СССР 2.0

Патерсон Франко Коста

– Но… но как?! – недоумевает советский президент. – Это долгая история, в которую вовлечена машина времени, и страна на грани вымирания, – отвечает Сталин, закуривая трубку. Что бы подумал Сталин о сегодняшней Москве? Какой была бы его реакция? Это центральный вопрос романа «CCCP 2.0», который охватывает век революций, с 1917 года до появления Сталина в российской столице в 2017 году и восстановления Советского Союза, которое приведет к Третьей мировой войне.

Глава I. Однажды в Арктике

Сильная метель заносит поселение ненцев вблизи Маточкина пролива, на архипелаге Новая Земля. Мороз достиг двадцати градусов ниже нуля, а ветры превзошли порог в 70 км/ч. Ненцы, кочевой народ российского севера, собираются в чуме. Во времена холодов и сильных метелей, как теперь, они зовут тадебя, местного шамана, который умеет говорить с духами природы в критические моменты.

Тадебя исполняет специальные танцы и ритуалы, но мороз только крепчает. Похоже, что духи природы больше не слышат его, может, оттого что, будучи мудрыми, они впали в спячку, как медведи.

Мюсена, один из воинов, поднимается и кричит тадебя, указывая на находящегося среди них иноземца, закутанного в тяжелое покрывало из медвежьей шкуры и стонущего от жара:

— Это чужак виноват, что духи нас не слышат! Я предупреждал, не нужно было его подбирать! Он ест нашу еду, которой и так не хватает, укрывается шкурой медведя, которого так сложно было убить, а теперь еще и мешает ритуалам! Тадебя, принесите его в жертву во благо нашего народа, и духи наконец нас услышат!

Шаман молча и терпеливо слушает речь воина, замечая, что часть поселенцев соглашается с ним. Неудивительно, что ненцы настороженно относятся к иноземцам, особенно после недавнего столкновения с русскими. Он мог бы объяснить землякам, что не все русские плохие и что этот исследователь действительно прибыл с миром, но сейчас на это не было времени. Шаман знает, что вовсе не присутствие иноземца мешает им в ритуалах, это мать-природа, столь же могучая, сколь и капризная, всегда преподносит сюрпризы тем, кто пытается обуздать ее. Поэтому принесение в жертву чужака не обязательно разрешило бы проблему — напротив, эта жертва могла бы стать еще одной причиной очередной смертельной и бессмысленной войны между ненцами и русскими.

— Постойте, — говорит шаман.

Мюсена, хоть и был самым сильным и бесстрашным воином в поселке и говорил громче всех, замолкает, прислушиваясь к спокойному шаману. Метель, кажется, усилилась, угрожая разрушить чум, который дрожит не переставая.

— Если мы хотим найти выход, если мы хотим связаться со старым духом земли, то должны объединить свои силы, а не тратить их на пустые споры.

Услышав о «старом духе земли», все вздрагивают. Имеет ли он в виду Нга, легендарного бога подземного мира, того, кто держит всех нас на своих плечах, того, чей единственный чих может покончить с нашим существованием? Действительно ли Ясавэй, старый шаман, думает вызвать его, впервые за долгие годы?

Уже давно Ясавэй не обращался к Нга, со времен последней сильной метели, много зим назад. Трудность ритуала в том, что для него нужно много человеческого тепла и минерал, который можно найти лишь в одном месте на архипелаге, не всегда доступном, так как ненцы часто кочуют. Тепло, излучаемое жизненной энергией человека, направляется на камень, который не имеет имени, из-за своей сакральной значимости для связи с подземным миром. Именно для таких экстремальных ситуаций тадебя всегда носит с собой кусок камня, который сопровождает их группу всякий раз во время переселения, но используется он только в редчайших случаях. Самое молодое поколение ненцев знает об этом обычае только понаслышке, предполагая даже, что это всего лишь миф.

Этот ритуал передается у тадебя от отца к сыну. Отец Ясавэя, мудрый Папако, дал сыну последний урок в жизни, обучив этому ритуалу, хотя духовно он сопровождает тадебя до сих пор. Папако всегда говорил: «Тот, кто может вызвать Нга, властен над временем». Хоть и предупреждал, что Нга — бог подземелья и тьмы, он не любит, когда его беспокоят, и, разбудив духа без должной причины, можно навлечь на себя его гнев. Однажды, по легенде, вызванный во второй раз за зиму, Нга заставил землю трястись, как никогда раньше. Казалось, что мир перевернется, будто медведь, разбуженный во время спячки. До тех пор земля Сиртя была одним целым, но это мощнейшее землетрясение разделило ее пополам, на нынешние Южный и Северный острова, называемыми русскими Новой Землей. Поэтому ритуал для Нга выполняется только тогда, когда ни один другой из многих ненецких шаманских ритуалов не дает результата, и ситуация действительно серьезная.

Впервые Ясавэй вызывал Нга много зим назад, на полуострове Ямал, на континенте. Ясавэй был еще совсем молодым. Его отец недавно умер, и вся ответственность за духовную жизнь поселка обрушилась на его плечи. После попытки исполнить все ритуалы, что он знал, без особых результатов, ненцы стали подозревать боязливого новоиспеченного тадебя в профессиональной непригодности и, как можно было ожидать, сравнивали его с отцом, которого безмерно уважали. Казалось, сын не унаследовал талант своего отца. Яса, как его называли в детстве, слишком нервничал. Папы больше не было рядом, он не мог помочь, и давящая ответственность за спасение народа в экстремальной ситуации приводила Ясавэя в отчаяние. Вызвать Нга было сложной задачей, любая ошибка могла стать роковой для них: Нга мог не услышать призыва, и метель покончила бы с поселением, или, еще хуже, Нга мог быть вызван неправильно и заставить землю трястись, поглощая все и вся. Любой из вариантов был благоприятнее, чем бездействие и перспектива быть поглощеннными метелью по своей же вине. В этот момент появилась Еля, мать Ясавэя, которая со дня смерти мужа не произнесла ни единого слова. Она подошла к сыну, напряженному, глядевшему на нее глазами, полными слез. Обняла его и сказала:

— Мне приснился твой отец. Он уверен, что у тебя получится.

