Сибирское дело

Сергей Булыга, 2017

В ночь на 6 августа 1585 года на реке Вагай попал в засаду и погиб покоритель Сибири Ермак Тимофеевич. Кто и при каких обстоятельствах предал легендарного атамана? Куда подевались вручённые ему царские подарки – шуба, панцирь и сабля? На эти и ещё многие другие вопросы должен ответить знаменитый сыщик Маркел Косой, отправленный в далёкую и тогда почти совсем неизвестную землю – Сибирь…

ГЛАВА 8

Идти было недалеко — они прошли до рундука, свернули и спустились по лестнице, после опять поднялись и остановились в сенях, в которых крепко пахло луком. О, подумал Маркел, когда увидел связки лука на стене, вот даже как! Митрий подвёл его к двери, перекрестил и велел входить.

Маркел вошёл. Горница была как горница, только и в ней был луков дух, даже, правильней, была уже совсем вонища. Маркел осмотрелся. Мансуров, одетый по-домашнему, лежал, укрытый периной, на лавке. В горнице было довольно светло, поэтому Маркел сразу отметил, что вид у Мансурова очень неважный — лицо худое, борода торчит клочьями, глаза нехорошо блестят. Но всё равно было понятно, что он молодой ещё, может, только чуть старше Маркела. И злобный! Он так злобно и спросил:

— Ты кто такой?

Маркел, слегка поклонившись, ответил:

— Маркел Петров сын Косой, стряпчий Разбойного приказа. По делу.

Мансуров сипло засвистел. То есть хотел что-то сказать, да не смог — и получился только свист — от злости. Тогда он, ещё сильнее разозлившись, махнул рукой и сплюнул. Губы сразу стали красными от крови. Мансуров взял белый платочек, уже весь окровавленный, и промакнул им губы. Не жилец, подумалось Маркелу, чуть позже приди — и не застал бы.

А Мансуров опять засвистел и показал на прикроватный столик. На столике стоял кувшин. Маркел подал кувшин, Мансуров хлебнул из него, вернул Маркелу и сказал уже почти обычным голосом:

— Чёрт бы их побрал, скотов!

— Кого? — переспросил Маркел.

Мансуров только отмахнулся. После, ещё немного полежав, спросил:

— Зачем пожаловал?

Маркел показал овчинку. Мансуров на это только хмыкнул. Тогда Маркел достал целовальный крест, поднял его повыше и сказал:

— Я же говорил: по делу. Теперь назовись!

Мансуров весь скривился и опять закашлялся, и засвистел. Маркел, не опуская креста, сел рядом с Мансуровым на его лавку, потом другой рукой подал ему опять напиться и напомнил строгим голосом:

— Назовись, я говорю!

— Иван Алексеев сын Мансуров, сотенный начальный голова по выбору, — нехотя ответил тот опять с присвистом.

Маркел сунул Мансурову крест, Мансуров крест поцеловал и, повторяя за Маркелом, то и дело задыхаясь, побожился, что будет говорить только правду и отвечать как на духу. Но как только Маркел убрал крест, Мансуров тут же, глотая слова, уже неразборчиво прибавил:

— Но это что касаемо разбойных дел. А если разрядных… то я про это буду отвечать только царю… Только он меня послал и только ему… отвечу.

— Это конечно, — бодро подхватил Маркел. — Да и я только про разбойное и буду спрашивать. У нас же тут какое дело: из царской казны пропали три вещицы, ценных, мне велено их отыскать. И вот я ищу.

— Что за вещицы? — сразу же спросил, свистя, Мансуров.

— Шуба, сабля и пансырь, — ответил Маркел.

Мансуров засверкал глазами и сказал злорадно:

— У меня шуба своя. Вон, на сундуке лежит. И сабля у меня своя, ещё отцовская. И также пансырь.

— На тебя никто не говорит, — сказал Маркел. — Я только хотел дознаться, не знаешь ли про них чего, не видел ли. Вещицы все дорогие, приметные. Одно слово: царские! Один раз увидишь, всю жизнь не забудешь.

