Сафар-наме, или Книга Странствий

Ренат Янышев, 2016

Если славянские былины замесить на истории Древней Руси Х-го века да добавить для пряности мотивы персидского эпоса "Шах-наме", и всё это аккуратно сдобрить фантазией – то вот вам и новый взгляд на похождения Ильи Муромца.Автор иллюстрации "Раздумья Фархада" (к содержанию первой главы):Дмитрий Борисович Непомнящий.

Глава 2. Встреча

…В тот благословенный Ахурамаздой день, я, по обыкновению разведя обеденный костёр, задумался о сложившемся положении. Однако ничего утешительного на ум не пришло…

Уже два месяца длились мои скитания по лесам. От болезней и диких зверей я растерял всех слуг и остался один. А сегодня спозаранку сбежал и очередной нанятый (из местных аборигенов) проводник, что усложнило не только поиски, но и просто существование. Хорошо хоть не увёл Самума и не опустошил дорожные сумки. А ведь мог! У меня ещё оставалось немало вещей, предназначенных для обмена в лесах, маленьких, но весьма ценных. Здесь были и иголки, и готовые кремни, и ножи, и наконечники для стрел. Вот только запасов съестных маловато. Конечно, голодным не останусь, поскольку ставить силки сызмальства обучен, но вот для Самума питаться лесной травой не пойдёт на пользу. Так что, по-хорошему рассуждая, надо вновь выбираться к людям, да и, поскольку до сего дня мои поиски не привели ни к чему, начинать сборы к возвращению домой. Но природное упрямство не позволяло признаться в тщетности прикладываемых усилий.

…Я подбросил побольше хвороста в костёр, чтобы побыстрее закипела вода…

Изредка мне попадались маленькие лесные поселения, но местные туземцы ничем помочь не могли. Они жили в своих нескончаемых лесах (которые я начинал тихо ненавидеть), ничего не зная ни о внешнем мире, ни о том, что где-то под боком у них должен быть источник живой воды. Да и не желая знать! Наоборот, в ответ на мои расспросы они лишь энергично трясли головами, уверяя, что в их владениях все родники обычные. Но чем сильнее горячились их шаманы и шейхи, что я не там ищу, тем более мне казалось, что они лукавят.

…Однако никак не закипала вода, и я добавил ещё веток в костёр. Как славен Ахурамазда за то, что дал людям возможность пользоваться огнём. А то бы мы, словно дэвы, ели всё сырое…

Как же всё-таки поступить? Может быть, и впрямь вернуться в Булгар? Перезимовать там спокойно, а со следующей весны отправиться прямиком в страну Мрака? Или двинуться на поиски славян и руси? Ладно, зимой будет время, там и прикину. Пожалуй, надо идти на закат.

…Что-то вода не кипит. Уж весь собранный хворост ушёл в огонь, а ни одного хоть малюсенького пузырька со дна не поднялось. А есть-то хочется. Я осторожно тронул воду пальцем и не обжёгся!

Ничего не понимаю! Чудеса, да и только. Когда это было, чтобы вода не хотела кипеть над костром и даже не нагревалась?

И тут до меня дошло!

И тогда я поклонился огню и стал молиться Ахурамазде, не оставившему меня! Не разведи костёр, разве понял бы, что нашёл живую воду? Ведь говорил же учитель, что живая вода не испаряется, а, следовательно, и кипеть не может! Верно? Верно!

Вот как, наверное, совершаются великие открытия — походя, случайно.

Днём, пробираясь сквозь особенно густую чащу, мне встретилась невероятно огромная сосна, просто-таки неохватная. В этой чаще все деревья были необыкновенно рослыми, но эта! Её исполинский ствол уходил в заоблачную высь, а чудовищные корни так взбугрили землю на десятки локтей вокруг, словно здесь некогда произошло землетрясение. И вот, я заметил, что у самого основания этой Праматери всех сосен бьёт небольшой родничок. День был пасмурный, пить особо не хотелось, но я по привычке сменил воду в бурдюке. И как оказалось — на счастье!

Усталость не позволила как следует возрадоваться находке, и потому я решил устроить привал, чтобы с утра заново отыскать источник. А живую воду бережно собрал обратно в бурдюк, боясь пролить хоть каплю. Себе же лишь несколько глотков и позволил.

Надобно заметить, что вода оказалась никакая. Совершенно безвкусная, словно бы и не вода вовсе. Помню даже, этого безвкусия поначалу испугался — а вдруг это не Живая вода оказалась, а Мёртвая. Ведь если рассудить, то для всякой вещи есть антивещь. Кажется, к таким выводам пришли ромейские философы в изложении моего учителя. Но, выждав время, чтобы понять, не отравился ли ненароком, не заметил в себе никаких изменений ни в лучшую, ни в худшую сторону. Тогда и решил здесь же разбить бивуак, ибо странствия мои подошли к концу.

Всего-то мне осталось, вернуться к источнику, да набрать живой воды побольше…

…Но, увы, на следующий день удача отвернулась от меня. Не сумел я по собственным же следам вернуться в заповедную чащу и даже больше того — заблудился. Пять дней я, отчаянно плутая, рыскал меж деревьев, залезал на самые высокие макушки, чтобы осмотреть окрестности! Все усилия пропали вотще.

Никогда бы такого не произошло в горах Дейлема! Но в равнинном лесу! Да ещё и в незнакомом!

А на шестой день, дойдя в отчаянии своём до крайности, вышел я на лесную тропу, явно людьми оставленную, и немного подумав, направился по ней.

В конце концов, клятва наполовину исполнена, теперь осталось только доставить домой бурдюк с драгоценным содержимым!

***

Проехав по тропе весь день, я, наконец, достиг мест, где явно обитали люди. Справа от тропы открылось лесное пепелище, на котором кто-то выкорчевал пни и собрал их в огромные кучи. А на следующее утро, через пол-фарсанга от ночной стоянки, я вышел к небольшому поселению.

На открытом месте беспорядочно раскинулись с полтора десятка деревянных домов, окружённых пристройками и землянками. Как я позже выяснил, в тех краях дома исстари устраиваются по преимуществу на возвышениях. Вначале роют ямы, затем выкладывают стены из древесных стволов, а крыши зачастую покрывают срезанным дёрном, либо же соломой, остающейся после обмолота. На верхних концах крыш я различил вырезанные силуэты конских голов. Хорошо хоть не человеческие черепа. А то у лесовиков, которых миновал в верховьях Итиль, оказалось в заводе выставлять головы предков на изгородь, или на навершие своих шатров. Как они объясняли, чтобы духи предков отгоняли духов зла. В принципе правильное решение, но не такими же варварскими методами.

Над деревней зависла тишина. Какое-то время я внимательно наблюдал, но всё оставалось без изменений. Это было несколько странно. Однако долго прятаться было не в моих правилах, поэтому я спешился, оставив Самума за деревьями, достал меч из ножен (так, на всякий случай) и отправился на разведку.

Уже у плетня, окружавшего деревню, на меня набросились невесть откуда взявшиеся собаки. Они лаяли, захлёбываясь от злобы, но видимо хорошо знали, что такое меч в руках незнакомца, потому что не осмеливались приблизиться. Я постоял-постоял, но никто из жителей не отреагировал на моё вторжение и не вышел на улицу. Тогда я сам направился к ближайшему дому в сопровождении собак.

