерять никуда не исчезла.

— Так вот почему у меня всегда подняты плечи! — сделал для себя открытие Алекс. — Я, как черепаха, прячу голову в панцирь… Вот и сейчас… Только не понятно! Сейчас-то чего? Уже все решил и бояться нечего, какого лешего у меня плечи до ушей? Заскорузлая привычка… И странное дело! Я ведь не был забитым мальчиком! Меня не наказывали! Не били! В углу-то за все детство пару раз и стоял! Это какая-то приобретенная с годами реакция организма на жизнь. Да!..

Алекс сделал глубокий вдох, медленный выдох, расслабил плечи и мягкой поступью продолжил путь.

— Смотри-ка! Аж настроение у него поднялось! — удивилась зубная паста, которую Алекс нес в пакете из супермаркета.

— А чего ты удивляешься? Столько открытий чудных и парадоксов, — отвечала зубная щетка, лежащая в блистере по соседству.

— Забитым я никогда не был! Это точно! — продолжал Алекс диалог с самим собой. — Нерасторопным, как могло показаться, да! Но не забитым! Просто, может, это так выглядело со стороны? На самом деле я был очень рассудительным внутри себя! Я рассуждал и очень много анализировал! По поводу всякой мелочи и всякой ерунды. Как вот сейчас. Началось с окна в детской комнате, и уже не могу остановить поток воспоминаний про игрушки… Когда же я перестал играть? Когда мой ребенок внутри меня сам отправился на свалку? Может, после первого развода? Двадцать семь лет назад? Скорее всего, именно тогда. Но сначала я, чтобы отвлечься, засел за компьютерные игры. Просиживал сутки, дни и ночи напролет с сигаретами, чаем-кофем и пивом-чипсами. Быстренько, как люблю, работал, достаточно зарабатывал и возвращался в игру. Тогда счет моего времени вел мой внутренний ребенок… Точнее, он его вообще не контролировал…

— Ага! — хихикнула зубная щетка. — Это мы уже выяснили. Дети не знают времени…

— Да тихо ты! Не мешай слушать! — перебила паста.

— Гонял компьютерного персонажа по виртуальным пещерам и лабиринтам, подчинив всю свою жизнь только этому занятию. В зубах сигарета, в одной руке кофе, в другой мышка, за окнами глубокая ночь. Вдруг из-за угла на меня выскакивает скелет…

— Мамочки! — вскричала зубная паста. — Откуда он взялся? Прям живой скелет? Настоящий?

— Ты своими кристаллами белизны пошевели! Это же в игре! — успокоила щетка.

— У меня сердце словно разорвалось в клочья! Потом заколотилось так быстро-быстро, и начал я задыхаться. Вызвал скорую. Приехала бригада. С трудом нашла меня в сигаретном дыму, среди пепельниц с окурками и банок из-под пива, и сделала мне укол. А уходя, молодой фельдшер-практикант напоследок мне сказал: “В ваши тридцать лет, мужчина, нужно себя поберечь! И следить за своим здоровьем!”

Скорая уехала, а я проветрил комнату, выбросил сигареты и пепельницы, удалил все игрушки с компьютера и включил мозг. Первое время я чувствовал себя наркоманом, у которого отняли наркотик. Хотя я наркоманом никогда не был, но, думаю, именно так ощущаются ломки. Мир бился мне в голову, а жизнь просачивалась в мозг через все доступные ей органы моих чувств. Столько соблазнов было вокруг сбежать и спрятаться, но я героически выдержал это испытание. Тем более, что доктор тогда рекомендовал мне беречь себя в свои 30 лет! И я начал себя беречь. И берег как мог!..

Алекс остановился на пешеходном переходе. Горел красный светодиодный человечек, растерянно растопырив пиксельные ручки и ножки.

— А сейчас, в свои 53, мне плевать на эти 53 и прожитые года, — ехидно усмехнулся Алекс и пошел на запрещающий сигнал. — Уже конкретно, осознанно и всеобъемлюще плевать! Это раньше я плевал на свою жизнь наплевательски неосознанно, бездарно, не замечая того, и походя раскидывал ее клочьями по помойкам безделья. Это прежде я сливал ее в сточные канавы праздности, сжигал в пепельницах времени и растрачивал совершенно безответственно. Но при этом боялся сделать что-то не так…

— У меня ничего не стыкуется… Это он про себя говорит? — пыталась вникнуть паста.

— Конечно! — взвизгнула зубная щетка. — Парадокс на парадоксе, парадоксом погоняет!

–…то теперь-то уж чего в мои-то 53 года? Теперь у меня есть четкий план. Наконец-то. Теперь я ощущаю каждую секунду оставшегося времени как неразменную монету и не собираюсь тратить их впустую. В конце концов…

В левое ухо Алекса завизжали тормоза и ударил отборный высококачественный рафинированный мат низшего сорта.

— Кого это, интересно, так поливают? — Алекс остановился и посмотрел в ту сторону, откуда лилось профессионально русское нецензурье.

Конечно, вы уже догадались, что единственным адресатом, получателем и награжденным всеми красочными эпитетами был наш герой. Но это его нисколько не смутило. Перед лицом будущего все эти брызги скабрезных слов в оболочке ядовитых слюней превращались в прах, не долетая до Алекса. Ему даже пришлось сделать пару шагов по направлению к фонтанирующей туше отнюдь не русского происхождения.

— Вы что-то сказали, милорд? — поинтересовался Алекс, уперевшись в ржавый капот красной шестерки. — Дело в том, что мне глубоко безразличны ваши высказывания, которые не имеют под собой никаких оснований. И если вы желаете продолжить ваш путь, то я абсолютно не против и не собираюсь быть непреодолимым препятствием. Как раз наоборот, вы очень меня обяжете, если прямо сейчас нажмете педаль акселератора, если вам известно это слово.

Голос Алекса был тих, словно порох, а слова жестоки, как картечь. Некогда голубые его зрачки приобрели холодный свинцовый оттенок. Наверно, поэтому хозяин «жигулей» внезапно пожух и замолчал.

— Ой, мамочки! — прошептала зубная паста.

— Вот это парадокс… — ответила щетка.

— Жми на газ, урод! — так же спокойно продолжал Алекс. — Так понятнее?

«Жигули» замигало аварийкой, медленно попятилось назад и оторвалось от рук Алекса. Наш герой выпрямился и остался молча наблюдать, как красный автомобиль в ржавую крапинку медленно объезжает его стороной. Его примеру последовала остальная вереница притихших машин. Колонну замыкало маршрутное такси.

Алекс развернулся и спокойно закончил свой маршрут поперек зебры.

— Я ничего не боюсь! — счастливо подумал наш герой. — Наконец-то!

