II. Аннеска

Поветрие, 2022

Во времена, когда мост Юдиты соединял пражские берега воедино, юная монахиня по имени Аннеска покидает родное аббатство, дабы исполнить великую миссию. В ее руках – чудотворная реликвия, которую надлежит вместить в десницу Помазанника Божьего. Покинув монастырь, Аннеска попадает в мир, полный символизма и контрастов – где переплетаются явь и сон, святость и суетность, ясность и кромешная тьма, где безумие стремиться поглотить страждущую душу. И только Божественное Провидение дарует свет надежды, оборотная сторона которой – стремление к недостижимому спасению собственной души.

XII

Мне повезло, и сказанное сбылось. Танцующее пламя огня — словно волшебный светлячок, о котором так часто рассказывают в шумных тавернах разгоряченные пенистым элем люди Британии — привиделось мне вскоре меж дерев. Его источником оказался факел в руках некого мужа, стремительно приближавшегося ко мне. «Кто бы мог это быть? — Разбойник, обезумевший от собственной греховности, еретик или просто безумец, решившийся покинуть людское сообщество?» — мыслила я.

Зная о великих опасностях, что таят в себе встречи с подобными незнакомцами, я, однако же, совершенно не стремилась от них спастись. В те минуты я всецело полагалась на Бога, который, представлялось мне, спас бы меня от печального исхода и на это раз.

И вот предо мною, наконец, оказался тот таинственный человек. Его члены были до неимоверной степени худосочны, фигура согбенна и облачена в просторный балахон, цвет которого, помимо того, что он был темным, различить было невозможно. Власы его были седы и почти касались земли. Лик же его показался мне в отсвете огня не старым, но и не юным. Вероятно, виной этой неясности была его длинная борода, не менее протяженная, чем его власы. Как бы то ни было, достоверно различимы были лишь глаза загадочного человека — со странным перламутровым отсветом.

Муж сотворил движение рукой, в которой покоился факел, и лик его на мгновение осветился полностью. То, что я узрела в отблесках огня, изумило меня до глубины души, лишив дара речи.

Ноздри явившегося моей судьбой человека были проколоты кольцами, в которых держалась цепь, устремляющаяся как к бровям, так и к центру нижней губы, где так же были вдеты кольца. Я бросила взгляд на руки незнакомца, благо света было достаточно, чтобы узреть их. Перста странника были покрыты сталью, как будто заменяя ему кости, может быть, так оно и было. Сия особенность окончательно обескуражила меня, погрузив в ступор и вызвав вскоре истошный крик, эхо которого раскатилось по всему лесу.

— Кто посмел ступить в рощу сию без моего ведома? — вопросил незнакомец голосом, похожим на скрип деревьев. Тон его был недобр и не располагал к промедлению.

–…Я прошу прощения. Я упустила всякую возможность узнать, куда я в действительности направляюсь, — молвила я. — Неведение привело меня в сии владения, как я понимаю, имеющие хозяина.

— Неведение?! — медленно повторил человек, в его интонации слышались и восклицание и вопрос. — Неведение воплощается во множестве вещей, но чаще всего в тех, что обрывают нашу жизнь.

Немного помедлив, он добавил:

— Бесславно.

Факел в руке незнакомца, казалось, на мгновение запылал ярче, осветив всю его фигуру, демонизм и немыслимость которой поражали меня до глубины души.

— Но я верую в Бога, добрый человек! — без тени сожаления и опасения ответила я, дивясь своей откровенности. — Владыка оберегает верующих в него, следующих тем путем, что он указал, что указал его Сын, предательски распятый на кресте иудеями!

— Хм, каждый из нас верует в Бога… — проговорил человек несколько мягче, слегка покачав головой, отчего цепи, обвивающие его лицо, мелодично зазвенели. — Однако, Творец дарует нам лишь рождение, он не имеет власти над нашей дальнейшей судьбой. Путь к спасению и гармонии мы ищем сами. Без его участия.

