По ту сторону листа

Сергей Носачев, 2015

Сборник "По ту сторону листа" – это 20 историй. Рассказы написаны в разных жанрах: исповедь, мистический реализм, зарисовки, гротеск. Все они объединены одной общей задачей: показать и, по возможности, осмыслить отношения между людьми. "Сегодня многие молодые авторы пытаются представить себе будущее, но создать художественное произведение из своих фантазий получается далеко не у всех. Сергей Носачев умеет придумать интересный сюжет, его герои обладают индивидуальностью и оригинальными характерами" Юлия Нежная "Он пишет об одиночестве человека в современном мире, используя и гротеск (повесть "Мертвые педагоги") В реалистических рассказах передано щемящее чувство, тяга одного человека к другому…" Ольга Новикова Содержит нецензурную брань.

Костюм

1

Николай Петрович сам не заметил, как превратился в стороннего наблюдателя своего семидесятилетия. Он все так же сидел за столом, окруженный друзьями и родственниками, притопывал в такт игравшей музыке и разговаривал с невесткой; и в то же время он смотрел на застолье немного сверху. Он, другой, впервые видел этот зал, собравшихся здесь людей; его взгляд был холодным и свежим. Он рассматривал гостей, словно перелистывал страницы детской книжки: дряхлеющий старик во главе стола и его жена, неловко выплясывающая с сыном на танцполе — ее начало, а крошечная Лиза на руках внука — финал. Одному из них, тому, что закусил водку огурчиком, стало обидно, что в действительности он никакое не начало, так, очередная страница. Звено, соединяющее давно умерших незнакомцев с маленькой Лизой. Наблюдатель же задумался, есть ли вообще мыслимое начало или конец этой истории?? Лиза заплакала. Олеся забрала ребенка у отца, о чем-то поговорила с официанткой, и та увела мать с дочкой за собой.

Без ребенка стало скучно. Девочка была сосредоточением взглядов, отправной точкой разговоров. Когда Лизу унесли, все внимание вернулось к юбиляру.

— Уф! Ну и натанцевалась же! Ей-богу! — взмокшая Зоя Николаевна опустилась на стул. Раскрасневшаяся, она тяжело дышала, и от ее колыхающегося тела исходило влажное тепло. — А где Лиза? Антон не звонил? Горячее уже несут! Николай, давай-ка мне эти тарелки сюда. — Суетливость жены и гости, то и дело пытающиеся вовлечь Николая Петровича в разговор, вернули ему ощущение присутствия. Но он старался отвечать односложно или вообще молчать. Он устал.

Из-за стола поднялась тучная Наталья Николаевна.

— От лица… — она запнулась. Водка совершенно захватила ее. — Николай! Коля! Я тебя поздравляю!

Он знал эту женщину много лет, и ее тосты так и остались торжественно-советскими. Н.П. снова захотелось отключиться от торжества. Сделать это нужно было как можно скорее, пока Наталья не начала декламировать стихи собственного сочинения. От них Н.П. неизменно становилось неловко. «Как она может читать это вслух?» — удивлялся он и краснел, как в детстве, когда старший брат целовал при нем и родителях свою невесту. Испанский стыд. Наталья прокашлялась. «Началось…» — подумал Н.П. и заблаговременно покраснел.

— Желаю вам успехов и здоровья

В вашей жизни, а также и в труде,

Желаю, настроение чтоб хорошее

Не покидало никогда вас и нигде.

Н.П. посмотрел на Витю. Взгляд товарища был полон тоски и скуки. Он понимающе кивнул и подмигнул. Оба улыбнулись.

Антон вошел, когда Наталья Николаевна закончила поздравительную речь, и шутливо раскланивалась аплодирующим гостям.

— Не знал, что вы так ждали, а то свинтил бы с работы пораньше, — он поздоровался с родителями, поцеловал Алису и подошел к деду.

— Привет! Поздравляю тебя!

Антон с апломбом протянул ему небольшой сверток: «Дарю тебе, дед, не ерунду какую-нибудь, а вторую молодость!»

— Только спрячь пока, при всех не открывай. А то начнется тут… — шепнул он деду на ухо.

Антон пожал ему руку и, взяв стул, втиснулся между Алисой и отцом. Зоя снова ушла танцевать, утащив за собой Наталью и Алису. Тост за тостом гости желали имениннику здоровья. Антон объявил, что после его подарка дед просто обязан застать еще его, Антона, правнуков. Н.П. с умилением смотрел на гостей. По обеим сторонам от него сидели сыновья с женами, за ними их дети, тоже с женами, Сашина дочь — без мужа пока. Олеся вернулась за стол, неся на руках затихшую Лизу. Дальше сидели коллеги и товарищи. Напротив Н.П. на другом конце стола — Виктор Александрович с женой, Витька. «Вот она, жизнь, — подумал Н.П. — По этапам. Годы. Поколения».

«Все переменилось. Дети повзрослели, постарели даже. Жена… — он силился вспомнить, почему когда-то выбрал именно ее, но все, что приходило на ум, сейчас казалось ненастоящим. Даже Витька. Раньше — спортсмен-гиревик, а теперь — еда по расписанию, лекарства и процедуры. Старый ипохондрик». Его тосты противно слушать. «Теперь только о здоровье».

В зале стало душно и шумно. Начались громкие споры о политике, медицине, маленьких пенсиях. У Н.П. закололо сердце, и он вышел на улицу.

Близилась ночь. Небо посерело. В прохладном воздухе неповторимо пахло весной. Н.П. закурил. Облокотившись на перила, он смотрел сквозь дома, окружавшие парк, в самое сердце города, а может и мира, ища что-то давно утраченное. Но все было впустую. Частица этого жила теперь только в нем. Его захватили обрывочные воспоминания: осколки ушедших дней, мимолетные запахи, рваные фразы. Он достал из внутреннего кармана сверток — подарок Антона.

«Вторая молодость… было бы кстати», — подумал он и тут же закашлялся.

Внутри лежал паспорт. Самый настоящий российский паспорт. Н.П. раскрыл его на странице с фотографией и вздрогнул: он был молод, гораздо моложе, чем в настоящем паспорте.

Н.П. выбросил сигарету и вернулся в кафе. Быстрым шагом он подошел к Антону.

— С ума сошел?! — Н.П. хотел сказать это внуку на ухо, но из-за волнения вышло слишком громко. Антон резко поднялся, взял деда под локоть и вывел на улицу.

— Ты что? Это же поддельный паспорт! А если узнают?!

Антон улыбался.

— Дед, успокойся. Если ты не будешь так кричать, то никто ничего не узнает.

— На открытку денег нет? — спокойней спросил дед.

— Думал, что ты оценишь. Тебе там восемнадцать, — Антон взял паспорт из рук Н.П. и развернул. — Зацени! Ну, здорово ведь!

— Откуда ты его взял вообще?

— В паспортном столе подруга. Бланк списала. Не волнуйся, не крал.

— Балбес! — Н.П. отвесил внуку легкий подзатыльник. — Ладно, в следующий раз лучше открытку купи.

— Окей!

Антон ушел. Н.П. снова закурил, продолжая вертеть в руках паспорт.

— Ты как?

Н.П. обернулся.

— Думаю. Смотри… — он протянул сыну паспорт. Тот отвел его руку.

— Я в курсе.

— Вот думаю…

— Не переживай.

— Не переживай… Легко тебе говорить.

— Матери на День Рождения как-то подарил ящик валерьянки. Чтоб, мол, не волновалась так. — Володя вздохнул. — Она тогда неделю эту валерьянку и пила. Не очень поняла шутку.

Н.П. рассмеялся:

— Вот-вот. А у нее давление… Так что не волнуйся. Он просто не думает иногда.

— Не приезжаете совсем… — вздохнул Н.П. — Как ты?

— Как все. Нормально. С утра до вечера на работе. В выходные — Лиза.

Володя ослабил галстук и растер грудь.

— Сердце?

— Немного. Через недельку ложусь. Обследуют и подлечат.

— Н-да… быстро все, — Н.П. с грустью посмотрел на сына. — Ты уже дед.

— Быстро, — Володя затянулся. — Работу-то когда бросишь?

— Когда помру! — хрипло рассмеялся Н.П. — Это как курево. В моем возрасте ничего бросать нельзя — скорее помрешь.

