Страж серебряной графини. Кофейный роман-эспрессо. Фейная дилогия. Том второй

Светлана Анатольевна Макаренко-Астрикова

Семейная сага в духе авантюры в тридцати шести главах с эпилогом, имевшая уже весьма серьезный успех у интернет-публики. Это – вторая часть семейной саги «Сказки кофейного фея». Приключения героев книги продолжаются, их жизнь в свете любви и трепета перед прекрасным наполняется новыми переживаниями.Основная мысль романа – борьба силы Духа и любви над смертью – Духовной и физической…

Глава седьмая. Сокровища старого сада

Грэг. Записи в потертом блокноте со старинным бретонским девизом на переплете корешка: «Сердце — даме, жизнь — королю.»

Апрель 2015 г. 7. 30 утра. Дача. Сборы..

— Ну и жалко же, что у меня нет джинсов! — Фей, обворожительно мягкий, в велюровом зеленом брючном костюме, с меховой оторочкой по вороту и рукаву, по детски хлопает себя по бокам в поисках чего то… «Кармана», — догадываюсь я, и с улыбкой ловлю ее мягкую ручку, прижимая теплые пальцы к губам.

— Стой спокойно, моя ласточка. Вот так. — Еще раз тщательно проверяю замок и отвороты на крохотных черных сапожках из замши, подошву. — Ну — ка, топни ножкой! — командую решительно. Улыбаюсь..

— Зачем? — в недоумении взирает на меня фей, сверкая изумрудами глаз.

— Ну, топни… Как будто ты сердишься. Надо проверить, как тебе, удобно в этих сапожках? Пальчикам не больно?

— Нет — фей осторожно двигает ножкой в крохотном сапожке. — Да ну тебя! Придумал опять! Зачем топать, и так — хорошо… Но вот джинсы же бы были…

— Да зачем же, Ланушка? — слегка передразниваю я ее полудетское, волнующее «же», поднимаясь. — Зачем тебе джинсы, солнышко?

— Там карманы есть, — мягко и задумчиво бормочет фей, чуть растягивая буквы, и трет ладошкой лоб. — Большие такие, вот… А у меня же и нет тут карманов. Я план потеряю… И все носят джинсы, когда холодно же, Горушка… — Фей поднимает плечики вверх.

— И тебе так хочется, да, голубка? — я с улыбкой обнимаю ее. — Ну, а давай купим? В чем проблема то?

— Ты что! — всплескивает ручками фей — Таких вот маленьких, на меня, их же нет… В «детский мир» же не пойдем?. И их там тоже нет. — Фей опять вздыхает. Он очень огорчен.

— Милая, тебе очень идет этот костюм. Аня прекрасно уловила твою изюминку — теплую, стремительную женственность.. А джинсы, они для мужчин больше, все таки. — Я прячу улыбку в складки рта, перебирая пальцами ее мягкие, рассыпающиеся волосы, каштановые с золотистым отливом. Под огромными, влекущими, непостижимыми глазами залегли глубокие тени.

Кусаю губы в немой досаде: толку мало от этого актифферина, железа в организме все равно — почти нет, только головокружения усилились и тошнота. Она переносит все молча, с нежной, рассеянной веселостью, а в меня прочно въелся страх перед каждой каплей, как перед фамильным ядом Медичи

….Она падала мне или Мишке на руки, едва выпив, когда давали — тридцать, ее рвало нещадно, когда пытались накапать десять, ее немилосердно мутит, если дадим пять! Мы не можем подобрать дозы для обыкновенного железовитамина, а Плахотин все говорит о полном излечении, боже! — Медленно приподнимаю пальцами ее мягкий, округлый подбородок, целую нежно — прохладный нос:

— Ласточка моя, ты лекарство приняла? Три капли, да?

Нет, четыре. — Тихо отвечает мне она. — Пробую — четыре.

— Ну, и как? — я внимательно смотрю на нее. — Что ты чувствуешь?

— Тошнит. — Она разводит ручками, потом устало крутит головкой из стороны в сторону. Волосы рассыпаются вокруг мягким облаком. — Не хочу, Грэг, давай, и не будем про это. Аня меня напичкала паштетом, салатом, беконом, но, все равно, — тошнит. Может, в машине пройдет? — Она тихонечко гладит меня по рукаву свитера. — Только попроси Мишу не ехать быстро, ладно?

