Лисий хвост. Крепость гремящего ущелья. Книга третья

Петер Клуг, 2020

Прошло уже почти 15 лет с той страшной ночи, когда жизнь Хару и его семьи была разрушена князем острова Оленя. Кицунэ, получившая смертельные раны в схватке с вероломными родственниками, все эти годы является к нему бестелесным видением. Подросший сын всё больше отдаляется от людей, погружаясь в тайны мира духов и оборотней, ведомый матерью. Вопрос «а что дальше?» звучит всё чаще и чаще и не только из уст друзей, но и у Хару в голове. И тут по пути на запад Империи ему встречается настоящая, живая девушка. Пусть она вся затянута в доспехи, побрита наголо и рубит головы направо и налево. Но она живая и она рядом….

II

Лекарь Ган Жун долго осматривал Мунку, сгибал и разгибал его руки и ноги, внимательно осматривал глаза и язык. Он раздел юношу, исследовал каждый его старый шрам и свежие ссадины и царапины. По ходу осмотра врач что-то бормотал себе под нос, цокал языком и качал головой.

Нага внимательно следил за ним, пытаясь что-нибудь уяснить из неясных междометий и отдельных слов, которые доносились до него. Островитянин повидал в своей жизни много разных врачевателей, плохих и хороших, дорогих и дешёвых, пользовавших вельмож и простой люд. Ган Жун явно принадлежал к разряду хороших врачей, увлечённых своим ремеслом.

Он принимал больных в своём доме, в квартале зажиточных горожан, однако у его дверей толпились самые разные люди. Обстановка в комнате была простой, но добротной, орудия лежали на чистой льняной тряпице и сверкали холодно и хищно. Помещение наполнял свет солнца, льющийся из большого окна.

Мунку лежал на низком топчане, всё ещё обессиленный, не пришедший в себя до конца. Его доставили сюда прямиком из дворца Дондо, и Ган Жун тотчас принял нового больного, проявив неподдельный интерес, который, однако, больше походил на любопытство учёного мужа, а не на сострадание. Вероятно, умри Мунку, с такой же любознательностью лекарь вскрывал бы его тело.

Это коробило Нагу, однако врач явно знал своё дело, да и где бы он искал сейчас другого. Пускай себе закончит осмотр и скажет своё мнение, а там видно будет. Пока же наёмник поджидал и посматривал на Ган Жуна. Таких врачей он уже повидал, кажется, их почти всех слепили по какому-то единому образцу. Седой, длинная бородка, напоминающая козлиную, уверенные сильные руки и чуткие пальцы, сосредоточенное, отстранённое лицо, круглые очки на носу. Сколько ему лет? Сорок, пятьдесят? Они всегда примерно этого возраста. Помнится, один такой в Сииго здорово помог Наге, заштопал его и выходил после осложнений при выполнении очередного заказа. Да и взял по-божески. Сколько попросит этот?

Ган Жун закончил осмотр, укрыл юношу одеялом, чтобы тот не замёрз, после чего мальчик-помощник полил ему на руки из серебряного кувшина. Лекарь тщательно помыл руки, так же тщательно их вытер чистым полотенцем, а слуга вынес таз с водой. Хороший признак, не все врачи вообще моют руки.

Нага сгорал от нетерпения, желая услышать приговор Ган Жуна, но тот не спешил. Он снял очки, протёр их ещё одной чистой тряпицей, убрал в кожаную коробочку на полке. После этого взял с другой полки длинную трубку и раскурил её. Лекарь сел на основательный табурет у стола и быстро начал что-то записывать. Это уже начинало выводить наёмника из себя, и он для начала громко откашлялся.

Ган Жун удивлённо обернулся к нему, хмыкнул и продолжил писать дальше, то и дело выпуская колечки дыма.

— Уважаемый, может быть, вы скажете, как дела у моего друга? — с вызовом проговорил Нага.

Лекарь не оборачиваясь бросил ему в ответ, слова прозвучали невнятно из-за трубки во рту:

— Имейте терпение. Сейчас я закончу.