— Не говори ерунды! Прохладно здесь, пойдем, — сын выкинул окурок и вернулся внутрь.

Н.П. еще какое-то время разглядывал паспорт, пытаясь понять, как относиться к своей старости.

2

Н.П. возвращался с работы, сосредоточившись на мысли, что он устал идти. Подул ветер. Н.П. остановился и поднял голову. Над ним тысячами матовых зеркал сверкали листья. Они беспечно шатались, шумели, словно играли с ветром и солнцем.

В одно мгновение всей своей тяжестью на Н.П. рухнула весна. По телу дрожью пробежало давно забытое ощущение легкости. Урчание голубей, едва слышный запах отцветшей черемухи, смех с детской площадки и музыка, наполнившая сам воздух — все это проникло в него, обжигая ноздри и слух, перемешалось в легких и мозгу, и взорвалось под ребрами.

Н.П. сел на лавку, пытаясь успокоить сбившееся дыхание и участившееся сердцебиение, продолжая с жадным любопытством поглощать каждое проявление проснувшейся природы.

В пыли у его ног шумно копошились воробьи.

Он старался вдыхать как можно глубже. Н.П. погрузился в новые ощущения и от удовольствия прикрыл глаза. Он уже не помнил, когда в последний раз так чувствовал весну. Звуки и запахи были концентрированными, буквально въедались в него и во все вокруг.

— Отдыхаете?

Н.П. вздрогнул и открыл глаза. Перед ним стояла Ира.

— Угу, — кивнул он.

— Погода сегодня отличная. Домой совсем не хочется, правда?

Н.П. снова кивнул. Ему бы хотелось поддержать беседу, но последний инсульт сделал его речь невнятной. Обычно с Ирой он не обращал на это внимания — они были соседями по лестничной клетке и каждое утро вместе ходили на работу. Но сейчас он почувствовал себя неловко.

— Вы сегодня не разговорчивый. Плохое настроение?

— Наобо-от, — «прожевал» он.

— Ну, не буду мешать вам своей болтовней. Побегу ужин готовить.

Н.П. посмотрел ей вслед. Девушка скользнула в подъезд, и Н.П. почувствовал себя свободнее. Рядом приземлился толстый голубь. Он покосился на Н.П. и стал перед ним расхаживать взад-вперед, раздувая радужный зоб. «Вот и я такой же. Хожу, трясу обвисшей кожей, что-то бормочу, а никто не понимает».

Домой идти совсем не хотелось. Пустая квартира давила унынием, мерзким запахом лекарств и воспоминаниями. А здесь он впервые за долгое время вдруг почувствовал себя абсолютно счастливым.

Вскоре радость испарилась. «Как странно… С возрастом, наверное, что-то атрофировалось. Стал сухим, как старое дерево. Только тоска осталась. Тоска…»

Он попробовал вновь расшевелить в себе утихшее волнение, может даже порадоваться завтрашнему дню рождения, как радовался и ждал его в детстве. Но ничего не вышло. Он закурил.

3

Рассвело. Н.П. шел, стараясь не поднимать головы. За много лет дорога стала привычно-безынтересной. Разве что высоченные тополя вот обрезали. Из обрубков культями торчали остатки спиленных веток, а сами ветки были свалены в кучи на газонах. Теперь аллея напоминала заасфальтированную опушку, окруженную гигантскими пнями.

К заводу тянулись вереницы людей. Как муравьи, они лезли из всех дворов, с автобусных остановок. У центральной проходной потоки рабочих сливались в один.

Люди были те же, что и пять, десять, тридцать лет назад. Большинство из них он видел каждое утро. Знакомые спины и профили. Только теперь они сгорбленные, обрюзгшие, такие же медлительные, как сам Н.П. Некоторые опирались на трости и костыли, были и те, кого вели под руки.

Старики отсюда выбывают сразу на кладбище. Мало кто уходит на пенсию. «Практически у каждого из нас здесь работал ребенок, — подумал Н.П. — Хоть месяц. Пытались заставить их жить, как привыкли… А они бегут отсюда при первой возможности. Девчата остаются ради декретов, ребята — ради стажа. А потом все сбегают — боятся, как мы, остаться здесь на всю жизнь. Не могут так. Раньше работала одна молодежь. Теперь мы старики, которым больше некуда пойти. Завод, отдельная квартира с сортиром и санаторий раз в год. И так до самых похорон». Н.П. огляделся, ища в толпе Иру, но ее нигде не было.

Н.П. остановился отдышаться. С тех пор как умерла жена, он не выносил вида немощи и старости. Глядя на пожилых людей, он злился, вспоминая о неизбежности финала. Ему были ненавистны их общие беспомощность, уныние и одиночество. Обычно Ира отвлекала его своей ненавязчивой болтовней. Каждое утро она брала его под руку и говорила обо всем, что приходило ей в голову. Но сегодня ее почему-то не было. Н.П. подумал, что именно сегодня ему просто необходима ее легкость. Семидесятипятилетие — это не день рождения, это — юбилей. Сейчас хотелось бы думать о празднике, а не о том, когда он умрет, и кто будет устраивать его похороны. Н.П. вздохнул и зашаркал в сторону цехов.

Внутри уже кипела работа — люди сновали туда-сюда, таскали инструменты и детали, обслуживали станки. Между станками шныряли кошки, перемазанные в машинном масле; в прилизанной шерсти блестели крошки металлической стружки. Животные ждали завтрака и всматривались в каждого проходящего. Тут и там над шумным цехом возвышались деревья; ведра или самодельные кадки с ними занимали, казалось, каждый свободный пятачок; кое-где их верхушки касались ламп дневного света. «Вырубить лес, построить завод, чтобы внутри него снова выращивать деревья». Н.П. вспомнил, что у них в цеху в одном из пролетов стоят огромные аквариумы с экзотическими рыбами. «Видимо, тяжко среди одного железа и бетона круглые сутки. Глядя на что-то живое, не воспринимаешь себя и окружающих частью какого-то механизма».

Вокруг все было как раньше, но ничего уже не вызывало ни интереса, ни удивления. Он понимал, что все здесь — юмористический рассказ советских времен, но смеяться над этим уже не умел — в Н.П. притупилось то, чем мозг препарировал этот мир, делая уныние не таким давящим.

Высокие потолки, массивные стены и колонны, переплетения балок, ряды и колонны машин, механизмов. А ведь раньше все это отзывалось в нем почти религиозным благоговением. Ведь завод — тоже своего рода храм. Храм труда. Только успокоение и духовное возвышение здесь приходит от тяжелого труда, запаха пота и причастности к большому общему делу.

Бетонный тоннель центрального прохода словно удлиняли каждый год, да что там год — раз в пару месяцев. И все дольше приходилось разглядывать грязные оплеванные стены, мохнатые от паутины и пыли.

Все здесь увядало и рушилось. Как и сам Н.П. Стены и потолок покрыты струпьями штукатурки и краски, готовой отвалиться в любой момент. Крыша течет, и повсюду блестят мутные лужи. Углы загажены кошками и завалены мусором.

Перед лестницей он остановился передохнуть. Десятка два кошек и котят, распихивая друг друга, хрустели кормом и лакали молоко. Увидев Н.П., они забились по углам, испуганно и злобно поглядывая то на медлительного старика, то на миски с едой. Н.П. не любил кошек. Но на заводе выбор был небольшой: или кошки, или крысы. Правда, теперь, когда кошек откармливают, как поросят, крысы волнуют их, только если жрут из их мисок.

Н.П. поднялся на второй этаж и вошел в бюро. Над его столом висел аляповатый плакат с цифрой 75, обрамленной цветами. На нем был выведен холодный открыточный стишок, под ним — десятка два росписей коллег, мол, присоединяемся к поздравлениям.

— При-эт, ба-ульки!

Женщины оставили чай и набросились с поздравлениями.

Полдня прошло в подготовке застолья. Продукты были закуплены заранее, и дело оставалось за малым — приготовить и сервировать столы. Женщины что-то резали и чистили. Гудела и пищала микроволновка. Хлопала входная дверь. Надежда Сергеевна то и дело покрикивала:

— Кто так салат режет? Отойди отсюда!

— Ну, нельзя так открывать! Сейчас разобьешь!

— Надька! Чего стоишь? Хватай тарелки!

— Может, кто-то тут посуду вымоет? Не могу я все одна делать!

