Весёна. Гудолдфейри

Рина Кострома

Все мы знаем и любим Снегурочку, добрую внучку нашего Дедушки Мороза. А Вы не задумывались, мои милые любители сказочных историй, кто её… мама? Нет? А в нашем краю знают и рассказывают о ней эту сказку, но очень тихо, чтобы Дед Мороз невзначай не услышал.

Виденье

Ох и ядрёна ты водичка, бражка заречная! Словно кто морозной рукавицей по лицу прошёлся. Встряхнулся молодец, похлопал себя по щекам, огляделся — сидит в своих дровнях. А Сивко замер, тычется мордой в отцовы ворота, храпает, хвостом машет в нетерпении. Добрались до дому, стало быть.

День прошёл, другой миновал, за ним третий. Не поминаются Ивану ни кобылка с колокольцами, ни волки, ни барчонок. Будто и не было ночной оказии.

А как Святки отошли, затосковал наш молодец незнамо почему. Пойдёт куда-то с дружками, задумается и мимо шагает. Начнёт делать что-нибудь и бросит как не начинал, а то хуже — вконец испортачит. Тятька ругнёт малость, пихнёт под бок — работа, глядишь, наладится. Да надолго ли?

Матушка, та посметливее. Бабье-то сердце к чувствам сподручнее. Нашла вечор минутку, да подсела к сыночку поближе с разговором.

— Уж я-то знаю её, Ванечка?

— Кого, маменька?

— Кого невестить будем, сыночек. Таисью, кузнеца дочь? Или Машеньку, что у Апраксии-солдатки?

— Нет.

— Неужели из другого села приглядел девицу?

— Сам не ведаю, мамо.

— Да как же так?

— Ох, не хочется зазряшные тары-бары разводить…

— А ты разведи, а я послушаю. А что скажешь, там и посоветую. До свадеб-то цельное лето впереди. Авось успеем всё рядком решить… А ты не молчи, разговаривай.

— Сон — не сон… Приснилось… да уж больно явственно… Вот ездили-то намедни Матрёну от зареченских избавлять, помнишь? А с праздников Святых видел я, матушка, виденье. Дивное как в сказке… Что в светлом тереме я, в богатых хоромах, а будто меня там и нет. Ходят двое где-то рядом, беседуют неспешно меж собой, а то ко мне подойдут и смотрят участливо как на хворого. И тревожно мне от их взглядов и радостно до непонятия. Который первый из них — здоровущий дядька и всё-то на нём белое: и борода, и рубаха, и обутки словно из чистого пушистого снега. И голосище у него под стать, глубокий да мягкий. Только чёрного и есть, что зрачки. От них и тревожно, видно. А вторая…

Замолчал Иван в смущении.

— Она? — улыбнулась матушка.

— Она.

— Ну так чтож?

— Не могу описать как хороша… и не буду. А дядька словно жалел её и укорял за что-то. Да она на его слова лишь платочком отмахивалась… И платок такой весь… из снежинок.

— Какой? — вскинулась мать.

— Ну вот снежинка посерёдке, а по краям другие.

— Шесть лазоревых вокруг седьмой?

— Верно, — подивился Иван. — Как же тебе ведомо такое?

— Знать, ведомо… Ну, а дальше?

— А ничего. Сон же да и только… А просыпаться не хочется.

— Ладно. Спи. Утро вечера мудренее. А я до Степанова закута пройдусь, пока совсем не смерклось.