Качели

Ракитин Кирилл (2024)

Егор учится в школе и мечтает стать писателем. Он посещает занятия в литературном кружке, но выполняя задания наставника, в своих фантазиях он настолько оторвался от реальной жизни, что это начинает вызвать тревогу у его родителей. Однажды вечером Егор случайно знакомится на улице с маленькой девочкой, которая, несмотря на дождь и позднее время, отказывается возвращаться к себе домой и просит Егора забрать её с собой. Егор, неожиданно для себя, соглашается. Родители мальчика изумлены его поступком, но узнав историю девочки, решают принять участие в её судьбе, полагая, что это пойдёт на пользу и их сыну. Последовавшие за этим драматические события вынуждают Егора окунуться в настоящую реальность, и меняют его взгляды на жизнь в целом. Через дружбу с своей необычной знакомой, через её талант и собственные размышления происходит взросление мальчика, его становление и как человека, и как писателя.

Глава 13

Вернулись домой они лишь к обеду, проспав до полудня, а потом ещё валялись, наверное, целый час, болтая о всякой ерунде. Родители Егора мудро не поспешили в Танину квартиру с утра, а терпеливо остались дожидаться Егора с Таней дома, справедливо рассудив, что голод — не тётка. И оказались правы. Вернувшиеся дети, едва заскочив в ванную, набросились на еду с таким энтузиазмом, что Нина Сергеевна лишь удивлённо покачивала головой, подкладывая им новые порции.

Когда Таня, сказав «спасибо» и неожиданно чмокнув Нину Сергеевну в щёку, пошла наконец в «детскую комнату» переодеваться, Егор, жестом попросил внимания и пересказал родителям просьбу Татьяны;

— Она так сказала. Сказала, что своим «бережным» отношением вы лишь будете каждую минуту напоминать ей о её потере. Просила относиться к ней и разговаривать как обычно. Не носиться словно с хрустальной вазой, боясь лишний раз её тронуть. Сказала, что этом нет необходимости. Что она справится сама. Просто не надо ей мешать какой-то «особой заботой».

После того, как Егор ушёл приводить в порядок Танину причёску (ничто не могло отменить этот «священный» ритуал), Нина Сергеевна сказала мужу:

— Всё-таки, Таня — очень необычная девочка. И я сразу поняла это, когда Егор привёл её к нам. Да он и сам это наверняка тоже почувствовал; не зря наставник их гоняет в их кружке по «человековедению» и «душеведению». Ведь Егор никогда до этого ничего подобного не делал. И смотри, как они сдружились; прямо как настоящие брат и сестра.

Павел Михайлович кашлянул, но решил воздержаться от комментариев. Правда, супруга знала своего благоверного как облупленного, и прекрасно понимала его и без слов;

— Я знаю, знаю, о чём ты думаешь; мальчик, девочка… «маленькие детки — маленькие бе́дки», а потом они неизбежно взрослеют… Но вот, что я тебе скажу; Таня — девочка, конечно, «не как все». Но и наш сын тоже на других детей не очень похож; ты разве не замечал этого? Они оба погружены в свой внутренний мир, а с внешним, как говорит Егор, контактируют благодаря друг другу. Они не просто дружат; у них настоящее родство душ, что бы ты не говорил. Я ни за что не поверю, что наш сын может причинить боль этой девочке. И Таня тоже не простодушная дурочка; простодушные дурочки так себя не ведут. Её характеру многие позавидовать могут; она гораздо крепче и сильнее, чем иные взрослые. Я рада, что они познакомились, и что Таня живёт в нашем доме! — решительно закончила Нина Сергеевна.

— Да, пожалуй, ты права, — задумчиво сказал Павел Михайлович, умиротворяюще положив руки на плечи жены. Таня и в самом деле — девочка необычная донельзя. Её сверстницы прыгают через скакалку, хвастаются друг перед дружкой нарядами, таскают у мам косметику, и вырезают портреты артистов из журналов. Ну или шепчутся о том, кто на кого сколько раз посмотрел. А наши «голубки» спорят о том, где проходит граница между наблюдением художника за жизнью и равнодушием. Если, например, учёный-натуралист наблюдает за тем, как хищник охотится за жертвой, то насколько будет оправдано его невмешательство, и будет ли он потом спать спокойно. И если в Уголовном Кодексе есть такие понятия, как преступное действие, так и преступное бездействие, то чем одно отличатся о другого с морально-этической точки зрения.