Эти слова наполнили сердце Ясы уверенностью и легкостью, развеяв его страхи. Всем известно, что камень Нга может изменять время, и наверняка Папако видел будущее и точно знал, что его сын сможет вызвать старого духа земли. Ясавэй поблагодарил мать, поцеловав ее руки и слегка прикоснувшись лбом к ее губам. Поднялся и произнес заклинание, которому его учил отец:

— «О почтенный Нга / Мы смиренно просим прощения / Потревожив Твой сон / Нам нужна Твоя помощь / Верни нам, просим / Спокойные времена / Когда мир царит на поверхности / Отсрочь наши смерти».

Каждый стих представляет начало и конец каждого времени года, воплощая бесконечный цикл времени, который вращается вперед или назад, в зависимости от воли богов. Затем тадебя должен произнести те же стихи в обратном порядке, не изменяя смысла заклинания, но символически обращая вспять временной цикл. Потом, во время всеобщего обмена энергией вокруг камня, привезенного из земли Сиртя в незапамятные времена, шаман исполняет ритуальные песни и танцы в честь Нга. Так и было сделано, и в конце ритуала, когда Яса вбил теплый камень в землю, несколько минут прошли в напряжении, пока чум трясло от сильного ветра. Все смотрели на друг друга в тревожном ожидании, все, кроме Ели, которая сидела так тихо, что казалась равнодушной к происходящему. Через несколько мгновений чум перестал трястись, метель прекратилась и потеплело. Все закричали от радости и заулыбались, как дети, обнимая Ясу, которого после этого стали называть полным имемем — Ясавэй, и признали могучим тадебя. Обняв мать, он радостно закричал:

— Папа был прав! Папа был прав!

— Я солгала, — сказала Еля без особых эмоций.

— Значит, он тебе не снился? — удивленно спросил Ясавэй, на что она покачала головой:

— Если бы я не сказала тебе то, что сказала, ты бы слишком нервничал и не смог бы вызвать духа, как твой отец. Он так же нервничал, как и ты, и это я научила его контролировать эмоции. Научись управлять своими чувствами, и ты станешь великим тадебя.

Этот урок навсегда остался в памяти Ясавэя.

В тишине шаман ищет в небольшом мешочке из медвежьей шкуры фрагмент камня, его форма похожа на пирамиду, он темный, как комок земли, тадебя медленно поднимает его, шепча заклинание. После этого он гасит небольшой костер, согревавший чум, и опускает камень в центр круга, в который собрались поселенцы. Нга также известен как бог смерти, так что сохранять их жизни не входит в его обязанности. Тем не менее, он любит темноту и соблазняется мыслью об отсрочке смертей его приверженцев, ведь так он получает еще большее удовольствие от поглощения их душ, когда они отправляются в загробный мир. Человеческое тепло, собранное во время ритуала, — это немного жизненной энергии, которую ненцы приносят в дар Нга, чтобы отсрочить свою смерть.

Всего собралось около пятнадцати человек, включая чужака, который находится вне круга из-за болезни. Необходимо, чтобы все действовали вместе, двигаясь ритмично, то ускоряясь, то замедляясь, вперед и назад, прикасаясь к камню руками. Для этого они делятся на две группы, перемежаясь. Пока один человек передает тепло своего тела камню, другой растирает ладони и согревает их дыханием, ожидая своей очереди, и таким образом движение, похожее на танец, не прерывается. В это время тадебя произносит заклинания и песнями просит Нга о помощи. После шестидесяти последовательных движений передачи тепла, Ясавэй опускает руки на камень, убирает медвежью шкуру, покрывавшую пол, а затем, повернув камень острой частью вниз, прочно вбивает его в землю. В этот момент все замолкают, слышно только, как трясется в лихорадке чужак. Проходит несколько минут, но, к ужасу поселенцев, метель не утихает. Тогда Мюсена берет кинжал, направляясь к иноземцу со свирепым видом:

— Я покончу с этим проклятым русским! Это он мешает нашим ритуалам!

Некоторые пытаются остановить его, в то время как матери закрывают детям глаза, страшась ожидаемой сцены насилия. Но видят они совсем другое. В дрожащей руке иноземца — яркое пламя. Ненцы раскрывают рты от удивления, видя, что человек держит огонь в голой руке не обжигаясь. Зажигалка была еще относительно новым изобретением, редким даже в столице. Мюсена отступает, думая, что это какая-то адская магия белого дьявола, но вскоре его внимание обращается к Ясавэю, который отстраняет воина, легко тронув его за правое плечо, и направляется к чужаку. Он берет пылающий предмет из руки иноземца и видит в нем идеальный и непревосходимый дар для Нга, раз именно это устройство отсрочило смерть чужака, которая ожидала его от рук Мюсены или от лихорадки, если метель не закончится. Затем тадебя направляется к камню, вынимая его из земли и осторожно нагревая его вершину, не поднося пламя слишком близко. Все замирают в молчании, глядя на это действо. Ненцы в недоумении, что это за волшебное пламя и как это возможно — нагревать им камень Нга. Вскоре Ясавэй вновь вбивает камень в землю, тихо произнося заклинание, едва слышно шевеля губами.

Ненцы снова замирают в опасении, наблюдая, что будет дальше. Но вот чум перестает трястись — это знак, что ветер, мучивший его, стихает. Тепло, исходящее от людей, теперь уже не рассеивается так быстро, из-за чего температура внутри чума быстро повышается. Все встают, радостно обнимаясь. Шаман кладет камень обратно в мешочек и начинает медитировать. Наконец, усталые, поселенцы укладываются спать.

Проснувшись и приходя в себя от лихорадки, Петро видит вокруг спящих ненцев. Не спит только тадебя, он сидит в медитативной позе с закрытыми глазами. Словно почувствовав, что за ним наблюдают, он открывает глаза — черные, колючие, будто сверлящие Петра, который, не ожидав этого, отводит взгляд.

— Вындер… — говорит Ясавэй, — Ханзер» илен?

Петро смущенно улыбается. Старый тадебя только что назвал его «жителем тундры». Ирония это или нет, но значит, в какой-то степени, его признали своим.