Сказав это, Маркел замолчал. Ждал, что Мансуров сам что-нибудь спросит. Но тот ничего не спрашивал, а просто смотрел на Маркела. Тогда Маркел спросил такое:

— А что за человек был Ермак Тимофеевич, казацкий атаман? Что ты про него можешь сказать?

Мансуров усмехнулся и ответил:

— А что я скажу? Я его не видел ни живого, ни мёртвого. И при чём здесь Ермак? Что, это он, что ли, чужую шубу украл? И чужой панцирь? И…

Тут Мансуров засмеялся и закашлялся, и засвистел, изо рта опять пошла кровь, он начал её утирать и ещё сильней закашлялся. Маркел подал ему кувшин, но Мансуров только отмахнулся. Лёг на подушку, утёр губы и сказал:

— Не тот был человек Ермак, чтобы украсть. А вот чтобы силой взять, это другое дело.

— Да на Ермака никто не думает, — сказал Маркел. — Но и шуба, и панцирь, и сабля были его, ермаковские. Царь их ему пожаловал. А после, когда Ермака убили, то шуба и сабля и панцирь пропали. Царские вещицы, представляешь? И их теперь надо найти. Меня за ними послали.

Мансуров долго смотрел на Маркела, а после мотнул головой и сказал:

— Не найдёшь.

— Почему? — спросил Маркел.

— Там сам увидишь, — ответил Мансуров и снова закашлялся, с кровью.

— Где это тебя так? — спросил Маркел.

— А! — отмахнулся Мансуров. — Было одно дело. Но Ермак здесь не при чём.

— А кто при чём?

— Пелымцы.

— А это ещё кто такие?

— Это такой дикий народ сибирский. Все колдуны! И это они мне так наколдовали. Теперь я помру.

Сказав это, Мансуров замолчал, утёр губы платочком и жестом попросил подать кувшин. Маркел подал. Мансуров пил, громко дышал в кувшин. Маркел терпеливо ждал, потом, приняв кувшин, сразу спросил:

— Но как ты попал к пелымцам? Тебя же к Ермаку посылали, в Кашлык.

— Мы и пошли в Кашлык, — злобно ответил Мансуров. — На четырёх стругах и с пушечкой. Да не дошли.

— Почему?

— Не успели, — со свистом ответил Мансуров. — А были уже совсем близко. Уже был виден тот берег, а на нём стены кашлыкские. Они горели. А по реке, от Кашлыка, смотрим, нам навстречу плывут казаки. И кричат, что Ермака убили, у Кучума очень много войска, бежать надо. Ну, мы и повернули, и поплыли обратно. И казаки вместе с нами. Их было два струга.

— И вы все сразу сюда? — спросил Маркел.

— Нет, не сразу, — ответил Мансуров, утирая пот. — Сперва шли вниз по Иртышу, а после свернули на Обь, по Оби ещё прошли… И тут я опомнился! А что! За нами же никто не гонится! Куда, думаю, бежим? Что я в Москве скажу? И говорю: нет, братцы, надо нам остановиться, поставим городок, пошлём гонцов на Русь, за свинцом и порохом, а сами здесь отсидимся. А по весне придёт подмога, и мы опять на Кашлык! — Сказав это, Мансуров помолчал, потом вдруг со злом прибавил: — Бес попутал!

— Почему бес? — спросил Маркел.

— А кто ещё? — хрипло воскликнул Мансуров. — Я же тогда о чём подумал? Что кто я раньше был? Никто! Служил в Калуге сотенным по выбору, и тут вдруг так свезло — в Сибирь воеводой отправили! А я не Ермак, подумал я, я не разбойник, и я своим воли не дам, у меня будет порядок, и царь мне пришлёт свинца и пороха, и я возьму Кашлык, и обратно уже не отдам! И царь пожалует меня Сибирским князем и боярином!..