— А откуда ты это знаешь? — подозрительно посмотрела Нина Сергеевна на мужа. — Ты что, подслушивал детей? Ты с ума сошёл?! — буквально зашипела она рассерженной кошкой; её возмущению не было предела, — а если бы они это поняли? Ты представляешь, что было бы? Все труды, всё доверие — всё бы прахом пошло! И не только со стороны Тани, но и нашего сына тоже. Ты вообще, соображаешь, что делаешь?? Сколько раз говорила тебе, чтобы ты не тащил работу домой!

— Да я не подслушивал, — смутившись от такого напора сказал Павел Михайлович, — просто они порой так громко разговаривают…

— Мне не надо этих твоих дурацких оправданий! Я хочу, нет, я требую, чтобы более никогда в нашем доме ничего подобного не было. Ты понял меня, Паша? И я не шучу сейчас. Слишком многое на кону, чтобы так бездарно всё проср.. спустить в унитаз.

— Да понял я, понял, — поднял руки Павел Михайлович, — но я ведь хотел тебе сам рассказать кое-что про детей; вернее скорее даже про нашего Егора.

— То, что ты подслушал? Знать не хочу! — вновь начала заводиться Нина Сергеевна.

— Да нет же; это то, что Егор сам мне рассказал. У нас с ним был, ну как бы, мужской такой, откровенный разговор.

— Даже так? «Мужской»? И что же он тебе рассказал такого особого, — уже успокаиваясь заинтересовалась Нина Сергеевна; сын не часто баловал их откровенными беседами.

— Как-то я спросил его, почему он всё-таки привёл тогда Таню к нам домой.

— Ну мы не раз спрашивали его, и он каждый раз мелет какую-то чушь про качели, лишь бы мы отстали от него, или как всегда плечами пожимает. Он не очень-то пускает нас к себе. Переходный возраст…

— Ну, значит я попал в удачный момент. Я, знаешь ли, иногда попадаю удачно… да, так вот, — тут же оборвал сам себя Павел Михайлович, уловив недовольство на лице супруги, не терпевшей «ментовских приёмчиков» у себя в семье, которую считала целиком и полностью своей личной вотчиной, и не собиралась терпеть конкуренции даже со стороны любимого мужа. — М-м-…так вот, — повторил Павел Михайлович, собираясь с мыслями, — Егор, для начала, как обычно сказал про качели; мол они скрипели и всё такое, ну то, что он всегда говорит. Но мне удалось расположить его к откровенности, и тогда он пояснил, что эта качель не просто скрипела; «она мне мозг рвала», — вот как-то так он сказал. Что этот звук не просто его привлёк; он его буквально силой затащил в тот двор.

«Ну, хорошо, — сказал я ему тогда, — положим это был какой-то особый звук, или ты его как-то особо слышал, но что произошло с тобой дальше? Ты не раз ведь видел детей, хм… скажем так, не самой благополучной судьбы. И ты всегда проходил мимо, давай уже откровенно; судьба этих детей тебя никогда особо не волновала. Почему же ты так выделил Таню? Она же ведь теперь тоже наша семья, и нам важно это понимать».

— Ты, старый хитрец, купил его на «семью», — укоризненно покачала головой Нина Сергеевна, — Ну и что же он тебе ответил?

— Он, знаешь, так долго смотрел на меня, что я уже и не ждал никакого вразумительного ответа, но Егор меня удивил. Он сказал мне так: «Папа, ты ведь на работе ходишь в форме?». Я ответил: «Разумеется», и тогда он продолжил: «Мы все ненастоящие для других людей. Мы всегда прячемся. За одеждой, за выражением лица, за словами. Мы всегда хотим казаться не теми, кто мы есть на самом деле. Причём, это не обязательно плохо; притворяться иногда необходимо. Но мы так привыкаем к этому, что почти уже никогда не бываем собой, настоящими. Начинаем сами верить в себя таких, какими мы хотим казаться для других людей. А обычно мы хотим казаться лучше, чем мы есть; хотя я знаю про «злого» и «доброго» полицейского. Только с самыми близкими, с теми, кому безоговорочно доверяют, люди позволяют себе быть настоящими, открывать свои истинные мысли, чувства, характер, натуру».

— Вот, прямо так и говорил? — удивилась жена Павла Михайловича.

— Ну, может, и не прямо так, не дословно; я пересказываю, как запомнил, но по смыслу как-то так. Я, знаешь ли, магнитофон не включал.

— С тебя бы сталось, — проворчала Нина Сергеевна, — но дальше-то что? Что он про Таню сказал?