— Сава, — «хорошо», отвечает Петро на вопрос старца. Его тело все еще ломит, но похоже, что температура спала. — Что это за камень? — спрашивает Петро на корявом ненецком с сильным русским акцентом.

— Подарок Нга, — отвечает Ясавэй, указывая вниз.

— Он меняет небо… — восхищается Петро.

— Нет. С его помощью возвращаемся в спокойные времена, — отвечает шаман, жестикулируя и говоря медленно, с паузами. — Ты нам помог. Без твоего огня мы бы погибли.

— Вы мне помогли. Без вас я бы умер, — улыбается Петро. — Как вернуться в спокойные времена?

— Однажды Нга спас мир и подарил этот камень народу. С помощью камня мы говорим с ним. Он возвращает во времена, когда все было в порядке.

Это «возвращает во времена» привлекло внимание Петра. Буквально ли тадебя говорит о путешествии во времени, или он неправильно понял? Спокойные времена, насколько помнит Петро, это воображаемое время, связанное с идеей рая в различных культурах. Возможно, именно это шаман имеет в виду, но кажется, будто камень и правда возвращает во времени. Ясавэй показывает ему камень, Петро рассматривает его при свете костра. Он имеет слегка пирамидальную форму и матовый блеск, возможно, из-за металлических элементов в его составе. При других обстоятельствах Петро и не обратил бы внимания на этот камень. Тогда он вспоминает, что видел что-то подобное возле чума.

Когда он приехал в поселение несколько недель назад, это был его первый контакт с местными, то заметил похожее каменное образование, анализируя почву и типичную растительность тундры.

Первым его заметил Мюсена. Он подошел к Петру, сжимая в руке копье и что-то крича на ненецком.

— Ани» торова! — поприветствовал его Петро и показал открытые ладони, в знак безоружности.

Дети поселка, игравшие на улице с самодийскими щенками, пушистыми, как снежинки, с любопытством наблюдали издали, избегая приближаться к незваному гостю, как их учил Мюсена. Петро пытался объяснить по-русски, что он друг, но безрезультатно, потому что, хоть воин сносно понимал этот язык, он не мог воспринимать человека, говорящего по-русски, иначе как врага. Собаки сразу обнюхали и начали облизывать иноземца, а значит, приняли его. Остальные жители заметили присутствие чужака и тоже наблюдали за ним, одни с любопытством, другие со страхом. Ясавэй, глядя на эту сцену, решил помочь иноземцу, говоря людям, чтобы они хорошо приняли гостя, было похоже, что он пришел с миром, и, возможно, с его помощью можно было вести переговоры с русскими. Внутри чума Петра угостили олениной, он принял еду, так как был голоден, к тому же хозяева могли бы оскорбиться отказом.

— Ханяд тон? — любопытствовали дети, жестами показывая, как он пришел сюда.

— Петроградхад, — из Петрограда, — отвечал Петро.

Жители поселка засмеялись, возможно, потому, что никогда не слышали такого слова.

— Где остальные? — злобно спросил его Мюсена.

— Я пришел один. Я не из Кармакул, и не имею ничего общего с этими людьми, я пришел помочь вам, — отвечал Петро.

Женщины и девушки, в свою очередь, хотели знать, как его зовут, и он сказал: «Петр», — они повторяли, коверкая, выходило что-то вроде «Потер» или «Пиота». Тогда он, улыбаясь, сказал: «Петро!», — и оказалось, что это имя ненцам было легче повторить. Петро посмеялся про себя, думая, как иронично получилось. Он обычно представлялся как Петр, по-русски. А здесь его приняли именно с украинским именем Петро. Как украинец, он словно лучше чувствовал народ, как если бы они были братьями, потому что у них было что-то общее: как украинцы, так и ненцы были жертвами русского империализма.

Петро сын киевлянина и смолянки. Для украинцев, особенно для семьи отца, он Петро, для русских — Петр. Его родители познакомились в Санкт-Петербурге, который позже был переименован в Петроград. Отец был инженером, а мать филологом. С детства Петро интересовался историей и культурой разных народов и читал все, что находил, о народах Российской империи: грузинах, русских, татарах, казахах, удмуртах, козаках, беларусах, эстонцах и многих других. Но больше всего его впечатляли народы севера, потому что о них было известно очень мало. Он задавался вопросом, как эти народы выживали в столь неблагоприятных условиях, если для него даже в Петербурге было уже слишком холодно. Еще в детстве Петро пытался соорудить в своей комнате чум из метел и покрывал, чтобы проверить, правду ли пишут, что такое жилище защищает от холода. Он удивлялся, почему в его городе не строили дома в форме конуса, как у ненцев, ведь так они бы лучше сохраняли тепло.

Уже подростком Петро решил, что будет изучать этнографию, чтобы записывать обычаи народов, которые традиционно не имеют письменной культуры, и неизвестны для большей части страны. Он верил, что таким образом сможет защитить их от корыстных интересов империи. Живя в столице, он замечал, что все больше и больше людей приезжали в город в поисках работы и лучших условий для жизни, и в итоге часто забывали свою культуру, как это случилось и с его отцом, Мыколой, который мигрировал в Санкт-Петербург и стал называть себя Николаем. Он редко говорил по-украински, разве что когда напевал вдруг вспоминавшиеся ему песни из детства. Поэтому Петро не выучил бы по-украински вообще ничего, если бы иногда не навещал своих родственников по отцовской линии.

Возможно, под влиянием матери он начал проявлять интерес к другим культурам. Она изучала филологию и свободно говорила на немецком и французском, помимо русского. Хорошо знала латынь и древнегреческий, которые очень интересовали Петра, так как на этих языках никто уже не говорил.

— Важно изучать прошлое, чтобы расшифровать те знания, которые оставили наши предки, — говорила мать. — Для этого мы и изучаем языки народов, которые больше не существуют, но оставили огромное культурное и научное наследие.

— Значит, мы происходим от греков и римлян? — спрашивал Петро, на что его мать отвечала:

— В некотором смысле, сынок. Давным-давно жили люди, от чьего языка произошли многие языки в мире, в том числе индо-европейская семья, к которой относятся русский, греческий, немецкий, французский, латинский и многие другие. Но помимо лингвистических теорий, я верю в общих человеческих предков, которые объединяют все народы мира.