На разрывающиеся телефоны никто не обращал внимания. Наталья Николаевна, как и Н.П., молча сидела за своим столом, переводя взгляд с Н.П. на отгороженную стеллажами кухню, а оттуда — на газету со сканвордами. Иногда она вставала, как нетерпеливый ребенок, бежала на кухню и снова возвращалась за стол. Несколько раз она подходила к Н.П.: «Ну, как, а? Юбиляр ты наш! Уж не терпится тебя поздравить скорей!» Она потирала руки и подмигивала. Н.П. улыбался.

Столы накрыли в красном уголке. Пришел практически весь цех: начальники, замы, мастера, пара рабочих, начальник БТЗ, БТК. Это напоминало старое доброе партсобрание. Во главе стола — Н.П. и начальник цеха. На стене за их спинами — портрет вождя пролетариата.

Гости расселись. Начальник прокашлялся. Наступила тишина.

— Николай Петрович, мы все с тобой работаем, так сказать, уже не один десяток лет, все тебя знаем и, так сказать, любим, как передовика. Одних рацпредложений за эти годы тобой написано больше сотни.

Н.П. искоса поглядывал на собравшихся, силясь вспомнить их молодыми, но ничего не выходило.

— Сейчас на заводе нелегкие, так сказать, времена. Не хватает таких опытных, так сказать, технологов, как ты. Так что ты уж делись опытом с молодыми, — он жестом поднял смутившегося Гошу. — Наставляй, так сказать, поднимай ракетостроение. А уж мы, так сказать, чем можем. Здоровья тебе и долгих лет, так сказать! От цеха 75 в семидесятипятилетие! — под аплодисменты и поздравления на шею Н.П. навесили огромную медаль и вручили ему открытку. Все выпили и принялись за еду.

У Н.П. на глазах навернулись слезы. За столом сидели только старые знакомые и коллеги. Витя умер три года назад. Через год он похоронил Зою.

— Ну вот, растрогали как! Довели человека до слез! Ай-ай-ай! Игорь Анатольевич! — весело закричала Наталья Николаевна и встала. Моментально наполнились стопки.

— Что можно добавить…

И каждый следующий хотел что-то добавить, считая отправной точкой предыдущий тост. Но все желали одного и того же: здоровья и подольше послужить родном заводу. После четвертого тоста все ударились в воспоминания. Слушая истории, пересказанные уже много раз, Н.П. почувствовал родство с этими людьми. От их близости становилось немного легче, ненадолго затихала старческая тоска.

«Как это грустно любить людей только за то, что они избавляют тебя от одиночества…» — подумал Н.П. и почему-то вспомнил Зою.

4

С завода он ушел раньше обычного — от выпитого поднялось давление. То и дело он останавливался перевести дыхание. Ира догнала его почти у самого дома.

— Добрый день! — улыбнулась она.

Н.П. кивнул.

— Ой, с вами все хорошо? — она взяла его под руку.

— Пе-йе-паз-новал! — улыбнулся Н.П.

— Ну, придумали тоже!

Ира строго посмотрела на Н.П. Он пожал плечами.

— Юби-эй у меня.

— Ой! С днем рождения вас! А я и не знала! И сколько вам?

— Тыд-цать пять.

— Ну! — она надула губки, но тут же улыбнулась. — Сегодня еще с домашними? Как же вы выдержите? Вам бы отдохнуть!

— Дети к выха-ным п-ыедут, — отмахнулся Н.П.

— Это никуда не годится!

— По-эму?! Ве-ер за те-еы-изором — не так п-охо.

— Вот еще! — лицо Иры стало серьезным. — Вечером будем праздновать!

— И-очка…

— Никаких Ирочек! Все! Вам всего тридцать пять, — улыбнулась она, — а ведете себя как пенсионер.

Н.П. рассмеялся, но смех перешел в кашель.

Ира проводила его до квартиры.

— Сейчас отдыхайте, а я вечером к вам с тортом и… Вам вино можно?

— Лу-ше уотку.

— Хм. Тогда чаю попьете. С тортом. Договорились?

Н.П. кивнул и зашел домой. Он не успел разуться, как в дверь постучали.

— Я на разведку.

— Ф ка-ом мы-фле?

— Что?

Н.П. повторил.

— А… В смысле, раз у нас отмечание дня рождения, надо разведать, что у вас есть, а чего купить.

Он покачал головой. Ему стало неудобно.

— Надо-надо, — строго сказала Ира и кивнула на запертую дверь.

«Она втрое моложе меня», — попытался вразумить себя Н.П., когда, пропустив Иру вперед, невольно стал оценивать ее фигуру.

Результаты ревизии были удручающие: покупать нужно было буквально все. Ира тут же составила список продуктов.

— Я в магазин, а вы… а вы пока переоденьтесь и отдыхайте.

Когда она ушла, Н.П. начал потихоньку рассовывать все по углам, заправлять и расставлять. Кое-где даже стер пыль. После косметической уборки почти ничего не изменилось. Давно нужно было сделать ремонт. Дети предлагали, но он все отказывался. Он практически сросся со всем здесь. Обои и полки, местами засиженные мухами и тараканами, пожелтевшие от никотина потолки и стены, плешивые ковры. Квартира состарилась вместе с ним. Не верилось, что когда-то здесь жила молодая семья, смеялись дети, и играла музыка. В каждой мелочи здесь Н.П. отражался, как в зеркале. Квартира была живой. От шагов скрипел пол, звонко подрагивал сервант. Двери звучно отзывались на прикосновения, мелодично пищали окна. В детстве, особенно по ночам, он боялся скрипящих половиц. Потом они стали раздражать. Сейчас вещи, отзывающиеся на прикосновение, казались ему живыми и близкими.

Н.П. принял душ, тщательно выбрил висящие щеки и зоб, переоделся и вернулся на кухню. После свежести душа он почувствовал запах, стоявший в квартире. Старость, пыль, курево и лекарства. За последние годы они перемешались и стали для него запахом дома. Теперь к нему примешался едва уловимый аромат Ириных духов. Привычная гармония была разрушена. Н.П. стало не по себе.

«Лекарства!»

Он стал сгребать в пакет расставленные и разложенные по всей квартире склянки, пластинки и тюбики, оставив на виду только корвалол. «На всякий случай».

Ира хозяйничала на кухне, ничего не позволяя делать Н.П. Несколько раз он пытался помочь, но Ира сурово-ироничным взглядом отправляла его обратно на диван.

— По-ду пе-еку-ю.

— Курите здесь, — улыбнулась Ира.

«Вот женщины, — думал он. — Кури, конечно! А на лице написано: спасибо, что не закурил».

— Ну, что я тут дымить буду. На ба-коне оно свежее.

Ира кивнула и едва заметно улыбнулась.

Под балконом налезали друг на друга пышные кроны каштанов, похожие на стадо зеленых слонов. Чуть дальше блестела река. Даже с балкона он почувствовал ее прохладу, силу течения. В детстве он много плавал. Даже здесь купался. Тогда вода была чище, и все боялись только, что он может утонуть. Внизу, во дворе играли дети. Н.П. подумал, что Ирина — ровесница его внука. Когда она родилась, на его лице уже были глубокие морщины, а в волосах блестела седина. «Как быстро я состарился… — он закашлялся. — Удивительно, как я еще не помер от рака или очередного инсульта».

Вошла Ира:

— Все готово! Прошу к столу!

Весь вечер он неотрывно смотрел на раскрасневшееся молодое лицо девушки и думал, что ей здесь совсем не место.

— Не может быть! Я бы сейчас все отдала, чтобы вживую увидеть Высоцкого! Мне кажется, это было великолепно: видеть его на сцене! Какой он был. Сейчас про него фильм выходит! Вы не слышали?! Говорят, он сам там играет… Удивительно! Умер столько лет назад, а его в кино сняли!

— Выш-окие технологии… — прохрипел Н.П.

Н.П. отвечал все более длинными фразами, не стесняясь повторять, когда Ира его не понимала. Она с интересом слушала, погружаясь в давно ушедшее. Ей было интересно все: от детской фотографии, до ветрянки, свалившей его в сорок лет. Внимание девушки рождало в Н.П. все большее стремление говорить. Сначала кончилось вино. За ним истек день. И только щелчок выключателя вырвал их из пыльного прошлого.

