Агентство ЖЭК БЛЭК. Или не тот пропал, кто попал…

Раяна Сол, 2023

Задолго до появления "людей в чёрном" в России жило и процветало (а может и живет, кто его знает) Агенство ЖЭК БЛЭКНа их рекламном слогане было написано : "У вас расшалился домовой? Мы едем к вам. Пропадают вещи? Найдем. Вы вызвали демона, что бы он присмирил тещу, а они подружились? Утешим. Русалка украла ваши трусы и не отдает? Накажем мерзавку. Словом, если у вас проблемы с нечистой силой или головой приедем, разберемся" ЖЭК БЛЭК работает для вас.

Глава 3

Глава 3. О пользе здорового питания и о вреде азартных игр.

«…А более всего в городе опасайся, сын мой, кабаков да баб продажных, что возле кабаков трутся, ибо являются они погибелью для простого мужика. Даром не дают, а завлекут за стол, где у них всяческие игрища азартные происходят, станут лобызать, прелестями мельтешить, и сам не заметишь, как оставишь там всё до последнего рублика. А потом и выкинут тебя на снег, голого, нищего и неудовлетворенного…». Из наставлений блудного отца своему сыну

Барин не уехал ни до первого снега. Ни после. Марфа злилась неимоверно.

В глаза улыбалась, а на кухне шептала зло:

— И на кой черт их принесло, а…

Кухонные девки согласно кивали.

Кухарка так и вообще всхлипывала, прижимая к необъятной груди необьятный же черпак.

Одно дело следить за пустым поместьем. Где всех и делов — пыль смахнуть. Мебель то вся в чехлах. Да обед себе сварганить, повкусней. А после удрать в деревню на посиделки, если зима или на гуляние летом. Красота.

Тут же приходилось следит за всем. Чтобы и гусь был прожарен, как боярыня хочет, и маленькой Насте булочек к завтраку. С маслицем, с чаем малиновым. В общем морока. Барин пока что молчал. В дела в хозяйственные не вмешивался, девок, что комнаты убирают, за бока не щупал. Хотя особо ушлые старались. Вертели. Что боками, что задницей. А то боярыня вон худа, бледна. И женского в ней немного, хоть и смазлива. А простые то девки румяные, сочные, что яблоки по осени.

Молодой барин очевидно яблок не любил, ни на одну не сподобился. Глядеть правда глядел, этак оценивающе, с улыбкой. Девки старательно краснели, и старались чаще попадаться ему на глаза.

— Дуры! — шипела Марфа Васильевна, щипая девок, — на что позарилися? Он вон, тока с виду хорош. А за обедом мухов ест, аки семечки. Благородные, они все со странностями. Выпороть бы, вас, гулящих.

— А и пускай ест, — отмахнулась Аглая. Самая смелая и грудастая — можа у них в Питере мода теперь такая. Вон нянька их рассказывала, у нее в энтой Франци лягух жруть, не брезгуют. Тоже пакость. У нас в голодный год не стануть, а они ниче, лопают.

— То лягухи, дурья твоя башка, возмущался на кухне Андрейка, деликатеса, а то — мухи. Тут разбираться надо. Не то, что он в самом деле разбирался в деликатесах, всё ж таки в Париж не ездил, и лягух жареных тоже брезговал, но надо ж было как то перед девками выпендриться…

С того момента, как приехал молодой барин, Андрейка девичий интерес поутратил. Ну и что, что плечист, волосы светлые, волной, глаза голубые, губы алые, а барин всё одно лучше. Черняв, смугл, ресницы длинные, как у девки и стан стройный, что берёзка твоя. А мухи, что мухи, то в общем ерунда. Деревенские ничуть не лучше.

Вон о том годе сватался к Аглае старостин сын. Детина пудов 10 весу не меньше, тетёха. Стоит в носу ковыряется, чай золото ищет. Достал поглядел, видно и впрямь понравилось, в рот потянул. А после того к Аглае целомкаться полез. Фу! Она его поленом и огрела. С того момента в усадьбу и ушла прислугой, чтоб тятька кого похуже не сосватал.