Нага фыркнул. Да, такие типажи не редкость среди умников и учёных мужей. Им хоть пожар, хоть потоп, а они будут делать то, что считают нужным, хотя для всех остальных — это полнейшая ерунда.

Через пару минут Ган Жун отложил перо и обернулся к Наге. Казалось, лекарь только сейчас по-настоящему разглядел этого человека и был в некоторой степени разочарован увиденным.

— Что ж, я закончил, можете задать свои вопросы. Что вы хотели знать? — спокойно промолвил Ган Жун.

— Что я хотел знать? — Нага начинал закипать. — Да так, сущую безделицу. Не знаете ли, отчего это мой юный друг ни с того ни с сего упал в припадке? Это всё, конечно, неважно, просто немного любопытно.

— Ах, — утомлённо выдохнул врач, — вы все торопитесь и думаете, что у меня имеются ответы на любой вопрос, раз уж немного разбираюсь в врачебном деле. Ну так я вам отвечу: понятия не имею, что с вашим другом!

— То есть как? Это разве не обычная падучая болезнь? — изумился Нага.

— Пока не знаю. Если вы ответите мне на несколько вопросов, может быть, я и выясню это.

— Давайте, попробую ответить, — Нага почувствовал себя неловко.

Ган Жун выпустил ещё одно колечко дыма и пристроил трубку на особую резную подставку на столе.

— Итак, давно ли вы знаете этого юношу?

Нага смутился, но ответил честно:

— Примерно три месяца. Может, чуть больше.

— Всё это время вы были вместе? Вы часто видели его?

— Да, мы вместе путешествовали, так что можно сказать, вообще не разлучались.

— Отлично! Замечательно! То есть все эти три месяца вы постоянно находились рядом с пациентом?

— Ну да, всё время рядом. В пути, знаете ли, не очень много возможностей уединиться и не общаться с кем-то.

— И за это время, за эти три месяца, как часто повторялись подобные припадки?

— Их вообще не было! Сегодня был первый раз!

— Первый раз? — недоумённо протянул Ган Жун. — Вы уверены?

— Я не знаю, быть может, до путешествия у него и бывало что-то подобное, но за то время, пока мы вместе странствовали, никаких припадков не было.

Лекарь оживился, в его глазах вспыхнул неподдельный интерес.

— Весьма любопытно, — сказал он. — Так необычно! Первый раз с таким сталкиваюсь.

Нага поглядел на юношу, который опять впал в забытьё, и спросил:

— Разве не бывает таких перерывов в болезни? Три-четыре месяца?

— Нет, таких длительных не бывает, — отрезал Ган Жун.

— А это может передаваться по наследству? Дело в том, что дед юноши обладал очень непростым норовом и порой не справлялся со своими наклонностями и нервным нравом.

— По наследству? — переспросил врач. — Да, конечно, может. Вот только загвоздка в том, что, как правило, падучая проявляется в намного более раннем возрасте. Всё же перед нами юноша лет семнадцати. Несколько поздновато для того, чтобы в первый раз пострадать от припадка.

— Семнадцати? — ошеломлённо воскликнул Нага. — Он просто крупный, а на самом деле ему только четырнадцать-пятнадцать.

— Ах, что вы, посмотрите на его зубы! На пробивающуюся бородку и усы! Мускулы! Какие там пятнадцать!

— Не может такого быть! — стоял на своём Нага.

Ган Жун не ответил, вместо этого он ещё раз бегло осмотрел юношу, пощупал его мускулы на руках и ногах, заглянул ему в рот. Пожав плечами, он промолвил:

— Ну вам виднее, всё же это ваш друг. Говорите, он рос в степи? Возможно, поэтому он выглядит чуть старше своих лет. Тяжёлая жизнь, всё время на воздухе, верхом на лошади… Да, вероятно, в этом я ошибся.