И, как ни странно, Алекс вспомнил старую историю. Тогда он еще был молод и ездил на троллейбусе. Особенно обожал располагаться на сидении задней площадки спиной по ходу движения. И вот сидит он на конечной и ждет отправления. Из-за угла вдалеке показывается фигура прохожего. Он видит троллейбус и устремляется к нему. По его зигзагообразной траектории понятно, что прохожий упоительно нетрезв. Водитель закрывает передние двери, как бы намекая на скорое отправление. Прохожий ускоряет шаг, при этом увеличивая амплитуду движения. Алекс оглядывается вперед и видит, что весь салон наблюдает за происходящим во главе с кондукторшей, которая поглядывает еще и на часы. Время давно уже вышло. Женщина что-то говорит водителю, и тот закрывает вторые двери. Алекс переводит взгляд на бегущего по лезвию судьбы. Тот в свою очередь прибавляет шагу. Зигзагообразность его бега доходит до того, что мужчина едва не падает на виражах, но чудом сохраняет равновесие. Еще несколько витков. “Ну же…” — кто-то не выдерживает в начале салона. Троллейбус медленно трогается… и мужчина под общий вздох облегчения прямо-таки влетает на заднюю площадку. Двери закрываются. Победитель забега, подвергшись атаке инерции, хватается за шест поручня, вращается спиной на вытянутой руке, скручиваясь в спираль, и мягко расстилается на полу. Через секунду он поднимает счастливые глаза на Алекса и довольно произносит:” Упал! Наконец-то!” И тут же засыпает.

— Наконец-то… — вслух произносит наш герой, продолжая реализовывать свой план.

А еще, в той игре, в которую играл Алекс двадцать три года назад и от которой он сам едва не перешел в виртуальное состояние, был счетчик игрового времени. И вот когда наш герой увидел, что из пяти лет своей жизни просидел в игре самые реальные три года, тогда он запретил себе даже намеки на все, что связано с игрой. В любом ее проявлении и качестве.

Алекс вышел из-за угла и увидел сына, который играл с друзьями на детской площадке. Грусть прощания лишила Алекса сил, ноги перестали слушаться. Незамеченный Ильей отец обмяк на скамейке у подъезда. Он смотрел, жадно впитывая каждое движение этого десятилетнего парня, горько сожалея, что не может дать ему достойного будущего.

Дети на площадке играли в “Земля горит”. В детстве Алекса это называлось “Птички на дереве”, и он до самоупоения любил играть в эту игру. Самозабвенно и самоотверженно. Несмотря на свои крупные не по годам габариты. Он только потом понял, годам этак к шестнадцати, что в игру его брали для всеобщего веселья. Пока водящий считал до десяти, дети разбегались по двору и хватались руками за все, что позволяет оторвать ноги от земли. Водящий подходил к выбранной жертве и начинал тридцатисекундный отсчет. Жертва в свою очередь вынуждена была перебежать на новое место. Если же водящий догонял тебя и осаливал, пока ты меняешь спасительное дерево, то водой становился ты.

Так вот и Саша-Пухляк тоже убегал и цеплялся за дерево. И висел, с трудом подтянув ноги. И тогда жертвой становился он. И только он! И никто кроме него!!!

Водящий подходил именно к нему и начинал обратный отсчет. 30… 29… 28…

Саша покрывался потом, стискивал зубы, стонал, но висел из последних сил. На счете “3” водящий якобы отвлекался, и тогда счастливый маленький Алекс спрыгивал с одного дерева и бежал к следующему, нелепо на бегу подтягивая сползшие от висения штанишки. Водящий “спохватившись” мчался за мальчишкой, но в последний момент “не успевал”, и Сашка опять хватался за ветку. И опять висел. А водящий опять считал. 30… 29… 28… 15… 5… 3… И все повторялось… И так много раз. Для других детей игра заканчивалась, и начиналось представление под названием “Сашка на дереве”! Всех это очень забавляло. Алекс висел, цепляясь посиневшими пухленькими пальцами, стертыми до крови, а детвора стояла кругом и дружно считала. 30… 29… 20… 10…

— Пока я в изнеможении не плюхался, как мешок с дерьмом, на пыльный асфальт и вместе со всеми начинал смеяться… заливаясь слезами, — самому себе сказал Алекс, чтобы отрезвиться причиненной болью, — бесполезный мешок с навозом воспоминаний и перегноем переживаний. Свалка никчемных способностей и нереализованных возможностей.

Илья увидел отца и махнул ему. Алекс попытался улыбнуться, но только уголки губ слабо дернулись вверх и тут же сползли. Лицевые мышцы, отвечающие за улыбку, давно уже атрофировались. Отец вяло кивнул. В этот момент Илью осалили. Он оглянулся на Алекса, показал два больших пальца — “Я в порядке!” — и, закричав “Земля горит!”, кинулся догонять осалившего.

— Да! Подо мной сейчас земля тоже полыхает! — проговорил наш герой и встал.

— Прости меня, сын! — шептал Алекс. — Прости! Но я так дальше не могу… Я люблю вас и не могу больше мучить своим присутствием. Словно живой труп. И с каждым днем становится все хуже. Тело есть, а человека нет. Пугало! Вот кто я! Я уже чувствую, как от меня начинает вонять тленом! Не хочу, чтобы вы пропахли этим запахом.

Алекс двинулся к подъезду.

— Эх! — выдохнула паста ледяной мятой. — Прямо жертва жертвенная! И ради чего? А про них он подумал?

— Ну, знаешь ли! Неизвестно, что лучше… он же из любви к ним! — ощетинилась щетка.

— Из любви… — передразнила зубная паста, — это эгоистично!

Зубная щетка, чуть ли не выпрыгнула из блистера.

— А любовь вообще эгоистична!

Алекс вошел в лифт.

— Я конченный эгоист… — увидев себя в зеркале, констатировал Алекс и нажал кнопку одиннадцатого этажа.

— И кстати о игрушках! Вот что я еще вспомнил, — думал наш герой, глядя в свои потухшие глаза. — Моя машина… надо оформить генеральную доверенность на жену. Чтобы она могла ею распоряжаться.

Алекс вышел на этаже и выглянул в окно на площадке. Внизу мальчишки улюлюкающей гурьбой бегали за Ильей, не давая ему запрыгнуть на дерево. Алекс утвердительно закивал своему решению и пошел собирать чемодан. В его пакете лежали недостающие составляющие багажа.

Confutatis maledictis. Ниспровергнув злословящих (Посрамив нечестивых)

Ниспровергнув злословящих, Приговоренных гореть в огне, призови меня с благословенными.

Молю, коленопреклоненный, с сердцем, разбивающимся в прах, дай мне спасение после моей кончины.

Алекс спрятал купленные принадлежности и отправился на кухню строгать салат с индейкой к ужину. Вскоре домой пришли жена с сыном.

— Посмотри на этого чумазика! — крикнула супруга с порога.

Алекс выглянул в коридор. Там стоял Илюшка с перевязанными влажными салфетками коленями и улыбался во все свои пока еще двадцать четыре зуба.

— Да ладно! Кровь же уже не течет!

— Сильно текла? — спросил Алекс, опять почувствовав вкус соленого металла во рту.

— Я вовремя приехала! — Юлия, супруга Алекса, надела тапочки. — Выхожу из машины, слышу знакомый плачь. Сидит на бордюре у детской площадке. Рыдает.

— Я не рыдал… — запротестовал Илюха.

— А чего ты делал? — поинтересовался Алекс.

— Хныкал…

— Ну, хорошо! — погладила Юля сына по голове. — Сидит и хнычет, и коленки держит. А из-под ладоней кровь течет.

— Я листики приложил! С дерева! — уточнил Илья.

— С дерева? — Алекс сглотнул солено-металлическую слюну.

