Украл – поделись. Физиология предательства

Сергей Семипядный

Хотя произошло это в середине девяностых, многие герои описанной ниже истории ещё живы. Двое из них собираются зарегистрировать брак. Фамилия космонавта изменена, фамилия Синодский также вымышленная. А началось всё с того, что в руках двух приятелей оказалась приличная сумма денег, честно полученная в результате спонтанного акта разбойного нападения. Честно-то честно, но не все с этим согласны. А выбор не прост. Дружба и любовь или корысть и предательство?

Без милой принцессы мне жизнь не мила

В этот раз им повезло, они остались живы. Оба. Однако пройдёт не так уж и много времени, когда один из них будет мёртв, а второго будут спрашивать, не подозревает ли он кого-либо в убийстве его товарища, так как первоначальная версия о самоубийстве сомнительна. Эти сомнения возникнут после получения заключения судебно-медицинской экспертизы.

Этот второй, живой, как раз будет находиться в кабинете следователя прокуратуры, когда туда войдёт какой-то невзрачный мужичок в задрипанном костюме, но при галстуке и белой рубашке и положит заключение перед следователем Колодкиным. И они примутся читать и комментировать текст принесённого документа.

Следователь: Раневой канал чистый, без дополнительных порезов.

Второй: Где?

Следователь: Вот этот абзац.

Второй: А если бы не чистый был?

Следователь: Тогда вероятность, что он сам себя зарезал, была бы значительно выше. Вгонять нож в собственное тело всегда значительно сложнее, чем в тело ближнего своего. Сила удара уже не та — когда в себя, я имею в виду, — поэтому самоубийце приходится прилагать дополнительные усилия, напрягаться, чтобы нож поглубже вогнать.

Второй: Но он может и обратно нож выдернуть. А не продолжать резать самого себя.

Следователь: Всё может быть. Смотря, однако, для чего выдернуть. Если удар наносил убийца, то да, согласен, он скорее выдернет нож, чтобы воткнуть его ещё раз…

Второй: Или десять раз.

Следователь: Да. А самоубийце ударить себя ножом второй раз, да ещё и с прежней силой, весьма затруднительно. Да. Поэтому и канал бывает, как правило, далеко не чистый.

Второй: Да, действительно.

Следователь: Ну и расположение раны, а также направление раневого канала не исключают возможности, что не обошлось без постороннего вмешательства.

А пока они оба, в полутрупном состоянии, но живые, укладывались спать на отведённое хозяйкой место, на скрипучем диване неопределённой расцветки.

— Красавица! Красавица! Это же ясно, как Божий день, — бормотал Литиков, ворочаясь за спиной у Бабухина. — Таких и в столицах ещё поискать. А тут, ты смотри, в первом же попавшемся доме и… Стучишь — открывается дверь, а на пороге… Не было бы меня с тобой — я и не поверил бы! И ты не поверил бы! Не так разве?

— Да так, так. Уймись!

— Но ты же видел её! — вскричал Литиков, удивлённый, что Бабухин не спешит присоединить свой голос к изливаемым им восторгам.

— Видел, видел. Пообтесать её чуток…

— Вот уж не надо! — кричащим шёпотом прервал Бабухина Литиков. — Пусть остаётся, какая есть! Первозданная!

— Ты чего мелешь? Ей под тридцать, не меньше.

— Ну и что?!

— Втрескался, что ли?

— Может, и так. Хотя я всего лишь сказал, что она красавица.

— Зигзаг забубённого алкогольного сознания, — усмехнулся Бабухин. — Ты пережрал, говоря по-русски. Проспишься, глянешь на неё при свете дня… Хотя, согласен, она достаточно сексапильна.

— Дурак! Это утончённейший эротизм высокого полёта! Элегантнейший эротизм!

— Ничего, проспишься и начнёшь канючить: «Сестра, сестра сексуального милосердия…»

— Заглохни!

— Я тебя самого сейчас заглушу. И прекрати ворочаться! — И Бабухин двинул локтём Литикова, которого трепала, по всей видимости, вихреобразующая сила любви, не позволяя полномерно осесть на диванную поверхность.