— Ии — ез, королева, не ехать быстро! — Мишка осторожно, боком, втискивается в дверь нашей спальни, держа перед собою, на вытянутых руках, большую корзину короб с провизией. — Ну — ка, проверь, Ланочка, все взяли? А то Анька мне голову оторвет, что я Вас голодными везу, бог знает куда.

— Триста километров. — Задумчиво смотрю я в окно, приподняв гардину, и неохотно выпуская из рук фея. Она присаживается на корточки, с Мишкиной помощью открывает короб, и… хохочет.

Как всегда. Серебряная пыль ее легкого, чистого смеха летит в воздухе, обвивает наши души, сердца, головы. Молниеносно. Завораживающе. Напрочь.

Мишка смотрит на нее, с нескрываемым обожанием и восторгом ребенка, только что увидевшего чудо: редкостный цветок, молнию без грома, двойную радугу, что еще?

— Ой, ну и Аннушка! — всплескивает руками фей. — Она еще бы пражский сервиз сюда положила. Собрала нас, как на версальский «олений праздник».

— Олений праздник? — Мишка заламывает бровь удивленно. — А что это?

— Так называли охоту в «оленьих парках» Людовика Шестнадцатого. С участием маркизов и графов, егерей и ловчих, всяких там, Монсоро, Бюсси, ну, ты знаешь ведь?

Там никто не должен был превзойти короля в искусстве стрельбы и перещеголять замшевые сапожки мадам де Помпадур. Она была маленького роста, чуть выше меня, и впервые при дворе ввела моду носить обувь на каблучке. Ей это — шло… При случае, удобно было впадать в гнев, топать капризно ножкой.. Грэг сейчас меня учил, ты знаешь.. Я не умею как то… Топать… — Фей кокетливо пожимает плечиком и смеется, запрокинув головку — нежно и чуть дразняще. Потом, закусив губу, медленно берет со дна корзины нож — хлеборез, с потускневшей серебряной ручкой, проводит нежным пальчиком по лезвию, и внезапно — бросает его мне в руки. Я едва успеваю подхватить блистающую остроту, несмотря на то, что привык следить, кажется, и за шорохом ее ресниц.

Движение Ланушки — резкое и красивое. Но неожиданное — настолько, что Мишка ошеломленно, тихо присвистывает, и чуть пятится назад.

— Милый, надо бы его наточить поострее. Пригодится! — произносит она, волнующе хрипло, но — совсем не повышая голоса. И резко, стремительно, идет к двери.

— Да, Madame. Непременно. — Чуть притушив улыбку, в смену ее настроения, продолжая тонкую игру, я склоняю покорно голову, иду за ней, чувствуя, как по хребту, холодной змейкой ползет предощущение чего то внезапного, почти гибельного… Игра ее жеста, улыбки смеха предощущение — смягчает, но…

— Потрясающе! — свистящим шепотом бормочет мне в спину Ворохов. — Не боишься, Грэг, что прирежет она кого нибудь ножичком этим? Легко так… Играючи?

— Не волнуйся, дружище! Мы с тобой — первые в очереди. — Резко и чуть растерянно бросаю я в ответ, сжимая в руке лезвие, мгновенно ставшее теплым от прикосновения моих пальцев.

…Старый сад, заросший бурьяном и полынью, весь в канавах и рытвинах с разбросанными досками, встречает нас неприветливо. Остро пахнет молодой травой, сыростью, прелью, почему то — тальником, хотя, ни ив, ни ручьев поблизости нет. Пока мы ехали — совсем рассвело, но до остроты — прохладно. Выбравшись из слегка запыленного, но комфортного и теплого шевроле встревоженно смотрим по сторонам.

От железных ворот, что ведут к дому, точнее, к фундаменту дома, остались лишь два столбика и рассыпающаяся бетонная дорожка. Уцелел только остов чайной беседки в глубине сада, с полусгнившим шатром — карнизом, скамейками, да столиком на резной ножке. Вооружившись садовыми граблями и саперными мини — лопатами мы с Мишкой за полчаса расчищаем беседку и, застелив газетами и пледами скамьи, еще томительные полчаса бродим по саду, в поисках хвороста для костра, наткнувшись под старой яблоней на остатки скамейки и бочажка для воды.