Спустившись по земляным ступенькам, я откинул входной полог из грубого, плохо сваляного войлока, и сделал шаг внутрь. На первый взгляд там никого не оказалось, но в воздухе приятно пахло остаточным дымком и свежеиспечёнными лепёшками. А, кроме того, мне послышались какие-то звуки. Я задержался на пороге, всматриваясь в темноту, но ничего не увидел. Однако подозрение, что здесь не всё чисто, лишь окрепло в моей душе. Поэтому я зашёл вглубь и, различив на одной из стен некое подобие отверстия, отодвинул небольшой щиток. И хотя сумрак лишь слегка рассеялся, все ж таки сделалось несколько светлее, что позволило получше осмотреться.

Дом внутри был совсем простым. Отдельного потолка здесь явно не предусматривалось — хватало и закопчённой кровли. Несколько поперечных балок скрепляли конструкцию. Интересно, что пол оказался не земляным, а из вытесанных полу-брёвен. И ни одного ковра!!! Ни на полу, ни на стенах.

Две широких лавки вдоль стен с наваленными на них шкурами и тряпьём, пара сундуков весьма грубой работы, тяжеловесный стол в середине, множество разнообразной утвари развешено по стенам, да большое глинобитное сооружение у дальней от входа стены (судя по всему — печь). Вот, пожалуй, и всё.

Тут я вроде бы уловил некое движение. Лишь тогда, всмотревшись пристальней, я обнаружил, что под шкурами и покрывалами лежит человек. Я подошёл и остриём меча откинул край шкуры.

С лавки на меня со страхом смотрел здоровенный светловолосый бородач. Он лежал, не делая попытки встать, и только беспокойно моргал своими до невозможности синими глазами. Откровенно говоря, больше забеспокоился я, обозревая эту гору мышц. Его предплечья в обхвате были явно толще, чем моя талия. Против такого молодца меч, что дротик против слона — только рассердить!

И этакий детина спрятался под шкурами? На всякий случай я отступил на пару шагов к выходу — вдруг это засада? Однако со двора не доносилось никакого шума.

— Ты кто? — спросил я на славянском, и не ошибся в выборе, он меня понял.

— Родичи меня Ильёй кличут, — таким гулким басом пророкотал великан, что даже пол задрожал под моими ногами. — А ты кто? Калика перехожая? Или сила бесовская?

Я от необычности подобного сравнения рассмеялся. Это он меня за нечистую силу принял? Сам-то больше на дэва смахивает — зарос бородой по самые глаза.

— Нет, не дэв я, а простой странник. Зовут меня Фархадом. Вот, зашёл в вашу деревню передохнуть.

— А-а-а, — протянул Илья, не делая попытки встать с лавки. — Тады ладно. А какого ты роду-племени?

— Слышал об Иране? — усмехнулся я.

— Ага, — ответил Илья. — Там персы живут. Так ты из них, что ли будешь?

Вот тебе и глухая деревня. Усмешка у меня пропала, и я перевёл разговор на другое:

— Чего валяешься-то? День на дворе. Или после ранения?

— Нет, — хмуро буркнул Илья, и отвернулся к стене: — С детства так маюсь. Ни рук, ни ног не чую.

— Да ну! — не поверил я.

Глядя на горы мышц, проглядывавшие сквозь рубашку, как-то язык не поворачивался назвать его ледащим.

Мой учитель Умар Гиясаддин, по своим силам и моим способностям, между всего прочего посвятил меня и в тайны врачевательства. Если этот великан, как утверждает он сам, от рождения парализован (а паралич — это болезнь, относимая к разряду холодных), то и вид его должен быть соответствующим: мышечная ткань дряблая, на лице бледность. А тут ничего подобного. Однако и лгать ему вроде не с руки. Нет, тут явно что-то другое.

Следовало над увиденным поразмышлять, пока же я сходил за Самумом (негоже своего коня долго под седлом держать впустую) и, определив его в пустой овин, за неимением конюшни, вернулся в дом к болезному. Тем более что дорогой кое-что вспомнил из поучений учителя.

Так что, более не мешкая, я подошёл к Илье вплотную. Медленно сложил пальцы рук в"светлое око Ауртата"и начал водить над головой больного. Тщательный осмотр показал, что никаким параличом здесь и не пахнет.

Здоровья у моего нового знакомца хватило бы на небольшую армию. А вот понять, что он оказался во власти чёрной магии — тут даже и моих врачебных навыков оказалось достаточно. Кто-то умело наложил на Илью заклятие, обездвижившее его, а самое главное, подкрепил своё дело заговорённой нитью из конских волос, вываренных в змеином яде. Этот аркан был тщательно вплетён в медвежью шкуру, которой покрывался бедняга.

— И сколько же времени ты так лежишь? — поинтересовался я, роясь в своей шкатулке, где хранились кое-какие травы и снадобья.

— Уж тридцать лет, говорят, исполнилось, — ответил больной.

Я аж пальцы к губам приложил от удивления:

— И что? К тебе за это время ни разу лекаря не приводили?

— Отчего же? Прежде, сколько себя помню, каждую седмицу травник Улеб заглядывал, всё настойки разные на мне пробовал. Только задавил его медведь-шатун зимой. Вот по осени батюшка обещался в Муром меня свозить, тамошним знахарям показать.

Я промолчал, конечно, но всё стало ясно. Наверняка, именно травник и наложил заклятие на Илью. А чтобы отвести от себя подозрения, исправно заходил, делая вид, что пытается вылечить парня, заодно посматривая, чтобы задуманное им чёрное дело никто не порушил ненароком. Уж почему этот Улеб решил так жестоко поступить, вряд ли теперь дознаться можно. Да и не моё это дело. Просто захотелось помочь Илье. Не такой уж и сильный умелец был этот травник. Вот если бы здесь поработал магрибский колдун, тогда другое дело, я бы не справился.

В доме нашёлся удобный и чистый выструганный из дерева ковш, зато вода отсутствовала. Тогда мне пришла в голову одна мысль: а что если как раз и попробовать на Илье действие живой воды? По идее она должна усилить действие порошков. Решив так, я бережно отлил небольшую порцию живой воды из бурдюка в ковш. Затем аккуратно, не торопясь, отмерил и смешал в нужных пропорциях порошок из корня мандрагоры, золотую пыль, высушенную петушиную желчь и мумиё. Илья с подозрением смотрел на мои приготовления.

А когда я поднёс к нему ковш и велел выпить, он вдруг отчаянно замотал головой и взревел:

— Не хочу! Душегуб, погибели моей алчешь! Грабь, уноси всё, родителями нажитое! Эх, жаль меня ноженьки не держат, уж я бы тебе показал! Кат! Отравить меня вздумал?

Хорошо, что у него руки были тоже парализованы. Однако он и головой вертел так отчаянно, что я совсем обессилел, но так и не смог заставить его выпить лекарство. Уговоры на него не действовали, а силы моей не хватало, чтобы зажать его голову и влить в рот приготовленную настойку.

И тут моё внимание обратилось на небольшое бревно (в руку толщиной), подведённое под угловую потолочную балку для дополнительной опоры. Я долго думать не стал, а выбил это бревно и, поудобней ухватив, обернулся к больному.

Увернуться Илья не мог, а потому просто продолжал ругаться, глядя на меня. Однако видимо я размахнулся слабо, потому что Илья даже не вздрогнул, получив прямой удар в лоб. Наоборот, в него словно вдохнулись новые силы и возможности, теперь он начал произносить такие слова, что не на шутку разозлил меня.

