Последний апокриф. Роман-стёб

Семен Злотников, 2007

Это третье издание романа известного драматурга Семена Злотникова, пьесы которого: «Пришел мужчина к женщине», «Уходил старик от старухи», «Команда» и другие игрались по всему миру. Роман-стёб «Последний апокриф» – не рекомендуется для прочтения: истинно верующим; не истинно верующим; знающим, как надо жить и что делать; не знающим, как надо жить и что делать; уверенным в собственной значимости; ни в чем уже не уверенным; и т.д. В этом романе нет зла, параллелей, перпендикуляров, наставлений, внушений, суда и прочего прикладного добра, которым богата мировая литература. Всего-то – Игра, приносящая Радость. «Настоящая жизнь – Игра!» – провозгласил Иоанн Златоуст почти две тысячи лет назад. В самом деле, Любовь и Добро немыслимы без Игры. У Игры нет корысти. Игра не предаст. Игра возвращает нас в Детство. Детство немыслимо без Игры. Игра обещает Свободу, будит Фантазию, спасает от уныния. В этой книге нет ноты уныния. Просто книга – Игра.

45.

В то же время, в Китае…

…Иннокентий, одетый точь-в-точь как китайский монах, с посохом и клеткой с Конфуцием в руках, спускался с прозрачных заоблачных высот на грешную землю.

В траве под ногами стрекотали кузнечики, над головой, пронзительно покрикивая, зигзагообразно носились пестрые пичуги, в синем небе кружили орланы, на крутых склонах гор паслись отары овец.

— Ю, ответь, куда мы идем? — спросил попугай (разговор, к слову, происходил на прекрасном русском языке, которым Конфуций также владел в совершенстве!).

— Домой! — был ответ.

— Называется, объяснил! — возмутился Конфуций.

— К себе домой, — чуть подумав, так же бесстрастно повторил Иннокентий.

— Ну, ты стал китайцем — до мозга костей! — искренне восхитился попугай.

Иннокентий молчал.

— Из китайцев — китайцем! — опять прокричал попугай.

Наконец у ручья, где из быстрой воды то и дело выпрыгивала крылатая форель (птице-рыбная особь, выведенная в Китае еще во времена Фу), странник остановился на привал.

Первым делом он натаскал гору хвороста и запалил костер.

После чего, изловчившись, поймал на лету птице-рыбу и, за неимением сковороды, стал ее поджаривать на собственных заскорузлых ладонях.

Терпения Ю-Иннокентию, по всему судя, было не занимать.

— Да больно смотреть! — закричал попугай.

Руки нашего героя дымились, но не горели — огонь их, похоже, не брал.

— Бэдная, бэдная форэль! — сокрушался Конфуций, для пущего впечатления налегая на"э"оборотное.

Наконец, когда рыбьи бока подрумянились, Иннокентий присел у воды, на валуне и закрыл глаза.

— Ты бы ел уже, что ли! — не выдержал попугай.

Иннокентий, однако, смотрел на Конфуция глазами, полными слез.

— Убил, теперь плачет! — воскликнула птица с укором.

Иннокентий молчал.

Визуально, как говорится, он находился у ручья, но фактически — где-то далеко…

Поди, догадайся, что есть человек: то, что мы видим, или то, что не видим?..

Вечерело.

Неведомый клещ прокрался птице под перья и принялся сосать из нее кровь.

Сначала пернатый философ терпел, дабы не спугнуть тонкое состояние своего двуногого спутника, но потом вдруг затрясся, запрыгал и принялся рвать на себе разноцветные перья.

По-прежнему молча, разглядывая рыбу, Иннокентий пытался ответить на главный вопрос бытия: и что наша жизнь?

Конфуций, покончив с клещом, повеселел и предложил им обоим взглянуть на искомый предмет спокойно и не спеша — как, собственно, и учил мудрый Чан Кай Ши!

— Итак, мы имеем живую форель… — Конфуций тут выдержал двадцатиминутную паузу, — но и тебя мы имеем (пауза — тридцать минут!)… и тоже живого!

Иннокентий кивнул: так, наверно, сказал бы учитель!

На минуточку, благодаря попугаю, он вспомнил старого Чан Кай Ши с его интересной манерой вести философскую беседу подчеркнуто неспешно!

— Но тебе надо есть… — произнес пернатый философ, помолчав еще сорок минут, — хотя бы потому, что тебе надо есть (еще пятьдесят минут!)!

Попугай изъяснялся туманно, но смысл его слов был понятен: нельзя утверждать, что ты жив, пока ты не понял, что значит жить.

И опять Иннокентий подумал, что птица права.

— Но ближнего жрать не годится! — продолжил Конфуций, спустя еще полтора часа. — А, с другой стороны — как не жрать?..

— Душа этой рыбы со мной говорила, — тоже помолчав, с грустью признался Иннокентий.

Попугай аж подпрыгнул:"Как, жареная душа?"

— Душа — она вечна, — печально ответил человек, — даже когда она жареная!

— Однако, пассаж! — аж подпрыгнул от удовольствия попугай…