Не мёрзни под кустом. Повесть

Сергей Бурдыгин

Герой повести работает охранником в больнице небольшого городка. Неожиданно туда попадает его бывшая жена, с которой они развелись два года назад. Неожиданно выясняется, что прежние чувства не угасли, скорее, наоборот. Однако Настя, оказывается, неизлечимо больна. Медицина ей помочь уже бессильна. И тогда бывшие супруги пытаются найти помощь у всевозможных целителей, экстрасенсов, служителей церкви. К сожалению, выясняется, что многие из них просто зарабатывают на чужом горе…

2

Уже почти с месяц в больнице нашей томился Гараня — человек с туманным, судя по наколкам на руках, тюремным, прошлым и коммерческим настоящим. Сначала около его палаты (одноместной, разумеется) круглые сутки дежурили угрюмые и крепкие молодые люди, но на днях, видимо, ситуация в коммерческом мире для Гарани счастливо изменилась, и охрана отбыла восвояси, оставив хозяина на наше попечение.

Я как раз дежурил, когда в сторожку зашёл плотный молодой человек и веско спросил:

— Ты кто?

— Рентгенолог, — весело ответил я, потому что на форменной моей рубашке было крупно написано слово «охрана».

Плотный юмор не оценил и угрюмо продолжил:

— Ты по жизни кто? Главный тут в охране?

— А я тут один.

— Один — это плохо.

Он брезгливо окинул взглядом нашу сторожку и спросил уже мягче:

— Получаешь сколько?

Такие вопросы всегда меня настораживают, поэтому я ответил туманно:

— Хватает…

— Оно и видно. Короче, друган у нас там, в пятой палате, знаешь?

— Гараня что ли?

Плотный поморщился:

— Кому Гараня, а кому Гаранян Степан Суренович. Усёк?

Как он без мата разговаривал, было непонятно.

— Вон там окно его палаты, видишь?

Собеседник мой ткнул пухлым пальцем на второй этаж.

Впрочем, я и без этого перста указующего знал, где этот Гараня лежит. Оперировали его сложно, удалили голосовые связки, после чего Степан Суренович на ноги встал быстро, вот только говорить звучно уже не мог. Приделали ему к горлу какой-то хитроумный аппарат, который позволил общаться с окружающим миром, шипя, но понятно.

Правда, шипеть с соседями по больничному коридору он почему-то стеснялся или считал ниже своего достоинства. Поэтому по ночам, когда больничный корпус уже закрывался, он, видимо, с помощью дежурных медсестёр, выбирался на улицу и просто бродил по густому больничному саду. Иногда во время этих прогулок он натыкался на Агафоноваа, иногда на кого-нибудь из нас. Тут диалогов никто не чурался.

— Пойдёшь ко мне? — интересовался он периодически не только у каждого из охранников, но и у Агафонова.

Все, кроме слесаря, отказывались, в бандюганы лезть не хотелось.

Впрочем, и Агафонов, похмелившись утром, задами пробирался в будку и просил спрятать:

— Не хочу я к этому шепелявому. Зарежет ещё.

Слесаря прятали, иногда даже за спирт, но Гараня никогда его не искал и о ночном согласии на работу не упоминал. Правда, через некоторое время звал к себе снова.

Так вот, плотный объяснил мне, как мог, что за окном на втором этаже мы со сменщиками должны присматривать особо, за что будем вознаграждаться по утрам в конце каждой смены. Лично мне был предложен довольно щедрый аванс, который я взять не отказался.

Уходя, визитёр мой утробно хохотнул:

— Ну, бывай… гинеколог…

Значит, чувство юмора у него всё-таки было.

И вот этот самый Степан Суренович Гаранян неожиданно подружился не только с периодически предававшим его слесарем Агафоновым, но и с агафоновским котом Фомкой, а так же с больничным Шариком — созданием, откровенно скажу, не очень доверчивым. Во время ночных прогулок упомянутые животные слесаря с коммерсантом неизменно сопровождали, за что удостаивались вкусных угощений из столовских остатков и щедрых передач, которые ежедневно доставлялись соратниками шипящему пациенту.

— Животный мир, — заявил однажды во время одной такой прогулки Агафонов, — он гораздо душевнее человеческого. Они-то знают, зачем живут, не то, что мы…

— Это они знают? — удивился коммерсант. — Да они живут просто. Вон камень лежит, он тоже просто лежит. И неизвестно нам, для чего. Но Бог его создал…

— Собак вон и кошек, например, — убеждённо возразил слесарь, — Господь создал для доброты.

— Это как?

— Ну как… Погладишь такую живность, и зло в душе проходит. Непонятно, что ли?

Случалось, Агафонов был философичен.