Проснувшись утром, Бабухин и Литиков опохмелились. Не закусывая.

— А ты, скотина, меньше, чем я, пострадал, — недовольно заметил Бабухин.

— Да, — согласился Литиков. И добавил с необъяснимой печалью: — Даже для непогоды я менее интересен.

— Не понял, — покосился на него Бабухин.

— Татьяна, хозяйка, на тебя вчера смотрела, — грустно сказал Литиков.

— Что значит — смотрела?

— То и значит.

Литиков поднялся на ноги и заходил по комнате.

— Не слишком ли ты подвижен? — бросил ему Бабухин.

— В самый раз. Тем более если учесть, что находится в соседней комнате. Кто! А я и вообще — в самый раз. Мои пропорции ничуть не хуже твоих.

— Твои пропорции? — скривился в усмешке Бабухин.

— Да. И если меня снять в кино, то вполне можно представить меня едва ли не Гераклом. Жан Маре тоже небольшого роста.

— Здесь не кино. Поэтому снимать, — Бабухин подчеркнул это слово, — тебя никто не будет.

— Ты Татьяну имеешь в виду?

— И её тоже.

— Но почему?! — вскричал Литиков. — Я недурён! Я умён! В некоторой степени! — Литиков предупреждающе поднял руку. — По крайней мере, не глупее тебя. Тоже верхнее образование имею. Я нежный и ласковый. Женщина, говорят, любит ушами. Так вот, я, заметь, я, а не ты лапшу словес тончайших более способен производить. И хоть бы это было в первый раз! Нет, и эта пялится на тебя! Как жить? Как дальше жить?!

— Не паникуй, и тебе бабу найдём. У нас денег!.. Кстати, надо бы пересчитать их. Там десятки лимонов. Если не сотни. И красненькие, и зелень. Накупим водяры, шампани — пир устроим. Выбирай любую. Уверен, есть народишко тут, есть!

— Да не получается любую! — всплеснул руками Литиков. — Я выбрал — и что? На тебя смотрела! Как будто я — пустое место!

— Не переживай — ещё ничего не ясно.

— Да уже всё просёк я, — отмахнулся Литиков и сел на табурет, обхватив голову руками. — Я всё просёк!

— Глянешь на неё при дневном-то освещении и поймёшь, что не стоит она твоих переживаний, — сделал новую попытку успокоить товарища Бабухин. — Наливай давай, выпьем.

— Увы. Хоть сколько гляди — всё одно.

Получив от Литикова стакан с водкой, Бабухин выпил залпом, устроился поудобнее на диване и принял благодушно-философский вид. После паузы заговорил:

— Послушай, Мишка, меня. Я тебе вот что скажу. Такова жизнь. Точнее, такова сексуальная культура народов мира. Женский аспект этой культуры. Женщина, я тебе сейчас объясню, принимает, вбирает, заглатывает. А человек жаден. Женщина — часть человечества. Согласись, это так. Человеку надо много. И — сразу. А глотать червячков…

— Я — червяк?! — опешил Литиков.

— Я образно говорю.

— Ты говори, говори, да не заговаривайся!

— Ты нарваться хочешь — угрожаешь?

— Продолжай, — буркнул Литиков.

— Да, в общем-то, всё. Женщина — это не птичка. Да. Вот это я и хотел сказать. Женщина — хищник, скорее. Как и человек вообще. Лежит два куска, большой и маленький, — который выбрать?

— Мужчина — не кусок мяса.

— Возможно. Но пойди и докажи.

— И пойду! — встрепенулся Литиков. — Пойду, пока ты тут…

И он, не договорив, выскочил из комнаты. Оказавшись в прихожей, Литиков оробел. Увидав зеркало над умывальником, подскочил к нему, однако тотчас и попятился. Зеркало — это не то, что ему сейчас нужно. Он ещё, кажется, не глянул в него, а всклокоченная голова и красные обмороженные щёки шарахнули по глазам. Литиков пальцами расчесал волосы, ладонями пригладил их и постучал в дверь комнаты, в которой находилась хозяйка.

— Да, войдите, — после паузы ответил женский голос.