Интересно, что мать Петра, Альфия, имела татарское происхождение, но не говорила по-татарски. Когда сын спрашивал ее о причине, она со некоторым смущением отвечала:

— Почти у всех русских есть что-то от татар, сынок. Но мало кто говорит по-татарски. Так же, как греки сегодня не говорят на древнегреческом, а древние римляне разделились на множество народов и языков; татары и многие другие народы, которые сейчас населяют Россию, сегодня говорят на общем, русском языке. Завтра таким языком может стать немецкий, арабский или китайский, кто знает…

Эта эфемерность в уклончивом рассказе матери волновала Петра: «Если одну или две тысячи лет назад никто здесь не говорил по-русски, то нет никакой гарантии, что через тысячу-две лет еще будут говорить, а даже если и будут, этот язык будет сильно отличаться от того, на котором мы говорим сегодня, настолько же, насколько язык наших предков времен Московии отличается от теперешнего русского языка».

«На атласах остается только то, что уже стало историей. Вавилон, Спарта, Теночтитлан, Карнак, — все, что дошло до нашего времени об этих цивилизациях, известно только потому, что кому-то пришло в голову задокументировать, какой была жизнь в тех местах и в те времена, или пойти туда сегодня и попытаться „расшифровать“ их руины. Было бы замечательно, если бы существовала машина времени, чтобы вернуться в прошлое и посмотреть, как вершилась история, или отправиться в будущее и увидеть, какими мы станем, но, к сожалению, это невозможно. Пока мы можем только документировать то, что существует сегодня, потому что даже сильнейшие цивилизации могут в один прекрасный день исчезнуть или превратиться во что-то иное. Как бы мы ни были уверены, что наша империя великая и вечная, может случиться все, что угодно, и даже если она не распадется из-за внешнего вмешательства, то изменится изнутри, под неумолимой властью времени…» — думал Петро.

Во время учебы в Петербургском университете он познакомился с Наташей, своей будущей женой, воспитанницей Смольного института благородных девиц, известного учебного заведения для девушек из знатных семей столицы. Наташа была из зажиточной купеческой семьи, и ее родственники насмехались над идеями Петра, потому что ценили гораздо больше происходящее в Западной Европе, чем северных оленей и белых медведей. Тесть Иннокентий Петрович, однако, считал идеи зятя интересными и даже решил финансировать экспедиции Петра на север, когда тот закончил обучение. Петро завоевал расположение тестя с первой же встречи — возможно потому, что отца Иннокентия также звали Петром.

Шла Великая война, которую Петро считал абсолютно глупой. Тысячи молодых людей были вовлечены в конфликт, цели которого они сами не понимали, и погибали за царя, которого мало заботили их жизни. Петро не хотел в этом участвовать, не только потому, что он был за мир, но и потому, что не хотел прерывать свои исследования в Арктике. Иннокентий Петрович, освободивший Петра от военной службы с помощью своих влиятельных друзей, восхищенно слушал рассказы зятя о коренных народах севера, особенно о том, как, по словам Петра, когда-нибудь станет возможным быстро проехать из России в Северную Америку через Арктику, что будет угрожать выживанию и сохранению народов тундры. Что пугало Петра, то для Иннокентия Петровича означало возможность прибыли, он представлял, как сможет обогатиться, продавая меха в Северную Америку, открыв новый путь. Он сколотил состояние на продаже шуб для российской аристократии. Петро не был в восторге от такого занятия, хоть и знал, что благодаря шкурам животных человек выживает в таких холодных местах, как Россия. Как-то раз он предложил Иннокентию Петровичу разводить медведей и лисиц для убоя и производства меха. Тот лишь рассмеялся, посчитав идею абсурдной. Как это возможно — завести ферму диких зверей? Кто же будет пасти эти «стада»? Волки? Иннокентий Петрович хохотал. И все-таки Петро убедил тестя охотиться более разумно, учитывая такие природные факторы, как периоды спаривания и рождения детенышей, которые, осиротев, оказывались беззащитными и погибали.

Иннокентий Петрович жалел, что у него не было сына, который мог бы позаботиться о его делах, а была единственная дочь Наташа, которая не имела никакого таланта к управлению. В любом случае, Иннокентий Петрович приветствовал ее намерение выйти замуж после окончания учебы, ведь так у нее появится партнер, с которым она сможет вместе вести дела после смерти отца. К несчастью тестя, у Петра не было предпринимательской жилки, как только появлялась возможность, он стремился на природу. С другой стороны, это было даже хорошо, так как большая часть работы проходила на открытой местности. Петро был очень умен и имел прекрасное видение будущего, предчувствуя многие события, и за это Иннокентий Петрович любил своего зятя.

Однажды, когда кузены Наташи насмехались над горничной, подставив ей подножку, так, что та упала, опрокинув серебряный поднос с вином бордо, и расплакалась, Петро сказал им, что в один прекрасный день бедные и угнетенные восстанут с оружием в руках и свергнут богатых и властьимущих, как уже было в истории, например, во время революции 1905 года, и что он хотел бы быть как можно дальше в этот день. Они смеялись и намекали, что Петро сочувствовал бедным потому, что сам был одним из них, сын хохла и татарки. Наташа заметила, что родители Петра недавно погибли в железнодорожной аварии и не стоит оскорблять их память. Петро же, который в это время еще был в трауре, про себя вздрогнул, но внешне остался спокоен, хотя мысленно хотел бы расстрелять этих проклятых белоручек. Его родители, имевшие счастье умереть вместе во время радостного путешествия, не одобрили бы, если бы их сын потерял контроль над собой и причинил еще больше боли себе и окружающим. Петро просто посмотрел на них и ответил, что продолжать действовать таким образом только приблизит упомянутое событие. Чем больше разница между социальными слоями, тем ближе финальная классовая борьба, когда огромная масса нищих объединится, чтобы свергнуть буржуазию. «Продолжайте в том же духе, и вы увидите воочию то, о чем я говорю», — сказал Петро. И все нервно засмеялись, это был смех с примесью страха, потому что после революции 1905 года, которая принесла напряженность и политическую неопределенность, они знали, что это было очень вероятно. Смеялись же, чтобы забыть об этом, чтобы не признать свою неправоту. Позже, однако, они с горечью убедились, что Петро был прав.

