Компрессия

Сергей Малицкий, 2007

Когда герой осознает, что его движениями руководит невидимый кукловод, он должен или оборвать нити, или сам стать кукловодом для скрытых во тьме рук. Главное – не забывать, что попавшему в паутину резкие движения противопоказаны.

16

Борник никому бы не позволил намотать себя на палец. Он так и сказал Кидди, который пришел знакомиться к преступнику, третий десяток лет полировавшему топчан в тесной камере. «Я никому не позволю намотать себя на палец». Кто бы мог подумать, что за этим человеческим обрубком гонялись полицейские целого материка? Кто бы мог подумать, что именно он довел до нервного тика управление охраны порядка на околоземных трассах? «Скольких людей ты убил, Борник?» — спросил его однажды Кидди. Он всегда старался понять, что двигало людьми, которые становились его подопечными. Понять, чтобы знать, чего от них ждать на Луне. Что двигало Борником, он понять не мог. Тот никогда не грабил частных лиц, изредка покушался на имущество крупных компаний или государства, убивал, только защищаясь, но убивал много и успешно. До тех пор, пока декомпрессионная перегородка на околомарсовом каботажнике не отрезала ему ноги. Он был одиночкой и никак не тянул на нового Робин Гуда.

— Скольких людей ты убил, Борник?

— Я не считал, — ответил ему тогда Борник, оторвавшись от монитора. — А вы, майор, в приступе любопытства могли бы и заглянуть в мое дело, хотя там мои подвиги весьма преувеличены. Да и вообще, с чего бы это вы воспылали любопытством на конце восьмого года службы?

Борник был освобожден от внешних работ, но неплохо справлялся с компьютерными системами и, что было удивительно с его сроком, давно уже осел на облегченном режиме.

— Второй вопрос. — Кидди отключил силовую защиту и присел на узкий топчан, который Борник не использовал и на половину его длины. — Почему ты отказался от компрессии? Не хочешь на свободу? Или боишься? Тебе шесть лет осталось? Не так мало.

— Вы уже спрашивали меня об этом, — недовольно пробурчал Борник.

— Когда? — удивился Кидди.

— Вы уже спрашивали меня, отчего я не воспользуюсь тюремной страховкой и не трансплантирую себе новые ноги.

— Но ты же ответил, — усмехнулся Кидди. — Чтобы не работать снаружи купола. Чтобы не искушать судьбу. Меня твой ответ устроил. Хотя об искушении судьбы тебе ли говорить, Борник? Ладно. Но теперь я спрашиваю вовсе о другом!

— О том же, — махнул рукой Борник. — Какое вам дело до моих ног? Никакого! Какое вам дело до моего участия в этой вашей компрессии — никакого. Вы думаете, что я верю в благородство, человеколюбие, сострадание? Не насилуйте себя. Не делайте вид, что вам приятно присесть на вонючий топчан. Вы просто стараетесь быть тюремщиком, у которого все схвачено. А для этого надо… интересоваться разными вещами.

— И все-таки, — чуть поморщился Кидди. — Тебе осталось еще шесть лет. Не так много шансов, что их удастся скостить, но, даже отказываясь от трансплантации, в компрессии ты бы провел эти шесть лет на двух ногах. Так, словно никогда их не терял. Шесть лет, да. Но на ногах.

— Я знаю, — кивнул Борник. — Все, у кого сроки до десяти лет, прошли тестировку. Я тоже из любопытства провел целый день в этой самой компрессии. День, который промелькнул здесь за пять минут или около того. Мне там понравилось. Яркая картинка, густая! Там лучше, чем здесь. Небо над головой. Горы. Ноги, черт меня побери! Я побегал там, да. Вспомнил, как это — жить с ногами. Домишко. Серый, но без надзирателей. Вода. Жратва, правда, могла бы быть и получше, но что ж делать? Я так понимаю, что еда там не настоящая? На вкус ничего так. Я посчитал, кстати. Консервов в камере было месяца на два, не больше. Но все равно. Хорошо там. Я знаю. Многим понравилось. И мне.

— Ну и что? — нахмурился Кидди. — Почему же «нет»?

— Потому, — пробурчал Борник. — Не для этого мне Бог ноги отрезал, чтобы я на виртуальных подпорках даже хотя бы шесть лет прыгал.

— Хочешь сказать, что Бог отрезал тебе ноги? — не понял Кидди. — Нет, конечно, если считать, что Бог создал человека, а человек изобрел, в конце концов, автоматическую систему блокировки в аварийных отсеках, то ноги тебе отрезал Бог, и все же? Если без шуток?

— Я никогда не шучу, майор, — отрезал Борник. — Это вы мне ответьте, скольких я людей убил?

— Более двадцати, — твердо сказал Кидди.

— Я их не считал, — проворчал Борник, — но в газетах видел цифру двадцать два человека. Из них человек десять мне приписали полицейские из-за непонятной щедрости, еще человек восемь погибли заслуженно, а вот остальные пострадали не по своей вине. Вот за это мне Бог и отрезал ноги.

— Подожди, — не понял Кидди. — Насколько я понял, ты прошел тестирование на раскаяние? Что значит — погибли заслуженно?

— Вы мне на тестирование не пеняйте, — вздохнул Борник. — Психологи местные мое раскаяние расшифровывать не пытались, тем более что я ни разу о сокращении срока не ходатайствовал. И если я говорю, что погибли заслуженно, значит, погибли заслуженно.

— Не значит ли это, что ты считаешь убийство человека возможным? — насторожился Кидди.