В конце концов, победа досталась мне — после четвёртого удара Илья затих. Отдышавшись и уняв дрожь в руках, я быстренько вылил в безвольно открытый рот содержимое ковша. Больной поперхнулся на вдохе, но я вовремя приподнял его голову, одновременно зажав рот, и снадобье устремилось туда, куда следовало. Лишь после этого я, подхватив медвежью шкуру, вышел во двор, дабы сжечь её.

В удобном месте, на задворках, отыскался открытый очаг, выложенный из камней, а рядом небольшая поленница. И вскоре шкура занялась очищающим огнём. Я прилёг на траву и задумался о превратностях судьбы человеческой. Мне исполнилось двадцать три, и я всё это время жил полноценной жизнью, а встреченный мною несчастный все эти годы, плюс ещё семь лет, неподвижно валялся на лавке? Б-р-р-р. Меня аж озноб пробил…

— Ух, хорошо-то как! Чую я в себе силушку богатырскую! Ух, так бы и сшибся грудью со Змеем Горынычем! Руками бы удавил! — раздался рёв за моей спиной.

Я мгновенно вскочил на ноги и развернулся.

Илья стоял, широко расставив ноги, и довольно щурился на меня. Росту этот исполин оказался такого, что макушкой сравнялся с коньком крыши. В его ручищах драгоценный бурдюк смотрелся небольшим мешочком. Судя по тому, как он провис, его уже изрядно опустошили. От увиденного у меня даже пропал голос. Я только и смог засипеть, указывая на бурдюк и призывая, чтобы он немедленно положил его на землю.

Выздоровевший великан, заметив мои жесты, сыто рыгнул, а затем произнёс, потрясая бурдюком:

— Замечательная водица!

С этими словами, он незамедлительно присосался к бурдюку и шумно выглотал остатки его содержимого.

У меня не было с собой стенобитной машины, поэтому я просто выхватил меч и молча бросился в атаку. Но видимо прилившая от бешенства кровь ослепила меня — я промахнулся, а затем неведомо как оказался в воздухе. Это Илья легко увернулся и одной рукой ухватил меня за кабу, подняв в воздух, а другой отобрал меч.

— Ты чего? Всё ж хорошо, — удивлённо выпятил губы ненавистный водохлёб. — Я ж не в обиде. Кость цела, а синяк заживёт. Главное, что я здоров. Ты понял? У тебя всё получилось! Я здоров!

Я все ещё мог только сипеть от злобы и пытался вырваться, чтобы достать обидчика, но безуспешно.

— Подумаешь, воды жалко, — добродушно гудел Илья. — Да я тебе теперь, сколько хочешь, этой воды принесу: хоть колодезной, хоть родниковой. Прямо сейчас.

С этими словами он осторожно уложил меня на траву и сделал несколько шагов к воротам. Да только с каждым шагом стал проваливаться в землю, причём всё глубже и глубже.

— Ух ты! — испугался великан. — Федя, чего это со мной?

Я даже не обратил внимания на то, как он моё имя исказил, глядя на этакое чудо-чудное. В тех местах, где виднелись глубокие следы от босых пяток Ильи, земля, будто волнами, расходилась в стороны. А сам он уже почти по пояс ушёл в землю, как в зыбучие пески.

— Замри, — скомандовал я, а сам стал лихорадочно соображать, что же такое происходит.

Я вскочил на ноги, подобрал с земли свой меч и попробовал потоптаться вокруг Ильи. Однако на мои прикосновения земля никак не реагировала. Значит всё дело в Илье! Вышел из дома он спокойно, и лишь когда допил остаток живой воды, то стал проваливаться! Получается, что всё дело в умеренности. Видимо существует норма живой воды, которую можно выпить безнаказанно, и Илья её превысил. Да настолько, что его и земля теперь носить отказывалась.

Очень хотелось этого бессовестного негодяя так и оставить, но всё-таки я испытывал некоторую ответственность за него. Тогда что же делать?

Учитель показывал мне некоторые опыты с жидкостями по изменению их свойств. Может быть, следует разбавить живую воду в организме Ильи?

— Где вы воду для питья берёте? — спросил я у него.

— А я откуда знаю? — возопил в ответ утопающий. — Слышь, Федя…

— Не Федя, меня зовут Фархад! — огрызнулся я.

— Да ладно тебе, ты мне лучше какую ни на есть опору кинь, чтоб я на неё упёрся и дальше не проваливался. Слыхал я, что так на болотах спасаются.

Вырвал я первую же попавшуюся жердь из забора и кинул Илье, а сам заскочил в дом. Кувшина для воды не нашёл, зато отыскался пустой, а главное, большущий, глиняный горшок.

А за воротами меня поджидали собаки. Отбиваясь от них, я решил не заниматься поисками колодца, а заглянуть в соседние дома. Это оказалась мудрая мысль. И уже во втором доме наткнулся на небольшую бочку с водой, стоявшую у входа. Я быстро наполнил горшок и с добычей бросился обратно.

Илья уже погрузился по грудь и завидя меня стал отчаянно вращать глазами.

Я поднёс к нему объёмистый сосуд и строго произнёс:

— Вылезти захочешь — всё выпьешь.

Очень быстро пьют верблюды. Сам неоднократно наблюдал на водопоях, но Илья бы посрамил самого жаждущего верблюда. Вода ушла в его глотку, как в бездну.

— А теперь что? — отдышавшись, спросил он у меня.

— Ждать будем, — пожал я плечами и присел рядом. — Слышь, Илья, чтоб не так скучно было, ответь-ка мне на несколько вопросов. Если ты лежал все это время, то откуда знаешь об Иране?

— Так к нам почитай каждый год заходят люди дорожные, живут у нас, то пару дней, а то и месяц. Они-то мне и рассказывают о том, что делается вокруг. Память у меня хорошая, вот и запоминал всё подряд.

— Ясно. А что это ты меня каликой перехожей назвал? Это кто такие?

— Как кто? Калики перехожие — это такие люди! Богатыри! Они клятвы разные дают, переодеваются и ходят по земле, порядок дедовский блюдут, справедливость восстанавливают. А ещё песни всякие знают. Их князья себе в дружину зовут, а они ни-ни! Сами себе хозяева.

— А меня каким боком ты причислил к этим каликам?

— Так ведь по одёжке встречают. Вон кунья у тебя какая, — кивнул он на мою шапку. — Вся жемчугами расшитая. Такие только калики носят.

— Это не кунья, а кулах, — стал я объяснять. — И не жемчуга это, а рубин, да изумруды.

— Ну, я ж отроду не видел таких каменьев, теперь буду знать, — буркнул Илья, ворочаясь в земле. — И одёжа у тебя такая же, как у калик. И оружием весь обвешан, прямо хоть сейчас в бой. А ты меня научишь мечом махаться?

Но тут я как вспомнил, чего меня лишил этот деревенщина, аж зубами заскрипел:

— Ты лучше ответь, детинушка, зачем ты воду мою выпил?

— Да что ты пристал с этой водой? Заговорённая она что ли?

— Хуже, тьфу, — сплюнул я от досады. — Лучше! Это была живая вода!

— Ух ты, — загорелись глаза у Ильи. — Это я что теперь вечно жить буду что ли?

— Не знаю, — пожал я плечами. — Но вот ссадины на твоём лбу, пока мы разговаривали, исчезли.

— Точно, — обрадовался Илья, ощупывая лоб. — Значит, меня ранят, а я тут же опять как новенький. Слышь, Федя…

— Я не Федя, — разозлился я. — Неужто трудно запомнить? ФАРХАД!