В 1870-х годах российское государство привезло на архипелаг Новой Земли несколько ненецких семей, в отчаянной попытке заселить территорию, чтобы закрепить свое обладание этой землей. В норвежцах, которые появлялись там еще с варяжских времен, русские видели серьезную угрозу. Тем не менее, климат архипелага с почти непрекращающейся зимой слишком суровый, чтобы русские или скандинавы могли там постоянно жить и заявлять свои права на территорию. Попытки обеих сторон были неудачными, либо из-за географической изоляции, которая препятствовала существованию постоянного поселения, либо из-за болезней, таких, как цинга, поражавшая моряков по всему региону, либо из-за лютых морозов, особенно зимой. Однако ненцы, которые давно жили в таких условиях на континенте, лучше адаптировались к местному климату, так что они были идеальными колонистами.

Петро хотел изучать феномен переселения этого народа на архипелаг. Он видел в этом процессе что-то вроде образца того, что могло бы произойти в будущем с этой и другими нациями, переселенными или изгнанными со своих земель. Ему была интересна их адаптация и сосуществование с русскими. В Малых Кармакулах, первом русском постоянном поселении на архипелаге, расположенном на Южном Острове, Петро узнал, что процесс шел не очень-то хорошо, между русскими и ненцами появилась враждебность. Русские хотели навязать свою религию, язык и культуру ненцам, которых они считали примитивным языческим племенем, а их обычаи «варварскими» и «звериными». Ненцы, находившиеся практически в рабском положении, восстали и сбежали во время большой метели на север, на дальнюю часть острова. С ненавистью к русским, пылающей в его сердце, и жалостью к ненцам, Петро отправился на поиски последних, предчувствуя, что это решение изменит его судьбу.

Петро прибыл в ненецкий поселок один. Появиться в сопровождении гида могло бы создать впечатление, что это очередная банда русских, направленная, чтобы найти ненцев и вернуть их на «станцию», как русские называют Малые Кармакулы, и было бы похоже на правду. Также Петро не хотел вмешательства посторонних в его исследование, которое и было его настоящей целью. Кроме того, обычно в этом регионе увидеть русских означало встретить охотников, появлявшихся там в поисках меха и мяса. Поэтому ненцы по умолчанию «принимали» группы незнакомых людей в состоянии боевой готовности.

Чтобы найти и вернуть повстанцев, направлялись уже три русских экспедиции, каждый раз с большей численностью, более экипированные и опасные. Каждая экспедиция клялась отомстить ненцам за предыдущую уничтоженную. У русских, как правило, было более современное оружие, огнестрельное, что давало им преимущество в военных конфликтах с ненцами, которые обычно использовали копья. Однако иноземцы недооценивали повстанцев, знавших север лучше, чем кто-либо: все миссии катастрофически проваливались, оставляя огромные кровавые следы в бесконечном снежном поле.

Те немногие, которым удалось выжить, рассказывали о засадах, устроенных повстанцами, о том, какие ненцы живучие и коварные, как ловко они орудуют копьями, почти всегда поражая насмерть. Кроме того, они очень хорошо адаптировались к суровым условиям морозного северного климата, в то время как захватчики погибали, раненные, в отчаянии убегая в ледяную пустыню.

Петро не был захватчиком. Его целью было изучать культуру народа, чтобы зафиксировать ее в научной литературе, и задокументировать взгляд ненцев на конфликт. Раньше он уже бывал в других ненецких поселках на континенте, где мог немного изучить их язык и обычаи. Тем не менее, ненцы сильно различаются между собой из-за географической изоляции между их поселениями. Есть лесные ненцы, которые намного раньше встретились с русскими, и поэтому находятся под большой угрозой исчезновения. А тундровые ненцы, язык которых очень отличается от их лесных соседей, жили в регионах с намного более суровым климатом, куда русским тяжелее добраться.

Петро посетил и задокументировал пять ненецких поселков в регионе северного полярного круга за десять месяцев. Ему хотелось бы провести больше времени, изучая обычаи каждой из этих интереснейших групп, но он уже опаздывал. Изначально его путешествие должно было занять только шесть месяцев, отвоеванных в горячих спорах с Наташей, которая не хотела отпускать его даже на половину срока. Но Петро всегда находил какие-то оправдания, используя их в редких письмах, постоянно откладывая возвращение по разным причинам. То он болел, то ломались сани, то случался страшный буран и заносил все дороги. Он лишь наделся, что Наташа читала его письма, ведь получать ответы было невозможно, обычно он перемещался по почти необитаемым местам.

Петро сильно скучал по жене, но еще сильнее было его желание изучить и задокументировать как можно больше территорий, узнавая больше поселений и углубляя свое этнографическое исследование. Но в этом путешествии он чувствовал себя таким одиноким, условия были настолько суровыми, что ему даже немного не хватало городского комфорта. Однако, прежде чем вернуться домой, ему нужно было поехать в очень особенное место, о котором он с детства мечтал: далекий архипелаг Новой Земли, одна из недавно заселенных территорий империи. Теперь, когда он там оказался, Петро планировал пробыть несколько недель среди ненцев, чтобы изучить и задокументировать процесс их акклиматизации на новой территории, в таких тяжелых условиях.

Впервые Петро видел ненцев не в качестве коренных жителей, ведь они были переселены в этот регион. Феномен, в самом деле, уникальный: эти ненцы были колонизаторами, колонизированными другими колонизаторами, чтобы колонизировать архипелаг. Понятие о коренном населении теряло свое значение здесь, ведь ни ненцы, ни русские не происходили из этих мест. Оба народа евразийские, оба российские. В отличие от европейских колоний в Америке, Азии и Африке, где колонизатор и колонизируемый представляли собой четкую антогоническую пару — европеец х абориген — в России, они оба являются коренными народами одного континента. Часто русские сами использовали это аргумент, что они и есть коренное население, для оправдания оккупации определенной территории.