— Тут следует мгновенно восстановить защитное поле, вызвать специальный наряд, направить ходатайство об отмене сокращенного срока заключения, примененного ко мне как к инвалиду? — Борник раздраженно плюнул на каменный пол. — Вот и еще одна причина не восстанавливать ноги — чтобы срок не удлинять. Остаток в шесть лет лучше, чем в шестнадцать. Не так ли?

Кидди промолчал. Борник отодвинул монитор, погрыз ноготь большого пальца. Внезапно Кидди подумал, что в деле указан рост заключенного, один метр девяносто сантиметров, словно это до сих пор имело значение. Когда-то Борник был высоким и красивым молодым парнем. Теперь его темные волосы поредели и поседели. Лицо изрезали морщины. Только глаза смотрели упрямо и твердо.

— Вы поймите, майор, — глухо проговорил Борник. — Я в самом деле раскаиваюсь, но не в том, что сделал то, что сделал, а в том, что не нашел такого уголка на Земле, на Марсе, да хоть на Луне, где бы мог жить так, как хочу, и никому при этом не мешать.

— А как ты хотел бы жить? — спросил Кидди.

— А как внутри сложится, так и жить, — наклонил голову Борник. — По совести. Никого не бояться.

— Разве ты боялся хотя бы кого-нибудь? — усомнился Кидди.

— Себя боялся, — прошептал Борник. — В молодости я закипал на раз. Да и перед арестом вот… К примеру, приходит лайнер с Марса на спутник. Ну там, пересадка на паром, кому на Землю, кому на Луну, кому еще куда. Народ, утомленный перелетом, псевдограв топчет, двери открываются, и тут появляется какое-нибудь рыло с нашивками, вроде как у вас, только блеска на петлицах больше, и отталкивает в сторону доходягу, что на Марсе в шахтах половину здоровья оставил, а оставшуюся половину до Земли бережно везет, расплескать боится. Доходяге что, его и на Марсе по голове не гладили, одним синяком больше, одним меньше. Не его вина, что не в тот коридор встал. А мне невмоготу становится. И вот я, человек, у которого карточка на чужое имя, у которого фальшивые линзы в глазах, псевдокожа на пальцах и стойка на каждый сканер, потому как моя рожа на мониторах появляется чаще, чем реклама космических чипсов, догоняю этого мерзавца и скручиваю ему башку. Ну может быть хоть что-то дурнее?

— Может быть, — кивнул Кидди. — Пристрелить охранника, запутать восемь патрулей охраны в пакгаузах спутника, выбраться из техзоны через коллектор, в котором температура под пятьдесят, а потом два месяца трястись от холода в трюме грузовика до Марса, где и потерять ноги.

— Я ведь мог уйти тогда, мог, — проворчал Борник. — Грузовик у Фобоса в терминал встал. В другое время я бы спокойно на неприметную банку перебрался, а тут рожа у меня за два месяца уж больно сдала. Щеки ввалились, обычно на грузовиках народ салом заплывает от безделья. Короче, не удалось затеряться. Брать меня начали. Я двух рейнджеров подранил в перестрелке, а третьего, паренька зеленого, прикончить не смог. В компрессионную камеру уже забрался, колено ему прострелил, а он в ноги мне вцепился и тянет. Ну что ты тут будешь делать, приложил я ему импульсник ко лбу, а на клавишу надавить не могу. Он глаз не зажмуривает, понимаешь? Смотрит на меня, а сам браслеты к псевдограву лепит. А перегородка уже сверху ползет. И тут я остановился. Можно было, конечно, вышибить ему мозги, забраться на каботажник, отсидеться где-нибудь в разработках на планете, приходилось уже, есть там потайные штреки, есть, но вот остановился. Ощущение было, что на краю стою. Вот сейчас расшибу башку мальцу, глаза его серые закрою и с края свалюсь. Не выстрелил.

— А потом? — спросил Кидди.

— А потом все, — усмехнулся Борник. — Отключился я, как косточки мои хрустнули. Когда очухался, уже поздно было трепыхаться.

— Значит, не свалился ты с края, — задумчиво сказал Кидди. — Тебе кажется, что не свалился. И все-таки раскаиваться не хочешь…

— Вы на меня время не тратьте, — вновь наклонился к монитору Борник. — Я теперь умнее буду. Но, если честно, скажу вот что. Дотяну до освобождения если, справлю себе ноги. Если все срастется, как думаю, то уберусь куда-нибудь подальше от городов. В чащу лесную, теперь, слышал, есть деревеньки тех, кто по-старому живет. Где браслеты эти проклятущие не носят. Вот там мне место. Где меня за всякую пакость пришибить могут и где я без опаски из всякого пакостника мозги вытряхнуть смогу.

— Не все так просто, Борник, — отчего-то с сожалением проговорил Кидди.

— Да уж чего за простотой-то гоняться? — ухмыльнулся Борник и почесал закутанные в ткань культи. — Я жить хочу, майор. Жить. Как человек жить! Как думаете, успею еще? А если успею и настругаю мальцов с десяток, простится мне перед Богом частица моих пакостей? А что касается компрессии, мерзавец мне этот не понравился. Котчери. Он в капсулу эту нашего брата укладывает так, словно консервы закатывает. Оно, конечно, очень может быть, что мы другого подхода и не заслужили ни разу, только поверьте мне, майор, он вас так же закатывать будет. Или ерунду у нас бормочут, что и вы на недельку в этот домик в степи отправитесь?

— Не ерунду, — задумчиво пробормотал тогда Кидди. — Личное тестирование необходимо.

— Все на себе испытываете? — с одобрением ухмыльнулся Борник. — За это вас и уважают на зоне, майор.