— Да что ты цепляешься? Не привык я произносить такие трудные имена. Так вот, а как ты думаешь, это навсегда со мной такое приключилось?

— Жизнь покажет. Ладно, попробуй вылезти, вроде земля поуспокоилась…

Мой расчёт оказался верным. Земля снова могла носить Илью, и вскоре великан стоял рядом, отряхивая порты от приставшей глины.

— Кстати, Илья. Вижу я на тебе крестик телесный, как у ромеев. Да и имя у тебя явно от них взятое. Хотя в ваших краях вроде своим богам молятся.

— А это годов десять тому назад через деревню нашу царьградские монахи проходили. Вот мой батюшка и взмолился, не помогут ли люди добрые калеке сирому, мне, то есть. А они сказали, что облегчить мои страдания может только ихний бог Иисус. А для того надобно, чтобы я стал крещёным. Так вот всё и вышло. Батюшка, чтоб наверняка получилось, и меня крестил, и сам крестился, и матушку заставил. И имена ромейские на нас принял… Только не встал я. На что монахи сказали, что видимо вера наша слаба, вот он и испытывает нас. А потом ушли. Мы ждали, ждали, а потом бросили ждать. А имена новые остались — мы уж привыкли к ним, да и решили, что к старому возврата больше нет. Будем жить по-христиански. Да! По прежнему-то я Ждан…

Он помолчал немного, видимо припоминая что-то давнее. Я не мешал ему.

— Слышь, Федь! А пойдём, родителей обрадуем, — вдруг взмолился он, наведя относительный порядок в своей одежде.

— Кстати, а где все жители-то? — вспомнил я.

— Кто на покосе, а мои пошли землю от кореньев под пашню расчищать. О прошлый год дубовую рощицу попалили, теперь золить надо.

День и так уже пошёл наперекосяк, так что я подумал, отчего бы и не сходить?

Идти оказалось не так уж и близко, но Илья всю дорогу прошагал очень даже споро, словно готовился к состязаниям шахских скороходов. Помню, я ещё подумал, интересное дело получается: он всю жизнь пролежал, а куда идти — хорошо знает!

Неожиданно лес расступился, выведя нас на просеку, со следами больших кострищ и торчащими тут и там пнями.

— Тсс! — вдруг зашептал мне на ухо Илья. — Вон видишь? Под куст ракитовый отдохнуть залегли. Умаялись бедные. Слышь, Федя, а как думаешь, может я покорчую тут маленько? А ты присядь пока в сторонке.

Я отрешённо вздохнул и устроился на траве поодаль от его родителей. В это время Илья подошёл к торчащему из земли пню и, ухватив за основание, рванул на себя. Я не поверил своим глазам, но земля послушно поддалась, и пень выскочил на поверхность, словно пробка из кувшина, освобождённая от сургуча.

— Здорово! — послышался приглушенный рык, и Илья заработал с утроенной силой. Прямо на глазах земля покрывалась рытвинами, а вырванные пни летели на край делянки, будто выпущенные из пращи. Послышался возмущённый птичий гвалт и над тем местом закружили испуганные галки. Вряд ли прежде им приходилось наблюдать падающие с неба коряги.

— Уф! — весело отдуваясь, подошёл ко мне Илья, после того как раскрутил последний пень и отправил его к сотоварищам. — Ещё хочу поразмяться. А слышь, Федь, поле-то мои родители совсем малое освоить решили. Вот думаю, может ещё чуток расчистить?

— Расчисти, — равнодушно разрешил я. — Раз тебе так хочется.

— Спаси тебя Бог, — обрадовался Илья, и побежал исполнять задуманное.

Сначала он стал орудовать отцовской секирой, что подхватил с земли, но топорище сломалось после первых же ударов. Это не смутило новоявленного силача — он стал просто вырывать деревья из земли.

— Во, как быстро-то выходит, — сообщил он мне после пятого вырванного дубка. — А то сначала сруби, потом корень вырви.

Я сидел, взирая на эту вакханалию силы, и думал, что вот и подтвердилось действие живой воды. Ни один нормальный человек, да даже и целая сотня не справились бы с тем, что сотворил тут Илья. Он успевал вырвать дерево и выкинуть его с глаз долой за считанные мгновенья, словно сорную траву. Таким образом, вскоре под пашню освободилась огромная площадь.

Да! Любопытный народ эти славяне. Шум над делянкой стоял немалый. Да ещё птицы со всего леса собрались, негодуя на то, что творил Илья. А родители его спокойно продолжали спать, хотя деревья летели с басовитым порханьем, роняя в полёте с корней большие комья земли.

Однако этим дело не закончилось. Только я стал подниматься, думая, что настала пора возвращаться в деревню, как Илья подскочил ко мне и скороговоркой зачастил:

— Щас я, щас! Ты погодь, Федь, ладно? Я землицу немного приберу.

Вскоре он уже носился по свежему полю, засыпая деревянной лопатой ямы, только пыль столбом клубилась, словно начиналась песчаная буря. Солнце ещё лишь перешло зенит, а Илья, весь чумазый от пота и пыли, уже довольно утирал лоб рукавом, сидя рядом со мной.

— И столько лет я этакой радости был лишён! Но ничего, — довольно потряс он в воздухе своими кулачищами, в размерах больше схожими со спелыми дынями. — Теперь уж я оторвусь! Столько земли вспашу, столько леса навалю, чертям тошно станет!

Да уж, подумал я, ты сможешь!

Об эту пору проснулись его родители и, заприметив Илью, бросились к нам.

— Сыночка! Ить встал всё-таки! Чудо-то какое! А я уж и верить перестала! — всхлипывала маленькая старушка, не доходившая и до пояса Илье.

Она тщетно пыталась обхватить его своими ручками, но увы! Верно говорил Искандер Двурогий после похода в Индию: нельзя объять необъятное. Сухой, желчный старикан вёл себя более достойно, стоя в сторонке, но тоже с трудом сдерживал слезы.

— Вот кого благодарить надо, — повернул ко мне родителей Илья. — Вечный долг Фёдору! Избавителю моему!

Но отец его видать не зря много лет прожил, не взял он на веру слова сына, а спросил, подозрительно косясь на мои длинные волосы и ножны, торчавшие из-за спины:

— И кто ж ты таков будешь, мил человек?

— Меня зовут Фархад. Я — дихкан из Дейлема.

— Ясно, — почесал в затылке отец Ильи. — А это как будет по-нашенски?

— Князь, — коротко пояснил я.

— Князь значитца, — задумался собеседник, не сводя глаз с моих стоптанных сапог и штопаной-перештопаной кабы. — Ну что ж, князь так князь. А мы вот простые хлебопашцы, значит. Из вятичей. Муромского роду-племени. Звать меня Иваном. И как же это ты сумел нашего Илюшеньку на ноги поставить?

— Снадобья нужные под рукой оказались, — терпеливо объяснил я.

И тут взревел Илья, да так что птицы снова взвились в небо со свежераскорчёванного поля:

— Ты что, батя, не веришь? Глянь лучше, что я тут понаворотил.

Посмотреть конечно, было на что.

— Ах ты наш Микулушка Селянинович! — растрогались родители, озирая поле битвы.

И тут, наконец, до них стало доходить происшедшее. Что не просто их сын стал на ноги, а и силы огромные приобрёл.

Старик что-то там прикинул у себя в голове и радостно воскликнул:

— А ведь слышь, Фроська, беги-ка домой. Да кличь баб на подмогу. Пир на весь мир сегодня будет! Ох, княже! Такой камень с души моей снял. Ведь уж не чаял сына здоровым увидеть. Ну, всё, пошли, нечего ворон считать.