И норвежцам, и ненцам, и русским уже много веков была известна эта загадочная территория, называемая одними Gåseland, другими Сиртя и третьими Новая Земля. Быть коренным там не значило ни быть первым жителем, ни быть колонизируемым, а что-то среднее между тем и другим. На этой земле все как будто смешивалось, ничего не имело смысла, а если и имело, то подчинялось иной, непонятной логике: на территории, которую новгородские моряки знали со средневековья и называли «новой землей», ненцы колонизировали русские земли, винтовки и пистолеты не равнялись с копьями, и посреди этого всего, русский стал украинцем и пришел с миром, а не принес войну. И еще многому предстояло произойти…

В течение нескольких дней в ненецком поселке на севере Южного острова Петро делал важные записи. Эти ненцы происходят из разных территорий на континенте, от берегов Баренцева моря до Карского моря и Ямальского полуострова на востоке. Ясавэй однажды сказал Петру:

— Эти знаки, которые ты оставляешь на бумаге, очень важны. Через них будущие поколения узнают, что тут происходило.

«Старик прав», — подумал Петро, хотя Ясавэй не был таким уж старым. Ему было не более пятидесяти лет, однако из-за суровых условий севера выглядел он на все восемьдесят. — «История необъективна, как и наше восприятие реальности. Два человека, ставшие свидетелями одного события, не расскажут о нем одинаково. Каждый определяет реальность и все, что происходит вокруг, по-своему. Таким образом, письменная история всегда благосклонна к одной стороне, почти всегда это сторона победителя».

Эти семьи, которые боролись за выживание и свою честь, скорее всего, станут забытой страницей истории, если Петро ничего не предпримет. В своем дневнике он описывал все, что видел и слышал: разговоры, дороги, карты, пейзажи, привычки, все это в очень неспокойное время, ведь в любой момент может появиться новая русская «миссия спасения», чтобы увезти ненцев обратно в Кармакулы, где их накажут должным образом за неповиновение. Даже если этого не случится, суровый климат острова может покончить с бедными поселенцами, которые также борются за еду и выживание в лютой враждебной тундре.

Петро спрашивал себя, что он будет делать в случае прибытия русских. Он бы дрался на стороне ненцев, несомненно. Петро готов отдать жизнь, защищая этот народ. Тем не менее, он знает, что рано или поздно все закончится, и, если он останется в живых после конфликта, то ему понадобится помощь русских, чтобы вернуться на континент. В этом случае, было бы более разумно взять на себя роль посредника, но так им удалось бы только немного выиграть время, лишь отсрочив неминуемую катастрофу. Петро знал, что если ненцы вернутся в Кармакулы, то их жестоко накажут, а, возможно, и убьют. В лучшем случае, они просто вернутся к прежнему рабскому положению, которого так старались избежать. Тогда у Петра появился план, и он попросил всех поселенцев собраться. Первый его шаг, как посредника, — выяснить требования ненцев, узнать, чего именно они хотят, чтобы сообщить об этом русским; второй — найти какую-нибудь сильную их сторону для переговоров. Что-то, что ненцы могли бы использовать и быть уверенными, что русские примут их требования.

Самая зима должна была начаться через несколько недель, и это давало ненцам какое-то время, учитывая, что в Кармакулах мало народу, и посылать еще одну экспедицию было бы слишком рискованно. В самое трудное время года, имея небольшое количество людей, русские не могли себе позволить послать своих лучших мужчин, тем более после трех проваленных операций. Скорее всего, они уже вызвали подкрепление с континента и очень скоро, вероятно в конце зимы — начале весны, прибудут новые экспедиции за ненцами и рано или поздно победят их.

— Все равно, — говорил Петро беженцам. — Вы здесь важнее, чем они. Вы можете жить в таких суровых условиях, позволяя империи заявлять свои права на эту территорию. Без вас они тут никто; норвежцы рано или поздно приплывут и захватят эту землю. Это достаточный аргумент, чтобы гарантировать ваши права.

— А если они будут нас убивать из мести? — спрашивали поселенцы.

— Не будут, ведь я стану посредником в случае конфликта и скажу, что если вы не захотите идти у них на поводу, то пусть они хоть убивают вас, но никакой ненец не захочет жить в таких условиях. Даже если они снова переселят сюда ненцев с континента, никто не будет им прислуживать, так как было с вами. Я им скажу, что ненцы — свободный народ, который не будет жить в кандалах тирании. Пусть привозят сколько угодно семей: десятки, сотни, тысячи — в итоге получат такие же конфликты, как и сейчас. Вы не должны быть пленниками! — ораторствовал Петро, ощущавший себя легендарным казачьим вождем Тарасом Бульбой. Он хотел предотвратить войну любой ценой, но, если надо было, вместе со всеми дрался бы до конца.

В такие моменты Петро вспоминал свою драгоценную жену Наташу. Надежда увидеть ее снова давала ему силы работать ради мира между русскими и ненцами, это его единственный шанс вернуться домой. Петро очень хорошо знал, что в случае боя с русскими, ему будет тяжело остаться в живых, только если ненцы победят и не выживет ни один русский, который мог бы рассказать о его предательстве. Хотя, о каком предательстве можно говорить? Петро уже привык к мысли, что он украинец, его здесь называли украинским именем. Когда Мюсена говорил ненцам, чтобы они не доверяли словам этого русского, Петро им отвечал, что на самом деле он украинец, а значит принадлежит к народу, угнетаемому русскими, также как и ненцы.

— Смотрите, братья мои! Я — сын украинца, но мой отец забыл свой язык. Моя мать татарка, и тоже не говорит по-татарски. Я не хочу такого будущего для вас. И пришел вас защитить, пока еще есть такая возможность, пока вы еще говорите на своем языке и храните традиции. Что бы делали русские, если бы их заставляли говорить на чужом языке, исповедовать чужую религию и принять чужую культуру, так же, как они поступают с вами? Они бы сопротивлялись, сражались, как и любой народ под угрозой исчезновения! В Российской империи все больше и больше народов теряют свои культуры и языки, потому что поддались русским и сегодня говорят по-русски и даже восхищаются русскими традициями! Я вас призываю: не восхищайтесь культурой тех, кто насмехается над вашей! Нет такого, чтобы одна культура была выше другой! Мы все равны, и, если хотим мирно жить — с русскими или без них, — нам необходимо бороться за свои права! — восклицал Петро. — Будем торговаться с ними. Мы им нужны так же, как и они нам…

Не успел он закончить фразу, как речь Петра прервал выстрел. Затем другой! И еще! Это русские! Они не стали дожидаться конца зимы для атаки, как предполагали ненцы.