— Да, облизал и приложил! — гордо заявил сын.

Юлия уже мыла руки в ванной.

— Ну, в общем я оказала нашему мальчику первую помощь… и мы дома! Живые и здоровые. Твоя очередь руки мыть!

Супруга прошествовала в комнату переодеваться в домашнюю одежду. Илья поплелся к умывальнику и закрыл за собой дверь.

— А как это случилось? — Алекс подошел ближе.

— Да… мальчишки там… — неопределенно буркнул Илья, утопив конец фразы в шуме воды.

— Понятно… Давайте ужинать! — Алекс вернулся на кухню и начал раскладывать гречневую кашу по тарелкам.

А дальше по привычному распорядку.

Каждодневный семейный ужин.

Ежевечерняя война с сыном за чистоту зубов.

Традиционное чтение перед сном.

Привычное хихиканье в детской с выключенным светом.

Общий отход ко сну.

И никто так и не позвонил…

На следующее утро Алекс проснулся по установленному порядку, когда уже все ушли. Рыжик мирно сопел на подушке супруги. Почувствовав флюиды гнева, вскипевшие в хозяине, кот, не открывая глаз, метнулся прочь, отчаянно работая лапами.

— Вот глупое и наглое животное! Знаешь же, что нельзя… Так зачем же делаешь? — Алекс разговаривал с тапочками, нащупав их у кровати. — Прям как человек!

Тапочки молчали в ответ, как, собственно, и положено окружающим нас предметам, и покорно зашаркали в уборную.

Так же покорно, после утреннего моциона, вещи укладывались в чемодан уверенными движениями крепких рук Алекса. Он точно знал, где и что должно лежать. И совершал все действия смело и мужественно. Потому что за завтраком составил список. А что там на уме у этих вещей, никому не известно. Мы можем только предполагать, если допустим наличие у предметов способности размышлять. Да, собственно, какая разница, чего они там себе думают. И кого это вообще волнует? Свитер сюда, носки туда! И никаких возражений.

Но как раз тот самый свитер и заметил:

— А руки-то у него дрожат…

— Конечно, дрожат… Такое дело… — отвечала рубашка.

— Дело? Какое дело? — это были носки, которые Алекс купил совсем недавно и еще даже не оторвал этикетку.

— Вот только с носками я еще не разговаривала, — возмутилась ветровка, — такое дело! Лежите себе и помалкивайте!

— У тетради спросите… Она знает! — откликнулись брюки.

— Она знает… но не скажет! — вступили в разговор трусы-боксеры.

— А только одно я вам скажу, братцы: страшно ему! — успел только сказать чемодан и тут же захлопнулся. Алекс прервал сборы и убрал багаж в шкаф. Илья должен уже вернуться из школы.

Рыжик, сонно моргая левым глазом, сидел на пороге в комнату и наблюдал за происходящим с непроницаемой мордой. Где-то в глубине его кошачьего мозга шевелились давно забытые рефлексы: “Чемодан — хозяин уезжает — можно спать, где угодно — свобода!”

— Рад, Рыжик? — обратился к коту Алекс. — Конечно! Я думаю! Праздник кошачьей душонки! И можешь не отвечать. Вопрос риторический! Скоро будешь тут полноправным хозяином! Альфа-самцом! Ты победил! Теперь это твоя территория!

Алекс сел на диван. Если раньше Рыжик бы унесся ветром от еле заметного движения, то теперь он продолжал сидеть в позе «кум королю», глядя на мужчину круглыми бессмысленными глазами.

— Даже ухом не повел! Чувствуешь, да? — продолжал Алекс философскую беседу с соперником. — Хищник! А то может мне хобби завести какое-нибудь? И успокоиться? Слышал, помогает!

Кот индифферентно свалился на бок и начал смачно вылизывать под хвостом.

— Да, ты прав, кошак! Какое, нахер, хобби, когда работы нет! А ведь хобби у меня было… Мне нравилось писать…

Кот перевалился на другой бок. Бросил в сторону Алекса замутненный взгляд из-под полузакрытых глаз и вернулся к своим гигиеническим процедурам.

— Это не то, что ты услышал, рыжая ушанка! То, что тебе послышалось, ты делаешь в своем лотке. А мне нравилось сочинять и записывать на бумагу. На белую, как облака в летний день, бумагу. Ровными линиями выводить буквы. Аккуратно, не отрывая руки. Пробуждая их к жизни тонким стержнем шариковой ручки. Как по велению волшебной палочки. Подчиненные твоей воле и мысли. Подвластные только твоей фантазии. Строки вязью проявлялись на чистой странице. Несказанное блаженство, рожденное из тишины и пустоты… И знаешь, о чем был первый рассказ? Ты не отвлекайся, Рыжик, ты мне не мешаешь. Так вот! Эта история была о том, как один человек ехал за рулем по дороге в город своего детства. Такой маленький городок на краю цивилизации. За гранью шума и суеты. То есть, трасса была такая загородная. С редкими встречными автомобилями. И никто не обгонял этого человека… Потому что туда, куда он ехал, больше никому не нужно было… Вот так ехал он, ехал, не спеша и рассматривая окружающие пейзажи. И вдруг увидел дерево, стоящее одиноко в поле. Дерево, которое отец этого человека называл “Горюшко”. Это дерево было поражено молнией. С одной стороны оно обгорело, а с другой стороны зеленело листвою. Ровно вдоль по середине. Одна половина умерла, а другая осталась живой. И отец в детстве рассказывал этому человеку, что такие деревья мучаются на грани цветения и гибели. Страдают. Поэтому и называл их “Горюшко”. Одна половина — смерть, другая половина — жизнь. Вспомнил эту историю человек и поехал дальше. Внезапно пошел дождь. Такой сильный, как во время всемирного потопа. Машину невозможно вести. Тогда остановился он на обочине. А дождь заливает все вокруг. И вода не успевает уходить. Поднялась уже до крыши автомобиля. Человек открывает дверь, чтобы спастись, но только вываливается на дорогу прямо в воду и захлебывается… А мимо едут редкие автомобили как ни в чём не бывало, и пассажиры в них думают, что человек просто чудик. А читатель понимает, что этот дождь — плод воображения водителя…

Алекс замолчал. И тут же со всех сторон, из всех углов поползли к нему холодные змеи одиночества и ненужности. Их шипение сжимало виски и отдавалось звоном в ушах. Чтобы отогнать этих тварей, Алекс заговорил опять.

— Почему мне вдруг вспомнилась эта история, Рыжик? Я не знаю… О чём я хотел написать этот рассказ? Я тоже не знаю… Такая вот хрень заумная… Но в конце-то концов понятно же, что этот человек захлебнулся в собственной фантазии. Понятно? Или нет? Тебе понятно, Рыжик?

Рыжик в яростном упоении продолжал вылизывать свои причиндалы. Точнее, то, что от них осталось. Потому как был этот кот кастрированным.

И внезапно Алекс закричал: Да и пошел ты в пень, тупое животное! И пошел я в пень!

Рыжик сорвался под диван, оставив только клок шерсти на полу.

— Нахер кому это все нужно было, кроме меня! — продолжал орать Алекс. — Какое хобби может быть у безработного?

От крика запершило в горле. Алекс начал говорить тише.

