Паломник. Страницы европейской поэзии XIV – XX веков

Сборник стихотворений, 2007

Лучшие образцы европейской поэзии XIV–XX веков. Книга удостоена премии «Мастер» Российской гильдии переводчиков как лучший перевод поэзии в 2007 году. Переводчик – лауреат Государственной премии РФ Александр Ревич.

Из испанской поэзии

Из «Романсеро»^*

Романсы о короле Родриго

Родриго открывает заколдованную Толедскую пещеру

Повелитель дон Родриго,

Чтобы трон прославить свой,

Объявил турнир в Толедо,

Небывалый будет бой:

Ровно шесть десятков тысяч

Славных рыцарских знамён.

Но когда турнир великий

Открывать собрался он,

Появились горожане,

У его склонились ног:

В древнем доме Геркулеса

Просят снять с дверей замок.

Рьяно взялся он за дело,

Как владыки всех времён,

Сбить замки и все засовы

Повелел немедля он.

В дом входя, он думал: клады

Геркулес оставил в нем,

Оказалось — в доме пусто,

Не хранил сокровищ дом.

Только надпись увидали:

«Встретишься, король, с бедой!

Кто проникнет в это зданье,

Тот погубит край родной».

Был ещё сундук богатый

Вынут из одной стены.

Стяги в нём. На каждом стяге

Были изображены

Сотни мавров — как живые,

Их мечи обнажены,

Кони быстрые ретивы,

Лики всадников страшны.

Арбалеты, катапульты —

Устрашающий поток.

Дон Родриго отвернулся,

Больше он смотреть не мог.

Тут с небес орёл спустился,

И сгорел немедля дом.

Армию король направил

В Африку прямым путём.

Графу дону Хулиану

Поручил команду он.

Но во время переправы

В море граф понёс урон.

Двести кораблей погибло,

Сто гребных галер, и вот

Спасся граф с остатком войска.

Так закончился поход.

Как король дон Родриго влюбился в Ла Каву, когда она мыла волосы в роднике

Чистой влагою хрустальной,

Родниковою водою

Мыла волосы Ла Кава —

Это чудо золотое,

Оттеняет мрамор шеи

Нежных прядей позолота,

Взор притягивают к шее

Эти пряди, как тенёта.

На воду, на отраженье

Смотрит девушка влюблённо

И боится стать несчастной,

Как Нарцисс во время оно.

На неё глядел Родриго,

Стоя в заросли зеленой.

Был Родриго околдован

И промолвил, восхищённый:

«Что там Троя! Что Елена

Рядом с этой красотою!

Всю Испанию, пожалуй,

Я бы сжёг в огне, как Трою».

Родриго и Ла Кава

С приближёнными своими,

Шаловлива и лукава,

Из дверей дворцовой башни

Выходила в сад Ла Кава.

Девушки в кружок уселись

На траве зелёной сада,

Под ветвями пышных миртов,

Под листвою винограда.

С ними в круг Ла Кава села.

Ей на ум пришла забава:

Лентою стопы обмерить

Повелела всем Ла Кава.

Все измерили. Последней

Измерять Ла Кава стала.

Оказалось, меньше ножки

И прекрасней не бывало.

Но откуда знать Ла Каве,

Что судьбе жестокой надо?

Увидал Родриго деву,

Отвести не в силах взгляда.

Задрожал Родриго. Случай

Выпустил на волю пламя,

Короля любовь объяла,

Широко взмахнув крылами.

Во дворец ушли девицы,

Опустела вдруг поляна.

Был пленён король Родриго

Самой нежной и желанной.

Он призвал её назавтра

В свой покой и молвил: «Право,

Мне сегодня жизнь постыла,

О прекрасная Ла Кава!

Если ты мне дашь спасенье,

Ждёт тебя тогда награда.

Я готов принесть корону

На алтарь твой, если надо».

Говорят, она сердилась,

Королю не отвечала,

Но потом обрёл Родриго

Всё, о чём просил сначала.

Сорван был цветок прекрасный.

Что раскаянье! Немало

Из-за прихоти Родриго

Вся страна потом страдала.

Нынче спорят, кто виновней

И кого судить по праву:

Женщины винят Родриго,

А мужчины все — Ла Каву.

«Говорят, влюблён Родриго…»

Говорят, влюблён Родриго,

Ходит грустный — замечали.

Лишь Ла Каве он поведал,

В чём секрет его печали.