А барин хоть и со странностями, зато богатый. А за богатство еще и не то потерпеть можно. Она в жены не набивается. Она с пониманием. Так с боку припеку будет и ладно. Этот припёк она видела себе так: домик в Питере, чтобы на слободе кузнецкой, или лучше купеческой, этажа в два теремок то, более не надо, содержать тоже — рублики нужны, наряды, не крестьянским чета, платья бархату, красного чтобы колеру али синего, монисту на шею золото с аметистами или яхотнами, ну и душегрею с собольим мехом, и выезд, карету, такую, чтобы беспризорники или какой еще народ праздный, завидев её, рот раскрымши стояли, и шапки ломали, когда она такая, подняв воротник аккуратно сходила со ступеней, а приказчик ей руку подавал. Молодой, смазливый. Оттого и крутила задом, и плечами поводила завлекательно. Барин улыбался, однако в кабинету не тащил и юбку не задирал. Приличный. С приличными сложно, но ничё. Есть у Аглаи средство проверенное, верное средсво. Бабка ея первейшей колдуньей была. К ней из самой Московии приезжали, пользовала люд понемногу. Иные и выздоравливали, были и те, кто померши, но редко. Всё ж таки она не Господь Бог. Но вот ехали. Значит нравилось. А от бабки и Аглае кое-что перепало. Дару с ноготь, но зелье сварить хватит. Такое зелье, чтобы князюшка забыл и себя и жену с дочкой, только чтоб на Аглаюшку свою смотрел. Вот аккурат вечером и займется. Зельем то.

Барыня делала вид, что ей всё равно. А можа так оно и было. Кто их разберет. Этих благородных. Они ж по расчёту женятся, капиталу соединяют. Это не в деревне Манька с Ванькою рука за руку возьмутся и в церковь к батюшке. Мол, любовь у нас, обвенчай Христа ради, моченьки нету терпеть. После ужо родители и сопроводят им что в хозяйстве полезного. Однако же не чета богатым. Не чета.

Барыня в мужнину спальню не шастала. Избегала. За обедом рожу кривила, то ей суп пересолен, то пирог не допечен. К мелочам придиралася, а между тем все заметили, что и платья у нее не из новых, но то ладно. Зачем в деревне новые? Может и незачем. Оданако же и драгоценностей нема. Даже сережек самых простеньких. О том годе бывалоча барыня и к завтраку то сходила при полном параде, бусы о трех рядях, колечки височные, престенёчки какие там… У девок на такие вещи глаз дюже приметливый. А тут всё одно, что голая. Нечисто дело, ох нечисто. Правильно на кухне бают: дела темные. Ой темные, коли баба да без украшениев совсем, у распоследней крестьянки, а и то свой сундучок имеется, и пусть бусы в нем стеклянные, али из бросового камня, но есть…

Александр в город и не собирался. Нечего ему теперь там делать. Только вот дочитал письмо, что его последний доходный дом за долги забрали, так и понял в городе теперь делать нечего. Да и опасно. Народу много, шумно. Тварь же, притаившаяся внутри, народ как раз очень жаловала. Пищала, вопила, требовала. Чего? Крови, конечно. Ею питается. Эмоциями тоже. А в городе их много. На улицу хоть не выходи. Раньше то и внимания не обращал. Ну ссорятся два мужика на перекрестке. Злость их зелёным маревом висит, клеится, что к ним, что к и ним прохожим. И не заметит потом вот этом маленький тихий мужичок, как накроет его дома и захочется вдруг жену привадить кулаком, али поленом, за что? А не важно. Щи не досолила или пересолила или пироги недопеклесь. Повод найдется, главное чтобы настрой был подходящий. Вот сегодня как раз. Жена заплачет, но смолчит. Бабья доля. Ну и что, что до этого не трогал, ну и что, что любит, и она его, стал быть так положено, такой уклад. И мать её так жила, и бабка. После он и сам удивится, чего завелся, ведь и щи хороши и пироги и жена любимая. Пряча глаза, купит ей что-нибудь. Потом. Чужие эмоции они дюже заразительны.

Или вон пьяный у кабака замерзает. И главное зачем вышел, и деньги есть и выпил немного. Обида пьяненькая. Синяя. Облачно махонькое, но висит, держится Выветрится быстро. Не успеет. Мужик замерзнет раньше. Ничего то раньше не видел. А теперь вот в цветах даже. И чувства, и мысли. Ложь тое чует. Как собака стал. Вот и сбежал в деревню, может хоть тут… Может здесь найдет средство. Деревенские бабки говорят зело способные, по части колдовства если. Вот и проверит. Выхода нет. Как и посместьев, имением и денег, денег тоже нет. Степана вот отправит. Грех не отработать.