— Он боится тишины! — подумал Рыжик, выглядывая из укрытия. — Ему страшно молчать!

— А ведь я долго забавлялся писательством. И радовался как писатель всякой ху…не, когда меня хвалили. А чего радовался, притырок? Ни один мой роман не взяли в печать. И почему я решил, что я писатель? Хотя я даже несколько книг издал… за свой счет. Ага! Штук тридцать, наверно, в общей сложности. Невъеб…ный тираж. Ага.

— А чего это из него прям потоком хлынула нецензурная брань? — возмущенно спросила подушка жены у подушки Алекса. — Прям неприлично слушать даже.

— А вот поди ж ты… накатило, значит, — ответила подушка Алекса, — спросила бы, если б могла…

Но Алекс ответил сам, словно слышал этот разговор.

— А что я матом ругаюсь, так простите уж. Это чтобы не отпиз…ть себя. Не надавать себе по щам, сука! Писатель хренов! Ага… Еще одно мое заблуждение.

Алекс упал на подушку, лег на бок, повернувшись к половине, на которой спала супруга, и заговорил еле слышным шепотом.

— Это же как получается? Начинаешь что-нибудь делать. В голове твоей создается образ тебя самого. Как ты выглядишь со стороны и все такое… Вживаешься в образ этот. Увлечешься. Потом заиграешься. Начнешь импровизировать, хулиганить, изгаляться, выпендриваться. И не заметишь, как уже наломал дров. Хочешь очнуться, сбросить непридуманные грезы! Ан нет! Все, бл..ть, на самом деле. И исправлению не подлежит. И оно долго тебе еще аукается. И тянется шлейфом через всю твою жизнь. Плод твоей фантазии, в которой ты сам и утонул, сука. Вот я и спрашиваю у самого себя: “Почему ты решил, что имеешь на это право?” А ведь всего-навсего поверил своей выдумке. Чем вообще я занимался всю свою жизнь?

Алекс взял подушку жены и лег на спину, подняв ее над собой.

— Явно не тем, что мне готовила судьба… Не тем, чем должен был заниматься…

Алекс со всей силы прижал подушку к лицу и заорал так, что вздрогнула каждая лебяжья пушинка гипоаллергенного наполнителя. Безудержный поток мата вырвался наружу, как грязевая сель, снося все приличия на своем пути. Если бы подушка могла, то стала бы багрового цвета. Но она только самоотверженно поглощала скабрезные звуковые волны, издаваемые рвущимися связками. Подушка же под головой нагрелась от воспоминаний, которые вспыхнули в разъяренном мозгу нашего героя.

Вот Алекс — курьер. Вот он на базе в окружении других курьеров. Мат льется рекой. Им пропитана вся атмосфера. Из его молекул состоит окружающая среда. Тут нет других слов. Только мат, выражающий самую суть существования этого общества. Потому что, бл…ть, до чего ты докатился, если можешь работать только курьером. И каждое твое действие сопровождается исключительно матом. Совершенно спокойно и безо всяких эмоций.

Вот Алекс берет посылку — Сука

Кладет ее в багажник — Бл..ть

Выходит из машины — Еб..ть-колотить

Звонит в звонок — Пи…да

Вызывает лифт — Нах…й

Выходит на этаж, звонит в дверь, отдает посылку, возвращается к лифту, спускается вниз, садится в машину, едет на следующий адрес — еб… су… ху… пи… нах………………………в ж………………………………по х……………………………………………….в еб…………………….

И так по кругу, по меньшей мере тридцать пять раз. Именно столько надо доставить посылок, чтобы получить свою зарплату. Мозг отключен. Ты просто тупая груда костей и мышц, которая рулит, звонит, относит и записывает. Все! Все! Все, бл..ть! Больше ничего от тебя не нужно!

— Идите все в…. — рабочий день окончен.

В комнате наступает тишина. Мокрая от криков и слез подушка жены возвращается на свое место. Она в шоке. Она еще долго не сможет говорить. Да и захочет ли вообще. Алекс встает. Его подушка, мокрая от пота, еще хранит отпечаток воспоминаний.

В дверной замок вставляется ключ.

Алекс выходит из комнаты.

Первый поворот ключа.

Алекс идет по коридору.

Второй поворот ключа.

Алекс заходит в ванную.

Входная дверь открывается.

Алекс включает воду и начинает умываться, дабы привести себя хоть в какой-нибудь порядок.

— Пап, я дома!

Сын вернулся домой. Алекс выдыхает. Теперь не так страшно. Спасительное колесо привычных действий начинает вращаться. Алекс вытирает лицо махровым полотенцем, выходит в коридор и успевает заскочить в запущенную круговерть.

— Привет, сынок! Иди мой руки! Я обед пойду греть! Как дела в школе…

Ну, и далее по всем пунктам…

Lacrimosa dies illa. Слезный день

Слезный тот день, в который восстанет из праха осужденный грешный человек.

Так пощади его, Боже, милосердный. Господи Иисусе: даруй ему покой.

Аминь.

Скажу вам, заглядывая вперед, это будет длинная часть… или глава… или все же часть? В общем, это вы сами в конце решите, «часть» это была или «глава». И то и другое имеет право на существование. Как часть чего-то целого и нечто озаглавленные по-новому. А то, что это будет длинная песня, так вы забудьте. Выкиньте из головы. Как будто я вам не говорил этого… Но не забывайте… А то еще скажете, что я вас не предупреждал…

Но вернемся к нашему герою… Я же прав? Он герой? Не в том смысле, что совершает героические подвиги, а в том, что является главным действующем персонажем… Так в литературе уж повелось — называть таких людей героями. Пусть даже ничего геройского и сверхчеловеческого они и не совершают… Хотя то, что сейчас вытворяет Алекс на наших глазах, в его системе координат сродни героическому поступку.

Семья

Вот Алекс проходит мимо ванной. Там плещется Илюшка. Слышно, как вода тоннами разливается по кафельному полу. Но Илюху за это никто не ругает. Так уж повелось. С детства. Алекс улыбается закрытой двери и заходит на кухню. Жена сидит у раскрытого окна, положив ноги на подоконник. В ее руке белая кружка с… неизвестно с чем. Юля смотрит за горизонт сквозь серо-розовый закат.

— Ты чего грустишь тут? — спрашивает Алекс и подходит к холодильнику.

— Я не грущу… — Юля делает глоток.

— И чего ты «не грустишь» тут… одна, на кухне?

— Просто… чай пью…

— Как раз хотел спросить, чего ты пьешь? — Алекс смотрит в открытый холодильник и понимает, что совсем не собирался его открывать.

— А зачем тогда открыл? — спрашивает себя Алекс.

Из открытой дверцы веет холодок бесцельного действия и неопределенного присутствия. Алекс закрывает холодильник.

— Не нашел, чего искал? — колышут пространство отстраненные звуки.

Алекс пожимает плечами.

— Ничего не искал.

— А если бы искал, то чего? — спрашивает жена, философски вглядываясь в темнеющее небо.

— Чего?.. — задумчиво тянет Алекс и действительно напрягает мозг в поисках ответа. — Хотел бы найти покой от своей глупости и навязчивых мыслей о собственной никчёмности.

— Ну, что ты опять начинаешь? — жена начинает раздражаться.