***

…Пировать здесь любили на просторе. Мужики споро повытаскивали из изб столы да лавки и установили их прямо в центре деревни на хорошо утоптанной площадке. Женщины в это время шустро суетились, разогревая что-то в дворовых очагах и выставляя на столы все новые и новые горшки и миски. Я с удовольствием улавливал носом густые запахи копчений и жареной рыбы, чеснока и ещё чего-то незнакомого, но тоже очень вкусного. Под ногами у всех путались взбудораженные дети и собаки. И те, и другие исходили слюной, предвкушая щедрое угощение.

Глядя на то, что все жители деревни, как один, разгуливают босиком, я подумал-подумал и тоже снял сапоги. Как выяснилось — очень правильно сделал. От земли исходило такое приятное тепло, аж мурашки пробежали по телу.

С Ильёй, его отцом и деревенским шейхом Несмеяном мы пристроились чуть в стороне от этой суеты. Беседа наша текла неторопливо и степенно. Между каждой фразой следовало выдержать многозначительную паузу (это я понял после первых же реплик).

–…М-да, — говорил Несмеян. — И надолго князь думает задержаться у нас?

–…Ну, — отвечал я. — Думаю, дня на два, на три.

–…М-да, — вклинивался отец Ильи. — И куда ж твоя путь-дорога протянется? Дале по белу свету шататься, или домой — делом заниматься?

–… Ну, — задумывался я над своей дальнейшей судьбинушкой. — Пока в ваших краях побуду. А там, кто знает?

–…Да! — соглашались со мной хлебопашцы. — Кто знает!..

–… М-да, — снова начинал увядшую беседу шейх. — А с Ильёй как думает князь обойтись? По совести, или по праву?

–…Ну, — осторожничал я. — А это как?

–… Ежели по праву, — вздыхал отец Ильи. — То Илюшенька теперь весь, как есть, с потрохами, принадлежит тебе. Потому как ты его, приговорённого, от злой судьбины избавил. Так что волен его с собой забрать и сыном, або слугой назвать.

–… А ежели по совести? — уточнял я.

–… А ежели по совести, — объяснял Несмеян. — Так оно и есть, по совести. Вот как.

Подумал я, подумал, над предложением этих бесхитростных людей, и ответил:

–…Не для корысти я его излечил. Так что отвечу — по совести.

–…Спаси тебя Бог, — облегчённо вздохнул Несмеян. — Хоть ты и тёмен лицом, а душой светел. Не всякий бы боярин наш так поступил. Хоть и нет у нас ничего, чтобы достойно отблагодарить тебя, но знай, что в нашем роду отныне ты всегда найдёшь приют и поддержку.

–… А что, Несмеян, — опять вмешивался Иван. — А может пусть князь Фёдор у нас до зимы поживёт? Мы ему и с поисками живой воды поможем? А по зиме, как санный путь установится, отправим в Муром. А оттуда по ледовой дороге он и до Булгара легче доберётся?

–.. М-да, — удивлялся шейх. — Светел твой разум, Иван! Что скажешь, княже?

–…Ну, — скрывая свою радость, вздохнул я. — Быть по сему. А только давно хотел спросить, как ваша деревня называется?

–..?

–.. Для других людей, — пояснил я.

–…Новая деревня, — пожал плечами Несмеян. — А что?

–…Нет, это не имя, — поморщился я. — У всякого уважающего себя селения должно быть особое, запоминающееся имя. Вы ведь свою деревню уважаете?

Моё высказывание застало собеседников врасплох. Я почти слышал, как скрипели их мозги, переваривая столь внезапный поворот.

–.. А ведь верно, Иван! А? — наконец отозвался Несмеян. — Да! Надо будет на пиру с мужиками это обсудить.

Тут он привстал с брёвен, на которых мы удобно сидели, приставил руку ко лбу и стал вглядываться в происходящее у столов.

— Ну, вроде всё, — подвёл итог проведённому обзору шейх. — Пойдём, князь к столу, взглянем, чем нас бабы сегодня побалуют!..

Не люблю я есть, сидя на скамье, но пришлось. Не мог же я отойти от всех и устроиться отдельно на травке? Тем более, вокруг шастают собаки, выпрашивая кости. Меня усадили между Несмеяном и светленькой девушкой с такой нежной, подобно персику, кожей, и длинными светлыми волосами, что я поневоле загляделся на неё. Платье её было совсем безыскусным, зато в волосах у девушки виднелся витой обруч, весьма изящной работы, тоненькую шею обрамляло замысловатое ожерелье из цветного бисера. А на узком пояске позвякивали подвешенные фигурки коньков, птиц и ещё чего-то неразборчивого. Глянешь на этакое и сразу понятно — перед тобой язычница (хотя и очень симпатичная). Обвешалась амулетами и думает, что обезопасила себя.

— Во, — толкнул меня локтём Несмеян, когда девушка подала мне кубок с хмельным мёдом. — Понравилась тебе моя внучка? Снежкой её зовут. Уж я всем обсказал, чтоб раньше Снежки никто к тебе не лип. Потом — ладно, дело житейское. А вот в первую ночь к тебе Снежка придёт. Ясно? Так что нынче не балуй с другими!

И он шутливо погрозил мне пальцем.

Снежка стыдливо потупилась на слова деда, а тот продолжил нравоучения:

— Ты тут не красней, как зорька ясная, а деда слушай! Дед худого не посоветует. Чтоб родила мне к следующей весне правнука от князя заморского. Ясно?

Затем шейх встал и обратился ко всем жителям:

— Ну, друже, выпьем за гостя дорогого!

И пир пошёл по накатанной колее.

Я с удовольствием вгрызался в огромный ломоть лосятины и размышлял о том, как интересно устроен мир. Вот сидят славянские жёны да девы и веселятся вместе с мужчинами. А у нас дома никто и помыслить не мог, чтобы пир общим сделать. И лица свои девы не прячут от мужских взоров. И пиво с вином пьют наравне с мужчинами (это я не о количестве, а о принципе). И никак не мог решить — нравится мне это или нет.

Хотя скорее — нравится. Ведь что по нашим законам, что по мусульманским, женщину никто не должен видеть, кроме её ближайших родственников. И потому одежды у неё глухие, тёмные. А девы славянские одеты в длинные светлые сарафаны, узорами расшитые, в ушах да на шее украшения разные. И оттого сердце кровь гонит по жилам всё быстрее и быстрее.

Но вот что касается еды… О том, как готовят в цивилизованных странах, этим варварам не ведомо. Как не известны и гастрономические изыски, понятные лишь гурманам. Впрочем, за год своих странствий я научился смотреть на всё, что можно жевать, в благожелательном свете. Да и с другой стороны — не попади сюда, разве узнал бы я вкус лосятины (очень похожей кстати на вкус мяса онагра)? Да и грибы мне понравились чрезвычайно. Дома у нас грибы никто за еду не держит, а оказалось, что жареные лисички очень даже хорошо идут под медвежатину и пиво. А вот хмельной мёд напомнил мне чем-то наш набиз.

— Я сама эти грибы жарила, — шёпотом сообщила мне Снежка.

— Здорово у тебя получилось, — одобрительно кивнул я. — Никогда лучше не пробовал!

И видит Ахурамазда, я сказал ей чистую правду.

— Правда? — лишь по шевелению губ я догадался, что она произнесла.