Литиков вошёл.

— Доброе утро, барышня. Я пришёл поблагодарить вас за приют. Я и мой друг никогда не забудем вашей доброты. Спасительница! Вы наша спасительница!

Произнося благодарственную речь, Литиков красиво, как ему казалось, жестикулировал правой рукой и переминался с ноги на ногу. На кровать, где лежала Татьяна, он старался не глядеть. Когда же он всё-таки посмотрел Татьяне в лицо, то встретился с недовольным взглядом её припухших со сна глаз.

— Я спать хочу, — тяжело выдохнула Татьяна и отвернулась к стене. — Подняли среди ночи… А теперь им «доброе утро» подавай. А мы тоже люди, хоть и в деревне.

Открылась дверь, ударив Литикова по спине, и вошел Бабухин.

— Привет, красотка! — пробасил он. — Как насчёт завтрака? Не покормишь нас? Платим валютой. Кстати, за ночлег с нас сотен этак несколько. Очень благодарны.

Татьяна села в кровати, прикрывшись одеялом.

— А откуда у вас столько денег? — спросила почти равнодушно.

— В спортлото выиграли, — ответил Бабухин весело. — Да. Такие вот мы везунчики. Сегодня будем праздновать. Так что приглашай общество.

— Какое общество?

— Местное общество. То есть всех дам от шестнадцати и до… — Бабухин повернулся к Литикову. — Ты дам какого возраста предпочитаешь?

— Я тебе уже говорил, — проворчал Литиков.

— Ах да, до пятидесяти. Значит, от шестнадцати и до пятидесяти. Договорились, хозяйка? Все расходы берём на себя. Хлопоты оплачиваем тройным тарифом. Возьми себе помощников и — в магазин. Водка, шампанское, коньяк — по ящику, по два, в общем, сколько надо. Лучше переесть, чем недоспать. Я бы и Мишеньку нашего дорогого командировал, но он, болезный, сегодня не в форме.

— Кто ты такой, чтоб командировать? — заерепенился Литиков. — Между нами отношений подчинённости не существует!

— Я говорю, что попросил бы тебя помочь уважаемой хозяйке, — с улыбкой уточнил Бабухин.

— Ты толковал про «командировать». И вошёл без стука! И ведёшь себя хамски! — всё более заводился Литиков. Даже начал чуть подпрыгивать на месте. — Ты позволяешь себе «тыкать» малознакомой даме, которая…

— Да ничего страшного, — вмешалась Татьяна.

— Нет! — решительно не согласился Литиков. — Я не могу позволить, когда в моём присутствии…

— Ну так выйди, — ухмыльнулся Бабухин, затем сгрёб Литикова в охапку и вытолкнул его за дверь.

Однако Литиков тотчас ворвался обратно и попытался заехать кулаком Бабухину в физиономию.

— На!

— Стоп-стоп! — Бабухин увернулся, потом бросил ладонь левой руки на голову Литикова, пригнул её и указательным пальцем правой щёлкнул Литикова по подмороженному уху. — Зю! Получи зю! И не нервничай, дружище! — добавил уже спокойно.

Литиков взвыл от боли, постоял, зажмурившись и постанывая, потом отскочил в сторону и вонзил в Бабухина полный ярости взгляд.

— Ну, держите меня! — взвизгнул он, готовясь ринуться в смертельную схватку. — Ну, гад!

— Прекратите сейчас же! — вскрикнула Татьяна и соскочила с кровати. — Прекратите! — Она подбежала к Литикову и ухватила его обеими руками за плечи. — Ещё драк мне тут не хватало!

Литиков замер, остолбенел. Он не мог не остолбенеть, потому как Татьяна была в прозрачной ночнушке, не способной укрыть изумительные полусферы грудей с двумя бугорками сосков. И двумя кружочками вокруг тех бугорков. Литиков мог бы закатить глаза кверху и упасть в обморок. Если бы сумел оторвать взгляд от прелестей Татьяны.

Женщина почувствовала неловкость.

— Уходите, мне надо одеться! — бросила она и юркнула в кровать, укрылась одеялом.