— Опять завел свою шарманку! — бурчит холодильник и щелкает термостатом.

— Я не начинаю… Я продолжаю! Ничего же не меняется… изо дня в день… — Алекс виновато стоит посреди кухни, изображая самого себя у позорного столба, един в двух качествах. — Пора бы уже что-нибудь сделать.

— Например? — супруга поднимает на Алекса глаза.

В них жалость граничит с раздражением, а сквозь сочувствие просвечивает снисхождение.

Алекс читает это как: «Ну, что ты можешь сделать, бедненький?» и уже готов ответить: «Скоро все это закончится!», и уже собирается открыть рот, но голос сына из ванной перебивает его.

— Мама! Я все! Посушишь меня феном?

— Конечно, сынок! — Юля встает со стула и подходит вплотную к мужу. — Это твое нытье иногда просто выбешивает!

— И меня! — опускает голову Алекс. — Ты даже не представляешь, насколько.

— Ты воспитываешь сына! Ухаживаешь за ним! Готовишь вкусности… Чего тебе не хватает?

— Ты считаешь, это все на что я способен?

— Тебе этого мало? — тон становится жестче.

— Мам! Ты идешь?.. Или папа? Ну, кто-нибудь! — взывает сын к родителям.

— Иду! Тут папа опять самоедством занялся! — супруга выходит из кухни.

— Скажи, пусть мне тоже оставит! — шутит сын.

Включается фен. Алекс, нецензурно выбранив себя за бесхребетное поведение, идет в детскую. Сегодня его очередь читать Илье перед сном.

Алекс ложится, берет книгу про Муми Троллей. Ему нравится ее читать. Она пронизана тоской и одиночеством несмотря на то, что в ней много персонажей, много разговоров и все вечно куда-то ходят… Поведение героев порой не поддается логике Человека Обывателя… Муми Трольская логика. И кто сказал, что это детская книга? Однако, Илье она тоже нравится. Он слушает очень серьезно и задает взрослые вопросы по поводу поступков жителей долины. Ему тоже хочется понять, почему они так себя ведут? Иногда глупо и совсем неадекватно, даже с точки зрения ребенка. А Алексу это как раз и нравится.

— Он бы тоже хотел жить среди нас! — говорит Муми Тролль Снусмумрику.

— Возможно… — отвечает Снусмумрик и уходит в осень.

Он всегда так делает. Каждый год… И нигде не объясняется, почему. “И это же здорово! — думает про себя Алекс. — Это просто восхитительно как непонятно и здорово!”

Илья с разбегу напрыгивает на отца, так что кровать съезжает в сторону.

— Ага! Попался!

— Попался! — соглашается Алекс и, опустив левую ногу на пол, заталкивает кровать на место.

— О чем ты думал?

— Разве?

— Да! Еще как! Ты так думал, что не услышал, как мама пожелала спокойной ночи! Так о чем?

— О Муми Троллях, — сознается Алекс.

— И чего ты про них думал?

— Ты напал на меня неожиданно и все мысли разбежались. А я не успел ни одну из них запомнить. — Алекс начинает листать книгу. — Так! на чем вы остановились?

— Пап! Там закладка есть… Ну, чего ты?

Это особая закладка — магнитная. Она складывается пополам со звонким щелчком, соединяя несколько страниц. Этих закладок у Илья пять штук и на них нарисованы книжные герои. В том числе и из этой книги. Илья очень дорожит и гордится этими закладками. А еще он просит остановить чтение всякий раз на той строке, на которой закладка заканчивается. И не важно, что мысль или история не закончены. Зато сразу видно, откуда следует продолжать чтение. Поэтому сыну непонятно, зачем спрашивать “на чем вы остановились?”, когда вот же, все видно!

— Это риторический вопрос, сынок! — отвечает Алекс, открывая нужную страницу.

— Что значит «риторический»? — спрашивает Илья и укладывает слегка влажную голову на плечо отцу.

Алекс вдыхает запах жевачки бубль гум. Так пахнет детский шампунь. Так пахла несбыточная мечта Алекса, когда ему было семь лет. Но ему не покупали жевачек. Потому что “неизвестно кто их и из чего делает! быть может, даже грязными руками замешивают…” Так отвечала бабушка маленькому Саше на его просьбу купить “жувачку”. И почему маленькому Саше не покупали жевачек? Наверно, потому же, почему и Алекс не всегда покупает Илье жевательную резинку — сам не знает почему.

— Риторический это вопрос, на который не нужен ответ… и так все понятно!

— Зачем тогда спрашивать, когда и так все понятно? — не отстает Илья.

И Алекс задумывается.

И правда, зачем?

— Быть может, чтобы казаться занятым делом? Типа ты такой деловой и очень умный! Задаешь вопросы и тут же на них отвечаешь! Может, поэтому?

— Интересная теория! — умничает Илья. — Надо будет обдумать на досуге. Ну, давай, читай!

Алекс улыбается тому, как сын старается быть взрослым, употребляя умные слова, глубоко вдыхает запах детства и начинает чтение…

–…телеграмму.

— Что? — вдруг подскакивает Илья.

— Телеграмму, — отвечает Алекс, — я думал, ты уже уснул. Сорок минут уже читаем.

— Ничего я не уснул! Я внимательно слушаю! Так что такое телеграмма?

— Телеграмма это… Не уверен, что такое сейчас вообще существует!

— Это было в прошлом веке? У рыцарей?

— Нет! У рыцарей этого как раз не было… — Алекс пытается сформулировать мысль, но его мозг с трудом возвращается из долины Муми Троллей. — Да, в общем-то еще совсем недавно люди этим пользовались. До мобильных телефонов. Можно сказать, что это такая СМСка, напечатанная на бумаге. Но гораздо сложнее и требующая много усилий и ненужных, по сегодняшним меркам, телодвижений. Чтобы ее отправить, нужно прийти на почту, заполнить бланк с текстом и адресом, отдать девушке-телеграфистке и заплатить две копейки, кажется, за знак. Девушка наберет этот текст на своем телеграфном аппарате, что-то вроде гигантского мобильного телефона, и отправит в другой город. Но послание придет не сразу адресату, потому что нужно иметь такой же гигантский телеграфный аппарат, чтобы получить телеграмму, а они не продавались в магазинах, как сейчас телефоны. В общем, придет послание на почту в твоем районе. Его распечатают на бумажной ленте, наклеят на бланк, и уже почтальон доставит тебе его домой. Если срочную, то через три часа, если обычную, то в течение суток. А еще эти телеграммы смешно выглядели. Убирали предлоги и знаки препинания, сокращали слова — экономили в общем. Потому что надо было выбирать или “жувачку” за пятнадцать копеек, или послание любимому человеку “встречай домодед люблю целую”. Понятно?

Но в ответ Алекс услышал теплое мерное посапывание на правом плече. Пространное объяснение усыпило мальчишку своим занудством. Алекс, водрузив на законное место магнитную закладку и закрыв книгу, положил ее на тумбочку. Осторожно высвободился из-под вспотевшей детской головы и медленно сел, с трудом сохраняя равновесие. В любой момент сын мог проснуться и попросить не уходить. Операция “Вставание с кровати ребенка” прошла успешно. Почти без скрипов половиц и суставов.