— Меня удивляют ваши речи. Я всегда была убеждена, что и Бог, и ангелы хранят нас на протяжении всего нашего бренного существования, — ответила я, поражаясь той ереси, что была сказана моим собеседником.

— Нельзя надеяться на его благодать! — воскликнул старец, выслушав меня. — Дева, ты слепа и надменна! Ты устраняешься от совершенствования своей души и отдаешь ее во власть Бога. Где же тогда твое собственное желание быть благочестивой, если ты полностью полагаешься на Бога? К чему тебе своя собственная жизнь?

— Позвольте… — начала было я, но была прервана резким, пронзающим слух шипением меркнущего на глазах факела.

— Довольно слов, дева! — повелительно произнес незнакомец. — Отправимся в мое жилище, где ты получишь кров и пищу. Продолжим беседу там. Поверь мне, наша встреча произошла неслучайно, однако отнюдь не по милости Божьей. — старец повернулся ко мне спиной и медленно побрел прочь. В те мгновения я была свободна в своем выборе: я могла последовать за ним, а могла отказаться от предложения… Но кто еще кроме него помог бы мне узнать, что мне надлежит делать дальше?

Наш путь был короток, однако пролегал через небольшое болото. Старец, шествующий передо мной, вероятно, прекрасно знал эти места, ибо его стопы опирались исключительно на возвышающиеся над вязкой жидкостью островки суши. Я же несколько раз оказалась по пояс в зловонной жиже, что, впрочем, немного согрело меня, ибо, кажется, она еще не рассталась с теплотой, полученной от недавно освещавшего ее солнечного света. На другом же берегу трясины, чуть в отдалении, на расстоянии примерно сорока шагов расположился овраг, поверхность которого была устлана многолетними слоями сухой листвы, среди которых сторожевыми башнями вздымались витиеватые корни деревьев. Именно там располагалась хижина отшельника. Ее вид соответствовал форме окружности, а стены были сооружены из древесных прутьев и глины. Крыша пристанища состояла из лесного хвороста, усыпанного листвой. Помимо этого, в кровле, как оказалось, было сооружено отверстие, из которого надлежало исходить испарениям, рожденным очагом, располагающимся в недрах постройки…

Я буду честна, если замечу, что это место имело необыкновенную атмосферу: атмосферу безмятежности и необычного спокойствия. Мои опасения, связанные с моей собственной жизнью или же неверностью моих решений, сразу же обратились в прах — подобно тому, как у воинов исчезает страх, когда они видят высоко поднятое в небеса знамя своей почти побежденной армии и находят в себе новые силы к сопротивлению.

Едва переступив порог, я услышала шорох у правой стороны хижины и, устремив взор туда, узрела белоснежного волка, чья шерсть была глаже шелка и роскошнее самого искусного гобелена, что висят в тронных залах монархов, правивших городами давно павших империй. Животное молча смотрело на меня странным взглядом, в котором, однако, я заметила своеобразное дружелюбие. Затем оно медленно поднялось и неспешно прошествовало прочь.

Я не смогла отказать себе в удовольствии внимательно изучить убранство хижины. Оставалось только дивиться тому, как много настенных полок могло вмещать столь небольшое пространство. Чего только не было на них — от различной утвари, необходимой в хозяйстве, до загадочных разноцветных фигур и статуэток, которые христиане именуют не иначе как идолами. Казалось, что от сих изваяний — изображающих различных чудовищ, порой многоруких, а иногда и крылатых — исходила некая энергия, и я не ведала, как к ней относиться.

Пол пристанища был всецело земляной. Он так же был укрыт вездесущими сухими листьями, слои которых образовали такую плотность, что походили на причудливый ковер. Можно упомянуть и об очаге, возведенном посередине сооружения, границы которого были аккуратно выложены небольшими камнями. Сердце сего пространства источало живительный жар, а едва видимый дым, рождавшийся в его недрах, уходил прочь в отверстие кровли.

