Икигай. Записки «вчерашнего» журналиста

Сергей Авдеев

Воспоминания российского журналиста Сергея Авдеева, работавшего в трёх главных газетах страны – «Комсомольская правда», «Известия» и «Российская газета». Книга о журналистике, которую мы потеряли…

Мы падаем в небо

Душанбе 1982—86 гг. Республиканская газета «Коммунист Таджикистана»

В Душанбе я начал очень бодро работать специальным корреспондентом центральной республиканской газеты «Коммунист Таджикистана» в отделе капитального строительства. Курировал главные стройки республики: Нурекская, Байпазинская, Рогунская ГЭС, Дангаринский ирригационный тоннель, Таджикский алюминиевый завод, Яванский электрохимкомбинат.

Но уже через полгода, весной меня вызвали в военкомат и сказали: Родине нужны десантники.

В Афгане тогда вовсю полыхало.

— А я здесь причём?! Я — командир мотострелкового взвода, да и то ненастоящий. Срочную не служил, только военная кафедра.

— Вот, — сказали мне. — Главное слово тут — командир. Будешь командовать диверсионно-разведывательной группой. ДРГ. А бойцов мы тебе подберём — ветеранов ВДВ из запаса. Они тебя всему и научат…

Как я прошёл медкомиссию со всеми этими центрифугами и спецтестами — отдельная тема. Многие из офицеров не прошли. Поэтому из полусотни призванных военкоматом из запаса нас, командиров, в строй встало человек 20. И это были, в основном, холостяки. Так надо было.

Перед отправкой нам всем велели написать письма домой и сообщить, что месяца два от нас весточек не будет, а потом для обратной связи сообщат номер нашей полевой почты.

Двое суток мы ехали в составе обычного пассажирского поезда. Все — в гражданской одежде. Прибыли в Казахстан ночью. Капчагай. Река Или. Ещё полчаса от станции нас везли куда-то тентованными «Уралами». Остановились. Полупустыня голая. Только свёрнутые палатки лежат на песке, и десяток здоровенных прапорщиков в голубых тельняшках раздают нам топоры и колышки: ставьте себе жильё.

Вот тут я окончательно понял: всё серьёзно.

Говорят, все мужчины служат в армии один-два года, а потом всю жизнь вспоминают и рассказывают разные армейские истории, байки.

После окончания университетской военной кафедры и летних курсантских лагерей в Елани служить на два года с нашего курса призвали только троих: Женьку Тарасова — во Внутренние войска, Женьку Анисимова и Володю Мальцева — в Самаро-Ульяновскую Железную дивизию по нашей традиционной воинской специальности, указанной в военном билете, — командирами мотострелковых взводов. ВУС 0001.

Вот они на самом деле рассказывают реальные армейские истории. А мне-то и рассказать особо нечего, я и полгода не прослужил. Но ВУС в моём военном билете поменян, и, если расшифровать его, то получится, что моя воинская должность в ВДВ состоит из одиннадцати слов: командир диверсионно-разведывательной группы отдельного батальона десантно-штурмовой бригады специального назначения. Гвардии старший лейтенант.

Ладно, раз положено, расскажу…

Через пару дней к нам привезли личный состав. Это были те же запасники, только многие — с боевым прошлым. Кое-кто — ветераны спецназа, прошедшие Анголу, Сомали и ещё что-то. Саперы-подрывники, связисты, разведчики. И все — как шкафы дубовые — мощные, высокие, хитрые. И все старше меня.

Их построили в две шеренги, и нам, офицерам, начали представлять наши группы. В моей группе оказались два прапорщика, два старших сержанта, четыре сержанта и четыре ефрейтора. Всего 12 человек, как и положено в ДРГ. Для них это были обычные военные сборы. Для меня, 13-го, — то ещё испытание. Вызов.

Я начал перекличку, и понял, что мне каждый раз надо поднимать выше голову, чтобы рассмотреть лицо бойца. Они были — стена. А я среди них — самый маленький.