Алекс укрыл сына, выключил свет и вышел в коридор. В их спальне тоже было темно. Только Рыжик нагло спал в лунном пятне рядом с женой. Не своей, конечно, а Алекса, но так вызывающе безапелляционно, словно это была его собственная самка на его личной койке. Скрипнула предательская половица. Услышав угрожающий его здоровью звук, кот, не открывая глаз, спланировал под диван, исполнив мертвую петлю. Алекс замер и обеспокоенно посмотрел на супругу. Нет, она не проснулась. Алекс всегда завидовал ее сверхспособности ко сну. Юля засыпала уже на подлете к подушке и спала так, словно ее выключали из жизни.

Некоторое время наш герой стоял в темноте, раздумывая, что ему делать. Не вообще по жизни, это он уже придумал, а именно в этот конкретный момент этого конкретного вечера. Потом прикрыл обе двери, чтобы не нарушить сон любимых, и пошел на кухню. Налил холодной заварки “четыре ложки на пол-литра”, положил на блюдце инжирного варенья с тремя ягодами и сел боком к столу, закинув ноги на соседний стул.

Так Алексу было удобно и сладко придаваться мечтам или погружаться в воспоминания. Он подхватил ложкой инжиринку, глотая слюну предвкушения, мягко положил ее на язык и принялся катать этот сладкий мягкий шарик по небу. Мечтать не хотелось. О чем мечтать, когда уже все придумано и расписано по пунктам? Поэтому Алекс решительно раскусил ягоду на две части, услышав характерный скрип на зубах, и предался воспоминаниям. Сегодня они посвящались телеграммам.

Алекс получал телеграммы не часто. Поэтому хорошо запомнил две из них… А вот отправлял их тоннами. Всякий раз, когда уезжал в другой город, слал телеграммы чуть ли не каждый день. “Люблю”. “Скучаю”. “Приеду скоро”. “Готовься еду” (эта, кстати пришла как “Готовьте еду”, что в общем-то смысла не меняло, мы же частенько своим любимым говорим: “Так бы и съел тебя!”), ну и подобная любовно-телеграфная лирика.

Была в жизни нашего героя балерина. Они даже собирались пожениться. И вот в преддверии свадьбы умчалась она в трехмесячные гастроли по бескрайним просторам южных регионов нашей тогда еще целой страны. Тут уж Алекс разошелся не на шутку. Телеграммы отправлялись утром и вечером. А иногда и в обед. Совсем не экономичные и отнюдь не односложные. Как минимум четверостишья с пожеланиями доброго утра или сладкого сна. А в обед — приятного аппетита. Причем с сохранением всех знаков препинания, союзов и предлогов. Экономить на проявлениях своей любви Алекс не намеревался. На почте его встречали, как дорогого родственника, за три месяца сделавшего пятилетний план по отправке телеграмм. Но гастроли рано или поздно заканчиваются. Так случилось и на этот раз. Балерина вернулась.

Алекс с неприлично роскошным букетом разноцветных гербер встретил девушку на вокзале. Влюбленные обменялись поцелуями, потом цветами и чемоданами, и направились к машине. Девушка уселась на переднее сидение, Алекс пошел укладывать вещи в багажник. В процессе утрамбовки наш герой заметил краешек плотно сложенной бумажки, который торчал из-под крепления покосившегося колесика. Этот результат женской находчивости служил для выравнивания металлической площадки относительно корпуса чемодана. Умильно улыбнувшись, Алекс извлек дело рук своей любимой и хотел уже садиться за руль и повеселиться над смекалкой балерины, но черт его дернул развернуть это приспособление. И когда он увидел свое любовное послание из двенадцати полосок (пятьдесят четыре знака, между прочим), то почему-то совсем не удивился. Только немного расстроился. И сильно разочаровался. Скомкал телеграфный бланк с результатом излияния своих чувств и спрятал в карман. Пока шел в кабину, поговорил сам с собой: “А что ты хотел? Чтобы она хранила их? Это же всего-навсего бумажка! — Да! Я очень хотел, чтобы она хранила их! — Дурацкий романтик! — Уж какой есть!”

Алекс сел за руль.

— Домой?

— Да! Прости, устала от дороги!

Молодой, с раной в сердце, человек молча и сосредоточенно довез девушку до ее дома, помог поднять вещи на третий этаж без лифта, мило попрощался и уехал от своей уже не совсем возлюбленной навсегда.

— Так, по непонятным причинам, не состоялась моя первая свадьба… — проговорил Алекс второй инжиринке и отправил ее в рот. Мигом раскусил ее скрипучее тельце, прожевал с хрустом мелких косточек и запил холодной заваркой.

Что же касается двух полученных телеграмм.

Первую молодой Алекс, тогда еще Сашок или Сашка, получил из города, где жили его родители. И где тогда гостила его беременная первая жена. Она уехала туда два месяца назад, а Санька должен был за неделю закончить проект и приехать в отпуск. Но что-то, как обычно, пошло не так, и воссоединение супругов откладывалось на неопределенный срок.

И вот сидит наш герой, расслабляясь под вечер с бокалом прохладного красного сухого, и слышит стук в дверь. Все с тем же бокалом и со словами: “Кого несет на ночь глядя?” или может что-то пожестче, сейчас Алекс уже не помнил, он идет открывать. На пороге, как в детском стихотворении, с толстой сумкой на ремне, обливаясь потом от летней жары, стоит пожилой мужчина. Он вытирает одной рукой пот со лба, а другой протягивает телеграфный бланк. Наш Санек берет бумагу и пробегает глазами несколько чрезмерно информативных и совершенно скупых на эмоции строк. Не верит своим глазам и читает еще раз. И еще раз. Но тут не выдерживает почтальон.

— Забыл, что у тебя день рождения? — ехидно спрашивает мужчина, заметив вино и намекая на причитающийся ему рубль в благодарность за доставленное поздравление.

— У меня день рождения через два месяца! — глядя в телеграмму, отвечает Санек и под непонимающим взглядом почтальона отпивает прохладного красного сухого. Потом поднимает счастливые глаза на вспотевшего от ожидания посланника и, чеканя каждое слово, непокорным языком произносит:

— У меня сын родился! — и закрывает дверь.

Да, прямо перед носом! Да, не вежливо! Да, не дав рубля!

Но вспоминая сейчас, Алекс простил себя, оправдывая такое поведение состоянием полученного эффекта, жарой и… прочими условиями.

Что же было в телеграмме? Всего три слова — Днем рождения сына.

Вот каждый из участников этой сцены и понял это по-своему.

Теперь о телеграмме номер два. Точнее, о другой телеграмме. Нумерация не имеет значения. Оба этих сообщения остались в памяти на всю жизнь.

Зимний вечер. Первая жена укладывает первого трехлетнего сына в спальне, дав папе прийти в себя после не первого скандала с заказчиком. Алекс переживает на кухне, бессмысленно глядя на капающий кран. Стук в дверь. С известной нам уже фразой: “Кого несет на ночь глядя?” или может что-то пожестче, весь расстроенный, Алекс идет открывать. На пороге все тот же пожилой мужчина…

Поставим нашего героя на паузу и сделаем небольшое отступление-пояснение от лица… От чьего бы лица сделать пояснение? Это было так давно, что из нынешних вещей никто этого и не помнит… Хотя… Гитара! Точно! Это та самая гитара, которую десятилетнему Сашке подарил его дядя Коля.