На красавицу глядел он

Восхищёнными очами,

Руки белые он славил

Восхищёнными речами:

«Ты пойми меня, поверь мне,

Я души в тебе не чаю,

Быть хочу твоим до гроба,

Сердце я тебе вручаю».

Хоть Родриго честью клялся,

Не поверила Ла Кава,

То смеялась, то винилась,

То упрямилась лукаво.

Этот смех притворный слыша,

Стал король ещё печальней.

После трапезы поздневной

Он пошёл в опочивальню,

А пажа послал за Кавой,

И послушная девица,

О беде не помышляя,

Не замедлила явиться.

Лишь узрел король Ла Каву,

Обнял он её мгновенно,

Дал ей сотню обещаний,

О любви моля смиренно.

Но не верила Ла Кава

Обещаниям и лести.

И тогда Родриго силой

Взял её, забыв о чести.

В свой покой ушла Ла Кава,

Обеспамятев от горя,

Как ей быть? Кому поведать

О несчастье и позоре?

Что ни день, она рыдала,

Красота её увяла,

И одна её подруга

Слёзы Кавы увидала.

И рыдающей Ла Каве

Вот что дама та сказала:

«Я теперь, Ла Кава, вижу,

Ты не веришь мне — иначе

Ты бы честно мне призналась,

Отчего исходишь в плаче».

И несчастная Ла Кава,

Хоть противилась вначале,

Все подруге рассказала,

Излила свои печали

И сказала, что об этом

Помолчать бы не мешало.

Но совет дала ей дама,

Вот что ей она сказала:

«Напиши отцу всю правду,

Обо всём поведай прямо».

Всё исполнила Ла Кава,

Что советовала дама.

Отдала гонцу посланье,

И, покорствуя приказу,

На корабль он сел в Тарифе

И в Сеуту отбыл сразу,

Там вручил посланье графу,

Гордому отцу Ла Кавы.

Мать её, узнав о горе,

Зарыдала: «Боже правый!»

Граф жену свою утешил,

Дал графине обещанье,

Что сочтётся он с Родриго

За позор и поруганье.

Ла Кава оплакивает свой позор

Слёзы градом льёт на землю,

В воздух стоны исторгая,

Нет, не зря, не без причины

На сердце печаль такая

У Ла Кавы горемычной:

Вся страна поет ей славу,

По красе считают первой

И по горестям Ла Каву.

От любви её печали,

От презрения — страданья.

Охлаждение Родриго

Тяжелее поруганья.

«Ради прихоти минутной

Ты замыслил шаг коварный,

Честь, достоинство Ла Кавы

Ты попрал, неблагодарный.

Нет, из-за самой потери

Я б не стала убиваться,

Горько мне, что за бесчестье

Не могу я расквитаться.

За обман я мстить не в силах,

Спор с тобой веду напрасный:

Ты презрел меня, ославил.

А была я так прекрасна.

Да, к речам твоим коварным

Я была глуха когда-то,

Ибо им не доверяла,

Знала, что придёт расплата.

Разве я могла представить,

Что увенчанный короной

Припадёт с мольбой смиренной,

Словно юноша влюблённый.

О своей твердишь ты мести,

Но и в этом правды мало,

Ибо кровь моя причиной

Славного отпора стала».

Граф Хулиан клянётся отомстить Родриго за бесчестье дочери

Говорит сеньор Тарифы:

«О, позор моим сединам.

Отомщу я, оскорблённый

Королём и господином».

Рвёт свои власы седые

Старец в исступленье диком

И серебряные нити

По ветру пускает с криком.

Благородный лик изранен,

И видны на этом лике

Два источника. Струится

Горести поток великий.

В гневе граф не видит неба,

Руки вскинул к звёздным высям.

Там его беды свидетель,

От кого мы все зависим.

О судьба, о жалкий жребий,

Ты в холодном безразличье

Так безжалостно караешь

Благородство и величье.

О король наш безрассудный,

Ты расплаты не предвидел,

Красотою ослеплённый,

Ты меня и дочь обидел.

Даст Бог, сил во мне достанет,

Отплачу я, не взыщи ты.

Я взываю к правосудью,

У небес молю защиты.

Люди, вы меня за эти

Речи строго не судите.

Если сам король предатель,

Что взять с подданных. Скажите.

Слава небу! Превратится

Вся Испания в руины,

Потому что нечестивец

Оскорбил мой род старинный.

Невиновные заплатят

За неистовства владыки.

