Черный треугольник

Сергей Зверев, 2022

1930 год. В стране идет коллективизация, которая встречает ожесточенное сопротивление контрреволюции, не брезгующей открытым террором и кровавыми оргиями. Сашка, молодой сотрудник ОГПУ, такой мистический ужас испытал впервые. По наводке осведомителя Пономаря пошел он с напарником на заброшенный винный склад брать спекулянта. А нашел посреди зала разложенный в форме звезды труп молодого человека с торчащим в груди кинжалом. Но самое жуткое заключалось в том, что безжизненное тело располагалось строго в центре начертанного чем-то, весьма похожим на кровь, треугольника. Не теряя времени, оперативник помчался к осведомителю, чтобы выпытать у него все подробности: с кем должен был встретиться спекулянт, какой товар отдать. Встретились они в тихом месте, но не успели перекинуться и парой слов, как раздалась оглушительная стрельба, и сраженный пулей Пономарь рухнул замертво. И тогда понял Сашка: с этой минуты его жизнь в руках кровожадных и предельно фанатичных убийц-сатанистов.

Глава 10

— Полтысячи контры. К стеночке бы их всех. Или лучше перевешать. А вы все цацкаетесь! — сплюнул в сердцах Идеолог, наблюдая в окно, как по улице ведут очередную партию пленных.

— Мы ж не буржуи какие-нибудь английские, чтобы массово народ расстреливать, — произнес я, завязывая тесемки на очередной папочке из скопившихся на столе в выделенной мне под рабочий кабинет небольшой комнате, где на полках от старых хозяев остались конторские папки и брошюрки по маслобойному производству. — Все должно быть по закону и по совести.

— По закону! — возмутился Чиркаш. — Эх, размякли мы совсем! Забыли, что такое пролетарская воля, которая сильнее закона! В восемнадцатом всех бы в расход! А Глущин уже половину по домам распустил!

Действительно, руководящий операцией заместитель постпреда ОГПУ Глущин, когда количество арестованных перевалило за все разумные рамки, по окончании необходимых мероприятий и допросов отпустил по домам насильно мобилизованных бандитами и тех, кто просто шел вместе со всеми по дури или со страху, но рук кровью при этом не замарал.

— Это преступная мягкотелость… По закону. Эх, не пытали тебя, малец, в застенках господа белогвардейцы, — с досадой махнул рукой Чиркаш.

Я бы ему много мог сказать. И про застенки. И как вешают. И ты, малец, смотришь, как белогвардейская мразь накидывает петлю на твоих родных — отца и мать, потому что они за большевиков и за революцию. И как потом двенадцатилетний пацан прибивается к полку, ставшему ему родным домом, и уже к четырнадцати становится матерым разведчиком, лазящим в тыл врага, как к себе в прихожую. Но, конечно, говорить я ничего не стал. А просто заметил:

Конец ознакомительного фрагмента.