Нага облегчённо вздохнул. А лекарь между тем продолжил:

— Да, у него на теле довольно много разных мелких шрамов, вероятно, он получил их в детстве от падений и порезов, которые неминуемы в кочевой жизни. Есть совсем свежий, недавно зарубцевавшийся, на руке, но это скорее от укуса. Кто его укусил? Это не животное, больше похоже на человека.

— Так, одна сумасшедшая баба, — сказал Нага. — Увязалась за нами, а когда парень хотел прогнать её, она вцепилась ему в руку зубами. Какая-то умалишённая!

— К сожалению, — вздохнул Ган Жун, — во время войн и неурядиц плодится число несчастных и сходящих с ума. Бывает и такое, что они с отчаяния нападают на людей.

— Вот-вот, — поддержал Нага лекаря, — какая-то такая несчастная и уцепилась за него. Бедняга еле отвязался!

Ган Жун сел обратно на табурет, погладил бородку и задумчиво посмотрел на юношу, который начинал тихонько стонать, но всё ещё не пришёл в себя полностью. Врач накрутил на пальцы кончик бороды и проговорил в своей манере, как бы рассуждая сам с собой:

— Это странный случай, прошло уже довольно времени для того, чтобы парень очнулся, а он всё ещё в забытьи. Совершенно не похоже на обычную падучую болезнь. Определённо, это что-то иное. Что же? Не имею понятия. Может статься, это какая-то новая болезнь, занесённая из степи. Любопытно, он заразен? Нет, не думаю, лихорадки нет, скорее хворь связана с его рассудком.

— Господин врач! — громко обратился к Ган Жуну Нага, чтобы прервать, наконец, этот неиссякаемый поток рассуждений. — Не пора ли вам назначить какое-нибудь лечение моему другу? Что делать? Лекарства, примочки?

Лекарь встрепенулся, словно вновь позабыл о присутствии в комнате другого человека. Ган Жун пристально посмотрел на Нагу и ухмыльнулся:

— Загвоздка в том, что я не могу точно указать на род болезни мальчика, а значит, не могу точно подобрать лечение.

Нага уже начал утомляться от бесконечных споров и разговоров с врачевателем, ему хотелось получить чёткие и простые ответы на определённые вопросы. Он знал этот тип врачей, говорящих много и немного бессвязно, если их не прервать, они так и будут чего-то там бормотать под нос, рассуждать и взвешивать доводы. Так что наёмник принял решительную позу, немного угрожающую, и придвинулся к Ган Жуну. Тот, глядя на действия Наги, рассмеялся и промолвил:

— Вы думаете напугать меня? Это так глупо! Неужто вы полагаете, что я, ежедневно ведущий борьбу со смертью, испугаюсь вас? Или вы думаете, я побоюсь одного-единственного олуха, когда по городу их разгуливают тысячи? Тысячи чурбанов, которые уничтожают книги, просто потому, что не умеют читать и не желают учиться! Знаете ли вы, что я единственный врач, оставшийся в Нандуне, а остальные мои собратья сбежали прочь и правильно сделали. Эти варвары разгромили мою библиотеку только лишь из-за того, что вид бумаги вызывает у них ярость! Меня самого они чуть было не вздёрнули в моём же саду! И вы полагаете, я буду вас бояться?

Нага смущённо отступил. Немногим в его жизни удавалось по-настоящему пристыдить его. Ган Жун оказался одним из таких людей.

— Простите, — глухо вымолвил наёмник, — я не желал обидеть вас, господин лекарь. Я не думал, что с вами могли так обойтись.

— Ах! Восставшая толпа не разбирает правых и виноватых, ей неинтересны невинные и какие-то там врачи. Хвала Небу, сам Дондо оказался неподалёку и прервал мою казнь. Так что я обязан ему жизнью. Не знаю, смогу ли отдать ему долг, но свои обязанности врачевателя я собираюсь исполнять до тех пор, пока я в состоянии это делать.