— Ой! Завтра же на работу!

Н.П. согласился и, поблагодарив ее за чудный вечер, проводил до квартиры. Дома его ждал стол, уставленный едой, сладкий аромат духов Ирины и затхлое одиночество.

Спустя два часа его увезли на скорой с сосудистым кризом.

5

Через несколько дней Н.П. возвращался домой с больничным и очередным пакетиком с лекарствами и предписаниями. Лифт не работал. «Да что же это такое?!» — он сплюнул и стал подниматься по лестнице. Ирина наверняка знала, что его увезли, и больше всего не хотелось встретить ее теперь. Глядя на нее, он стал стыдиться своей болезненной старости. На третьем этаже, тяжело дыша, он сел на ступеньки. Трясущейся рукой нащупал сигареты и закурил.

Дома Н.П. привалился к двери и пару минут не решался двинуться с места. Сердце стучало ровно, но слишком часто. Казалось, от давления вот-вот лопнут истончившиеся сосуды. Он подошел к зеркалу и посмотрелся в мутное стекло.

«Кожа свисает, словно она не моя. Словно это костюм. Костюм… — он ухмыльнулся. Черные точки выщербленной временем амальгамы еще больше старили лицо. — Мешок… Огромный мешок. И как она только может смотреть на меня без отвращения: престарелый седой шарпей со слезящимися глазами и постоянным кашлем».

Н.П. сжал руками голову. Вцепившись в волосы, он отчаянно пытался сорвать с себя дряблую кожу. Пальцы сжимались все крепче, вырывая клоки волос. Вдруг раздался треск, с каким лопается ситец. Н.П. испугался и отдернул руки. К ладоням, испачканным в прозрачной слизи, прилипли вырванные волосы.

— Черт! — кожа на затылке прорвалась. Он положил руки на затылок. Пальцы провалились в прореху, словно в карман. Н.П. ужаснулся: он не чувствовал боли, из разрыва не сочилась кровь

— Не может быть! — он стал выдвигать ящик за ящиком в поисках зеркала. Найдя, он развернулся спиной к трюмо и стал рассматривать свой затылок.

— Не может быть! — повторил он.

Под разорванной кожей росли волосы. Совершенно черные. На фоне его седой шевелюры казалось, что это не просто треснула кожа, а в его голове самая настоящая дыра.

Он подумал вызвать врача. Но что ему сказать? Как это объяснить? Да и что объяснять-то? Для начала стоит разобраться самому.

Отложив зеркало, двумя руками Н.П. попробовал расширить дыру. Кожа поддалась, легко разъехавшись ото лба до шеи. Из дырки черным ирокезом торчали волосы. Н.П. потянул еще. Кожа послушно слезла с лица, словно резиновая маска, и теперь болталась на шее. Из зеркала на Н.П. смотрело лицо, которое помнят разве что фотографии в альбоме. Не веря в происходящее, Н.П. скинул с себя одежду. Старая кожа послушно сползала, будто водолазный костюм. Стянув ее всю, он почувствовал себя гораздо лучше.

— Привет! — речь восстановилась. Он пошевелил челюстью и покрутился перед зеркалом. — Не знаю как, но мне снова… двадцать?! Да, пожалуй.

Он закурил, но тут же закашлялся.

— Черт…

Н.П. отшвырнул сигарету в сторону, вбежал в гостиную и встал на руки.

— Невероятно!

Ощупывая и разглядывая свое тело, он вошел в ванную, включил холодную и сунул голову в раковину. Затылок сдавила тупая боль. Он схватил полотенце, вытерся и снова посмотрел в зеркало. Ничего не изменилось. Он все еще был молод.

— Черт меня подери!

Н.П. расхаживал по квартире. То и дело он начинал смеяться или срывался к зеркалу. Сердце бешено билось в груди и дыхание стало частым, но теперь Н.П. не обращал на это внимания.

Эйфория сменилась страхом. Страх улицы, где кто-то может узнать его. Тогда его поймают и будут ставить над ним эксперименты. «По телевизору постоянно показывают эти жуткие передачи про советские эксперименты… Щас то же самое. Наверняка!» Его пугали соседи: услышав шаги на лестнице, он застыл посреди комнаты, боясь шевельнуться.

«А вдруг я сошел с ума?!» Он стал щипать себя, пару раз ткнул в руку иглой. Выступила кровь.

— Черт. Все по-настоящему.

Н.П. сел на диван.

— Не понимаю. Что это? Почему?

Он сидел на кухне и курил одну за одной. От сигарет теперь першило в горле и раскалывалась голова.

— Все из-за Иры…

Рядом с ней Н.П. чувствовал свою старость острее всего.

— Разве что, это что-то генетическое?..

«Нет. Даже звучит глупо, — подумал он. — Ира».

Н.П. немного успокоился и вернулся в прихожую. Он посмотрел на старую кожу и хотел, было, ее выкинуть, но потом поднял, разгладил и снова натянул на себя. Кожа на спине и затылке сошлась сама собой, не оставив даже самого тонкого шва. Она сидела как раньше, и Н.П. на секунду подумал, что больше не сможет ее стянуть. Сердце бешено колотилось, и вновь подскочило давление. Он с силой дернул кожу на затылке, и она снова разошлась. Н.П. громко рассмеялся.

— Если бы молодость знала… — он подмигнул своему отражению в зеркале. Н.П. стянул «костюм», аккуратно повесил его в шкаф, подобрал подходящие по размеру вещи и выбежал из квартиры. Он вдохнул, насколько позволяли легкие, и едва не упал от головокружения.

6

Следующим утром Н.П. замер у дверного глазка. Ему не хотелось больше встречаться с Ирой семидесятилетним стариком. Хлопнула дверь. На Ире было короткое голубое платье и узкий пиджак.

Н.П. вышел через десять минут. Всю дорогу он думал о том, как бы скорее сорвать с себя этот «костюм». Без него все было легко, он был свободен. В нем же ощущалась тяжесть лет. Н.П. попробовал перевести пятьдесят лет, разделявшие его в «костюме» и без, в килограммы. Судя по тому, как трудно ему давалось каждое движение, каждый год весил килограмма два-три. Раньше были такие водолазные костюмы-скафандры: на голове огромная металлическая сфера с толстыми стеклами, болтами крепящаяся к хомуту на шее, ноги в неподъемных ботинках. Его «костюм» выглядел не так массивно, но был куда тяжелее.

— При-эт, ба-ульки!

— Ты чего пришел? У тебя ж еще больничный.

— О-пуфк зять.

Наталья Николаевна покраснела.

— У тебя по графику в июле! Что за детский сад! Кому график составляли?!

Н.П. понимающе кивнул и, стараясь не смотреть ей в глаза, протиснулся к своему столу.

— Как же мы без тебя целый месяц-то?! — запричитала Надежда Сергеевна. Она терпеть не могла замещать Н.П., но, поскольку они вели один объем, всегда назначали ее.

— Спавитесь, — сухо ответил Н.П. — Не пе-вый аз.

Н.П. почувствовал невероятное раздражение. Ему вдруг стали неприятны эти старые морщинистые женщины, как был противен и его «костюм».

— Я не подпишу! — вдруг вспылила Наталья. — И так троих не хватает! По графику! Все идут по графику!

— Да успокойся ты! Чего орешь? — одернул Наталью начальник.

Н.П. молча протянул начальнику заявление на отпуск. Тот подписал и строго посмотрел на Наталью Николаевну.

— Шумишь, как будто тебе за него работать.

Оформив бумаги, Н.П. спустился в цех. Ему хотелось поскорее избавиться от «костюма». В цехе было светло, людей было мало. Все были в раздевалке или пили чай в своих каморках. Н.П. с трудом поднялся в вентиляционную. Дышать было тяжело.

Он рванул кожу на голове, и, сняв маску, вдохнул так жадно, словно вынырнул после долго погружения. Уши сдавил шум двигателей, голова закружилась от едких запахов смол и краски, стянутых сюда со всего цеха. Он быстро переоделся, сунул «костюм» в пакет и легко сбежал по лестнице. Запахи, к которым он привыкал несколько лет, гнали его из цеха приступом головокружения и тошноты. Не зря здесь все получают молоко.