Главное, что всё с этого клятого Степана и началось. Козьма, его прежник приказчик, помер о том годе. Сердце прихватило, а он все делами, делами. Всё об его делах радел. И прислугу держал в кулаке, и все то у него в догляде было. Душей болел. Вот и не выдержала душа то. До срока попросилась. После уж подвернулся Степан этот. Откуда взялся? Уж и сам не помнит, толи присоветовал кто, то ли сам нанял. Вот со Степана и началось его разорение. Как-то спросил у него, скучно было, дружки по заграницам разъехались, или еще куда. А он вон в Питере торчал, дела были, не знает ли он, в смысле Степан, клуба какого для людей состоятельных, чтобы время провести, так чтобы с удовольствием.

Тот знал. Подозрительно хорошо знал клуб этот. Публика там была правда не из бедных, кое-кого и во дворце встречал, на аудиенции. Но тож как понять, двор — это дело такое. Там помимо людей достойных и проходимцев много, из тех, что норовят кусок урвать, в любую авантюру лезут. Иноземцы тож.

Один такой играть и позвал в клубе то. Вроде гишпанец был. Именем назвался Дон Диего. А там этих донов, как грязи по осени. А Диего, так тем более.

Суть то, что проигрался. И раз и другой, и третий. Степан вроде как останавливал, а сам то рюмочку поднесет, мол утешься барин, то девку пригожую, на колени сунет. А та барина хвалит, ручонками по груди водит, губки подставляет. Не заметил, как кошелек сперла, стервь. А он уже и остановится не может. Жена злилась. Ей капиталов жаль, да приданное. Он его в первый вечер и спустил в чистую. Орала, ногами топала. А он сам не свой будто. Все у него в голове вертится «отыграться бы надо».

Отыгрался. Гишпанец кривился, вроде как играть не хотел, но что поделаешь, одолженьице сделал. Сели. Степан тут рядом, хочет.

— Ну барин, ну красавчик. Ай, молодца. Девки визжат, цыгане пляшут. Медведя притащили, он стар, медведь, а на цепи вертится. На задние лапы встал, и бежать бы ему в леса, на волю. Только отвык он от воли то. Пропадет. Медведя было жалко. Выкупил. Целое поместье отдал. Зачем и не знает. А с ним и табор, медведю же уход нужен. Всем платил, деньги совал.

А утром одним приходит Степан и заявляет с порога:

— Не вели казнить барин, а только банкрот вы теперича. Нищий! Имения проданы, дома пропиты, души крестьянские по векселям ушли. Что делать то будете, барин?

А что тут делать. За голову схватился. К родне в карман полез. Только быстро по рукам надавали. Родня то она родня, когда ты сам на коне, а чуть что, глянь и нет никого.

Вот и получилось, что кроме этого именьица и ехать некуда.

И самое паршивое, вышло так, что почти всё своё имущество он этому гишпанцу и продул. Стал искать его после, на двор постоялый метнулся, где, говорят, он ошивался. А не тут-то было. Какой такой гишпанец? Не было такого. Актёр вот заезжий столовался, комнату снимал, из тех, что за монету хоть кобеля сыграют. Актёр! Боже мой! Актёришка! Подставное лицо. А кто же тогда за ним? Лицо наверняка влиятельное, из купеческих али вовсе благородных.

Но самое паршивое началось потом. Хотя, куда уж говорится, паршивее. Когда прислугу рассчитали, остались при доме нянька Настасьина, кухарка, старуха лет уж немалых, потому как за еду и работать некому, ну и Степан.

— Я, — говорит, — барин, вас в беде то не брошу. Чую вину за собой, хоть и невольную. Это ж я получается вас в клуб энтот привёл, мне и ответ держать.

И вот как-то вечером, когда уже и мысли нехорошие в голову лезли, о том, а не пустить себе пулю в лоб от такого бесчестия. Жену с дочкой в имение, что под Тулой. В деревне всяко проще прожить. А после уж, запереться в кабинете, и написав волю свою последнюю и завещание, отойти как сие подобает лицам знатным, с честью и совестью. Хотя, если подумать, завещать уже нечего, распоряжениев окромя похоронных нет, стоит ли заморачиваться… Но во всех дамских романах обязательно, если человек знатный отходит в мир иной, завсегда про завещанье говорится. Было дело, заглядывал. В тайне от жены, конечно. говорится. И чтобы все были отмечены, и чтобы в разводах слёз, скупых, мужских, и роза непременно, чайная или кофейная, кому что больше нравится. Для романтизму.