— Ой, вот отсюда Виолка флоксы поливала и клубнику — ахает фей. — Даже следов от грядок нет! — сокрушенно оглядывается по сторонам Ланочка, и нетвердо шагнув, едва не теряет равновесие в какой то рытвине с осыпающимися краями.

— Любимая, осторожнее, что ты! — Я испуганно прижимаю ее локоток к своему боку. — Не спеши. Это, кажется, и есть грядка. Смотри — ка, тут вот кустик клубники. Чудеса, не замерз как то. Присев на корточки, разгребаю листву, Ланочка помогает мне, ладони наши соприкасаются, пальцы тоже.

— Замерзла же, девочка моя! — горячо шепчу я ей в ушко. — Иди, попей чаю или сядь в машину, согрейся немного?

— Нет, — она протестующе качает головкой и вытаскивает из кармана жакета свернутую вдвое бумажку. — Посмотри, вот план, как я помню сад. Тут дорожка влево от грядок и в конце сада у куста жимолости сидел Фагот. Там еще лодка в сарае хранилась, иногда Виолка с отцом на ней на Медвежки ездили. За черемухой.

— Медвежки? — я поднимаю брови, ломко, домиком. — Это поселок сейчас где?

— Ну, да. Там раньше острова были. И черемухи море. — У Ланочки странно, влажно блестят глаза. Горушка, милый, — внезапно хрипло выдыхает она — Зачем все это?! Зачем? Виолка, она ведь раньше была другая, веселая, живая, рисовала так напористо, быстро, что ломала фломастер, кисточки, карандаши.. А потом, когда это несчастье с родителями.. она замкнулась…. Стала такая, как будто ее тоже прибили наполовину: рисовала медленно, увлеклась пастелью, акварелью, танцы бросила. Бабку не слушала с четырнадцати лет, не спала по ночам, курила, лазала в чужие сады, хмурилась, огрызалась, гимназию закончила с тройками, сорвалась потом в Питер. Приняли ее в Академию почти экстерном, у нее цвета были в акварели необычные, фокус.. Училась она, как Моцарт, блестяще, но все могла бросить враз: семестр, сессию экзамены, пленэры. У нее было много было кавалеров, а потом, и амарантов.. знаешь, они, как мотыльки вокруг нее кружили..

И я не знала, что она всю жизнь не могла побороть в себе этот комплекс сироты. Даже когда уже в Париже жила, в бабкиных апартаментах… Осталась там после первого же вернисажа, который устроила Академия.. Скандала не было, Какой скандал, страна рушилась. Чтобы себе визу оформить, она уехала в Ригу, вышла там замуж за какого то старого профессора скрипки, что ли, фальшиво, как это, милый, забыла? — Ланочка нетерпеливо щелкает пальцами в воздухе, дергает плечиком.

— Фиктивно? — подсказываю я, осторожно упаковывая крохотный кустик клубники в газетный кулек, прячу его в карман куртки, угадывая желание Ланочки — посадить ягоду в нашем саду.

— Ну, да. Не по — настоящему. Они прожили вместе всего — то два месяца. У нее и фото не было… Ни свадьбы, ни фото, да. — Лана зябко трет ладошками локти.

— Робяты! — доносится издалека гудящий, теплый бас Ворохова. Пахнет дымом, горящей травой — Идите сюды, хлебнем чайку с бутерами, согреемся, и далече искать будем, зело, аки свиньи шампиньоны, кабошоны эти ваши. Сокровищщи, клад, чего там?

— Ми — ша! — фей растягивает гласные в заливисто серебристом смехе. — И как это ты на ходу все придумываешь. Кабошоны, корнишоны. шампиньоны… Запиши, а?..Хоть вот сюда, что ли? — Фей протягивает подошедшему Мишке свернутую вдвое бумажку с планом сада. Тот разворачивает ее, хмуро сдвигая брови. Вглядывается в рисунок.

— Королева, это там, что ли, где доски навалены? Опора там, как пилон, и остатки цепи, заржавели уже.. Якорные, вроде как?

— Господи, ты уже нашел?!.. А мы с Горушкой бродим, бродим.. Я растерялась, опомниться не могу — Фей трет ладошкой лоб. — Ну, вот, это же влево отсюда, по аллее, вглубь..

— Ну да, там еще межа и кирпич. Другой участок начинается. — Мишка крепко охватывает локоть фея, и они несутся вдвоем, по осыпающейся, едва заметной в бурьяне и гальке, тропке. Я не поспеваю за ними.