В противоположном от меня углу располагалось подобие стола. Его столешница, опирающаяся на небольшие искривленные ножки, едва достигала уровня колен. Поэтому рядом не было ни стула, ни лавки — у стола надлежало прилечь на невзрачное ложе, укрытое соломенной подстилкой, приняв позу подобную той, что принимали древние за трапезой… К слову на столе уже стояли два блюда с рыбной похлебкой, лежали ломти свежего хлеба и два красных яблока. Стоило лишь посмотреть на них, как чувство голода усилилось многократно. Сомнений не было — этот человек действительно ждал меня.

— Надеюсь, вас не огорчит моя скромная трапеза, — задумчиво проговорил хозяин хижины, прошествовав к одной из настенных полок с бронзовыми крючками, дабы повесить на него свое просторное одеяние.

— Я благодарю вас за кров и за пищу. Им более всего были посвящены мои помыслы до того, как я встретила вас. И вот удача!

— Тогда немедля приступайте к трапезе, — собеседник подошел к одной из подстилок и опустился на нее. Только тогда я обратила внимание на то, что все его облачение было выделано из добротной черной кожи, а в его уши было вдето множество серег-колец. Как бы то ни было, я последовала совету старца и легла за стол напротив него.

— Видите, — с усмешкой проговорил он. — Вы готовы забыть о Боге, когда ощущаете голод. Вы не та, за кого себя выдаете. Вы не можете и не могли никогда служить Ему, точно так же как хромой, будь он воителем, никогда бы не смог воевать должным образом.

— Откуда вы знаете, что я служительница Господа? — с недоумением вопросила я. Наверное, весь мой вид выражал недоверие.

— Вести разносятся быстро даже среди тех, кто давно уже распрощался с жизнью, присущей обыкновенным людям, — усмехнулся старец. Кольца, вдетые в его лицо, зазвенели. — Птицы сообщили мне о том, что проклятому поселению явилось избавление… в виде вас.

— Птицы? Что вы имеете в виду? Кто вы? — еще более напряженно спросила я.

— Не бойтесь, юная дева. Вы получите ответы на некоторые свои вопросы, если будете терпеливы… Странно, что вы уже не обладаете этим качеством. Полагаю, что долгие годы, проведенные в монастырской обители, должны были научить вас этому. Или я не прав? — спокойно продолжил старец, будто бы отчасти говоря сам с собой, а после приступил к еде.

— Как вы можете говорить такое, совершенно не зная меня? — после некоторого молчания мной овладело запоздалое возмущение.

— Я знаю, потому и говорю… Смотрите! — старец поднял руку, обратив ладонь к отверстию в крыше. Спустя мгновение на нее опустилась маленькая желтая птичка, которая, пропев чудесную трель, несмотря на ночной час, сразу же покинула наше общество. — Синица приносит мне известия о том, что происходит в этом мире. Я понимаю ее язык, и у меня есть достаточно времени, чтобы осмыслить и довольно точно истолковать ее сообщения.

— Быть может, тогда вы сможете рассказать мне о тех загадочных событиях, что совсем недавно произошли со мной? Я не сомневаюсь, что вам есть что сказать об их природе. Вы наверняка знаете то, что могло бы быть важным для меня. Я была бы признательна вам за это. — В сложившейся ситуации во мне едва ли не впервые в жизни проснулась потребность извлечь из диалога с собеседником выгоду. Никогда ранее я не замечала за собой чего-либо подобного.

— Вы совершенно правы. Я могу поведать вам одновременно о многом и ни о чем, — многозначительно рек старец.

— Скажите хотя бы что-то и я буду вам благодарна… Но прежде позвольте спросить, как вы заставляете птиц приносить вам вести, и где я могла бы отыскать основания поверить в то, что сказанное вами не является ересью, ложью или просто языческим предрассудком?