Если сам король бесчестен,

Ждёт страну позор великий.

Прикрываясь Божьей волей,

Деспоты жестокой каре

Предают людей невинных,

Словно Сулла или Марий.

Видит Бог, когда бы мог я,

Я б не стал вредить отчизне,

Лишь тирану отомстил бы,

Не губил бы столько жизней.

Но иной мне выпал жребий:

Полонили сарацины

Мой удел, мою Тарифу,—

Всюду пламя и руины.

На несчастье иль на счастье

Грозная явилась сила.

Кость — в игре, а где та воля,

Чтоб её остановила?

Слава Богу! Наш властитель

Должен скоро расплатиться,

Скоро с честью и короной,

Скоро с жизнью он простится.

Так неужто же, безумцы,

Потакать ему должны мы?

Неужели злость и подлость

Тех, кто правит, несудимы?

Небо, небо, всё ты взвесишь,

Всем воздашь ты за могилой.

Так взгляни на горе старца,

Пожалей его, помилуй».

Так дон Хулиан несчастный

Сетовал, читая строки

Горького письма Ла Кавы,

Чьи печали столь жестоки.

Плач о гибели Испании

Оглянитесь, дон Родриго.

Где ваш край и ваша слава?

Всю Испанию сгубили

Ваша прихоть и Ла Кава.

Поглядите — ваши люди

Полегли в бою кровавом.

Нет, отчизна невиновна.

Может, кровь её нужна вам?

О Испания!.. Погибла.

А виной всему — Ла Кава.

Где добытая веками

Наших гордых дедов слава?

Королевство, жизнь и душу

Вы внезапно потеряли,

Ваше кончилось блаженство.

Наши множатся печали.

Честь всегда от злобы гибнет.

Погибает жизнь и слава.

О, Испания погибла.

А виной всему — Ла Кава.

Романсы о короле доне Педро Жестоком

Разошлась молва в народе —

Правда ль, нет — но слух пустили,

Что магистр высокородный

Дон Фадрике де Кастилья

Опозорил дона Педро —

Короля, родного брата,

Соблазнил-де королеву;

Говорят одни: «Брюхата»,

«Родила», — иные шепчут.

Разошлись по всей Севилье

Кривотолки. Неизвестно,

Правда ль, нет — но слух пустили.

Далеко король дон Педро,

И не слышал он покуда

Об измене. А услышит —

Кой-кому придётся худо.

Что же делать королеве?

Сердце ужасом объято,

Пал на дом позор великий,

День и ночь страшит расплата.

И послала королева

За придворным именитым,

Был тот муж, Алонсо Перес,

У магистра фаворитом.

Он предстал пред королевой,

И ему сказала дама:

«Подойди, Алонсо Перес,

Не лукавь, ответствуй прямо,

Что ты знаешь о магистре?

Где он? Слышишь?» — «О сеньора!

Он уехал на охоту,

С ним все ловчие и свора».

«Но скажи… Ты, верно, слышал?

Толк о нём в народе шумный…

Я сердита на магистра.

Он такой благоразумный

И к тому же благородный,

Славный столь и родовитый…

Родила на днях младенца

Девушка из нашей свиты.

Мне она была подругой

И молочною сестрою.

Очень я её любила

И её проступок скрою.

Беспокоюсь, что об этом

Вся страна узнает скоро».

Что ж в ответ Алонсо Перес?

«Вам рука моя — опора.

Воспитать берусь младенца.

Дайте мне его, сеньора».

Принесли немедля свёрток

В жёлто-алом покрывале

Без гербов, без украшений

И Алонсо передали.

В Андалузию повёз он

Этот сверток драгоценный.

В небольшой далёкий город,

Называемый Льереной.

И дитя на воспитанье

Дал одной своей знакомой.

Женщина была прекрасна,

И звалась она Паломой.

Мать её была еврейка,

А отец её — меняла.

Стал расти инфант, но вскоре

Эту тайну разузнала

Донья хитрая Мария,

Та, что вечно клеветала.

Толком истины не зная,

Королю она писала:

«Я — Мария де Падилья.

Знай, сеньор, твоя Мария

Ввек тебя не предавала,

Предали тебя другие.

То, что я пишу, — всё правда,

Верь, сеньор, я лгать не стану.

Твой обидчик спит спокойно,

Хоть нанёс тебе он рану.

Не придёт он сам с повинной.

Обличить пора Иуду.

Всё. На этом я кончаю.

Докучать тебе не буду».