Подбегаем, все трое, к куче досок вокруг полукруглой ржавой опоры пилона, скрытой наполовину в этом гниющем хламе. Нужно убирать доски. Грязные, полусырые. Перчатки, ледоруб, ломики у нас есть, всем запасся неугомонный Ворохов, уже привыкший к неожиданностям, но вот как разворотить бетонное покрытие вокруг пилона?. Да и старое сырое дерево трогать опасно. Там могут быть змеи. Еще спящие. Апрельское солнце только зарождается. Палящий день впереди.

— Ланочка, ты уверена, что все, что мы ищем, под пилоном? — Я дотрагиваюсь рукой до столбика. Ланочка нетерпеливо кивает, прикусив губку.. а столбик падает, чуть накренившись влево. Он уже подкопан. Кто то побывал здесь до нас.

— А, черт! — яростно шипит Ворохов, — опять начинается! Уже прискакали, из самого Парижу…

— Миш, не спеши. Конура Фагота была здесь, в стороне, В двадцати шагах. Не все же знают. — Фей шевелит носком сапожка наваленные в кучу у остатков забора доски, и, прежде чем мы успеваем опомниться, вытаскивает из крохотного кармана жакета кожаные потертые перчатки и начинает отсчитывать шаги

— Один — два — три — десять… Горушка, помоги мне! — Фей надевает перчатки, шевелит пальчиками, словно играет гамму, и вдруг начинает стремительно раскидывать, сдвигать с места старые доски, из под которых буквально выпрыгивают пыль, прелая листва, мох, маленькие серые лягушата, коричневые навозные жуки….

— Господи, подожди, что же ты делаешь! — Ошеломленно, в два голоса, кричим я и Ворохов. — Сумасшедшая, подожди, мы сами! — Я пытаюсь схватить маленькие ручки фея, и осторожно оттащить ее в сторону, Мишка в это время ищет лом, грабли. Некоторое время мы молчим, раздается только скрип досок и удары старого дерева о землю.

— Напилю домой, на дрова. — Сосредоточенно пыхтит Мишка. — Не раскидывай далеко.

— Сырые! — флегматично роняю я, вытирая пот со лба, и стараясь не упустить из поля зрения Ланочку. Она сосредоточенно раздвигает старые доски, время от времени отряхивая руки.

— Горушка, иди сюда, я нашла.. Смотри, здесь кости.. Вот здесь его конура была. Ты можешь.. лопатой? — она смотрит на меня снизу вверх… И вот эту доску надо сдвинуть… я не могу… тяжелая… Большая — Ланушка касается рукой потемневшей от сырости березовой лаги, почти вросшей в землю, пытаясь как то сдвинуть ее, и что то выковыривая из земли большим ножом — резаком

— Подожди, я сам, ты что! — я приподнимаю доску, и в этот момент серая, верткая лента, шипя, пытается скобой обвиться вокруг моего запястья, липко и холодно касаясь кожи. «Гадюка! — молниеносно и дерзко, до льда, озаряется мой мозг. Сердце сжимается до размера песчинки, замедляя удары где то в горле, я выпрямляюсь, пытаясь отодвинуться от Ланочки, которая — рядом, и краем глаза вижу, как на ее сапожок мякотью и слизью падает разрубленная часть туловища серой гадюки. Хвост, голова? — не разобрать в немом ошеломлении озноба, что ползет остро, вдоль спиной кости

— Горушка, сердце мое, она тебя укусила?! Руку, покажи руку! О. Боже святый! — Серебряный голос Ланушки, октавной нотой взвивается вверх, в апрельское, плавящееся в солнце, небо, в прозрачных, кружевных тенях ветвей старого сада.. Ланочка заворачивает рукав моего свитера, ее гладкие, тонкие пальчики горячечно ощупывают запястье, локоть:…

— Куда? Где?! Где больно? Скажи, где больно?! Миша, Мишенька, неси скорей, водку, спирт, в машине там… Мерзавка, куда она тебя укусила, боже мой?! Потерпи, сейчас… Сейчас я, любимый… Перевяжу сейчас… — Сбросив жакет, Ланочка начинает рвать рукав белоснежной блузки прямо на себе.. Волан, манжет, как это называется? Я не могу сообразить все сразу онемевшим, ошеломленным сердцем.