— Не сумев отыскать смысл бытия и спокойствие среди людей, я обратил взор на обитель живой природы, которую они именуют дикой и непокорной. Отдав ей свои силы и помыслы, всю жизнь оберегая ее творения и чудеса, я в благодарность получил от нее понимание того, для чего мне дано нынешнее существование. Вы могли бы назвать этот дар осознанием собственного призвания или счастьем, но, в конечном счете, это не важно. Поверь мне, юная дева, мироздание живо, его хитросплетения подобны великолепию золотых нитей в персидских коврах. Посему оно безгранично и необъятно, но благодаря этому из него можно черпать все, что необходимо человеку для ощущения единения с самим собой. Я черпаю из него абсолютно все. Это яства размышлений, которые порой принимают самые причудливые формы. И нет никакого смысла ждать страшного суда и молить о спасении, как это делаете вы, ибо спасение в настоящем — бесконечно. Спасением и осознанием счастья можно наслаждаться каждый миг, все это не требует никакого ожидания в том смысле, который был навязан вам вашей верой. Что же касается птиц и некоторых прочих животных… вам, должно быть, ясно, что они прислушиваются к моим пожеланиям, поскольку я прислушиваюсь к тому, что ощущает и желает сама Природа, я делаю все для того, чтобы воплотить в явь ее чаянья. В благодарность она дарует мне возможность слышать, видеть, обонять и осязать несколько больше того, что обычно принято считать возможным. Подобный уклад — и есть та великая нынешняя, посюсторонняя гармония, которую я чту и оберегаю к великому своему счастью вот уже долгое время.

— Занимательно… Но в сказанное вами так сложно уверовать тому, кто несет в своем сердце образ Спасителя, — едва слышно молвила я. — Я всегда полагала, что животные никогда не смогут сравниться с человеком. Разве не верно то, что каждое животное, сотворенное Богом, отражает лишь часть человеческой души? Так, например, волк воплощает ярость. Орел — зоркость. Филин — мудрость. А собака — верность. Разве не этим руководствовались и язычники испокон времен?

— Вы ровным счетом ничего не знаете о том, что было. Предания, несущие в себе сведения о былом, не всегда столь правдивы, как это представляется на первый взгляд, — проговорил в ответ отшельник, скрестив руки на груди. — Я не верую в легенды, как и не верую в то, во что веруете вы. Я верую в себя и в тот опыт, который переживаю ежечасно и ежемгновенно. И большую часть сего опыта дает мне природа, отвечая взаимностью на мое стремление к знанию. Она подобна справедливому господину, что дарует блага своему исполнительному и верному слуге за его самоотверженную службу.

— Стоит ли мне воспринимать ваши слова как отрицание того учения, что дано нам Отцами Церкви? — холодно вопросила я. — В эти мгновения мне казалось, что незримую плоть моего сознания пронзает стальное раскаленное лезвие. — Если это так, то наша беседа тщетна. Я отказываюсь верить вам, и считаю, сказанное вами, ересью. Но пусть Бог будет судьей, а не я, его рабыня. Единственное, чего я опасаюсь — принять ваш образ мыслей близко к сердцу, ибо тогда моя душа погрязнет в еще большем грехе, чем сейчас.

— Очень хорошо. Быть может я не прав в своих убеждениях, и все, что близко мне, лишь иллюзия. Быть может, за всем этим лишь ложь, самообман или попросту пустота… Но скажите мне, юная дева, разве не желали бы вы узнать об этой пустоте? — с улыбкой бросил старец, поднявшись со своего места, чтобы подойти к очагу и разворошить в нем угли. К этому моменту нашей беседы пламя совсем потухло, а в воздухе появились первые признаки ночного холода.

— Что я могу узнать о пустоте от вас, если не вижу смысла ни в едином вашем слове? — усомнилась я.

— Вы утверждаете, что мои убеждения бессмысленны, что они по сути основаны на небытии и источают его. Я же считаю, что именно вы неправы в своих убеждениях, о неверности которых в своем духовном упрямстве вы не можете даже помыслить! Не является ли тогда наш занятный диалог хвалебной одой той самой пустоте, в существовании которой убеждены мы оба, не имея возможности принять убеждения друг друга и сотворяя тем самым между нашими душами бездну непонимания?

— С этим я, пожалуй, соглашусь. — разум подсказывал мне, что все сказанное нами ранее есть прелюдия к основным речам, которые последуют далее.