— Вот это и есть самое главное. Егор сказал, что Таня была «настоящей». Была настолько открыта, настолько была сама собой, что ему стало даже как-то жутко от такой открытости. Это так же, как страшно смотреть на человека, идущего по канату над пропастью. Вроде не ты сам идёшь, а смотреть невыносимо.

— Паша, ну ты что забыл, в каком виде Егор привёл тогда Таню? Она действительно находилась в отчаянном положении. Думаю, что у неё уже просто не было сил притворяться.

— Вот! Не было сил или было доверие? Ну не любовь же «с первого взгляда» зародилась там под дождём у замёрзшей голодной и вообще чуть живой 11-летней девочки и нашего мечтателя-пофигиста?

— Фу, какие ты слова говоришь про нашего сына! — поморщилась Нина Сергеевна, но задумалась; — То, что никакой «романтикой» там и не пахло, было ясно самого начала. Но я думаю вот что получилось; Егор тоже чувствует потребность открыться кому-то. С кем-то быть самим собой, полностью откровенным.

— А мы на эту роль не годимся, — развёл руками Павел Михайлович.

–Да, Паша, не годимся. И не потому, что мы плохие родители, или Егор нас не любит или не доверяет. Не доверял бы — не привёл бы девочку домой. Он доверяет. Но он подросток. Он не может открыться полностью родителям. Так уж устроена подростковая психология, что не может. И мы тут ничего не изменим.

— Переходный период?

— И это тоже. А друзей особых у нашего сына нет. Вот разве что та некрасивая девочка, — Света кажется? — с которой он сидит за одной партой. Но та другого склада человек. Честная, смелая, храбрая, но простоватая. Она не та, кому Егор мог бы открыться. Он может доверять ей, как надёжному товарищу, который прикроет спину, но вряд ли пустит её к себе в свой мир. А вот Таню пустить может. Её открытость произвела на него впечатление и Егор сделал ответный жест.

— Тоже открылся?

— Да, тоже открылся. Ответил доверием на доверие. Вот почему они всё время вместе, и у них такие странные для подростков разговоры. Они оба познают «внешний», как он говорит, мир через эти свои откровенные разговоры, и при этом не опасаются стать объектом насмешек или чего хуже.

Вот, что, я думаю, между ними, а не то, чего ты всё опасаешься, беспокойный папаша, — и Нина Сергеевна неожиданно наклонилась и поцеловала супруга.

* * *

Похороны Таниной мамы прошли как-то буднично. Павел Михайлович и Нина Сергеевна, памятуя просьбу Тани, старались вести себя как обычно, не устраивая траура. Нина Сергеевна даже обсудила с девочкой планы насчёт квартиры, и Таня сказала, что полностью доверяет своим приёмным родителям, а сама она ещё маленький несмышлёный ребёнок, и не может решать такие сложные вопросы, которые не для детского ума.

После этих слов Нина Сергеевна одарила мужа довольно выразительным взглядом, и предложила Тане забрать какие-то вещи из своей бывшей квартиры, пока туда не въехали жильцы. Однако, девочка равнодушно пожала плечами («совсем как Егор», — невольно отметила про себя Нина Сергеевна) и сказала, что она «закрыла прошлую жизнь», и ничего «на память» о ней ей не надо.

И на самих похоронах Таня уже не плакала. Она ни на миг не отпускала руку своей приёмной матери, и не плакала. С отцом Таня разговаривать не захотела; когда он неловко попытался обнять её, она лишь буркнула что-то, не глядя на него, и ещё крепче сжала руку «мамы Нины». Павел Михайлович был настороже, опасаясь эксцессов, но его помощь не понадобилась, а Егор так и вовсе простоял всю краткую церемонию прощания в стороне, и взял Таню за другую руку лишь по её окончании.

* * *

Весна в этом году была затяжной; Солнце разгоралось медленно и неохотно, словно давно нетопленная печь, но тем не менее, с каждым днём тепла прибывало всё более, зима отступала, и вскоре её последние грязные ошмётки были полностью смыты весенними дождями и старательными коммунальными работниками.

Егор вновь начал посещать свой литературный кружок, а после корпеть над чистыми листами, заполоняя их своим угловатым почерком, который позже иногда и сам с трудом мог разобрать. Кроме того, Егор не оставил мысли написать рассказ, сюжет которого они так подробно обсуждали с Таней. Егор поделился своей идеей с наставником, и тот, после некоторого раздумья, одобрил её, хотя и высказался в том плане, что вряд ли школьник сможет раскрыть полноценно столь непростую тему в обычном рассказе.

