Дети Грауэрмана. Роман-рассказка

Серафим Финкель

«Детей Грауэрмана» поболе, чем детей лейтенанта Шмидта. И со всеми случались разные истории. Похожие и непохожие на наши. Книга содержит нецензурную брань.

Мистер Холмс и миссис Хадсон

В единственном книжном шкафу нашей комнаты на Никитских в конце 60-х поселилось полное собрание сочинений Конан Дойля. Восемь вкусных черно-красных томов. Жаль, если у вас такого не было в детстве.

Так в моей жизни появились Шерлок Холмс, доктор Ватсон и миссис Хадсон.

О, волшебные часы первого чтения «Этюда в багровых тонах», «Голубого карбункула», «Союза рыжих», «Пестрой ленты». И чудовищные радужные сны после. В них я был Ватсоном. Мне всегда хотелось присниться себе Холмсом. Не получилось ни разу. Зато каким я был Ватсоном! Какие закручивал сюжеты!

И ничего не помнил наутро. Абсолютная пустота.

Я пытался рисовать свои сны. Но выходила сплошная нелепица и скука.

Для записей нужна бумага. У деда Гриши ее было — завались. Не какой-нибудь в клеточку или в линеечку (а то и совсем позорной, в косую линеечку), а настоящей — белой. Только на такой мог писать Конан Дойль. И, конечно, — чернилами. Только на такой мог родиться настоящий детектив — чтобы все ахнули. Но не рождался.

И тогда я придумал писать с натуры. То есть с дедушки.

Дело в том, что дед Гриша был экспертом. И распутывал очень хитрые дела. У него была своя миссис Хадсон — Бабаня. Она была непохожа на Рину Зеленую (которая бывала в нашем доме, но еще не ведала, что станет хозяйкой дома на Бейкер-стрит). У дедушки был свой Ватсон — по фамилии Манукян. Когда они работали за столом в нашей комнате, мне не разрешали говорить. Совсем.

Но я не терял времени напрасно. Решив написать детектив, я внимательно наблюдал за работой экспертов. И подслушивал.

— Разогреемся для начала?

— По сто армянского с лимончиком?

— По сто пятьдесят, Гриша, легче пойдет.

— Закусим?

— Обижаешь.

Из серванта доставали коньяк и рюмки, из холодильника — майонезную баночку с засахаренными лимонными дольками.

— Можно мне одну? — уж больно вкусные.

Дед манит пальцем, выдает дольку и прикладывает палец к губам. Всё, молчок, понимаю.

Холмс и Ватсон — Финкель и Манукян то есть — чокаются и медленно выпивают по первой. Холмс улыбается. Он всегда улыбается после первой. А Ватсон делает так смешно — бровями. Миссис Хадсон немного хмурится и уходит на кухню. Я запоминаю — потом запишу.

Выпив по первой, сразу наливают по второй, смотрят друг на друга странно и пьют, не чокаясь.

Потом берут по лимонной дольке. И со вздохом разливают по двум рюмкам последние сто грамм.

Эксперты пьют молча. Так и запишем.

Они убирают со стола. Развязывают тесемки на папках и достают документы.

Подсматривать нельзя. Я тихонько играю в своем углу. И подсматриваю.

Там страшные фотографии, знаю. Дед надевает очки, берет их по одной, глядит внимательно и передает Манукяну. Потом вторую. Третью.

(Сейчас он это скажет!)

— Ну, всё ясно.

(Сказал!)

— Что тебе ясно, Гриша?

— Давай писать заключение.

Очень я люблю, когда так.

И они пишут. Манукян смешно сопит.

И вот, экспертиза готова.

Манукян выходит с дедом в коридор. Берет свою шляпу и зонтик. И уходит.

Из кухни возвращается Бабаня. Она не любит быть в комнате, когда у нас этот Ватсон. Миссис Хадсон просит мистера Холмса убрать папки, потому что мы садимся ужинать.

— Анюта, давай по пятьдесят с лимончиком. Холодно, мёрзну.

— Мне капельку. Совсем капельку, Гриша… Нет, ну еще чуть-чуть. Вот так, да.

Они выпивают по рюмочке. И вдруг он ее целует.

Бабушку! В губы!

И тогда я решаю, что не буду писать детектив, а напишу про них. Даже Конан Дойль писал про любовь. Но когда-нибудь потом, когда вырасту, когда пойму, как это можно — целоваться с бабушкой.

Себя я им целовать не разрешал.