Еще довольно долгое время мы продолжали разговор о весьма отвлеченных, но насущных темах бытия. В некое мгновение к нашему обществу вновь присоединился белоснежный волк, которого я видела ранее. Гордое животное подошло к огню и расположилось близ него, приняв позу египетского сфинкса. Хозяин тотчас прервал нашу беседу, дабы поставить перед животным точно такую же плошку с едой, как и те, из которых ели мы. И только после того, как животное закончило свою трапезу, старец вернулся к нашему импровизированному столу, чтобы продолжить общение.

— Никогда не следует ставить животное ниже себя. Оно чувствует человеческое отношение, и если отношение неподобающе или хотя бы безразлично, то животное начинает испытывать ненависть. А уж в звере любое чувство развито много сильнее, чем в нас. В этом есть их отличие от нас… — старец на мгновение замолчал.

— Простите, — спустя мгновение продолжил он. — Я отвлекся на те рассуждения, которые вам совсем неинтересны. Вернемся к вашей персоне. — На долю секунды вновь повисло молчание, но миг сей отпечатался в моем сознании невыносимым звоном, словно адский колокольчик, побеспокоенный лапой демона, дотронувшейся до его золотой поверхности. Я почти наверняка знала, что следующие слова собеседника будут очень важными… И не ошиблась…

— Вы обречены на скитания, на пожизненное странствие — обречены из-за того, что пытаетесь отыскать в нашем бытии сущее, которое на самом деле не может открыться вам полностью. Я вижу, что вы как бы укрыты некой вязкой пеленой потустороннего мира, которая не позволяет вам быть ни там, ни здесь. Почему это так, я не ведаю, но ответ на сей вопрос, вероятно, нужно искать в ваших прошлых жизнях или воплощениях, в которые вы, конечно, не веруете. Это ваше бремя. Вечное или нет — мне неизвестно. Я не завидую вам и не знаю, что могло бы помочь вам, — произнес старец. В его голосе слышалось сожаление.

— Вы уверены? — с трепетом вопросила я. — Расскажите мне все, что знаете!

— Я разделяю вашу тревогу, — с сочувствием ответил старец. — Но то, что вам предстоит услышать, лишь еще больше разовьет сие дурное состояние души вашей… Но, если вы просите, я расскажу вам о том, как понимаю происходящее с вами… Итак, ваша душа (а она существует независимо от того, во что мы веруем) проклята некоторыми поступками, деяниями и обстоятельствам прошлого. Возможно, эти вещи случились по вашей вине, а может по вине других, а может потому, что последовательность небесных тел нашего Универсума приобрела ту форму, что привела вас к сему печальному уделу. Иными словами, мне неизвестны причины вашего проклятия, я знаю лишь, что в нем заключена причина ваших страданий и тех странностей, которые с вами происходят. Гипотетически, вами может быть найдено излечение, и стремление к этому — вполне естественная потребность вашей израненой души. Но это стремление слепо и стихийно. — После этих слов старец закрыл на некоторое время глаза. Беседа постепенно сходила на нет.

— Что могло бы облегчить мои невзгоды, и где я могу отыскать то, что даровало бы мне достаточно знаний для борьбы за спасение? — я первой нарушила молчание, содрогаясь от внутреннего смятения, ибо не знала, как относиться к услышенному.

— На вашем месте я поискал бы себе подобных — тех, кто оказался в том же положении, что и вы. Это принесет определенную степень прозрения, — в голосе старца послышалась нотка азарта. — Я полагаю, вы далеко не единственная заблудшая душа в этом мире, ибо очень редко нечто проявляет себя в единственном числе. Я бы поискал других. Но как их найти, я не ведаю.

— Кто ведает, и как мне встретить того, кто мог бы направить меня?

— Просто делайте то, что предначертано вам. — старец сомкнул пальцы. — Вы же неспроста покинули свою монастырскую обитель, у вас есть цель. Так осуществите ее или, по крайней мере, приложите для этого все усилия!