— И что?

— И уговорил я своих, — опять свистящим голосом заговорил Мансуров. — Остановились мы. Поставили городок, стали собирать запасы.

— И что дальше?

— Я же говорил: пришли пелымцы и околдовали меня. И я помер.

— Какое помер?! Ты же ведь живой!

— Это тебе так только кажется, — сказал, улыбаясь Мансуров. — А внутри я давно покойник.

И замолчал. Опять стал громко, тяжело дышать. Маркел подумал: сейчас он помрёт.

Но нет! Мансуров вдруг опять заговорил, уже отчётливо, без присвистов:

— Да, стал Ермак Сибирью править. А как правил? Кто такой Ермак и кто такие казаки? Разбойники! Вот и пошли они разбойничать дальше — велели, чтобы вся сибирская земля, татары и пелымцы, и остяки, вогулы и все прочие, платили им ясак: меха, еду, питьё, а они только гуляй. И так и гуляли бы дальше, да кончился у них порох. Где ещё пороху взять, думают. В Сибири его нет, есть только у царя в Москве. И царь им не дал. А мне бы дал! И я бы для него Сибирь сберёг! А он…

И Мансуров опять замолчал. Потом, тихо засмеявшись, вновь заговорил:

— Царь Ермаку пороху не дал, а послал воеводу Болховского. У того и порох был, и свинец: по три фунта пороха на каждого и по три фунта свинца. Зато припасов не было! И перемёрли все стрельцы от голода, а вместе с ними Болховской.

— А казаки не перемёрли?

— А зачем? У них припасы были. Но немного. Только на себя.

— А как убили Ермака? — спросил Маркел.

Мансуров помолчал, потом сказал:

— Я этого не видел. А что другие говорят, я в это не верю.

— Почему?

— После сам узнаешь, когда тебе начнут рассказывать, — безо всякой охоты ответил Мансуров. И прибавил: — Давай, я тебе лучше расскажу про то, что видел сам. Покуда я ещё могу рассказывать.

А ведь и верно, подумал Маркел, вон как Мансуров побелел — как снег. И махнул рукой — рассказывай. Мансуров облизнул губы и начал:

— Вот мы сидим у себя в городке, думаем, что делать дальше. Да что думать! У Ермака было войско в пять сотен, у Болховского в семь, и что теперь от них осталось? Почти ничего. Ну и наша одна сотня с одной пушечкой, вот и вся наша сила. А тут пришло этих пелымцев просто страшно глянуть! Надо уходить, все наши говорят. А я молчу и думаю: вам такое говорить легко, а когда вернёмся, кто за всё ответит? Один я! И говорю: давайте здесь сидеть. Городок крепкий, запасов довольно, зиму отсидимся, а весной к нам придёт подмога. Но все как начнут кричать, все как…

И Мансуров опять засвистел, стал красный, начал задыхаться, схватился за грудь. Маркел быстро взял кувшин, намочил мансуровский платочек и начал тереть им ему лоб, виски, щёки. Мансуров затих. Маркел замер. Мансуров облизал губы, сказал чуть слышно:

— Помираю. Дышать нечем.

Маркел разорвал на нём рубаху. И увидел на груди Мансурова большое чёрное пятно.

— Что это? — спросил Маркел.

— Не знаю, — чуть слышно ответил Мансуров. — Само появилось.

— Давно?

— Там, в городке. И стал я помирать. И не стали они меня слушать. Собрались и ушли. И меня унесли. И вот принесли сюда. Что мне теперь говорить, как перед царём показаться?

Маркел смотрел на Мансурова, думал. Потом строго сказал:

— Ты, Иван, крест целовал говорить как на духу. А теперь вдруг запираться начал. Это великий грех!

Мансуров закрыл глаза. Сказал:

— Уйди.

Маркел сидел, не уходил. Мансуров ровно, с присвистом, дышал. Потом стал дышать реже и глубже — это он уснул. Маркел надел шапку, встал и вышел.