— Да! Они очень любили друг друга! — перебирает тихонько расстроенными струнами забытая гитара на антресоли. — Души друг в друге не чаяли! Коля был младшим братом мамы Александра. И всем увлечениям, и открытиям в своем детстве Сашка должен быть благодарен дяде Коли. Да что значит “должен был”? Его никто не заставлял! Он беззаветно обожал Колю. И никогда не называл его дядей. Они были друзья. Навечно. Но время идет и люди взрослеют. То же самое и произошло с Сашей и Колей. И если Саше, простите, уже Алексу, стукнуло тридцать, то Коле исполнилось сорок восемь и что-то там надорвалось в его здоровье. Нужно было поменять климат, и Коля уехал со своей семьей в теплые края. Вот, собственно, такие дела!

Гитара замолчала, поскрипывая рассохшейся декой.

Вернемся к вспоминающему Алексу.

На пороге все тот же пожилой мужчина. Протягивает сложенный бланк, разворачивается и уходит.

— Даже рубля не стал ждать! — думает Алекс. — Так я его тогда обидел.

Он закрывает дверь и раскрывает бланк. Ноги подкашиваются, и Алекс оседает на пол.

Всего два слова, смысл которых настолько прост, что их не надо перечитывать.

“Коля умер”

Две телеграммы. Две истории. Два события. Две точки. Начало и конец. Рождение и смерть. Между ними вся жизнь, но они так рядом. Их разделяет только тонкий официальный бланк.

— Завтра же скажу, что уезжаю! — решает Алекс, доедает третью ягоду инжира, допивает холодную заварку и идет спать.

Пробросим весь следующий день, чтобы не тратить наше время повторением куролесья повторяющихся ежедневно повторов. Пробросим, как при игре в кости, когда все кубики встали на ребро. Пробросим и войдем вместе с Алексом в детскую.

Вот он осторожно открывает дверь. Юля перестают читать (сегодня ее очередь). Алекс медленно подходит к кровати, на которой лежат два его близких человека. Жена и сын. Алекс смотрит на них во все глаза.

— Дурацкое выражение! — думает Алекс. — Но все-таки жаль, что у меня их всего два. Было бы их тысяча, я бы смотрел каждым из них не моргая, стараясь запечатлеть даже самую мельчайшую подробность этой до боли знакомой картины.

Алекс стоит у кровати и смотрит. Просто. Тихо. Не моргая. Он улыбается.

— Он сейчас заплачет! — вздыхает Снорочка.

— Нет… Не думаю! Будет держаться до конца! Уж я-то его знаю! — отвечает Муми Тролль.

Да, книгу про Муми Троллей они читают уже несколько недель. За это время можно хоть немного, но узнать человека. Или так может казаться… Казаться, что ты его знаешь… Что, впрочем, почти одно и тоже. Даже если ты думаешь, что знаешь человека, он всегда может преподнести тебе сюрприз или удивить неожиданным поступком. Вот как сейчас, например.

У Алекса наворачиваются слезы.

— Я же говорила! — восклицает Снорочка.

— Это от того, что я не моргаю! — думает про себя Алекс.

Илья и Юля смотрят на вошедшего папу и мужа. Он очень странный. Прежде он бы поцеловал их перед сном и вышел, но сейчас он стоит и молчит. И ничего не делает, уже целых тридцать секунд. Просто смотрит.

— Да, любимый! Ты чего? — не выдерживает Юля.

— Да, пап, ты чего? — повторяет Илья.

— Мне прислали приглашение на работу! — виновато говорит Алекс и уточняет, не дождавшись реакции. — В другой город.

Сын и супруга удивленно переглядываются.

— Вот это новость! — говорит Илья.

— Почему ты мне раньше не говорил? — настораживается Юля.

— Не хотел говорить раньше времени… Только что пришло подтверждение, — пожав плечами виновато отвечает Алекс.

Юля молчит. Но видно, что в ее подкорке бушуют тектонические процессы. Илья затих в ожидании маминой реакции.

— А реакция может быть самой неожиданной! Уж я-то ее знаю! — прижимает свои маленькие ушки Муми Тролль.

— Ой! — говорит Снорочка, прячась за друга.

Алекс тоже ждет приговора.

— Это же прекрасно, милый! — улыбается супруга, и все вздыхают с облегчением. — Ты давно этого ждал! Наконец-то! Поезжай, даже и не думай! И за нас не переживай! Мы справимся!

— Я еду именно потому, что переживаю за вас! — думает в ответ Алекс. — Именно потому, что от моего присутствия больше вреда, чем пользы. Я как источник заразы… гниения… сглаза какого-то…

— А чего он молчит? — спрашивает Снорочка.

— Переваривает, наверно! Уж я-то знаю… — гордо отвечает Муми Тролль.

— Хвастун и задавака! — кокетничает его подружка.

Алекс моргает, и слезинка, сорвавшись с ресницы, падает на плечо сына.

— Это от лампы! — оправдывается Алекс. — Прямо в глаза бьет! Ты правда не против?

— По-моему, он уже не уверен, хочет ли он уезжать… А? — спрашивает Снорочка. — Чего молчишь, ведь ты его знаешь!

— Вот ты странная! Это же все! Это же навсегда! С этого момента все станет прошлым! — резко отвечает Муми Тролль.

— Я не против! — твердо отвечает супруга.

— Ура! — кричит выжидающий до сих пор окончательного решения Илья. — Папе дали работу!

Илья подскакивает на кровати и прыгает на шею отцу.

— Теперь у меня будет новый телефон? Да, пап?

— Да! — уверенно отвечает Алек.

Ведь именно этот его шаг разорвет замкнутый круг беспросветности и бесполезного прозябания. Ведь он, Алекс, унесет с собой это проклятие безденежья. Нейтрализует себя как препятствие к новым возможностям для его любимых. А сам он насладится на пути к закату по всем пунктам, записанным в Плане. Набело!

— Сколько глупых насекомых у него в голове… — начала было злиться Снорка, но Юлия закрыла книгу.

— Давайте спать!

— Спокойной ночи, папочка! — Илья чмокнул отца в щеку и лег рядом с мамой.

— Спокойной ночи! — ответил Алекс и выключил свет.

— Это чтобы не видеть глаза супруги… — констатировала бра.

Алекс перегнулся через сына и наугад поцеловал жену, которая приподнялась навстречу. Получилось рядом с правым краешком губ.

— Я, наверно, тут усну… — прошептала супруга, опускаясь на подушку.

— Ура! — прошептал сын.

Алекс вышел и закрыл за собой дверь. Она скрипнула, будто прищемила его сердце.

— Они радуются, не зная правды. Они радуются тому, чего нет! — кричала четырехкамерная мышца, будто зажатая дверной никелированной петлей.