В ответ на эти слова я извлекла из своего одеяния самоцвет Гильома. Его черная поверхность была однотонна и абсолютно безразлична к тусклому отсвету очага. Естество реликвии представлялось столь обыкновенным, что взглянувший на нее вряд ли осознал бы ее ценность, почти наверняка спутав ее с простым камнем, коих в безмерных количествах можно отыскать за любым порогом.

— Мое нынешнее предназначение — отыскать этому самоцвету истинное место, где святость, сокрытая в нем, могла бы послужить славе Христа и единению сих беспокойных земель. Таков наказ дало мне монашеское сообщество, к которому я принадлежу. Но мой путь мглист, так же как и мой поиск, посему я движусь в направлении, которое мне до сих пор неизвестно, уповая лишь на милость господню, что, быть может, озарит меня своим светом и дарует прозрение, — мрачно проговорила я.

— И в этом мне нечем помочь вам, ибо сама цель вашего пути представляется мне бессмысленной. Она лишь усугубляет ваши метания, и единственное, что во всем этом хорошего — это то, что вы приняли ее и воспринимаете как долг. Столь самоотверженное предприятие просто обязано увенчаться успехом. Впрочем, я знаю того, кто мог бы дать вам ценные указания относительно способов, при помощи которых можно было бы исполнить сию задачу. — речь отшельника стала неторопливой, однако он внимательно следил за каждым моим движением и едва ли не за самыми моими мыслями, наслаждаясь тем, что моя дальнейшая судьба целиком зависит от его слов.

— Кто же это? Скажите же прямо сейчас! — не сумев совладать с собой, воскликнула я, заставив старца встрепенуться от неожиданности — словно птицу из лесной чащи, на пестрое оперение которой пали первые капли утреннего дождя, самые промозглые и неприятные. Цепи и кольца, пронзающие лик моего собеседника, громко зазвенели. Затем, черты его лица приняли обыкновенный вид, и он сказал:

— Когда я жил среди себе подобных (то было множество зим назад) я знал одного ученого мужа, княжеского советника, иудея, чей ум был великолепен и удивителен по степени своей проницательности. Он жил в славном городе Праги, близ местного книгохранилища — обители знания и света. Вероятно, он ведает о тех путях, которые могут разрешить ваши вопросы, юная дева, вернее ту их часть, значимость которой относительно общего вам надлежит определить уже самостоятельно.

Не могу сказать почему, но я перевела в те мгновения взгляд на очаг и увидела, как сквозь крышу прямо в его недра упал сухой древесный лист. Он медленно опускался к пламени, дабы познать свою смерть, и наконец обратился в пепел. Как не хотелось мне, чтобы так же истлела и моя жизнь, но не уверовать в сказанное отшельником я не могла. Альтернатив у меня не было.

— Вам определенно стоит поспешить к нему. Быть может, вы еще найдете его в добром здравии, — повторил свою мысль старец. — А может быть нет, ибо время неумолимо, а смерть все время где-то рядом. И все же, почему бы не попробовать сделать это и воспользоваться этой пространной возможностью?

— Благодарю вас. Но как мне добраться до великого города Праги? — с тревогой вопросила я.

— Это самое малое, о чем вам стоит тревожиться! Через полторы тысячи шагов на север от моей хижины вы обнаружите, что лесная чаща ослабляет там свою хватку, и вы вновь окажетесь на открытом пространстве, продуваемом всеми ветрами. Если вы внимательно посмотрите вокруг себя, то увидите холм, поросший красным кустарником, на котором возведен некий обелиск из черного гранита. Доберитесь до этого монумента, который местные жители зовут перстом Светоносца, и вы увидите величественную панораму славного города Праги во всей красе. Но помните: вы должны искренне желать прибыть в этот город! Только тогда вы сможете покинуть мой дом и избрать верное направление. В противном случае сия чаща и ее обитатели погубят вас!

— Что вы имеете в виду? Есть что-то, что представляет для меня опасность?