Но Литиков не способен был двигаться. Ночнушка Татьяны оказалась очень короткой, движения женщины не очень точны, поэтому впечатления Литикова скакнули на ступеньку, располагавшуюся на порядок выше.

И даже Бабухин эмоционально крякнул:

— Да-а!

— Вон отсюда! — рассердилась Татьяна.

— Пошли, Мишка. Не будем смущать нашу хозяйку, — похлопал Бабухин по плечу Литикова и подтолкнул к двери.

За дверью Бабухин и Литиков некоторое время молча разглядывали друг друга, потом Бабухин улыбнулся дружелюбно и протянул Литикову руку. Вздохнув, Литиков пожал её.

Сосчитав деньги, Бабухин и Литиков едва умом не тронулись. Шестьдесят восемь тысяч долларов с тремя или четырьмя сотнями и почти пять миллионов в рублях! Едва восторги чуть поутихли, Литиков схватил пару стотысячных и помчался в магазин — не ждать же, пока там эта Татьяна развернётся. Бабухин, не отменяя ранее анонсированное «празднование», попросил хозяйку соорудить закусочку.

Когда Литиков возвратился, пригласили Татьяну и отметили удачу. Выпив и закусив, Литиков мог быть вполне доволен жизнью, однако он, словно чего-то ему не доставало, постоянно крутил головой по сторонам. Его глаза, будто бы, пытались что-то отыскать в окружающей обстановке. Но, по-видимому, не находили, и потому становились всё более внимательными к мельчайшим наслоениям настоящего на исключительно свеженькое сверхудачливое прошлое.

— Ты кто? — вскричал он, заметив мужика, немолодого и мрачного, застывшего на фоне входной двери.

— Космонавт, — прозвучало от двери.

— Кто? Алконавт? — сощурился Литиков.

— Космонавт.

Литиков, расплывшись в улыбке, повернулся к Бабухину и Татьяне.

— Слыхали? Космонавт! Танюша, ответь, пожалуйста, что там такое у дверей, а то я, честно, не копенгаген.

— Космонавт, — ответила Татьяна. — А что? Космонавтов никогда не видали?

Литиков, проморгавшись, всмотрелся в лицо Татьяны. Если бы он был трезв, то совершенно определённо решил бы, что она не шутит.

— Космонавты в деревнях не водятся, — улыбнулся он многозначительно.

— В других. А в нашей встречаются. — Татьяна была по-прежнему невозмутима. — Анатолий Петрович, проходите, пожалуйста, присаживайтесь.

Анатолий Петрович приблизился к столу. С невесть откуда взявшимися стулом и гранёным двухсотграммовым стаканом в руках.

Литиков вновь заулыбался, кося полным значения взглядом на Бабухина. Но Бабухин не отозвался. Он разглядывал «космонавта».

— Простите, ваша фамилия?.. — Бабухин морщил лоб и выпячивал губы, словно был более чем близок к нащупыванию ответа на свой вопрос.

— Богатырёв, — ответил Анатолий Петрович и на миг изменился так, что, продлись этот миг на каких-нибудь полмига, образ этот его остался бы в памяти присутствующих навсегда. Но — не случилось. Невидимой волной с лица пришельца смахнуло это новое и особенное, на долю секунды возникшее, и вновь у стола оказался очень пожилой мужик со стулом, стаканом и предательски характеризующим вопросом: — Что пьёте? Водочку? Вижу, что не бормотвейн какой.

Следующий тост был за космонавтику, потом пили за погибших космонавтов. Богатырёв рассказывал о собственных и своих товарищей подвигах. Он то плакал, то рокотал гневным басом, был то льстив и заискивающ, то спесив и заносчив.

В час дня началось расширенное застолье. Подходили всё новые и новые гости. Гуляли почти до самого утра.

И следующий день существенных корректив в ход событий не внёс. Разве что Литиков сменил мотивацию пьянки, обнаружив, что Бабухин и Татьяна проявляют склонность к уединению.

А ближе к ночи, окончательно истерзанный горем, оказался он в доме незамужней продавщицы магазина Людмилы, где и заночевал.