— Ласточка, ласточка, Христа ради, успокойся! — Я струей, штопором, сползаю к ее коленям. Мое лицо теперь — вровень с ее бескровным личиком, на котором живут лишь одни глаза с кипящими в них слезами — Успокойся, она не укусила, она только прыгнула. Ты ей помешала. — Я осторожно разжимаю онемевшие пальчики фея, в которых она все еще держит нож. Дую на них, прижимаю к губам. Нож с глухим стуком падает на землю.

— Королева… офигеть,*** ать твою! — Хрипит ошеломленно Мишка медленно оседая рядом с нами, на кучу старых трухлявых досок — . Ты же ее зарубила. Только что. Вон, голова валяется…

Оглянувшись в том направлении, куда показывает Ворохов, и увидев ошметок серой слизи, Ланушка вздрагивает и зажимает рот рукой. Но это бесполезно. Ее выворачивает. Тут же, прямо на землю.

— Мишка, убью на фиг, балда! — Яростно шиплю я на растерянного Ворохова, пытаясь поддержать вздрагивающую в спазме головку фея. — Полотенце тащи, быстро.. Где то в корзине было там…

Ворохов пулей несется к машине. И мы, с ним вдвоем, осторожно усадив Ланочку на старые пеньки, возле рухнувшего пилона, пытаемся вытереть ей руки и лицо.

— Сокровище мое, ну, успокойся, что ты… Подумаешь, там, какой то гад ползучий.. Ты же его, бац, и готово… Чего теперь пугаться то, солнышко?… Змея то — мертвая. Выпей вот, водички… — неуклюже пытаюсь шутить я, вытирая мокрым полотенцем лицо и ручки Ланушки. Она по прежнему — белее снега. И меня сотрясает внутренний озноб, но я не подаю виду. Не хватало еще больше испугать ее!

— Нет! — Фей отрицательно качает головой, подняв на меня огромные глаза. — Можно коньяка? Глоточек. Я видела, Аня положила фляжку. И вымой руки коньяком… — она морщится, смотрит на меня встревоженно — ласково. — Она по тебе ползла.. Там яд. Пожалуйста, вымой руки..

— Да — да.. Ну, что ты, милая. Успокойся. Я цел и невредим, и твой — навсегда. У ног твоих, пока жив, дышу… Ангел ты мой, храбрый зайчонок… Храни тебя Бог! — Я осторожно обнимаю ее. Мишка приносит коньяк, — плоскую фляжку — наливает в крохотную походную рюмочку с металлическим ободом.

— Прошу, Ваша милость, Миледи! — Серьезно и почтительно склонив голову, он протягивает рюмку Ланочке. — Пейте осторожно, обжигает… Восторг и дрожь одновременно кривит судорогой Мишкины скулы, но он молчит, не в силах выразить словами то, что потрясло души.

…Ланочка закашливается, жмурится, широко раскрывает глазки, пригубив из рюмки, машет ручками: — Ох, Горушка, как противно! Он пахнет старым чаем — жалуется она недоуменно, подняв на меня и Мишку свои глазищи в коричневом ободе теней.

— Клопами, Madame! — Ласково усмехаюсь я, и подмигиваю ей. Фыркнув, она заливисто и чарующе, мягко и светло хохочет, тотчас забыв о тошноте и страхе, уткнувшись мне в грудь, где то ниже ключицы, под самый шрам.. И страх понемногу отпускает нас.. Совсем. Льдинки его тают в высоте и пеной нежности апрельского неба, в тонкой кружевной игре теней вишневых и яблоневых веток, в пахучей истоме аромата старой полыни и чабреца..

…В прямоугольной шкатулке — коробе червленого серебра, которую я осторожно держу на коленях, пока мы едем назад, на потемневшем от времени алом бархате тускло мерцают нити изумрудного колье в виде тонкого шнура, на конце которого изящная подвеска кинжал, в образе саламандры, с глазами — вставками из крошек — сколков александрита, Рядом умиротворенно мерцают две серьги из сапфира в виде лепестков фрезии. И загадочно дремлет изумрудный браслет — застежка в платине с золотыми вкраплениями.. Утаенный гарнитур Виолетты Норд, принесший столько несчастий ее семье, выплыл, наконец, на свет божий, хоть и не в полном составе, хоть и разрозненный.. Но вот сулит ли он счастье новым владельцам этого точно никто из нас сказать не может… Пока…