Одновременно с тошнотой и головокружением в нем проснулось восхищение масштабами цеха. Убожество старых облезлых помещений не вызывало уныния, но какое-то детское любопытство. Он еле сдерживался, чтобы не забраться на балки под самой крышей, не влезть на кран. Хотелось ощупать всю эту громаду своими руками.

Он шел, высоко задрав голову, разглядывая то, что видел тысячи и тысячи раз. Чем дольше он смотрел, тем острее становилась ностальгия — все было старым. Даже кондиционерам не меньше двадцати лет. Ничего не поменялось. Он увидел все как есть и, наконец, осознал, почему молодежь бежала отсюда, как с тонущего корабля. За проходными завода жил город, он рос, менялся, а здесь время остановилось. Как он не видел этого раньше? Старость, бессилие, страх увольнения? Да, пожалуй.

Н.П. бывал во многих учреждениях. Сейчас в моде пастель, ДСП и пластик. Но завод оставался советским заповедником: брутальный, крепкий, а потому смешной для современности. Здесь не искали внешней привлекательности, не заботились об условиях труда. Здесь слышали, что можно по-другому, но не решались что-то менять, и продолжали работать каждый день по три смены, лишь изредка позволяя себе выходной.

На стене у входа в цех была прикручена металлическая пластина: «Цех коммунистического труда». «Сначала боролись за него, — думал он. — Потом гордились… Двадцать лет, как нет страны, а мы все гордимся, не срываем».

Во время визитов генерального «гордость» обыкновенно завешивали тряпкой. Во избежание.

На обратном пути он то и дело натыкался взглядом на плакаты и таблички — пережитки прошлого, на которые не обращал внимания. Наверняка он видел их раньше, но, почему-то, воспоминания об этом стерлись и он смотрел на них, как в первый раз.

«Цех № ____ работает без травм ____ дней»

Жутко воняло кошками и жженым металлом. Н.П. закрыл рот носовым платком. Помолодевший, он снова не мог переносить резких запахов.

Над выходом из производственных цехов висело неработающее световое табло: «Осторожно! Берегись поезда!», но за дверью была обычная асфальтированная дорога. Н.П. вспомнил, что когда-то здесь и впрямь лежали рельсы! Он рассмеялся, и из глаз хлынули слезы. «Убожество! Все мертво. И мы, мы тоже мертвы. Как эти таблички. Прошлого нет, но мы до сих пор в нем живем». Он облокотился на стену и продолжал хохотать, стуча себя по ляжкам.

— Юноша, вам плохо?

Н.П. не сразу понял, что обращаются к нему, но посторонний голос немного охладил его и привел в чувство. Н.П. обернулся. Над ним стоял Валера — рабочий, его ровесник. Они познакомились на Байконуре в середине восьмидесятых. «Не узнал», — с облегчением подумал Н.П.

— Нет, все в порядке. Глянь…-те, — он показал пальцем на табло.

Валера равнодушно пожал плечами.

— Раньше здесь ходил поезд.

— Да, и правда. Ничего особенного.

Н.П. выбежал с завода, стараясь не оглядываться. Краски были сочными, воздух приятно будоражил тело. Он бежал, наслаждаясь этими ощущениями. Все, к чему он был прикован так долго, осталось позади, в прошлом.

7

— Вы — родственник Николая Петровича? — Ира вышла из лифта как раз в тот момент, когда Коля пытался достать ключи из кармана.

— Да, привет! — он широко улыбнулся и покраснел.

— Раньше я вас здесь не видела… Но вы похожи. Вы — вылитый он в молодости.

— С чего вы взяли? Не похожи вы на человека, знавшего деда в молодости! — и тут он вспомнил, что они вместе смотрели фото.

— Я видела фотографии.

— Вы так хорошо знакомы? — он, наконец, нашел ключи и открыл дверь. — Не хотите чаю выпить?

Ира с сомнением посмотрела на парня, но все же согласилась.

— Не очень, работаем вместе. Иногда болтаем.

— Чай, кофе?

— Чай, пожалуйста. А Николая Петровича нету?

— На санаторно-курортном, — соврал Коля.

— Ужас… Последний раз, когда его видела, у него сильно давление скакало, — Ира опустила глаза. — Надолго?

— Не знаю. Пока он там, я здесь, — немного раздраженно ответил Коля. Ему не очень хотелось думать о семидесятипятилетнем себе.

Щелкнул вскипевший чайник.

— Как вас зовут?

— Николай, — не задумываясь ответил Н.П и добавил, — В честь деда назвали. У нас это семейное имя.

— Говорят, семейные имена — плохая примета.

— Много чего говорят, — Коля поставил перед ней чашку. — А вы? — он вопросительно посмотрел на девушку.

— Ирина.

— Очень приятно. Часто к деду заходите?

— Не очень. Пару раз была. Последний — неделю назад. У него был день рождения. — Она с укором посмотрела на Колю.

— Я в командировке был. Собственно, поэтому и приехал: поздравить с прошедшим.

Они молчали. Ирина разглядывала стены, Н.П. — её. Повисшее молчание становилось неловким.

— Не хотите погулять? В смысле, вы не заняты вечером?

— Мне еще ужин готовить.

— Могу помочь!

— Спасибо, я сама, — Ира пристально посмотрела ему в глаза.

— Ну, так что?

— Окей. Часикам к десяти освобожусь. Это будет свидание?

Коля опешил.

— Не знаю. А это важно?

— Если свидание — придется натягивать платье и все такое. Если нет — обойдусь джинсами.

— Тогда, пожалуй, нет, — улыбнулся Коля.

После ухода Иры в нем проснулась жажда движения. Он ходил взад-вперед по квартире, бросался на диван и тут же вскакивал с него. Сидеть дома было невыносимо. Квартира душила своими пыльными коврами и скучными обоями, массивной мебелью, сервантом, до отказа забитым хрусталем. Окна давно никто не мыл, и проникавший свет был мутным и неприятным. За годы здесь все отяжелело, разбухло воспоминаниями. «Здесь я всегда буду стариком в рейтузах и рваных тапках».

Он принял душ. Но это не помогло. Захотелось снова почувствовать свою молодость. Эмоции захлестывали его, он буквально трясся от перевозбуждения. Он вышел на балкон. Свежий воздух еще больше разволновал его. Тогда он бросился к двери, выскочил из квартиры и побежал.

Он привык днями просиживать дома, заменяя прогулки перекурами на балконе. Но сейчас ему нужен был воздух, земля под ногами, люди, деревья; хотелось охватить весь мир, которого он был лишен из-за болезней и страха. Вечерние улицы, где пустоголовая полупьяная молодежь, наркоманы, водители-лихачи, стали просто улицами. Парк, где недавно маньяк зарезал десять человек, стал просто парком. Из глубины леса доносился гогот и пение. Коля не обращал на это внимания. Страх пропал. Умереть? Лучше умереть молодым, чем медленно затухать в закупоренной квартире, в стоптанных шерстяных носках, дрожа от собственной беспомощности. Он несся вперед, не разбирая дороги. Встречный ветер выдул из головы переживания и мысли. Юноша перепрыгивал поваленные деревья, спотыкался, падал, поднимался и бежал дальше. Пот стекал по лицу, кровь билась в голове, все тело резонировало сердцебиению.

Коля выскочил из парка на улицы. Вокруг зашумел город. Сталкиваясь с людьми, он ускорялся, подбадриваемый матом и лаем собак, сигналами машин. Хотелось увидеть весь мир разом. Вокруг мигали фары, светофоры, многочисленные вывески, огоньки сигарет, блестели глаза молодых девчонок и парней. Город пылью налипал на мокрую кожу, проникал в поры. Он чувствовал жизнь, кипящую в его венах, и смеялся.

Он вернулся к девяти. Оставался еще целый час. Нервы немного успокоились. Он принял душ, побрился, выбрал подходящие по размеру вещи.

— Одно старье, — недовольно заметил он. — Лучше бы на рынок сходил…

Он отгладил брюки и рубашку, начистил туфли. С антресоли достал туалетную воду, подаренную сыном несколько лет назад, но так и не открытую.

Последние пятнадцать минут он сидел на кухне напротив часов и нервно постукивал ногой по полу. Ровно в десять он вышел из квартиры. Площадка была красно-оранжевая от закатного солнца. Н.П. вдруг понял, что последний раз был на свидании больше полувека назад. От этой мысли он едва не сбежал обратно, домой. Но тут открылась Ирина дверь.