— Послушай, — спросил я у девушки. — Ты что, боишься меня? Неужели я такой страшный? У себя на родине девушкам я нравился.

— Немножко, — призналась Снежка. — У тебя глаза такие чёрные, словно в них ночь поселилась. И брови тоже чернющие такие, густые. И сам ты на хищную птицу похож.

— Точно, — признался я ей. — Вот ночью ты станешь моей, а я обернусь огромным беркутом, схвачу тебя в когтистые лапы и унесу в далёкие горы, в своё гнездо…

(Как написал по подобному случаю один мой знакомый поэт из Шираза:

— Шути мой друг, но меру знай,

Не перелей веселье через край,

Иначе ядом обернётся шутка,

Пожнёшь тогда печальный урожай).

Снежка так и обмерла от моих слов. А за столом вокруг нас воцарилась зловещая тишина.

— Ты что? Оборотень? — медленно спросил меня Несмеян.

Дёрнул же меня проклятый Друга так неудачно пошутить. Я для всей деревни таинственный чужак, наверняка опасный, раз так легко вылечил Илью. Так что они вполне могли представить себе, что я владею превращениями. Ох, и как же теперь выкрутиться из этого положения?

Я медленно поднял руки вверх в знак примирения:

— Это шутка! Приношу свои извинения! Это только шутка!

— Плохая это шутка, — произнёс шейх, приподнявшись и нависая над столом: — За такую шутку и смерть принять не долго. В наших краях не любят оборотней. Так что было бы не худо убедить нас немедленно в обратном.

— И как же? — с опаской спросил я.

— Солнце уже зашло, поэтому лучше подойдёт испытание огнём. Это просто. Возьмёшь голой рукой красный уголёк из костра и удержишь его, пока не остынет. Не сумеешь удержать, значит, ты оборотень. Сумеешь, значит, обычный человек.

— Согласен, — легко согласился я.

Да будет благословен мой учитель Умар Гиясаддин за то, что научил меня терпению и выдержке и за то, что показал, как можно управляться с огнём, повергая в трепет непосвящённых.

Окружённый толпой деревенских жителей я прошествовал к центральному костру, ярко пылавшему в центре площади, где проходил пир. Илья всё это время не вмешивался в происходящее, но подбадривающее подмигивал каждый раз, ловя мой взгляд.

Между тем не всё оказалось так просто. Несмеян долго и придирчиво вглядывался в угли, пока не подцепил на кузнечные щипцы показавшийся ему подходящим:

— Вот этот. И помни, ладонь раскроешь, только когда я скажу.

Я медленно отдышался, затем постарался расслабиться и, резко, с присвистом выдохнув воздух, подставил ладонь под мерцающий алым уголь, размером с перепелиное яйцо. Мгновенно сжав как можно плотнее пальцы, я удержался от крика и сконцентрировался на поддерживающей мантре.

Время как обычно замедлило свой ход, так что я успел прочесть мантру целиком, прежде чем услышал голос шейха:

— Хватит! Раскрой ладонь.

Стиснув зубы, я заставил пальцы разжаться. На ладони остался потухший почерневший уголёк. Я стряхнул его на землю и обдул ладонь, а затем показал её собравшимся. Кожа сильно раскраснелась, но не обгорела до черноты. Вполне возможно, этому живая вода помогла, которую я успел пригубить.

— Ты чист, князь! Это хорошо, — улыбнулся мне Несмеян. — А то бы пришлось убить тебя. Ну, всё, за столы! Есть отличный повод выпить. Наш гость доказал, что он хороший человек.

И застолье возобновилось с удвоенной силой. Снежка осторожно коснулась меня. Я повернулся к невольной виновнице моего испытания.

— Я рада, что ты не оборотень, — сказала она и виновато-облегчённо вздохнула.

— А уж как я рад! Ты и представить себе не можешь, — ответил я и приобнял её за талию.

В это время за столами вспыхнул горячий спор, затеянный шейхом, по поводу названия деревни. Предложения сыпались со всех сторон, как, впрочем, и возражения. Спорщики побойчее уже вовсю намеревались подкрепить свои доводы кулаками. Но тут встрял один неприметный мужичок, доселе больше молчавший:

— Братцы. Послушайте, что скажу! Я знаю, как назвать нашу деревню так, чтоб соседи от зависти лопнули! Вот кто сейчас сидит рядом с нашим Несмеяном? Вы посмотрите только! Это же воин! Да? Сам весь чернющий! Да? Ну вот! Поняли?

— Не-а, — дружно ответили из-за столов.

— Вот балбесы, — сокрушённо вздохнул оратор. — Чёрный Воин, по-печенежски будет Кара Чар! И мы нашу деревню назовём Карачарово! Поняли?

— Ух ты, — ответили из-за столов.

–… М-да, — одобрительно покачал головой Несмеян. — Лихо ты закрутил, Драган. Не зря видать в неволе у кочевников помаялся, вишь языкам-то как обучился. Хм, Карачарово? Быть по сему.

— Добре, добре, — застучали кружками по столам собравшиеся.

Я тоже с удовольствием присоединился к тосту. Не каждый же день в мою честь называют деревни! Но хмельной мёд оказался довольно коварным. Хотя быть может дело в количестве выпитого? Я стал было терять нить разговора и восхотел только одного — тихонько отсидеться до конца пирушки, но тут меня позвал довольный Иван абу Ильяс:

— А что это наш гость молчит?

И за столами дружно закричали:

— Слово гостю!..

***

…Голова трещала так, что невозможно было глаза открыть. Но сделать это было необходимо, чтобы отыскать воду. Холодную-холодную. Которую можно пить; которую можно вылить на голову, чтобы унять пылающий пожар внутри. Где ты, живая вода! Живая вода? Я что-то помнил о ней. Да! Как мне нужна живая вода.

— Эй, люди, кто-нибудь, дайте воды!

— Вот держи! Выпей! — раздался незнакомый девичий голос. — Очень худо, Фархадушка?

Я с трудом разлепил веки и огляделся. Тело моё покоилось на постели, пошитой из шкур с набитой внутрь соломой. Судя по лучам солнца, проникавшим через открытый вход, уже давно закончилось утро. С улицы доносились сладковатый аромат свежескошенных трав и душистых смол, сытое хрюканье свиней и ленивая брехня собак. А рядом стояла на коленях смутно знакомая дева и протягивала ковш.

Выхватив у неё сосуд, я припал к нему. К сожалению, внутри оказалась не вода.

— Это сыворотка молочная. Ты пей давай, сейчас полегчает! — заботливо откликнулась девушка.

У меня не было сил сопротивляться, поэтому я выглотал весь ковш одним махом.

Помотав головой, я улёгся на спину и уставился на кровельные балки. Видимо Ахурамазде не очень по душе мои возлияния, раз он меня памяти лишает. А может это и не Ахурамазда? Может это Ахриман толкает на необдуманные поступки? Или это я сам виноват в своей неумеренности? Интересно, что я натворил в этот раз? Надо бы спросить у спасительницы — голова и вправду стала проходить.

— Ничего не натворил, — растерялась девушка. — После испытания огнём все ещё очень долго сидели. Мой дед разрешил. А как месяц поднялся из-за леса, ты стал так хорошо рассказывать о сражениях, о подвигах своего предка Рустама, что Илья тоже захотел стать богатырём.

— И всё? — я подозрительно прищурился.

— Нет, — продолжила спасительница. — Тогда ты тоже встал и поклялся, что обучишь Илью всему, что знаешь сам.