— Я ещё раз приношу свои извинения, — сказал Нага негромко, и таким образом Ган Жун оказался вторым человеком в жизни наёмника, перед которым он извинился более одного раза. Третьего раза не бывало ещё никогда, и, к счастью, лекарь ответил:

— Ваши извинения приняты. Полагаю, вы, как и все в этом несчастном городе, взвинчены и возбуждены. Нам всем нужно успокоиться и взять себя в руки. Насчёт лечения могу сказать лишь одно: парню нужно отлежаться, принимать отвар из трав, какой обычно прописывают при падучей и утомлении рассудка. Это не будет лишним.

— Отлично! — оживился Нага. — Мы всё исполним, как вы скажете.

Ган Жун строго посмотрел на собеседника и сказал:

— Вообще-то я хотел бы наблюдать за парнем. Не скрою, во мне говорит внимание исследователя и врача, я хотел бы описать течение болезни, ведь это может быть какая-то неизведанная до сего дня хворь. Для этого мне нужно, чтобы мальчик находился в моём доме.

— Что? — изумился Нага. — В вашем доме?

— Да. Для этих целей у меня предусмотрена отдельная комната, где я смогу разместить больного. Ему будет там удобно, можете не волноваться.

— Но это, должно быть, стоит кучу денег! Мы можем заплатить, но если можно снизить расходы, то лучше бы мы оставались в своём жилище.

— Не волнуйтесь, вы будете оплачивать лишь само лечение. Пребывание под моей крышей и питание оплачивать не нужно. Я ведь сам имею определённую потребность в парне. Впрочем, вы можете отработать часть вашей оплаты. Мой помощник и ученик сбежал из города на восток, и у меня сейчас лишь мальчишка двенадцати лет. Он выполняет самые простые работы, и у него просто не хватает сил на то, чтобы помогать мне при операциях и удерживать больного. Работы много, и она тяжела для ребёнка. А вы, я полагаю, не боитесь ни вида крови, ни открытых ран. Раньше вы были на стороне тех, кто кровь пускает, чтобы убить, а теперь будете на стороне тех, кто пускает кровь, чтобы спасти. Соглашайтесь, сохраните часть денег, присмотрите за другом. Вы ведь чужак в Нандуне, вам всё равно некуда податься, а здесь будете при деле. Может, это ваше призвание?

— Издеваетесь, господин лекарь? — брови Наги взлетели вверх в удивлении. — Вы правильно угадали, я пускаю кровь вовсе не для спасения жизней, и делаю это за деньги. Чего же ради я буду менять ремесло?

— О смене ремесла речи не идёт. Я предлагаю лишь сделку. Мне нужен помощник, который не боится крови и тяжёлой работы, достаточно умный и сильный. Взамен я предлагаю кров и уход для вашего друга и снижаю в два раза размер оплаты. Если хотите, можете перебраться в ту же комнату, где я положу больного.

Нага покрутил пальцем у виска. Хватит с него и того, что когда-то он подвизался в качестве кузнеца в Сатыше. Не хватало ещё идти в подмастерья к лекарю!

— Впрочем, если вы желаете, вы можете пойти к другому врачу, — ухмыльнулся Ган Жун, — беда только, что в Нандуне вы никого, кроме повивальной бабки, отныне не найдёте. Могу подсказать, какая из них получше.

— По-вашему, парень рожать собрался? Делать нечего, пусть остаётся у вас, но я к вам на побегушки не пойду.

Мунку слабо застонал и начал шевелиться. И Ган Жун, и Нага бросили спор и кинулись к юноше одновременно, хоть и движимые разными чувствами. Лекарь видел в нём не столько человека, нуждающегося в помощи, сколько предмет наблюдений и занятных исследований. Наёмник испытывал странную приязнь к подростку, из-за которого он столько лет скитался по степи и претерпел множество страданий. Для Наги Шима, а ведь заблуждение наёмника пока так и не раскрылось, стал смыслом жизни, смыслом, который нужно было оберегать. Столько всего вынести и сейчас потерпеть поражение из-за какой-то непонятной болезни? Уж нет, найдётся и на неё управа.