Следующий день оказался, неожиданно для Алекса, выходным. Он ведь давно уже не следил за днями недели ввиду ненадобности держать эти астрономические данные в голове. Просто не нужно. Нет необходимости. Лишняя информация. Поэтому наш герой был удивлен, когда, проснувшись и выйдя как обычно в неглиже на кухню, застал семейство тихо завтракающим. Тихо — это чтобы “не тревожить папу”. Даже Рыжик и тот хрустел своим пластиковым кормом чересчур осторожно. Он, кстати, первый отреагировал на появление Алекса скоропостижным рейдом прочь от своей обеденной зоны под стол, так как совсем не ожидал настолько внезапно увидеть хозяина, да еще и в таком виде. Следом отреагировали Илья и Юлия. Они медленно повернулись и тоже оказались слегка, скажем мягко, удивлены представшей пред их глазами картине. Алекс был также ответно удивлен.

На многозначительную фразу жены: ”Милый…” и на совершенно непосредственную реакцию ребенка: “Пааап…”, глава семьи растерянно ответил: “Простите…” и ретировался ванную. Оттуда Алекс выкрикнул: ”Доброе утро!” и принялся яростно чистить зубы.

— Доброе утро! — одновременно ответили сын с супругой и заполнили кухню звенящим хохотом.

Алекс улыбнулся себе в зеркало с пеной у рта… От зубной пасты, конечно… и наигранно обиженно произнес: “И ничего смешного нет! Я потерялся в днях недели.!”, а потом решил уточнить: “И давно у вас выходной?”

— С утра! — ответила Юлия. — Одевайся и приходи завтракать! Тут тебе тоже есть порция овсянки с малиновым вареньем.

Это было одно из немногих любимых блюд Алекса на завтрак, который готовила супруга. Он сократил время утреннего моциона с 8 минут привычных до 4, шмыгнул, чтобы не привлекать внимание, в комнату, оделся и прискакал на завтрак, на ходу натягивая футболку.

Весь день семья провела дружно вместе, чего уже тоже давненько не происходило. Ввиду скорого отъезда Алекса, супруга отменила все свои парикмахерские, массажи, спа-салоны, марафоны в Инсте и ФБ, фитнес, дэнс-шмэнс и прочие сауны, подружек, шопинг, и даже убрала подальше телефон, выключив на нем звук.

— Чтобы не мешал проводить время с семьей! — прокомментировала Юлия и убрала смартфон под подушку.

Это был поистине героический поступок, если вы хотите чего-нибудь действительно героического в нашем рассказе о жизни Алекса и его стремлении к Закату… Ну, то есть, увидеть закат и… Ну, вы понимаете, о чем я. И не менее великим поступком было со стороны супруги отказаться от всех походов из дома в свой выходной. Потому как она обычно говорила: “Когда еще я могу заняться собой, если не в свой выходной?” и исчезала до вечера. В результате выходило, что в будни работа отнимает все время, а в выходные — необходимые и важные дела. Да, собственно, чего тут рассуждать? Не так ли мы поступаем все? Работаем, а в выходной занимаемся тем, чего не можем делать в рабочее время. И как правило это все мало связано с семьей. Простая логика же! Клубная карта может закончиться, распродажа прекратиться, подруга не сможет в другой день, у массажистки только это время и надо успеть воспользоваться всеми предоставленными возможностями и заранее купленными абонементами, и билетами, а семья… так вот же она! Она вот и никуда не денется! В любой удобный момент можно ей посвятить время… когда оно будет свободно от важных дел.

И это не я так думаю. Нет! Это так рассуждал офонаревший от внимания к себе конструктор Лего, когда его начали собирать в шесть рук. Об этом переговаривались три фарфоровые тарелки, которые в кои-то веки извлекли из шкафа и одновременно наполнили холодным гаспачо семейного приготовления. Об этом же тихонько потрескивал микросхемами телевизор, глядя, как вся семья перед ужином дружно смотрит фильм 12+. В общем, все было очень живо, весело и по-семейному. Пока один из персонажей фильма не уехал в командировку. И тут же всем стало не по себе. Стало грустно. И даже Рыжик ни с того ни с сего слез с дивана и ушел под кровать. Медленно и печально. И оказалось, что все в этот день, включая кота, старались не думать об отъезде папы, и мужа, и хозяина, и самого себя. Гнали от себя эту мысль. Забалтывали, заигрывали, загоняли в дальний угол. И чем сильнее это делалось, тем большей тоской повеяло с экрана диагональю в 52 дюйма.

— Ничего, — сказала жена, — все будет хорошо… пойду посуду помою…

Алекс выключил телевизор. Илья, загрустив, поплелся в свою комнату. “Нельзя в доме отъезжающего говорить о чемодане!” — вывел печальное умозаключение Алекс и теперь уже совершенно открыто пошел укладывать вещи в дорогу.

Ужинали уже не так весело. Внешне Алекс демонстрировал озабоченность поездкой и предстоящей работой, а внутри у него была кромешная холодная пустота обмана, которую он пытался оправдать поставленной великой целью… Точнее, двумя целями… Хотя “двумя целями” звучит не так благозвучно. Профанация и дискредитация какая — то. “Двумя целями”. Но Алекс не знал, как сформулировать по-другому, хоть и пытался на протяжении всего чаепития. Поглощенный рассуждениями, он не заметил, как съел целую вазу шоколадных батончиков, но так и не нашел более точного выражения — в погоне за двумя целями.

Первая — освободить свою семью от лишнего балласта.

Вторая — встретить Закат, выполнив все двенадцать пунктов своего плана.

Чтобы не видеть, как рядом с Алексом растет гора фантиков, Юля ушла в комнату и достала телефон из-под подушки. Илья ходил кругами, пытаясь придумать, чем же развлечь папу. В конце концов, он предложил:

— Пап, а идем мультики посмотрим…

На что Алекс поднял на сына уверенный в правильности своего решения взгляд и хотел было ответить совершенно спокойно: “Идем!”, но из спальни донесся голос супруги.

— Милый, а когда у тебя самолет, совсем забыла спросить… или… а как ты едешь?

Холодильник аж передернуло: “Она, конечно, хотела, чтобы прозвучал вопрос как можно беззаботнее… “

— Но вышло не очень! — ответил календарь. — Похоже, что она все это время ушами была на кухне.

— А ты как думал? — буркнул холодильник.

Вопрос, как и набитый пралине рот, поставили Алекса в тупик. Прежде он запил непережеванные батончики “Рот Фронт” холодным чаем, одновременно придумывая ответ. И, в результате более-менее успешно выполненных подготовительных действие, произнес достаточно четко сформулированную фразу:

— Завтра вечером. Поездом. Номер не помню.

В дверях показалась жена.

— Ты все вещи собрал?

— Вроде… — Алекс задумался.

— Илья, иди смотреть мультики, а мы с папой займемся сборами.

Сын отправился к телевизору. Юля и Алекс к чемодану. В одной комнате ребенок тихо разрушал сознание просмотром плоских уродливых героев какой-то там Рамы, в другой — двое взрослых тихо, в отчаянном молчании, не глядя друг другу в глаза, складывали вещи в чемодан.

Через час в дверях показалось сонное лицо Ильи.

— Мам-пап, а мы спать сегодня будем?

— Да! Зубы чисть и ложись, — ответила Юля, аккуратно складывая носки.

— А книжку? — спросил сын.

Юля посмотрела на Алекса.

— Иди, почитай сыну перед отъездом.

Алекс согласно кивнул и отправился в спальню Ильи.

Конец ознакомительного фрагмента.