Ну и труп хладный, бедного разорившегося помещика. Правда бедным себя он не ощущал, в смысле моральном, а не финансовом, а вот дураком вполне даже. Но ощущать себя дураком не романтично, и потому вернулся он к хладному трупу и розе на завещании. И вот когда уже безутешные родственники в его воображении, рыдали вкруг самоубиенного, вбегает в кабинет эта подлая ряха Степан, и как гаркнет во всю мощу:

— Барин! А барин! Разбогатеть хотите? Морда сочная, красная, с трактиру видимо, кафтан хоть и дорогой, соболями подбитый, а весь в пятнах каких то, жиру али рассолу, сапоги хорошие телячьей кожи, но все в навозе и грязище. И разит от него препоганейще, перегаром. И вот субъект этот вмешивается в его фантазию самым подлейшим образом.

Естественно, фантазия тут же рассыпается, оставляя его наедине с кабинетом, в котором из обстановки стул да стол, ковер, собаками драный, да Степан.

Степана с обстановкой сложно перепутать, от неё хоть польза есть. А от Степана какой прок? Верно. Никакого. Ущерб один.

Он так и говорит:

— Ну вот скажи мне, Степан, какой от тебя в моей жизни прок? Какая польза?

Что ты лезешь всё время, куда не просят? Советы даешь, а честные люди потом, после твоих советов по миру идут.

— Ну, барин! — Степан разводит руками, — это вы вон куда хватили, нешто я спецом, нешто я по злому умыслу? Сами садилися, сами карту брали, какой с меня спрос. Другой то приказчик видя хозяина своего в таком положении, мигом переметнулся бы, а я вот он, туточки. Потому как душа у меня кристальная, хоть и торговая. Я потому и спрашиваю: — Разбогатеть хотите?

— А и слушать не хочу, опять небось дурь какую?

— Отчего же дурь, — Степан нагибается, шепчет с перегаром в ухо, — вы в магиков веруете?

— Тьфу ты! — вскакивает, — Ну что ты ей Богу, солидный же человек, лавки имеешь, товару всякого, женат поди, коли сыновья есть, а мне такое советуешь?! Не совестно?!

— Не совестно барин! Не совестно! И главное, паршивец, вид делает донельзя загадочный, так бы и дал в морду, да всё одно, интересно, что на этот раз сбрешет.

— А вы как думаете, я свою первую лавку купил? На какие средства? Отец то у меня скорняком был, бил за милую душу, пил горькую. В сарае ночевали с мамкой, да сёстрами. А я вон куда поднялся… Он выставил палец в потолок и так задумчиво на него посмотрел, что тоже посмотреть захотелось. Палец был обычен, крив, в меру грязен особливо под ногтем, и ноготь то этот ребристый, весь какой-то изломанный, был нехорош. Палец Степанов он опустил.

— Ну и? Давай, ври дальше, тебе что ведьма деньги давала? Или не только деньги? А может ты на ней и женился?

— Ну не ведьма. Это для деревенских баб, глупых, доверчивых. А для людей знающих есть специальное обчество. Тайное. Не для всех, стало быть. Графа М знаете?

— А то.

— Ну так помните у него лет пять назад три завода сгорело. Сколько убытку было: что товара, что душ людских. Но если набрать рабочих, как раз не проблема. Их вон кишмя кишит. Плодятся что мухи в навозе, но товар, товар — это утрата невосполнимая. Его с воздуха не досташь. Опять же сырье, оборудование…

— Ну и что ты хочешь сказать?

— А вы сами подумайте. Он же заново начал. И заводы построил и иное какое дельце, даже выкупать стал, у кого победней. На что спрашивается?

— Ссудил кто? Или может деньжата какие были.

— Были то были, кто ж спорит. И отстроиться можно, но, чтобы сразу три, и в короткий срок. Это вам не кабак купить…Точно вам говорю. К магикам ходил…

Схватил стул, ибо больше нечем, замахнулся. Степан тоже не дурак, быстро за дверь выскочил.

После сам задумался. Санкт-Петербург всегда был прибежищем всяческого оккультного сброда. Тайные сообщества возникали там и тут. Знатные дамы устраивали спиритические сеансы. Те, кто посмелей, приглашали колдунов и колдуний, провидцев, гадалок и просто цыганок, которые, как известно, имеют предрасположенность к оккультизму и могут предсказывать будущее.