— Писатель может рассчитывать на случай, как на спасательный круг для сюжета, а вот стоит ли рассчитывать на него в сюжете своей собственной жизни — большой вопрос, — сказал наставник.

Но при этом Владислав Олегович счёл, что работа над такой темой будет для Егора весьма полезна, а саму тему следует непременно обсудить в их кружке после летних каникул, и поводом для обсуждения как раз и станет рассказ Егора.

И добавил, что это будет персональным заданием для Егора на лето.

Желая понятнее донести свою идею, Егор, с разрешения Тани, захватил с собой альбом с её рисунками. Владислав Олегович задумчиво пролистал его, потом долго расспрашивал Егора о Тане, и в конце концов попросил узнать, не хочет ли «его сестра» попробовать свои силы в качестве иллюстратора; ну, хотя бы, в рамках их литературной студии. Он сказал, что это весьма интересный аспект литературного в том числе творчества, потому, что когда художник работает над текстом с писателем вместе (а не рисует абстрактно, порой даже не прочитав произведение), то часто бывает так, что идеи художника оказывают влияние на идеи писателя, так что получается, что сама книга создаётся ими обоими в, по сути, равноценном партнёрстве.

Тане предложение понравилось, и на ближайшее занятие она отправилась вместе с Егором. Несмотря на её «малявочный» возраст, слушатели отнеслись к новому члену их коллектива уважительно, став наперебой предлагать Тане оценить свои творения, и увековечить их славу своими рисунками. Однако, Владислав Олегович быстро пресёк эту «ярмарку тщеславия», заявив, что, во-первых, Таня вправе выбирать сама, а потому, каждый может предложить ей лишь один из своих рассказов, и то, не для немедленного его воплощения в рисунке, а лишь для неспешного ознакомления в течение неопределённого времени. Т.е. летних каникул. А во-вторых, иллюстрация — это особый род деятельности, и девочке в первую очередь не помешало бы обучение как рисунку вообще, так и требованиям к иллюстрации.

Таня впечатлилась масштабностью и серьёзностью задачи, и обязалась подумать, как над одним, так и над другим. Народ тоже пришёл в себя; все пообещали отобрать и передать через Егора по своему лучшему рассказу, и, и «без обид», если он не вызовет у его сестрывдохновения.

Таню все, почему-то, сразу приняли за сестру Егора; Егор никому ничего объяснять, разумеется не стал, но когда один из волооких учеников предложил угостить девочкупирожным и лимонадом в местном буфете, «если братишка не против», Таня невозмутимо ему ответила, что разрешения «братишки» ей не требуется, потому, что, во-первых, ей вообще ничьи разрешения никогда и ни по какому поводу не требуются, а, во-вторых, потому, что никакого «братишки» у неё нет, а есть жених, а ему она обещала не есть из чужих рук, а свои обещания она выполняет всегда. После чего рейтинг Тани взлетел сразу вверх, а вот неудачливый хитрец-романтик заслужил лишь насмешливые взгляды и шуточки в свой адрес.

На Егора же его соученики начали посматривать странно, так что ему пришлось даже попросить Таню в будущем не декларировать всюду на публике их особые договорённости, потому, как в мире взрослых к подобного рода словам относят совсем иначе, чем среди их сверстников, и результатом могут быть неожиданные и никому не нужные проблемы, и прежде всего у родителей Егора. А после насмешливого ответа Тани, Егору пришлось, собрав волю в кулак, прямыми словами пояснить «сестричке» в чём, собственно говоря, дело.

По мере того, как Егор объяснял ей особенности уголовного законодательства страны в плане взаимоотношений несовершеннолетних девочек с более старшими по возрасту лицами, выражение Таниного лица менялось от недоумённо-озадаченного к смущённо-возмущённому, а цвет от обычного к пунцовому.

— Но я не думала даже, ведь я… мы… ну всё же не так совсем! — негодованию девочки не было предела. — В конце концов, как они смеют…посмеют даже спрашивать?! И что мы теперь должны из-за каких-то идиотов шарахаться друг от друга?

— Таня, они посмеют, — Егор посмотрел на кипящую от злости подругу, и вздохнув, привлёк её к себе. — Пойми, они — не люди; они — функция. И они не думают; у них есть алгоритм, уравнение. Если здесь вот так, то результат так. Пока тебе не исполнится 18 лет ты под особым надзором со стороны государства, а государство — это бездушная бюрократическая машина. Машина, понимаешь? Машина не имеет разума, воли, совести, стыда и иных человеческих качеств. Она просто работает, как работает станок, любая автоматика. И не имеет значения, какой человек действует от лица государства; что он сам думает, как он сам к чему-либо относится. Вот поэтому они и посмеют.