Увидев чужаков издалека, Мюсена, который патрулировал поселок, сделал предупредительный выстрел, чтобы захватчики не подходили, который русские, вероятно, восприняли как угрозу и выстрелили в ответ. Поселенцы забегали в суматохе внутри чума и вокруг него. Петро закричал, чтобы все пригнулись. Внезапной атакой русские, видимо, ожидали нейтрализовать как можно большее количество ненцев, уменьшая и так небольшой контингент, с которым пришлось бы драться. Как только Петро это понял, немедленно крикнул:

— Все на пол! Никто не выходит! Они именно этого и хотят, чтобы вы вышли, чтобы перестрелять вас!

Услышав его, ненцы, даже если не очень хорошо понимали по-русски, поняли по тону и жестам, что должны остановиться. Все легли на пол, Петро нашел Мюсену и других воинов и быстро организовал план атаки. Чум находился на естественном укреплении, в углублении, напоминавшем траншею. В нескольких метрах от него была каменная насыпь, откуда Мюсена будет стрелять из своей винтовки — трофея, добытого во время второй русской миссии. Сэвтя и Хадко, два других молодых воина, прикроют его из траншеи, готовясь к наступлению русских. Как только стрельба закончится, Петро выйдет с белым платком, подаренным ему Наташей, показывая его как знак мира, чтобы договориться с нападающими. Это было рискованно, но таков договор с ненцами, Петро станет посредником и найдет лучшее решение для всех.

Увидев, что поселенцы больше не выходили из чума, русские, которых было 8 или 10 человек — трудно сосчитать с такого расстояния, тем более, уже приближалась зима, и дни были очень короткими в эту пору года, постоянные сумерки, — перестали стрелять. Петро поднял белый платок в знак мира и направился в их сторону, безоружный, ожидая, что русские заметят, что он «нененец»… и что Мюсена не воспользуется этим моментом уязвимости, чтобы выстрелить ему в спину, ведь о неприязни воина к Петру всем было известно.

Как только Петро пошел в сторону русских, они зашептались — что это за человек. Наверное, кто-нибудь его узнал — в Кармакулах было не больше тридцати или сорока жителей, когда Петро добрался туда, хотя он не был уверен, были ли стрелки оттуда или припыли с континента по срочному запросу со станции. Петро подходил к нападавшим ближе и ближе, а ненцы опасались все больше и больше: а вдруг иноземец, которого они приняли, на самом деле враг и наконец-то возвращается к своим? Ясавэй, по обыкновению спокойный, был уверен в обратном, в то время как Мюсена был готов расстрелять Петра, даже если это стало бы последним, что он сделает в жизни. Пока Петро приближался к русским, напряжение с обеих сторон возрастало: он был на мушке и у русских, и у ненцев.

Подойдя к русским на довольно близкое расстояние, Петро крикнул:

— Я представляю власть и народ Петрограда! Императору неугодно, чтобы здесь была война!

Русские опустили оружие, глядя на Петра теперь совсем иначе.

— Это представитель империи! — зашептались некоторые, подумав даже, будто Петро — член «Охранки» — Охранного отделения, секретной полиции императора.

— Но что он тут делает? — удивился капитан экспедиции, бородатый мужчина недружелюбного вида, большого роста и сильный, как медведь, с винтовкой за спиной и взрывчаткой в походной сумке.

Если бы русские знали, что Петро только что придумал эти слова! Фактически он ощущал себя представителем столицы и, так как голос народа — это голос императора, он чувствовал, что имел право утверждать, будто этот конфликт не интересен монарху, и, по большому счету, это не было ложью, ведь ненцев поселили на архипелаг по решению империи. Убивать ненцев или плохо обращаться с ними совсем не входило в интересы власти.

Приближающийся странный человек действительно не был похож на местного жителя, скорее на жителя столицы, судя по его элегантной внешности, хоть он и выглядел немного потрепанно, в старой одежде и с усталым видом. Петро, осторожно складывая белый платок обратно в карман своего изношенного пальто, стараясь не делать резких и подозрительных движений, подошел к русским и попросил не стрелять в ненцев. Он представился как Петр Николаевич Франко — этнограф из Петербуржского университета, выполняющий миссию по наблюдению за процессом заселения архипелага Новой Земли, и был в ужасе от того, что ему рассказали в Малых Кармакулах.

— Если чиновники узнают, как вы обращаетесь с ненцами — практически как с рабами — а теперь еще и собираетесь их убить, вас отправят на каторгу, в намного худшие условия! — говорил Петро, стараясь контролировать эмоции и соблюдать дипломатический тон переговоров, но в то же время не показывая снисхождения к агрессорам.

Глава группы представился как Олег Александрович Логвин и вышел вперед, обращаясь к Петру:

— Мы припыли из Архангельского на звонок о помощи со станции. Я не получил никаких сообщений об условиях жизни поселенцев, так же как и о вашей здесь миссии. Нам нет до нее никакого дела, и меня, как командира этой экспедиции, — указал Олег на свою команду из десяти человек, включая его самого, — интересуют только эти проклятые узкоглазые черти.

Петро успокаивающим тоном просил группу не нервничать, ведь он «не враг, а посредник, и учитывает интересы обеих сторон». Он знал, что мужчины преодолели огромное расстояние по морозу не для того, чтобы уйти с пустыми руками, так что, если они собирались вернуть ненцев, то обязательно нужно было договориться. Иначе просто-напросто все погибнут, в том числе и Петро, ведь ни ненцы, ни русские сдаваться не собирались.

Василий, один из членов группы, спросил Петра, словно пытаясь его запугать:

— Я тебя видел в Кармакулах, иноземец. Скрытный такой, как будто ни с кем не хотел иметь дела, только об этих ненцах и выпытывал. Чего ты хочешь? Кто это тебя назначил посредником-переговорщиком? Где твои сообщники?

— У меня нет сообщников. Это у бандитов, охотников или эксплуататоров есть сообщники. Ненцы меня приняли именно потому, что я пришел один, — отвечал Петро.