Так Нага стал помощником лекаря. Они перенесли Мунку в небольшую светлую комнату в дальней части дома, примыкавшей к обширному саду. Ган Жун выращивал здесь не столько овощи и фрукты, сколько разные лечебные травы, которые приходилось затем сушить, толочь, заваривать, окуривать ими больных и много чего ещё.

Об ученичестве речь не шла, но волей-неволей Нага присматривался к кое-каким вещам. Ему приходилось всячески помогать Ган Жуну, особенно когда дело касалось операций. Каждый день в лечебницу попадали люди со сломанными костями, разного рода ранами, свежими и запущенными. Из-за большого числа людей в городе и страшного беспорядка стычки и драки стали обычным делом, так что вправление вывихов и сломанных носов превратилось в совершеннейшую рутину. Кроме того, где-то в провинции продолжались бои между повстанцами и местными гарнизонами, которые не разбежались и не желали нарушать присягу. Тогда к ним в лечебницу доставляли по-настоящему тяжело раненных повстанцев, с отрубленными конечностями или вспоротыми животами. Многие из таких пациентов умирали от потери крови ещё до того момента, когда Ган Жун приступал к своей работе. Однако кого-то удавалось спасти, и всякий раз Нага оказывался полезен.

Кроме двух мужчин при лечебнице жил мальчик, мечтавший выучиться на врача, но он был ещё слишком юн и слаб, чтобы выносить всю нагрузку. Почти каждый день приходили три-четыре пожилые женщины, которые убирались в доме, готовили и стирали. Иногда они помогали при перевязках, поили больных снадобьями и выполняли другую работу по хозяйству.

Наёмника не пугали разверстые утробы, кровь и жуткие ранения. Во многих случаях он почти наверняка мог сказать, каким оружием они были нанесены и вообще есть ли хоть малейший шанс у раненого. Нага оставался равнодушен к стонам и крикам, ничьи страдания не вызывали у него сочувствия. Он уже множество раз видел подобное, сам наносил ранения и убивал, удивить его или тронуть было сложно. Порой, правда, и Нага не оставался равнодушен, видя последствия мастерски сделанного удара, когда прекрасно отточенное оружие поражало хрупкую плоть чисто и ровно. Островитянин обратил внимание, что оружие у повстанцев крепкое и сделано как будто из другого сплава, отличного от того, какой используют на востоке.

И всё же главное внимание Нага уделял Мунку. Юноша приходил в себя и снова впадал в бессознательное состояние. К счастью, припадки с ним больше не случались, однако он был почти не в состоянии подниматься с постели и самостоятельно принимать пищу. В те минуты, когда его разум немного прояснялся и молодой человек словно пытался стряхнуть с себя наваждение, Мунку всё равно плохо понимал, что с ним происходит и где он находится. Он несвязно говорил, отвечал невпопад, быстро утомлялся, хватался за голову и вновь падал на подушку, после чего быстро засыпал. Так и проводил он большую часть суток во сне, иногда беспокойном, иногда мирном.

Юноша почти не успевал что-нибудь поесть, в основном лишь просил подать ему воды. Чем короче становились периоды просветления, тем меньше пищи он потреблял. Нага всерьёз беспокоился о том, чтобы принц не отощал или вообще не умер от голода. Однако, голодание не оставляло ни малейшего следа на теле Мунку. Оно оставалось всё таким же сильным и не только не увядало, но, напротив, иногда казалось, что мышцы наливаются и твердеют.

Если Нага пребывал в беспокойстве, то Ган Жуну наблюдение за степняком и описание его состояния доставляло настоящее удовольствие. Он посещал Мунку чуть ли не каждую свободную минуту, с удовлетворением отмечал все произошедшие с ним изменения, неизменно продолжая бормотать себе под нос рассуждения и даже ведя споры с самим собой.

Ган Жун ежедневно приказывал Наге обмывать тело юноши, чтобы оно оставалось чистым, а сам разминал руки и ноги Мунку. Через несколько дней пребывания в доме врачеватель побрил степняку голову, чтобы лучше прощупать её и убедиться, касаются ли её какие-то изменения.