Прочитал король посланье,

Вызвал грандов для совета.

В самый мрачный день недели,

В понедельник было это.

Покидал король Тарифу,

Хоть немало неотложных

Было дел, но он оставил

За себя людей надежных:

Дон Фадрике де Акунью,

Опытного полководца —

Знал король: сей муж бесценен,

Если жаркий бой ведётся;

И двоюродного брата

Дон Гарсию де Падилью;

Также Телье де Гусмана —

Все его безмерно чтили,

Дона Педро воспитал он,

Наделён умом был щедро.

В среду, на заре вечерней,

В путь отправился дон Педро

Вместе с Лопесом Осорьо,

Другом верным, неизменным.

Путники глубокой ночью

Прибыли к севильским стенам.

Поздно. Как проникнуть в город?

Все ворота на запоре.

К счастью, мусорную кучу

Под стеной узрели вскоре,

Скакуна подвёл дон Педро,

Встал на спину и мгновенно,

За бойницу ухватившись,

Перебрался через стену.

К своему дворцу дон Педро

Подошёл и стал стучаться,

Позабыв, что в это время

Слуги спят и домочадцы.

И в него швырять камнями

Начала ночная стража,

Был король побит изрядно,

Потерял сознанье даже.

И вскричал тогда Осорьо:

«Стойте! Что вы натворили?

Это ваш король, дон Педро!»

Тотчас же врата открыли.

Подошли поближе слуги:

«Наш король на самом деле!»

Повели его в покои,

И уснул король в постели.

Трое суток жил он тайно

Во дворце, в глухом покое,

А потом в далёкий Кадис

Отослал письмо такое:

Брата своего, магистра,

В этом царственном посланье

На турнир прибыть в Севилью

Он просил без опозданья.

Как король дон Педро приказал убить своего брата дона Фадрике

В дни, когда я был в Коимбре,

Взятой мной у супостата,

Королевский вестник прибыл,

Мне привёз письмо от брата.

Повелел мне брат мой Педро

Быть в Севилье на турнире.

Тотчас я, магистр несчастный,

Самый горемычный в мире,

Взял с собой тринадцать мулов,

Двадцать пять коней холёных

В драгоценных пышных сбруях,

В пёстрых шёлковых попонах.

Двухнедельную дорогу

Одолел я за неделю,

Но когда мы через реку

Переправиться хотели,

Вдруг мой мул свалился в воду.

Сам я спасся еле-еле,

Но кинжал свой потерял я

С рукояткой золотою,

И погиб мой паж любимый,

Тот, что был воспитан мною.

Так привёл меня в Севилью

Путь, отмеченный бедою.

А у самых врат столицы

Встретил я отца святого,

И монах, меня увидев,

Мне такое молвил слово:

«О магистр, храни вас небо!

Есть для радости причина:

В этот день — в ваш день рожденья,

Подарил господь вам сына.

Я могу крестить младенца.

Вы скажите только слово,

И приступим мы к обряду —

Всё для этого готово».

И ответил я монаху:

«Мне сейчас не до обряда,

Не могу остаться, отче,

Уговаривать не надо.

Ждёт меня мой брат дон Педро,

Повелел он мне явиться».

Своего пришпорив мула,

Тотчас въехал я в столицу,

Но не вижу я турнира,

Тишиною всё объято.

Как незваный, я подъехал

Ко дворцу родного брата.

Но едва вошёл в палаты,

Не успел ступить я шагу —

Дверь захлопнулась, и мигом

У меня забрали шпагу.

Я без свиты оказался —

Задержали где-то свиту,

А без преданных вассалов

Где же я найду защиту?

Хоть меня мои вассалы

О беде предупреждали,

За собой вины не знал я

И спокоен был вначале.

Я вошёл в покои брата

И сказал ему с поклоном:

«Государь! Пусть Бог поможет

Вам и вашим приближенным».

«Не к добру, сеньор, приезд ваш,

Не к добру. За год ни разу

Брата вы не навестили,

Прибегать пришлось к приказу.

Почему-то не явились

Вы, сеньор, своей охотой.

Вашу голову в подарок

К Рождеству получит кто-то».

«Государь, в чём я виновен?

Чтил я ваш закон и волю,

С вами вместе гнал я мавров,

Верным был на бранном поле».

«Стража! Взять! И обезглавить!

Приступайте к делу быстро!»