— Ну, ничего себе! Пойду надевать платье… — рассмеялась она.

— Остальное в стирке.

— Ты же только приехал?!

Коля пожал плечами.

— Ну что, пойдем?! — она закрыла дверь и взяла его за руку.

От прикосновения у Н.П. перехватило дыхание.

«Вот черт! — подумал он. — Неожиданно!»

8

Н.П. вышел на балкон. С приближением лета город тяжелел, становился более резким. Медленно исчезала весенняя прозрачность красок, перегревающийся воздух становился неприятным.

«Странно снова обрести молодость, особенно под самый конец, и не знать, что с нею делать. В детстве не верилось, что когда-нибудь вырастешь из своих шорт и сандалий, поэтому все мечтали скорее стать взрослыми». У детей принято спрашивать, кем бы они хотели стать, когда вырастут. Н.П. хотел просто вырасти, стать большим.

Однажды он шел с мамой из магазина и, как учил отец, взял у нее сумку. Сумка была не тяжелая, но Коле очень хотелось поухаживать за мамой и показать, что он взрослый и сильный. С его ростом пришлось поднимать руку над плечом, чтобы не протереть дно об асфальт. Через пять-десять метров, сумка заметно прибавила в весе. Но он нес. Мама смеялась, мол, помощничек растет, а Коля нес, багровый от напряжения и смущения — не понимал, подшучивает мама или говорит серьезно. На полпути к дому, он взвалил пакет себе на спину, как мешок."Скорее бы вырасти, — думал ребенок, — чтобы можно было пакет носить на выпрямленных руках, потому что когда его так носишь, это гораздо легче. Тогда бы я сам смог ходить по магазинам".

И вот он вырос, потом состарился. За этими двумя словами спряталась жизнь, полная событий. Две жены — от одной пришлось уйти, другая умерла; прекрасные дети, внуки. У него были сбережения, дававшие свободу, но уже не было здоровья, чтобы ею воспользоваться. Да и что нужно больному старику? Шерстяные носки, таблетки и телевизор. Читать книги стало тяжело, потому что зрения нет, и думать стало трудно и неприятно — от мыслей скакало давление. Он ни о чем не жалел, и готов был умереть. Расстраивало только то, что он так и не смог ни разу пережить гамму чувств, описанную поэтами и писателями-неумехами. А теперь, когда ель для его гроба срублена и распущена на доски, он получает то, чего ждал полвека и не сумел найти в двух браках. К тому же, он снова молод. «Разве?» Морщины и седина исчезли только внешне. Осталась память. Легкость, наивность, оптимизм — их не вернуть. Глаза теперь совсем другие. Душа изношена.

Ему нравилась свобода. Кроме того, у него были деньги. Довольно много — пенсионные накопления, плюс те, что были на книжке жены. Ему некуда было потратить все это, сидя дома. Из-за плохого здоровья он много лет не выезжал из Москвы. Но теперь он может по-настоящему отдохнуть. Н.П. подумал об Ире. Нехотя, он связывал вновь обретенную молодость именно с ней. Больше ничего не приходило в голову. И те несколько вечеров, что они провели вместе, совершенно отличались ото всей его жизни.

«Обе жены окончили техникумы и уже выкармливали детей, когда им было столько, сколько ей сейчас».

Круг их, да и его, интересов никогда не превышал возможностей. Ира другая. Захотелось уехать куда-нибудь вместе с ней.

— Я всегда хотел на Байкал. Или Сахалин? — он почесал живот. — Хотя нет, сначала море.

Он представил Иру в маленьком купальнике. Кожа светится на солнце. За спиной сверкает вода. «Море, река, океан, озеро — не важно… С одной стороны вода, с другой — скалистый берег, лес, горы. И никого вокруг».

Он уже готов был пойти к ней, как вдруг подумал о паспорте.

— Черт! Черт! Черт!!! — его пальцы, вжавшись в парапет, побелели от напряжения. Только тут он осознал всю сложность своего положения. По документам двадцатилетний юноша родился три четверти века назад. Ни один здоровый человек, глядя на него, не поверит в 1934 год рождения. Это было куда серьезней, чем просто формальность. «Нет паспорта — нет человека. Поддельный паспорт — не диплом: его в метро не купишь, нужно что-то придумать… Но что тут, черт-тя, придумаешь?!» Он сплюнул и выругался.

— Черт! По документам я чертов дряхлый старик! Черт! Чертова вторая молодость! — он помедлил и снова повторил: «Вторая молодость», словно пробуя слова на вкус.

— Антон! Ну, конечно! Антоша!

Он аж подскочил на диване. «Антон!!! — Дурацкий подарок внука решал все его проблемы. — Но куда я его дел?» Он перевернул вверх дном всю квартиру. Паспорта нигде не было. Он без сил опустился на диван, едва не плача. Угнетало ощущение, что паспорт постоянно попадался ему на глаза, последний раз совсем недавно. «Так, поступим иначе». Коля начал искать в самых неожиданных местах. Первым делом он влез на табуретку и заглянул на шкаф, обшарил книжные полки, заглянул в ящик с бельем, залез на антресоли, перерыл еще раз ящики и кухонный стол.

— Да чтоб тебя! Я только в холодильнике не смотрел… — он почесал затылок.

Паспорт лежал на дверце, среди лекарств, вместе со сберкнижкой.

9

Коля смотрел на черные оконца фотографий. В темноте было не разобрать изображений, но он знал их наизусть. Фото жены, свадебные портреты сыновей, фото Лизы из роддома, портрет Н.П. Еще недавно он был стариком и разглядывал фотокарточки, на которых ему двадцать. Теперь все наоборот. Только ощущения те же. Словно что-то утрачено, и больше не вернется.

Люди с портретов смотрели с укором, криво скалились, почти говорили с ним. От Ириного прикосновения он встрепенулся. Видение пропало. «Это всего лишь фото — им все равно».

Скрипнула кровать — девушка встала, обернулась пледом и подошла к окну.

— Так тихо. Маленький мирок, огражденный ото всех. Ото всего. Даже от шума, — она обернулась к Коле, пытаясь разглядеть в темноте, слушает ли он ее.

— Я не сплю.

— Мне всегда было немного жаль твоего дедушку.

— Почему?

— Я тогда еще маленькая совсем была. Вернулась со школы, а родителей почему-то не оказалось дома. Я долго стучала, плакала, но никто не открывал. Думала, что все бросили. Что родители переехали, а меня забыли, — она хмыкнула. — Глупости, короче.

— Да нет.

Ира кивнула, взяла с подоконника сигареты и закурила.

— Так вот. Он тогда взял меня к себе, сюда, и накормил борщом. Потом пришли родители. Я к чему это… Старики такие одинокие. Они всегда кутаются. Не от холода, понимаешь? От страха. Запирают двери, окна, всегда озираются. Они уже слабые, жизнь их побила, и они всегда ждут нового удара.

Она распахнула окно, и тюль взметнулся к потолку. В комнату ворвалась ночная улица.

— Как вкусно! Ты чувствуешь? Слышишь?

— Не простынь только.

Ира скинула плед и взобралась на подоконник. Коля смотрел на ее силуэт. Из-за гардины ему были видны только ее ноги и рука, обнявшая колени. Он поднялся с постели и подошел к девушке. Она положила голову ему на плечо.

— Поедем со мной?

— Куда?

— Куда хочешь?

— Хочу в Австралию.

— Я не выездной.

— Тогда в Крым.

— Это можно. Поедешь?

— Когда?

— Завтра.

Ира посмотрела на него, улыбнулась и покачала головой.

— Почему?

— Мы мало знакомы, у меня работа и… что там еще говорят?

— Муж, дети и бабушка болеет.

— Нет. Не сейчас. Может, через месяц.

— Месяц не вытерплю. Сто лет никуда не ездил, — Коля взял ее за лицо и поцеловал. — Хоть на недельку? Поехали!

— Езжай один.

— А ты?

— А я подожду, — она щелчком выбросила окурок. — Звезда упала….

Он взял ее на руки и отнес в постель.

— Я ненадолго.

— Угу…

10

Коля слонялся по городу. Слышно было, как море шумит волнами и катает гальку. Вдалеке возвышались горы. Улица была пустой. «Без отдыхающих здесь скука смертная».

Он пытался понять, зачем приехал. Смена обстановки не успокаивала, а раздражала. Захотелось выпить.