Лекарь сдержал своё слово и брал с Наги весьма умеренную плату за уход, обеспечивая при этом и его самого, и Мунку крышей над головой и разделяя с ними стол. Часто по вечерам Ган Жун доставал кувшин вина и приглашал Нагу разделить его с ним. Тогда двое мужчин сидели на веранде дома, молча пили, курили трубки и смотрели в звёздное небо. Они не зажигали огня, чтобы никакой другой приземлённый свет не затмевал чистого сияния небесных светил.

Наге начинало нравится такое житьё-бытьё. Он справлялся со своими обязанностями и не находил их обременительными. Вечерние посиделки с вином настраивали его на философский лад. Глядя на звёзды, он всякий раз вспоминал чудесную пещеру, стены и потолок которой представляли собой остов дракона, где кости светились таким же холодным, успокаивающим светом. Как много он успел пройти за это время, с какими только людьми не сводила его судьба! Где он найдёт своё успокоение? Что он будет делать дальше с принцем?

В один из таких вечеров Ган Жун нарушил молчание. Такое случалось очень редко, двум мужчинам было не о чем говорить, если дело не касалось приёма больных и раненых, поэтому Нага был удивлён.

— Я заметил, — сказал лекарь, — что мышцы у парня стали крепче, а сам он как будто тяжелее. Каждый день, когда я разминаю его, мне всё труднее переворачивать его и управляться с его ногами-руками. Это странно, но очень занимательно.

— Ты уже разобрался, чем он болен? — спросил Нага. Мужчины уже давно перешли на «ты».

— Определённо могу сказать, что это не падучая. Нервное расстройство, вероятно. Но удивительно то, что юноша лежит и почти ничего не ест, а тело его наливается силой. Всё должно быть совершенно наоборот. Он должен бы худеть, хиреть и умирать. Если же не знать, что парень не приходит в себя уже не одну неделю, то можно подумать, что перед нами молодой человек в самом расцвете сил, который просто спит.

— Мне тоже так кажется, когда я обмываю его. Это и вправду очень необычно. Но он и сам парень необычный.

— Что ты хочешь сказать? В чём его необычность? — оживился Ган Жун.

Нага понял, что сболтнул лишнего. Это вино и покойная жизнь развязали ему язык. Придётся выкручиваться.

— Он из благородной семьи, — отвечал наёмник. В темноте легко врать или недоговаривать. — А я слышал, среди аристократов нередки болезни нервов и рассудка.

— Да, ты прав. Есть такие семьи, которые, чтобы сберечь чистоту рода, разрешают детям вступать в брак меж собой. Но вместо чистоты они получают лишь дурачков или полоумных. Шима из такой семьи?

— Нет, насколько я знаю. Я служил у них. Могу сказать, что его дед и брат деда любят насилие, иногда с радостью предаются ему. Знаешь, насилие ради самого насилия, особенно дед. Оба те ещё говнюки, хотя глупыми их не назвать. Скорее наоборот, они умные и рассудительные люди, от которых лучше держаться подальше.

Ган Жун ничего не сказал в ответ. Только через минуту он промолвил, вновь как бы рассуждая:

— Такое тоже бывает, что страдают дети или внуки в благородных семьях. Поколение идёт за поколением, с виду всё хорошо. Небольшие отклонения, склонности и зависимости, но ничего слишком необычного. А в какой-то момент вся та дрянь, которая копилась в отцах и дедах, матерях и бабках, воплощается в их отпрысках.

Лекарь умолк. Нага тоже. Больше они не перемолвились ни одним словом в этот вечер, предаваясь каждый своим думам.

На другой день Нандун, и без того кипевший, пришёл в ещё большее движение. По улицам потянулись вереницы вооружённых людей, всадников и пехотинцев. Все они шли под чёрными знамёнами с белой звездой посередине — эмблеме, которую избрал Дондо. «Путеводная звезда, ведущая в новый мир», — так называли повстанцы свой знак.

Все эти войска устремлялись на восток, начиная поход против власти императоров в Красном городе. Война разгоралась, перекидываясь из западных областей на всю страну.