Заметив моё смущение, мой заместитель — один из прибывших прапорщиков — вышел из строя, встал рядом и, погладив меня по-отечески сверху ладонью по голове, спокойно так произнёс:

— Ничего, командир. Всё будет хорошо…

Первую неделю мы занимались только тем, что укладывали парашюты. На огромных брезентовых пологах тщательно выравнивали каждую стропу своих Д 5-х. Больше часа уходило на это. Площадь парашюта — 48 квадратных метров — как тогдашняя квартира-трёшка. 28 строп. И каждую надо идеально вывести строго параллельно соседней.

Инструктор ходил и контролировал каждый этап — до самого завершения укладки. Если одобрял — на специальной бирке каждый из нас писал свою фамилию. Таким образом подтверждалось, что купол себе ты укладывал сам, и ответственность за раскрытие этого парашюта лежит на тебе самом.

А наутро мы доставали из контейнеров эти самые свои купола, срезали бирку, — и всё повторялось сначала. Инструкторы не давали нам вздохнуть-покурить. От зари до зари наш распорядок был занят тренировками, учебными занятиями и укладкой парашютов.

Фотоаппараты были категорически запрещены.

Командир отряда — невысокого роста полуказах-полукитаец — любил по утрам, ещё до подъёма личного состава собрать по палаткам всех офицеров и, щёлкнув секундомером, скомандовать: «На сопку бегом — марш!».

Мы брали эту долбаную сопку всякий раз с остервенением. Ещё голодные, злые ползли по ней чуть ли не на коленях, а потом скатывались вниз, к своему командиру — все в поту, запыхавшиеся. А наш майор, выключив секундомер, говорил: «Что-то вы долго шли… Давайте-ка ещё раз…».

Иногда он отбирал из нас 5—6 человек, расставлял вокруг себя и командовал: «Бейте!». Мы бросались на него всем скопом — и через секунды, сами не понимая, как — валялись тут же вокруг него, корчась от боли. Он всех нас уделывал. Как у него это получалось — не успевали заметить даже те, кто стоял рядом и смотрел.

Мы никогда не прыгали с самолётов. Мы были диверсанты-разведчики, и нас выбрасывали всегда «по-тихому» с вертолётов. Самый большой в мире Ми-26, называемый в нашей среде «коровой», брал на борт до двух рот десантников, и мы уходили на задание обычно на рассвете.

Казахский мелкосопочник реально содрогался от рёва наших машин на взлёте. Никогда раньше не знал, что большие вертолёты взлетают обычно с небольшого разбега. И, в принципе, каждый наш взлёт походил на то, как если бы от рельс оторвался и ушёл в небо грохочущий грузовой поезд.

Одно это ощущение всегда потрясало. Ведь поезда же не летают! Как ЭТО могло взлететь?!..

В корабле мы всегда были собранны, молчаливы, и реально были готовы послужить Родине. Когда меня сейчас иногда спрашивают: а куда вы улетали? — я некорректно отвечаю вопросом на вопрос: а вы с какой целью интересуетесь?:) Куда надо было — туда и улетали.

…В мае в Заилийском Алатау расцветают маки. Сверху это бескрайнее алое поле кажется сплошным морем крови. Жутковато, но ободряюще. Жалко было давить десантными сапогами такую нереальную красоту.

Но ещё жальче было черепашек. В это же время они выползают из песка после своей зимней спячки, и их там так же много, как маков. Как ни приземляйся — всё равно раздавишь черепаху. Они, особенно маленькие, истошно пищали, и мы подбирали их, протыкали штык-ножом, чтобы не мучались, и несли с собой на базу. Вечером повара готовили нам из них жаркое, а на обед — черепаховый суп.

Вкусно, конечно. Пока не приестся. А вот когда приедалось — мы ели змей. Их там тоже было немеряно. Однако они — на любителя. Поэтому чаще довольствовались всё-таки гречкой с тушёнкой. Это наше, родное. До сих пор иногда себя балую — не змеиным жарким и не черепашьим супом, а простой гречкой с тушёнкой. За милую душу. За ВДВ.

Самые неповреждённые черепашьи панцири мы в свободное время распиливали штык-ножом вдоль, обрабатывали марганцовкой, переворачивали, свинчивали шурупом — и получалась прекрасная экзотическая пепельница. У меня на балконе до сих пор — кто был, тот видел — сохранилась пара таких.

Считаете, жестоко? Ну, расскажите это нашим инструкторам, которые учили нас в ближнем бою вырывать противнику горло и ногой перебивать позвоночник…