— Та-а-ак, — досадливо протянул я. — А больше никаких клятв не было?

— Было, — охотно подтвердила девушка. — Потому что Илья предложил тебе стать с ним побратимами. Ты согласился, и мой дед тут же провёл обряд! Это было так здорово!

Я только сейчас обратил внимание, что моё правое запястье обмотано полоской из льняной ткани. Ммм! Смешать свою кровь со славянином, да ещё и с худородным. До чего я дошёл! Одна надежда, дома, в Эсфахане, об этом никогда не узнают. Засмеют так, что на улицу стыдно будет показаться! А Али ибн Масуд скорей всего вообще разорвёт узы нашей дружбы. Ибо для него честь превыше всего! Представив себе все возможные последствия в случае раскрытия моей новой тайны среди родственников и друзей, я громко застонал. Но что толку? Теперь, хоть во всё горло возопи к небесам, ничего не изменить. Братья даются родителями, а вот побратимов мы себе выбираем сами. Один раз и на всю жизнь! Ммм! Ахурамазда, всеблагой и премудрый! Зачем ты так жестоко посмеялся надо мной?

— Фархадушка! Не пей больше столько, ладно? — жалобно попросила девушка. — А то ты как лёг, так и заснул мертвецким сном. Уж я тебя будила, будила, а ты ни в какую.

— Хорошо, — печально согласился я с уговорами Снежки (слава богу, хоть имя вспомнил сам, без подсказки). — Попробую. А пока покажи мне, где можно умыться.

… Сразу после завтрака, я отправился на встречу с побратимом.

Тот возился на заднем подворье с рыжим жеребёнком. Подойдя поближе, я ужаснулся. Жеребёнок был чуть живой: весь ходуном ходит на слабеньких ножках, грива и хвост нечёсаные, сплошь в колтунах, круп покрыт струпьями.

— Во, — обрадованно загудел Илья, едва увидев меня. — Привет, Федя! Послушай-ка, какое дело! Выходим с отцом утречком за околицу, к целине направляемся, значит, деревья вчерашние, что я вырвал, на дрова пособирать. Глядь — мужик идёт из соседней деревни и вот этого жеребчика ведёт. И уж так мне коник понравился, что пристал я к тому мужику с расспросами: что да как. Он и отвечает, дескать, мол, веду продавать на ярмарку в Муром. И тут я понял: надо брать. Отец заартачился было, да я сумел уговорить его. Короче, столковались с мужиком за пять беличьих шкурок. Вот выхожу его, и станет он богатырским конём. Представляешь?

Я представлял. Этот жеребёнок годился только на корм волкам, что видимо прошлый хозяин и хотел устроить, да тут ему на пути Илья попался.

— Ты знаешь, Федя, я так рад, что мы побратались, — внезапно добавил Илья. — Я ведь все эти годы, один пока лежал, чего только не передумал. Кирьян, да Левко, мои ровесники, хоть и братья мне по матери, только заглянут раз в полмесяца и всё. Чего им с калекой делать? Я их не виню. А только так тошно иногда было на свет белый сквозь окошко глядеть. Без ног-то ни друзьями не обзавестись, ни за братьями с сёстрами не угнаться. Отец с матерью вечно в поле, да на иных работах. Ты не знаешь, что это такое после тридцати лет одиночества вдруг ноги обрести. Да в придачу и с тобой побрататься. Да я за тебя любую смерть приму, потому как ты не просто по-доброму ко мне отнёсся. Я ведь понимаю, каково это — князю со смердом поравняться. Ты не переживай, я не уроню твоей чести. А хочешь, так боле, кроме нашей деревни, никому не скажем, что мы побратимы! Хочешь?

И так он все это бесхитростно выложил, что устыдился я своих недавних мыслей и вдруг подумал, что может не так уж и плохо иметь побратима-славянина. А пока же перевёл разговор на другое:

— Не бери в голову. Лучше ответь, что с жеребчиком-то думаешь делать?

— Да слыхал я от одного странничка, что ежели коня кормить только белоярой пшеницей, да поить только ключевой водой, да выводить его на заре в луга — по росе поваляться, то станет он богатырским конём. Вот и думаю, авось поможет!

Я, конечно, сильно засомневался, но уж больно не хотелось Илью разочаровывать:

— Посмотрим! Ну что, завтра отправимся за живой водой?

— Ой, я не могу, — испугался побратим. — А кто ж Бурушку выходит? А кто за твоим Самумом присмотрит? Отцу-матери не по силам. Может, других кого с собой возьмёшь? Хоть тех же Кирьяна с Левко. Они и лес хорошо знают. Из меня-то лесовик никакой. Чем я тебе помогу?

Так я и поступил.

На рассвете следующего дня вся деревня провожала нас в поход. Снежка повисла на шее и прошептала:

— Береги себя. И на рожон не лезь.

Прямо жена заботливая, однако…

***

Кирьян да Левко, два очень схожих мужичка (пегими, вечно всклокоченными бородами и привычкой щуриться при разговоре), оказались отличными проводниками. Но этого оказалось мало для удачи. Целый месяц мы потратили на поиски. По десять пар лаптей стоптали (пришлось лапти носить, а то сапоги мои совсем развалились). Увы, заповедная роща словно испарилась.

— Не иначе, как леший нас водит, — уверял меня Кирьян. — Ну, сам посуди, уж мы все твои стоянки отыскали. До единой. Весь твой путь повторили до самой мордвы. А рощи-то нет!

— Точно! — поддерживал Левко. — Видать, лешак-то пожалел тебя один раз. А во второй решил отказать. Тут уж, князь, ничего не поделать. Давай-ка повертаем взад. Опять же, дома работы невпроворот.

Я кое-как выпросил себе ещё несколько дней, но впустую. Пришлось возвращаться в деревню…

— Ничего, Федь, — стал при встрече утешать меня Илья. — Не горюй! И вообще, пока тебя не было, я вот что решил. Раз из-за меня убыток претерпеваешь, то пока не отыщем для тебя чуда чудного, не будет мне покоя. Не допущу, чтобы ты с пустыми руками остался. Так что, вот тебе моё братнее слово! Все силы положу, а будет у тебя если не живая вода, то иная диковина, о какой даже царям заморским и не мечталось! Вот!

Не стал я вслух высказывать сомнения, одолевшие меня при этой клятве. В Индии, или Магрибе — да, есть смысл поискать! А на Руси? Ну, разве здесь могут сыскаться магические предметы, свидетельствующие о могуществе их создателей? Хотя с другой стороны, ведь живая-то вода скрывалась не где-нибудь, а здесь, на севере! Это ли не знак судьбы? А то, что она «утекла» из моих рук, так ведь не впустую — на благое дело. Так что буду верить, что удача не отвернулась от меня.

Осталось только крепко обняться и скрепить наш союз рукопожатием. Илья, явно обрадованный тем, что я принял его помощь, лукаво подмигнул и воскликнул:

— А давай-ка я тебе теперь покажу Бурушку.

Он сорвался с места и скрылся в овине, ставшем конюшней. Оттуда донеслось игривое ржание, и вскоре он уже выводил на двор гнедого двухлетка.

— Вот! — горделиво подбоченился Илья. — Мой Бурушка!

У меня чуть глаза на лоб не вылезли:

— Это что, тот самый жеребёнок-доходяга?

