Приглашение на выставку

Петр Немировский

Глеб Чернов – некогда подававший надежды художник, уехал из России в Америку в поисках удачи и славы. Знаменитым художником он не стал, про живопись забыл, зато устроил свою жизнь по высоким стандартам комфорта. В Москве осталась женщина, которую он когда-то любил. И вот, неожиданно, к нему в гости в Нью-Йорк приезжает двадцатилетняя дочь этой женщины. И в жизни Глеба происходит трагический перелом. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 1

Глен Чернов сидит в баре аэропорта Кеннеди, пьет дорогой и исключительно мерзкий кофе.

Нью-Йорк, июньский день, духота, жара, впрочем, здесь, в здании, от нее спасают кондиционеры.

Усилием воли Чернов подавляет в себе желание то и де смотреть на часы. Себе ли самому или кому-то незримому другому задает вопрос: «Правильно ли я сделал, согласившись ее принять? Зачем мне нужна эта головная боль?» Вздыхает, делает глоток отвратительного кофе, отчего на душе становится еще гаже. «Двадцатилетняя дочка Киры будет жить в моей квартире. И как знать, что она из себя представляет. Может, беспутная и бестолковая, еще и неряха. Нет, все-таки я должен был Кире деликатно отказать. Но, увы, уже поздно!»

Кира — аж в Москве, и не виделись они с ней ровно двадцать три года.

Звучат оповещения о задержке или прибытии очередного самолета. Люди вокруг изнемогают от ожидания. Наконец, услышав нужное объявление, Глен идет к заградительным перилам, где встречают пассажиров рейса Москва — Нью-Йорк.

Коридор для прибывших пустует недолго. Вскоре по нему проплывает стайка стюардесс — белозубые улыбки, мелькающие икры стройных ног.

Перед глазами Глена вдруг возникает рой картин и образов; сквозь гам аэропорта, крики и болтовню он явственно слышит голос Киры, ее волнующий шепот, ее ночное дыхание на его плече.

…Москва, Шереметьево, 1994 год. Глен сидел на своем чемодане, ждал, когда начнут регистрировать билеты. Шла первая война с Чечней, все боялись терактов — усиленные наряды вооруженных солдат патрулировали аэропорт. По их требованию кавказцы и все подозрительные личности должны были показывать документы.

А за высокими стеклянными дверями аэропорта мела пурга, снегом заносило шоссе, луна — и та была не видна в небе воюющей страны. Глен тогда почему-то посчитал это удачей — улетать в такую жуткую зиму, в снегопады и бураны — словно снегом должно было замести, засыпать его следы.

И вдруг… Как ведьма, Кира влетела в аэропорт, раскрасневшаяся с мороза, в короткой шубке, в тупоносых сапогах и сбившейся набок шапочке. В руках держала огромный кулек:

— Я слышала, что в Нью-Йорке нет натуральных веников, там ведь всё искусственное. Так вот, зная твою любовь к чистоте…

Кира вытащила из кулька веник, роскошный, надо сказать, добротный веник с ровненькими, упругими прутиками:

— Если прижмет нужда, сможешь его использовать как кисточку, — пошутила она. Щеки ее пылали то ли от мороза, то ли от обиды. — Что же ты? Или думаешь, прилетела Баба-яга в аэропорт слезы лить? Ошибаешься. Просто хочу пожелать тебе удачи. Я в тебя верю. Станешь великим художником. Мама тебе тоже желает…

Он захотел ее обнять, прижать к себе. Протянул было руку, но Кира отклонилась и сделала решительный шаг назад, словно черта уже проведена и переступать ее нельзя. Она едва ли не всучила ему в руки тот дурацкий веник, шмыгнула по-детски носом, побежала к выходу и исчезла там, где мела метель и наглые таксисты заламывали фантастические цены за поездку в ночную столицу.

Глен так никогда и не разгадал, что за намек был зашифрован в том ее странном прощальном подарке. Чудилось ему в Кирином венике что-то оскорбительное, какая-то презрительная насмешка — мол, выметайся отсюда, горе-мазила…

Почему он тогда не остался с Кирой? Почему не бросился вслед за нею? Вместо этого прямо там, в аэропорту, приколол кнопками к мольберту лист бумаги и с остервенением стал наносить карандашом жирные штрихи…

Вот ее лицо: классический итальянский овал, маленький носик, чуть припухлые, но красиво очерченные губы и большие темные глаза, в которых всегда выказывалась едва ли не детская доверчивость. И в то же время, глаза — две змеиные норы. Очи черные, черт бы вас побрал!..

Внезапно Кирины глаза возникли перед ним. Их взгляд буквально обжег Глена, всё вокруг как-то помутнело, покачнулось, и он даже покрепче ухватился за перила.

— Здрасьте. А я вас сразу узнала. Вы Глеб, да? Чернов? Ваши американские таможенники такие дотошные, еще хуже наших. Ну что, идемте?