В баре было тихо. Играла музыка. Почти все столики были свободны, не освещены и тонули в полумраке пустого зала. В дальнем углу выпивали пятеро студентов, в противоположной стороне тучный дорого одетый мужчина в одиночестве пил коньяк. За стойкой сидела девушка.

Н.П. заказал графин водки.

— Может, что-нибудь покушать? — осведомился чернявый бармен.

Н.П. кивнул.

— На ваше усмотрение. Только водку сразу принесите. И минералку.

Н.П. сел за столик, пододвинул пепельницу и закурил. Девушка с интересом разглядывала Н.П.

— Можно? — она подсела за его столик.

— Пожалуйста.

— Водка в одиночестве — плохой знак, — улыбнулась она. — Я Оля.

— Николай.

— Девушка бросила?

— А вы психотерапевт?

— Ты, — поправила его девушка. — Да, своего рода.

Официант принес салат и водку.

— Горячее чуть-чуть подождать придется. Что-нибудь еще?

Н.П. вопросительно посмотрел на девушку.

— Да. Рюмку и яблоко порежьте. Ты откуда?

— Из Москвы.

— Ууу… Столица.

— Именно.

Оля улыбнулась.

— В командировке?

— На отдыхе.

— Странно. Не сезон, вроде.

— Так сложилось.

Официант принес рюмку. Коля разлил водку.

— За что пьем? — спросила Оля.

— Не знаю.

— Тогда за нас.

Коля усмехнулся. Они чокнулись и выпили.

–Так что ты здесь делаешь? Сбежал от шумной столицы? Командировка? Или все-таки девушка?

— Ни то, ни другое. А ты? Откуда?

— Как ни странно, тоже из Москвы. Видимо, это единственный город, откуда хочется бежать весной.

— Не сказал бы. Дело не в городе.

— Наверное, — девушка наполнила рюмки и, не дожидаясь Коли, осушила свою. — Как будто что-то поменяется, если просто уедешь.

— Если возраст позволяет просто бежать, почему бы и не сбежать.

Коля тоже выпил.

— Дело не в возрасте.

— Очень интересно, — улыбнулся парень.

— Дело в человеке. Всегда. Мой отец всю жизнь так. Чуть что — делает ноги. Мама умирала, а он уже новую семью завел. После похорон сразу уехал к ним за утешением. Женился. А я осталась. Пустая квартира, ее ученики постоянно заходят с соболезнованиями, поминки и куча незнакомых людей. Повсюду ее вещи. Как будто… И никого нет, чтобы поплакать. Отец бросил все на меня. А потом, месяца не прошло — звонит, жалуется на жизнь. Что ни случись… Так надоело все это. Я тогда ненавидела его за этот побег. А теперь вот сама.

— Сочувствую. Как ни живи, умирая, все равно будешь думать о том, сколько всего не успел. Так что вопрос в выборе. И в возрасте. С годами в смерть проще поверить. Легче, чем когда ты молодая и красивая.

— Хорошо ввернул. Зачтено, — она наполнила рюмки. — За молодость. И за то, чтобы наш разговор стал повеселей. В конце концов, сбегать бог знает куда, чтобы говорить о смерти — глупо.

— Все в этом мире о смерти, либо… — Коля пытался достать сигареты из джинсов.

— Либо?

— Либо о любви. И главными вопросами человечества всегда будут взаимная вечная любовь и вечная же жизнь.

— Вечное сразу становится скучным. Смысл в неповторимости. Раздражает нытье вроде «А что бы ты изменила?» или «А сделал бы ты так снова, будь у тебя второй шанс?»! Так и хочется закричать: «Заткнитесь, придурки!!! Радуйтесь неповторимости даже долбаных ошибок!»

Все посетители обернулись на Олю. Коле стало не по себе от ее слов.

— К черту… И вообще, если не заткнешься — я уйду. Закрыли тему, — она выпила, громко стукнув стопкой о стол.

— Договорились. Отчего ты сбежала? Город или парень?

Девушка обсасывала ломтик яблока.

— Ммм… — она усмехнулась. — Парень. Даже два.

— Это как?!

— Муж узнал про любовника, а любовник решил, что теперь от него потребуется слишком много, и тоже свалил.

Девушка смотрела ему в глаза и спокойно улыбалась. Н.П. стала неприятна легкость, с которой она рассуждала. Тем более, на ее безымянном пальце все еще блестело обручальное кольцо.

— Сделать вид, что сочувствую?

— Ни к чему. Они козлы, я — дура. Все просто. Нечего и думать.

— За нас, — Оля опрокинула рюмку, поморщилась и закурила. — Танцуешь?

— Нет.

— Жаль.

Девушка встала из-за стола и вышла на импровизированный танцпол. Она изгибалась и повиливала бедрами в такт музыке, вскидывала волосы, и при этом ее взгляд ни на секунду не отрывался от Коли. Ему было немного неловко за нее.

Пока она танцевала, Коля опрокинул еще пару рюмок. Оля теперь притягивала. Он не мог оторваться от ее чуть полноватых бедер и тонких ног. Опьянение медленно кроило из него другого человека. Девушка вернулась за столик.

— Ну, так что?

— Что?

— Можем напиваться здесь и изливать друг другу душу, или ты возьмешь вина, и поедем ко мне.

Коля подошел к бару, рассчитался и вернулся с бутылкой вина.

В такси они ехали молча. Оля сильно сжимала его руку и аккуратно целовала в шею. Коля дремал, прикрыв глаза.

Они вошли в номер. Оля скинула туфли и зашла в ванную. Коля сел в кресло и включил телевизор. Он переключал каналы, пытаясь понять, что делает в этом городе, в этом номере. Поездка показалась ему глупостью. Он постоянно думал об Ире. Захотелось тотчас уехать обратно в Москву.

Вода перестала шуметь. Из ванной вышла Оля, обернутая полотенцем.

— Вино не открыто. Ты одет… хм…

— Я пойду, — ему вдруг захотелось романтической честности перед Ирой.

Она удивленно посмотрела на Колю.

— Извини.

Девушка кивнула. Коля вышел.

11

Они шли по парку. В пустующем летнем кафе шумела музыка.

— В моем детстве не было компьютеров. Мы больше бывали на улице.

Ира недоумевающе посмотрела на него.

— Оглянись. Детей совсем нет.

Ира кивнула.

— Я рада, что ты приехал.

Она прижалась к его плечу. Коля поцеловал ее в макушку.

— Так плохо съездил?

— Нет. Не плохо. Просто вышло иначе, чем рассчитывал. Все хорошо, — он обнял ее.

— Чего ты ждал?

— Ничего определенного.

— Ты совсем другой, — она грустно улыбнулась. — Я сама виновата. Может, надо было поехать с тобой?

— Нет. Хорошо, что не поехала.

— Мне тебя не хватало.

— Я же звонил каждый день.

— Это другое. У тебя там были женщины?

— Нет.

— Это не важно. Хорошо, что ты приехал.

Что-то изменилось. Внутри него словно была огромная дыра. Все повторялось. Пустота. Он старался не думать о «прошлой» жизни, оставить ее на вешалке в темном шкафу вместе с морщинистой кожей. «Но она была. И никуда не денется…» В одну секунду он увидел, что будет дальше: свадьба, дети, бессонные ночи, компромиссы, скандалы, слезы, ремонты, отпуска, школы, институты, свадьбы… Потом потихоньку начнут умирать ее родственники. Она будет плакать. Дети заведут семьи. Он снова станет дедушкой. Он представил себе все это в один миг, и посмотрел на Иру. «И она превратится из любимой девушки во что-то другое, в жену… »

Она подвела его к японскому ресторанчику.

— Перекусим?

— Здесь? Прости, я не ем сырую рыбу.

— Это вкусно.

— Я очень рад.

— Пойдем, — Ира обхватила его руку и втащила внутрь.

Официанты были казахами.

Ира ловко управлялась с палочками, с довольным видом забрасывая себе в рот рисовые кубики, завернутые в водоросли. Коля с интересом наблюдал за ней, потягивая пиво.

— Попробуй!

Коля покачал головой.

— Эх ты, трус.

— Консерватор.

— То есть, теперь ты на мне женишься? Мы переспали. Как консерватор, ты обязан на мне жениться.