— Ага, — заулыбался новоиспечённый коновал. — Представляешь, ты в лес ушёл, а ему на третий день все хуже и хуже. Уже и с земли не встаёт и не ест. Ну всё, помирает мой Бурушка. Я и руки опустил было. Сижу дома, горюю, вдруг вижу — бурдюк твой брошенный из-под живой воды. Я его поднял, а там булькнуло чегой-то! Короче, я с него плошку-то живой воды и сцедил! Со стеночек! Бурушке своему сразу отнёс. И всё! Встал на ножки мой коник и пошёл расти прямо не по дням, а не знаю, как. А я ему ещё и сам бурдюк скормил, на полоски нарезал и скормил. Вдруг, думаю, он тоже впитал в себя живой воды. А Бурушке моему — всё польза. Так что думаю, месяц-другой и у меня не конь будет — а загляденье.

Я совершил несколько успокаивающих дыхательных упражнений, посмотрел на чистое синее небо, что раскинулось над нами, и подумал, что прав был один древний иудейский мудрец, сказавший, что всё вокруг нас"суета сует и всяческая суета". А, подумав так, расслабился и сказал побратиму:

— Это точно! Ну а теперь готовься, будем делать из тебя богатыря!

И потянулись размеренные дни. С утра до вечера мы с Ильёй пропадали в поле, сопровождаемые детишками, с любопытством глазевшими на наши упражнения. Для начала я решил обучить побратима правильному бою. Пару дней ушло на изготовление деревянных мечей и щитов. На утро третьего я показал Илье как правильно держать меч, начальные выпады и приёмы парирования. А потом сказал:

— Давай попробуем. Бей.

Я выставил свой меч острием вверх, приветствуя Илью. И тут он ударил!!! Мой меч словно снесло ветром! А рука онемела до локтя!

Ещё несколько раз я честно пытался обучить побратима, так же как учили меня. Но тщетно. Каждый поединок заканчивался после первого же удара Ильи. Дошло до того, что я стал бояться крепко сжимать рукоять меча, а это уже никуда не годилось.

Тогда я просто стал показывать основные движения и их связки, а он повторял в поединке с невидимкой. Я смотрел со стороны, как он работает, и внутренне ужасался. Илья мог без устали прыгать хоть целый день с тяжеленным древесным стволом, заменившим ему меч. Рассекаемый стволом воздух издавал гудение, слышимое, наверное, даже в деревне. Изящества в этом не было никакого, зато внушало священный трепет.

О таком богатыре наверняка мечтают все правители мира. Илья ещё не понимает, что стоит целой армии. Но уже сейчас ясно, что ему предстоят великие битвы, и великая слава. Главное, чтобы рядом был человек, способный подсказать дельную мысль в затруднительном положении. А то слишком уж он добродушен и наивен. И я окончательно решил, что этим человеком для Ильи буду я. В Эсфахан возвращение с пустыми руками заказано. А заняться поисками неизвестно чего, да ещё и неизвестно где, с таким товарищем не в пример сподручней.

…С луком вышло ещё хуже, чем с мечом. Ни одна тетива, которую я сплёл, не могла выдержать рук моего побратима. Они рвались, словно прогнившие нитки. Но и тут нашёлся неплохой выход.

Я стал учить его кидать дротики. Правда самодельные наши дротики не имели железных наконечников и размерами больше походили на копья. Зато Илья метал их на расстояние, превышавшее в несколько раз полет стрелы. Осталось добиться прицельной меткости. Однако, чего бог не дал, того не дал. Но, в конце концов, я решил, что один вид прилетевшего из такой дали дротика должен впечатлить кого угодно.

Днём я занимался с Ильёй, а вот по вечерам была скука смертная. Не умели славяне хорошо повеселиться после трудового дня, не было у них такой привычки. А мне чего-то эдакого хотелось. И тут я придумал. Нарды! Вот чем могу занять себя.

Этим же вечером я собрал деревенских мужиков на разговор. Сначала они никак не могли взять в толк, чего от них надобно. Но природная смекалка взяла верх. И к следующему вечеру всё необходимое было изготовлено, причём с первого раза. Доски оказались расписаны приятными глазу орнаментами. А камни мужики нарезали из берёзовых да дубовых плашек. Кости же выточили из конских бабок, причём, сколько я не рассматривал готовые изделия, а не смог найти изъяна. Тогда я объяснил правила, и игра пошла! Мужики быстренько разохотились, и с тех пор недостатка в компаньонах я не испытывал.

К моему удивлению, самым азартным оказался Несмеян. Когда же он выиграл у меня (должен сказать, что это было один-единственный раз, и то потому, что кости мне не шли всю игру), то закатил очередной пир.

Так, в трудах и заботах, незаметно пролетел ещё месяц. И в деревне, закончившей летнюю страду, заговорили о празднике уборки урожая. Услышав об этом, я вспомнил, что в моих родных краях тоже сейчас готовятся отпраздновать Михрган, и слегка взгрустнул.

Всё реже мне вспоминался Иран. Всё больше и больше я привязывался к этим местам и людям их населявшим. Славяне мало чем отличались от нас, хоть и являлись по сути своей варварами. Они тоже умели радоваться и смеяться, враждовать и любить. И пусть они были язычниками, но также, как и для нас, для них было святотатством осквернить землю, воду, или огонь. Они тоже хотели добра своим детям. И тоже не любили кочевников.

Эх! Видел бы меня сейчас Али ибн Масуд! В льняной рубахе навыпуск с узором по вороту и по долу, подпоясанный пеньковой верёвкой, в узких портах. Я даже научился наматывать онучи так, чтобы не натирать ноги в лаптях.

…Меж тем Бурушка окончательно вырос и превратился в огромного, воистину богатырского коня. Рядом с ним Самум выглядел недоростком. Одна отрада — всё ж таки, мой скакун резвее. Зато Бурушка мог вынести Илью, а это само по себе дорогого стоило.

Накануне осеннего празднования Илья объездил Бурушку и теперь они заново, уже как седок и скакун привыкали друг к другу, совершая длительные выезды. А я в это время чинил и приводил в порядок свои вещи, готовя их к походу.

…Урожай в этом году случился (по словам деревенских) изобильным, и потому праздник удался на славу, растянувшись на три дня. А на четвёртый, когда деревня кое-как проснулась (даже петухи кукарекали осипшими голосами), приторочили мы с Ильёй к конским сёдлам снаряжение и пошли к его родителям.

Те, в окружении деревенских, уже поджидали нас на майдане.

Поклонился в пояс Илья родителям и прогудел:

— Уж простите, что покидаю вас, батюшка с матушкой. Только судьба мне за побратимом следовать, до исполнения его обета. А уж дальше как жизнь сложится, одному Богу и ведомо. Может, пристроюсь в стольный Киев-град к князю Владимиру. Стану служить земле родной верою-правдою, беречь её от недругов-ворогов.

Все затихли, а Иван Тимофеич, прокашлялся и ответил:

— Отпускаю тебя, сын мой, вослед Фёдору, князю персидскому. Будь ему во всём опорой и поддержкой. Верю, что вместе вы сумеете отыскать редкость редкостную, невиданную и неслыханную. Но только помни, что благословляю тебя лишь на добрые дела, а на худые дела моего благословления нет. Не лей крови людской почём зря, не слези матерей, да не забывай какого ты роду-племени.

Расцеловался Илья со всей деревней и вскочил на Бурушку. Лично я поцеловался только со Снежкой, подарившей мне на прощание оберег в виде маленького топорика:

— Не забывай про меня. Даст Перун, так и свидимся.

Я закрепил оберег на поясе и ответил по славянскому обычаю:

— Не поминай лихом!