Не успел король умолкнуть,

Сняли голову с магистра

И Марии де Падилья

Поднесли её на блюде,

И она заговорила

С головой. Внемлите, люди!

Вот какую речь держала:

«Вопреки твоим наветам

Мы сочлись за всё, что было

В том году, а также в этом.

И за то, что дона Педро

Подлым ты смущал советом».

Дама голову схватила

И её швырнула догу.

Дог — любимый пёс магистра —

Голову унёс к порогу

И завыл, да так, что трепет

По всему прошёл чертогу.

«Кто, — спросил король дон Педро,—

Кто посмел обидеть дога?»

И ответили дворяне

На такой вопрос владыки:

«Плачет пёс над головою

Брата вашего Фадрике».

И тогда сказала слово

Тётка короля седая:

«Вы, король мой, зло свершили!

Вас, король, я осуждаю!

Из-за женщины коварной

Брата погубить родного!..»

Был смущён король дон Педро,

Услыхав такое слово.

На Марию де Падилья

Поглядел король сурово:

«Рыцари мои, схватите

Эту злобную волчицу!

Ждёт её такая кара,

Что и мёртвый устрашится».

Появилась тут же стража,

Даму бросили в темницу;

Сам король носил ей пищу,

Разных козней опасался.

Лишь пажу, что им воспитан,

Он всецело доверялся.

Донья Бланка сетует на жестокость своего супруга короля дона Педро

Донья Бланка, там, в Сидонье,

Изнывая в заточенье,

Со слезами говорила

Преданной своей дуэнье:

«Я родная дочь Бурбона,

Я принцесса по рожденью.

Герб мой, символ королевский,—

Лилии изображенье.

Здесь о Франции с тоскою

Вспоминаю что ни день я,

Родины я не забуду,

Даже став бесплотной тенью.

Если мне даны в наследство

Горести и злоключенья,

Значит, я — дитя печали

И несчастья порожденье.

Вышла я за дона Педро —

Так судило провиденье.

Злобен он, как тигр гирканский,

Хоть красой ласкает зренье.

Мне венец он дал — не сердце,

Сотворил немало злого.

Разве можем ждать добра мы,

Раз король не держит слова,

Данную ему супругу

Он отверг без сожаленья,

Ибо он избрал другую,

Отдал сердце во владенье

Злой Марии де Падилья.

Мне он клялся, а на деле

Бросил ради фаворитки,

Что своей достигла цели.

Только раз он был со мною —

Гранды этого хотели.

Сотни дней, как мы расстались,

Вместе не прожив недели,

В чёрный день, во вторник утром

На меня венец надели.

День спустя мои покои

Стали мрачны, опустели.

Мужу в дар дала я пояс,

Яхонты на нём блестели.

Думала, что нас он свяжет,

Но была пустой затея.

Дал король мой дар Марии,

Всё отдаст ей, не жалея.

Отнесла она мой пояс

К чернокнижнику-еврею;

Стал теперь мой дар бесценный

Мерзкому подобен змею,

С той поры не знаю счастья

И надеяться на смею».

Смерть доньи Бланки де Бурбон

«О, Мария де Падилья,

Вам печалиться о чём?

Ради вас мой брак расторгнут,

Что же лик ваш омрачён?

Не люблю я, презираю

Донью Бланку де Бурбон.

Повелел я ей в темнице

Стяг соткать: да будет он

Цвета самой алой крови

И слезами окроплён! —

Этот алый стяг, расшитый

Доньей Бланкой де Бурбон,

В знак любви моей, Мария,

Будет вам преподнесён.

Вызван дон Алонсо Ортис,

Прям душою и умён,—

Пусть отправится в Медину,

Пусть прервёт работу он».

«Государь, — промолвил Ортис,—

Ваш приказ для всех закон.

Но убивший королеву

Короля предаст и трон».

Не сказал король ни слова,

Молча встал и вышел вон.

Двух убийц он шлёт в Медину,

Самых лютых выбрал он.

В час, когда молилась Бланка

В заточении своём,

Палачей она узрела,

Обомлела, но потом

Вновь пришла она в сознанье

И промолвила с трудом:

«Знаю, для чего пришли вы,

Сердце мне твердит о том.

Нет, нельзя судьбы избегнуть,

Всяк идёт своим путём.

О Кастилия, скажи мне,

В чём я виновата? В чём?

Франция! Земля родная!

Дом Бурбонов, отчий дом!

Мне шестнадцать лет сегодня.

Встречу смерть к лицу лицом.