Н.П. серьезно посмотрел на нее.

— А ты хочешь?

— Да. Но не сейчас. Вообще. Семья, дети, все дела. Это здорово.

— Откуда ты знаешь?

— Не знаю. Но альтернатива хуже. Ты не хочешь семью?

— Ты еще молодая.

— Для тебя?

— Вообще. Жизнь с чужим человеком, которого ты никогда так и не узнаешь до конца? Мне это кажется… страшным.

— Нет. Жизнь одна. И упускать что-то из-за страха… То есть, ты ведь не знаешь, как это. И я не знаю. Мы только предполагать можем.

— Ну, а если оно так и будет?

— Значит, так и будет.

— И ты не будешь жалеть потом?

— Не знаю. Наверное, нет. Толку жалеть о том, чего не изменить?

— А если можно было бы изменить?

— То есть?

— Ну, второй шанс. Прожила жизнь, а под конец — бац! И второй шанс.

— Это глупость. Даже если предположить. Всегда есть минусы. Нет плохих решений. У всего есть две стороны. Да и далеко еще до этого, — она отодвинула от себя тарелку и серьезно на него посмотрела. — С Николай Петровичем что ли говорил?

— Да.

— Как он?

— В порядке. Отдыхает.

— И что он сказал? Ему хочется переиграть всю жизнь? — улыбнулась Ира.

— Просто говорили об этом, — Коля допил пиво. — Пойдем, проветримся.

12

На столе перед Колей лежали паспорт и «костюм», поверх него — сигареты. Наступил вечер. В квартире было светло — солнце все никак не успокаивалось. В серванте — портрет. Женщина смотрит с укоризной, слегка надменно. Н.П. чувствовал этот взгляд на себе очень долго. Даже сейчас, когда Зои больше нет, он боится этого снимка.

Он поднялся, открыл сервант и положил фото лицом вниз.

Впервые он подумал, почему все произошедшее случилось именно с ним. Это награда? Но если так, то в чем она? Сможет ли он через полвека проделать этот трюк, и омолодиться снова? Или теперь он не постареет никогда? Ведь эти мысли не оставят, будут возвращаться снова и снова, а ответ придет потом, через много лет. И кто он в таком случае? Случайный Агасфер? Тогда это не награда — проклятье. В таком случае — за что?

Он растирал руками лицо, виски, бил себя по щекам, но мысли все роились, обгоняли одна другую. Ответа не было. «Все из-за Иры. Я никогда не был влюблен. Или был? Не уверен… Может, дело в этом? Подарок природы? Казус? Теперь я — «знающая молодость, могущая старость». Ира… Никогда не влюблялся. Дело в этом. Что-то переменилось. Но что толку? Я-то знаю, что будет, когда все пройдет. А все обязательно пройдет. Так всегда. И начнется то же самое. Или нет? Может, так будет всегда. Любовь… Это должно быть что-то общее, наверное. Для двоих. И что? Еще раз повторить пройденное? «…Через Север, через Юг. Возвращайся, сделав круг…» Вот я и вернулся. Что дальше? Снова поверить в бессмертие, снова узнать, что его нет, и готовиться к смерти. Стать немощным, слабым в кругу других людей. Я младше своих детей, и больше не смогу их видеть, сажать внуков себе на колени. Все с нуля, как будто ничего и не было. Но ведь было! Было и есть!»

Он сидел до глубокой ночи. Уголек сигареты, периодически разгораясь, освещал лицо Николая. Комната утопала в дымных метаморфозах, выхваченных из мрака холодным светом луны и фонарей. Тишина. Сердце бешено билось, подгоняя и путая мысли.

Распрощаться с молодостью? А что он терял? Иру. И лет пятьдесят жизни. Чего бы ему хотелось? Еще пожить? Он уже достаточно прожил. Молодость тем и прекрасна, что ее не вернуть. Второй раз она может быть тягостней и скучнее. «Все было впервые и вновь…» Ему захотелось забраться в свою старческую немощность, укрыться ею, как пледом — от новых возможностей, от бешеных устремлений, приведущих его рано или поздно к тому же самому. «Да и что я стану делать? Вся прошлая жизнь станет фильмом, в котором я исполнил главную роль и был единственным зрителем. Все станет нереально. Больше не будет семьи и знакомых». Коля вдруг с ностальгией подумал о своем столе, заваленном бумагами, о «бабульках». Даже это — часть его, разве можно резать себя на куски не известно для чего? Поигрались и хватит.

Ему захотелось последний раз взять Иру за руку, почувствовать ее дыхание, ее запах.

Коля поднялся. Печально скрипнули диван и половицы, сервант испуганно дрогнул стеклами. Юноша разделся и натянул «костюм». Только лицо оставалось молодым. Он пообещал себе больше никогда не снимать костюм, что бы ни случилось. Глубоко внутри он точно знал, что больше и не получится.

Он надел темно-синюю тройку, в которой женился второй раз, и новые туфли. Улыбнулся отражению. «Как слюнявчик», — подумал он, глядя на свисающее с шеи «лицо», и усмехнулся. В комнате на столе лежал новый паспорт. Он, на автомате, убрал его во внутренний карман пиджака, затем снова вернулся к зеркалу.

Кожа на руках была прозрачной, в пятнах, похожей на лист бумаги, залитой чаем, а щеки остались упругими, розовыми. На них не было сосудистых звездочек. Не было темных мешков под глазами, морщин, седины. Расставаться с этим совсем не хотелось. Не хотелось расставаться с Ирой. Разве сможет он теперь сломя голову нестись по парку? Нет. Никаких лестниц — лифт, ни алкоголя, ни танцев — покой и лекарства. От волнения щемило в груди. Он сделал глубокий вдох и натянул «костюм» до конца.

Едва кожа сошлась на затылке, у Н.П. схватило сердце. Держась за грудь, он подошел к телефону, снял трубку и два раза резко крутанул диск.

— Алло, — задыхаясь прохрипел он. — Боль-ша-я… Фи-лев-ска-я… де-сять… кор-пус… один… квар…тира…сто семь-десят пять. Один. Семь. Пять. Ско-ее! — он пытался говорить как можно четче.

Боль сдавила грудь. Дышать не получалось. Он хватал ртом воздух, но тот застревал в горле. Он упал на колени. От страха сердце бешено заколотилось. Н.П. чувствовал, как старая кожа пристала к лицу. Она больше не хотела быть «костюмом», она приживалась. Лицо горело, как будто свежую рану поливали спиртом. Н.П. видел свое отражение, искаженное гримасой близкого конца. Открытый рот с вываливающимся языком, капающая слюна, слезы из глаз и руки, раздирающие грудь.

Н.П. схватил себя за щеки и стал срывать «костюм». Он не думал, что может умереть так страшно. Это должна была быть тихая смерть во сне, или мгновенная от очередного инсульта. Но не так! Слева кожа не поддавалась. Справа она не успела прижиться, и он вырывал ее кусками. Он сдирал ее с головы и шеи — пол-лица были снова молоды, — но легче не становилось. Сердце все больше сдавливала незримая сила, словно кто-то пытался выяснить, как долго Н.П. сможет терпеть.

13

— Ты когда-нибудь такое видел? — молодой санитар склонился над телом Н.П. Его напарник невозмутимо гулял по квартире, дымя сигаретой, равнодушно разглядывал фотографии на стенах. Он влез в сервант, поднял перевернутое фото жены, скривил рот и снова положил его лицом вниз. Рядом лежала красивая зажигалка. Он оглянулся на товарища. Тот продолжал осматривать тело.

— Поработаешь с мое, и не такое увидишь, — сказал он, и сунул зажигалку в карман.

— Кончай ты… Лучше посмотри.

Молодой санитар перевернул тело, чтобы напарнику было лучше видно.

— Твою ж мать!.. — от удивления тот разинул рот. Сигарета прилипла и повисла на губе.

— Во-во… Смотри-ка, — молодой протянул паспорт, выпавший из кармана Н.П. — По паспорту — скорее, правая половина.

— Да… А как тебе это? — тучный санитар ткнул пальцем в фото на стене. Сигарета упала на пол, и уголек разбился о ковер.

— Бред какой-то. Не спали тут все!

— Может, статейку черканем по этому случаю, — толстяк затоптал разлетевшиеся угольки, — Давай, к соседям стукни. Надо выяснить, что за херня.