— Нет. Никакие опасности, которых нельзя было бы избежать, неся в своем сердце веру и страсть исполнить желаемое, вам не грозят! — спокойно произнес мой собеседник. — Вы не из тех гостей, которые изредко приходили в мой дом, а после наших бесед понимали, что лучшее, что их может ждать — это найти упокоение в той трясине, через которую мы с вами шли сюда. Вы не безнадежны и хотя бы представляете себе, что хотите. Я приветствую это, мне доставляет радость осознавать сей факт!

— Значит ли это, что мне сегодня посчастливилось избежать гибели и Господь спас меня от кончины? — я нехотя задала сей вопрос, чтобы поддержать уже начинавшую порядком утомлять меня беседу. Во мне не было ни тени страха — лишь острая усталость от постоянной необходимости испытывать болезненное удивление буквально от всего, что происходит вокруг.

— Вы можете воспринимать исход нашей встречи как пожелаете. Хотя я с презрением отношусь к вашему пониманию добродетели, именно ваша убежденность в ней, все еще стойкая, позволяет вам двигаться вперед. Посмотрим, надолго ли вас хватит. Ясно одно: вы убедили меня помочь вам, а это означает, что о том, чем обычно заканчиваются все встречи с гостями в моем пристанище, в этот раз придется забыть! — в голосе старца прозвучала нота усталого разочарования, а его глаза странным образом заблестели. В заключении он молвил:

— Есть ли что-то еще, о чем вы хотели бы спросить у меня?

— Пожалуй, — задумчиво молвила я. — Поведайте мне о проклятой деревне, в которой я была минувшей ночью. В чем ее загадка, и почему в ней произошло то, что произошло? — попросила я, тщетно пытаясь подавить в себе стеснение.

— Вы поражены цветением любопытства — сильнейшей из черт женского естества! Плоды его столь впечатляющи, что затмевают собой все то, что должен был привить вам монастырь! — с сарказмом заметил старец. — Мне почти нечего сказать вам по этому поводу. Я убежден только в том, что люди тех мест чрезмерно сильно погрязли в осколках собственных эмоций, как дичь, попавшая в силки к монаршему охотнику в зеленом бархатном кафтане. Отсюда и происходит то необычное в жизни несчастливцев, что вам удалось заметить. Это касается и чудес, порой самых невообразимых. Вы уверены, что эти странности и правда имели место, а не являлись производным вашего воображения?

— Вы утверждаете, что пережитое мною в их обществе может быть так же иллюзорно, как и многое другое?

— Вы можете истолковать мои слова и таким образом, — утвердительно покачал головой отшельник. — Не думайте об этом, иначе тревога никогда не оставит вас. За вашей спиной так же возможно нет ничего, кроме бездны, а вы ошибочно полагаете, что там стена жилища, а за ней деревья, погрязшие в злосчастной трясине… Не мучайте себя!

— Пусть будет так, мой господин. Вряд ли я смогу поверить в это… Я буду благодарна вам, если вы позволите мне провести здесь остаток ночи. С наступлением утра я сразу же отправлюсь в славный город Прагу.

— Да. Можете остаться. — на лице старца появилось подобие снисходительной улыбки. — Уверяю вас, юная дева, сон ваш будет крепок, ибо это место преисполнено теми веяниями, от которых любые иллюзии, и даже те, что рождают боль, застывают, даруя сознанию вожделенные мгновения гармонии. — старец вновь подошел к одной из полок и, сняв с крючка свой балахон, вновь облачился в него. — Я вернусь на рассвете, чтобы пробудить вас и убедиться в том, что вы готовы отыскать свой путь в славный город Праги.

— Вы покидаете меня, мой господин? — изумилась я, тщетно борясь с внезапно настигнувшей меня сонливостью. — Но почему?

— Лесные древеса, чьи кроны роскошны, а коренья источают причудливое благоухание, всегда требуют моего внимания, как и в любую другую ночь. То же касается и живности, обитающей как в них, так и над ними, и подле них. Спите, юная дева. И пусть сон ваш хотя бы в этот раз будет безмятежным. От этой ночи осталось немного. Скоро она обратится пленительным рассветом, который был бы куда более зрим для всех нас, если бы не серая мантия небосвода, которую он уже, кажется, отчаялся когда-либо сбросить.