Девственницей умираю.

Хоть стояла под венцом.

Прощена ты мной, Мария,

Пусть виновна ты во всем.

Мною жертвует дон Педро.

Жаждет быть с тобой вдвоём».

Краткий срок ей для молитвы

Был отпущен палачом.

Но, не дав молитвы кончить,

Вдруг ударили сплеча.

И несчастная упала

Под дубиной палача.

Священник предупреждает дона Педро об угрожающей ему опасности

Крепость выстроил дон Педро,

Опасался он измены.

Посреди полей Асофры

Встали каменные стены.

Чтоб не мог напасть Энрике,

Брат, соперник дерзновенный.

Раз, когда король был в замке,

Постучал аббат в ворота

И сказал, что дону Педро

Хочет он поведать что-то.

Стража провела аббата

В отдаленные покои

К дону Педро, где священник

Рассказал ему такое:

«Государь, король дон Педро,

Ты лишился бы покоя,

Если б ведал, если б знал ты,

Что нависло над тобою.

Мне открыл святой Доминго

То, что я тебе открою:

Знай — тебе грозит опасность,

Потому что дон Энрике

Извести тебя замыслил.

Зреет заговор великий.

Коль беспечен и доверчив

Будешь ты себе на горе,

Смерть тебя, король, постигнет,

В муках ты погибнешь вскоре.

Ты над этим поразмысли

И не забывай об этом.

Ради жизни и короны

Не пренебрегай советом:

Арестуй немедля графа,

Заточи его в темницу,

Требуя повиновенья,

И тогда твой брат смирится.

И пока не даст он клятвы,

Содержи его в темнице.

Наконец, убей Энрике,

Если он не подчинится.

Твёрдым будь в своих поступках,

Иль судьба постигнет злая.

Верь, король, моим советам,

Я тебе добра желаю.

Знай, король, мое известье

Для тебя, как воскресенье,

Ты в опасности великой,

Я принес тебе спасенье;

Или ты, рассудку внемля,

Мне, король, поверишь — или

Встретишь гибель. Эту тайну

Небеса тебе открыли».

Это выслушал дон Педро,

Сердце трепетом объято,

И, однако, он значенья

Не придал словам аббата.

Мыслил он: всё это слухи,

Лжёт священник, без сомненья,

Но потом, слегка подумав,

Он решил без промедленья

Всех сановников, всех грандов

Для совета вызвать все же,

Вызвать рыцарей отважных.

И когда сошлись вельможи,

Он сказал им: «Кабальеро,

Я собрал вас для совета.

Мне Господь раскрыл измену.

Что вы скажете на это?

Об опасности великой

Сообщил один священник.

Правда, я ему не верю,

Думаю, что лжёт, мошенник.

Может быть, у нас желает

Он снискать расположенье?»

Вновь король велел аббату

Рассказать об откровенье,

О явлении святого,

О зловещих кознях брата.

А потом придворной страже

Приказал схватить аббата,

Он решил, что тот смеётся,

Не терпел дон Педро шуток.

Повелел костёр зажечь он —

В гневе был дон Педро жуток —

Он велел аббата бросить

В разгоревшееся пламя.

Чудилась всегда владыке

Лишь коварство за словами.

Смерть короля дона Педро от руки единокровного брата дона Энрике

Руки мощные сплетают,

Обхватив друг друга, братья —

Дон Энрике с доном Педро.

Их железные объятья

Братскими не назовёте,

Братья бьются, слов не тратя,

То кинжал сверкнул, то шпага,

Крепко сжаты рукояти.

Короля теснит Энрике,

Стоек Педро. Бьются братья,

В их сердцах пылает ярость,

С губ срываются проклятья.

В стороне стоит свидетель,

Молчаливый наблюдатель,

Юный паж, слуга Энрике.

Вдруг он видит — о Создатель! —

Братья дрогнули и оба

На пол падают. Некстати

Чуть замешкался Энрике,

И король — верхом на брате.

Час твой пробил, дон Энрике.

Паж — в смятенье и, не глядя,

Бросился на дона Педро,

За камзол хватает сзади,

Говоря: «Прошу прощенья.

Государь, судите сами,

Я спасаю господина,

Потому невежлив с вами».

И уже вскочил Энрике,

Сталь в деснице засверкала.

В грудь коварного владыки

Острие вошло кинжала.

Сердце замерло навеки,

Захлебнулось кровью алой.

В христианском нашем мире

Злее сердца не бывало.