Собирались и по домам, и в местах специально отведённых, клубах и так далее. Но если безобидная блажь прощалась слабому полу, который на то и слабый, чтобы верить во всякое там… То поверить, что солидные люди, благородных кровей и даже приближенные и императору, могут заниматься такой… Такой… Словом, никакой… В это верилось с трудом. Но верилось.

И он согласился. Поехал как дурак. Капюшон этот нацепил, плащ, такая у них, видели те конспирация. Позеры.

Жене не сказал. Они в последнее время не ладили. И это понятно. Превратиться из богатой боярыни в нищебродку, это из любой женщины мегеру сделает.

В начале было все вполне ожидаемо. Особняк на окраине. Место безлюдное. Что б значит свидетелей меньше было. Темный коридор, куда-то вглубь дома. Дерево на стенах дорогое, но старое, жучками изъеденное. Так и слышится скрежет, древоточцы. Сидят сволочи, жруть человеческое творение. Резьба вон какая. Жалко. Им то, жукам, все равно, что жрать. У них вкуса нет эстетического. А у него есть. Жалко. Не то, что вкус есть, а то, что особняк довели. Раньше он и внимания не обращал на обстановку, вот, ковры, статуэтки всякие. Есть и есть. А как всё с молотка ушло, жалеть начал. Думать, что каждая вещь оказывается цену имеет и деньги тоже свойство одно имеют, препротивное. Заканчиваться. Сколько бы их не было. А коридор тянулся, двери по обоим сторонам, чучела на стенах, оленьи и лосей тоже, кабаны вот, лисы, зайцы, крестьяне. Что?! Что за дрянь? Примерещилось. Ан нет.

Бородатое лицо. Скулы обтянуты тонкой, словно пергаментной кожей. Глаза слепы, рот плотно сжат, губы стянуты черной ниткой.

— Что это, Степан?! — обернулся

— Тише. Тише, барин. Это восковые, я проверял.

— Ааа. А почему у вон того мужика зуб кривой? И желтый. Торчит. Тоже воск?

— Воск, воск, — убеждает Степан, — так значит делают мастера то, похоже дюже. Все спервоначалу пугаются…И в спину так подтолкнул. Легонько.

Голов было много. Мужские и женские. Женские преимущественно лысые, изуродованные шрамами, без глаз, губ, мужские поприличнее. Но все равно мерзкие.

Коридор вывел в большую залу. Высокий потолок куполом поднимался ввысь. Сквозь стеклянные окна витрины можно было разглядеть небо и далекий блеск финского залива. Горели свечи. Много. Картины на стенах. Странные картины. С огнем и кровью. И бесы. Бесы лезли отовсюду. Из расщелины в земле, спускались с гор, большие и маленькие, которые сидели у больших на руках, путались под ногами, вырастали из спины или груди. Словом, мерзость.

Людей было много. Не менее трех десятков. В одинаковых плащах из непонятной темной материи. Молчали. Центр залы был свободен. На безупречно отполированных плитах стоял каменный алтарь. Больше похожий на чудовищное ложе, чудовищного же великана. На алтаре лежали ножи, ножницы, щипцы, и прочие бытовые предметы, которым было бы уместно находится на кухне, но здесь в этой обстановке они производили гнетущее впечатление.

— Здрасте, что ли люди добрые…

Капюшоны синхронно повернулись. Посмотрели недобрительно. Хотя вроде бы глаз не видно, под капюшонами, но вот как-то сразу понял, что неодобрительно.

— Приветствуем тебя, новый брат! Прошелестело в зале. И снова тишина.

— Тш, не надо так громко, барин. Что же вы… — Степан крутился рядом, как блоха на собаке, подсказывал, советовал, словно это он был здесь главным, а не князь. Возможно оно так и было. Место новое, порядки неизвестные. \

— Вона встаньте в сторонке, барин, да пока смотрите. Александр пожал плечами. Отошёл в сторону. Минут пятнадцать ничего не происходило. Свечи горели, люди стояли, скрестив руки, смотрели строго перед собой. Плащи скрадывали фигуры. Но судя по выпуклостям на груди, некоторые были женскими.

Вот в дальнем конце залы скрипнула дверь. Раздались неторопливые шаги:

— Цок. Цок.

— Лошадь что ли ведут, подкованную, — буркнул Александр, не в силах молчать. Честно говоря, ему было очень и очень страшно. Еще там в коридоре с головами стало страшно, и это страх он пытался скрыть за неуместной бравадой.

Наконец шаги приблизились.

И воображаемая лошадь превратилась в реальную женщину. Женщина была бессовестно красива и бессовестно нага…