— Так что же нам теперь делать? — Таня в раздражении стала ходить взад-вперёд перед Егором, пока он вновь не поймал её и не указал рукой на боковую улицу, где не было людей. — Мы что, теперь не сможем быть прежними? Вести себя как прежде — искренне и нормально? Теперь что, всё изменится между нами?

— Вопрос, Таня, не в том, что нам теперь делать; вопрос в том, что нам теперь делать не надо. А не надо нам давать повод для нехороших мыслей посторонним людям.

— А твои родители? Им мы тоже не должны «давать повода» для плохих мыслей?

— Мои, а точнее всё-таки наширодители, совсем даже не посторонние, и уж в чём-чём, но в бездушии их обвинить никак нельзя, — рассердился Егор.

— Извини, извини! — Таня порывисто схватила Егора за руку, — Прости! Я совсем не хотела ничего такого сказать, даже и не думала…

Танины глаза немедленно наполнились слезами, и Егору вновь пришлось лезть в карман за платком.

— Наши родители нам полностью доверяют. И я думаю, что так будет и впредь. И мы можем полностью доверять им и рассчитывать на их доверие сами. Вот поэтому нам не надо их подводить, понимаешь?

Таня молча покивала, а Егор продолжил;

— Между намине изменится ничего. Более того, — Егор замолчал, и Таня не решилась прервать его молчание. — Более того, — повторил Егор, — я думаю, я чувствую это… наши отношения будут становиться, уже становятся, всё более открытыми, тесными и доверительными. Я всё более ценю их и дорожу ими, как и нашей дружбой и… Да что я мямлю, в самом деле, «писатель», называется! — внезапно раздосадовано воскликнул Егор, — ты просто сама мне очень дорога. Очень. Но тебе всего 12 лет, Таня! Двенадцать! Никто не поймёт ни тебя, ни меня, ни родителей, «которые допустили». Ты неизбежно будешь взрослеть. И окружающие скоро перестанут видеть в тебе лишь маленькую девочку, а твои слова перестанут быть лишь детской непосредственностью, и в них начнут искать скрытый смысл. И найдут ведь, вот в чём проблема! Независимо от того правда это или нет. Люди всегда видят лишь то, что хотят видеть.

— И что же, мне теперь надо ждать целых шесть лет, чтобы просто поцеловать тебя? — печально спросила Таня.

— Ну, целоваться-то, думаю, можно будет с 16-ти, — автоматически ответил Егор, не заметивший скачущих бесенят в Таниных глазах.

— Ура, ура! — рассмеявшись, захлопала Таня в ладоши. — Вот ты и во второй раз попался, дуралей! Какие же вы, мальчишки, смешные.

— Да уж не смешнее вас, девчонок, — пробурчал Егор, не скрывая, тем не менее, улыбки, — но, Таня, я прошу тебя; отнесись, пожалуйста, серьёзно к тому, что я тебе сказал. Это всё на самом деле уже не шутки.

— Я всё поняла, — посерьёзнела Таня, — И я, поверь, ценю и нашу дружбу, и то, что сделали для меня и ты и твои родители. Которые теперь как бы и мои. Не обижайся, но пока они всё же «как бы». Хотя ближе вас у меня никого нет.

И я не подведу их, и не допущу, чтобы из-за меня у них были неприятности. Тем более, что они же будут и у меня самой тоже. А я не такая уж глупая, чтобы этого не понимать. Ты ведь сам говорил, Егор, что я умная?

— Ты умная, — подтвердил Егор, кивая, — порой даже слишком.

— Ну вот видишь. Я быстро думаю, в отличие от некоторых, и быстро учусь. Тебе просто следовало сказать мне обо всём раньше. Ну да ладно; это мы всё исправим. Теперь никаких «невест» с «женихами»; теперь мы для всех примерные и заботливые брат и сестра. Так пойдёт?

— Пойдёт, конечно, — согласился Егор, обрадованный, что Таня вроде как осознала серьёзность сказанного.

— Ну а если жениху с невестой целоваться нельзя ещё целых четыре года, то невинные братские и сестринские поцелуи никто ведь не запрещает? — и Таня, неожиданно притянув вниз растерявшегося Егора, звонко чмокнула его в щёку, и довольно засмеялась. А Егор лишь закатил глаза, да возвёл руки к небу, призывая Высшие Силы в свидетели, что он сделал всё, что мог. Хотя и сердитым он совсем даже не выглядел.