И без того агрессивный Василий, услышав эти слова, воспринял их как оскорбление и навел винтовку на Петра, закричав:

— Значит, мы для тебя бандиты?! Пускай так! Раз я бандит, то убью тебя прямо здесь и сейчас!

Петро посмотрел на него и, не выдавая страха, отвечал:

— А это только докажет, что ты и есть бандит. Я вас бандитами не называл, просто объяснил, как вас видят ненцы! Не заблуждайтесь — они вас не боятся! И прекрасно знают, что у них нет другого выбора: если останутся здесь, очень вероятно, что умрут от морозов, а если поедут с вами, то погибнут от плохого обращения и наказаний, помимо морозов. Имея такой выбор, для них уж лучше умереть в борьбе за свой народ, и это они могут сделать, ведь ненцы уже послали три миссии вот таких же храбрых мужиков, как вы, на тот свет. Если не хотите умереть у черта на куличках или увидеть, как погибнут ваши соратники, давайте лучше договоримся.

Глаза Василия налились кровью, но Олег вмешался, спрашивая Петра:

— И какие у них требования?

— Выполнить обещания, данные им, когда их привезли сюда с континента, обеспечить достойные условия работы и проживания, а не заставлять батрачить, поддерживая работу станции. Уважать их культуру и традиции. Они сыты по горло издевками русских, которые навязывают свою культуру и религию, — отвечал Петро.

Василий возражал с ироничной ухмылкой, но все больше раздражаясь:

— Но мы их уважаем! Настолько, что даже привезли сюда! Они получили землю, работу и доступ к высокой культуре, бесплатно, а еще жалуются! Чего они хотели? Отдыхать у камина, жрать икру и бутерброды с лососем?! Да если бы не мы, они сидели бы на льду посреди тундры, затерянные во времени. Но нет, мы принесли им цивилизацию, мы все им дали, мы их сделали частью могучей империи, а чем они нам платят? Восстают и убивают нас! Они убили моего брата и моего лучшего друга в последней экспедиции! Сейчас я жажду только крови, и никто меня не остановит!!! — прокричав последние слова, Василий побежал в сторону чума, игнорируя призывы Петра и остальных вернуться.

Петро лучше, чем кто-либо, знал, что если Василий побежит к чуму, его расстреляют Мюсена, или Сэвтя и Хадко. С другой стороны, что он мог сделать? Василий был так разозлен, что убил бы любого, кто встанет у него на пути; просить ненцев не стрелять тоже не выход, — они будут абсолютно правы, если застрелят этого сумасшедшего.

Произошедшее следом шокировало всех: Василий, стрелявший во все стороны, только приблизившись к траншее, получил пулю в ногу, упал, но сразу же поднялся, чтобы получить еще одну, на этот раз прямо в грудь, и снова упал, теперь уже долго не поднимаясь. Ненецкие воины были настолько хорошо замаскированы за насыпью и в траншее, что не было видно, откуда они стреляли. В этот момент Петро зажмурил глаза, понимая, что эта ситуация точно не закончится добром. Глядя издалека на Василия, корчившегося от боли, мужчины Олега, одетые по-граждански (вероятно, моряки из Архангельского порта, привезенные сюда Василием, — единственным, кто был с местной станции), выхватили свое оружие и приготовились идти на помощь другу, но Олег приказал им оставаться на местах. Так они вероятней всего просто растратят патроны и будут расстреляны ненцами, а миссия полностью провалится.

Пока русские обсуждали дальнейшие действия, Петро заметил, как Хадко отполз из траншеи в сторону тела Василия. Приблизившись к нему, молодой низкорослый парень лет 14 или 15, с трудом перевернул тело. Петро постарался закрыть собой обзор, чтобы люди Олега не смогли заметить происходящего, хоть так самому Петру больше не было видно чума — он стоял к нему спиной. Однако старания его оказались напрасными, когда раздался пронзительный крик Василия. Тогда все увидели: ненец пытался выхватить винтовку из окровавленных рук русского, который, ко всеобщему удивлению, еще не умер. Враги сцепились в драке на снегу. Олег снова сдержал своих соратников, которые хотели защитить друга, забыв об опасности вокруг траншеи. Стрелять издалека тоже не поможет, ведь нельзя точно рассчитать, в кого они попадут. Наконец грянул выстрел. Все: и русские, и ненцы, и Петро — замерли в страхе. Василий как-то тяжело приподнимался, весь в крови, на что Петро и воины смотрели с отчаянием, а банда с воодушевлением. Тем не менее, к их разочарованию, поднимался вовсе не Василий, а его труп, — Хадко, оказавшийся под русским, оттолкнул его тяжелое тело в сторону. Стараясь не выпрямляться во весь рост, ненец забрал винтовку и пополз обратно в траншею.

На этот раз Олег сам прицелился из винтовки в подростка, но Петро вмешался, и выстрел ушел в воздух, что сильно разозлило русских.

— Ты что, охренел?! — выругался Олег, ударяя Петра в лицо прикладом винтовки, и тут же прицеливаясь в него. — А, ты, значит, их друг?! Ну и сдохнешь вместе с этими дикарями! — продолжил гигант голосом, похожим на гром, сотрясающий тишину Арктики.

— Вы сюда приехали их вернуть или убить?! Они застрелили Василия, обороняясь, вы сами видели, как тот сумасшедший рванул, к тому же, нарушая Ваш приказ, Олег Александрович! Пожалуйста, не устраивайте бесполезную резню — убить одного из их воинов только спровоцирует еще больший гнев поселенцев, и тогда никто отсюда не уйдет живым! — быстро отвечал Петро.

Глубокие синие глаза Олега, увенчанные парой тяжелых черных бровей, излучали ярость. Из его рта шел густой пар, от чего главарь выглядел еще страшнее. Он поднял ствол винтовки, слегка касавшейся лица Петра, и крикнул своим людям:

— Потом решим, что делать с этим ублюдком! Давайте посовещаемся!

Петро вздохнул с облегчением, на этот раз он остался в живых, но положение все еще так же страшно, как голос великана Олега.

Этнограф попытался вернуться, но Олег оттащил его обратно:

— Далеко собрался?

— В чум, успокоить ненцев, — со страхом отвечал Петро.

— Ты никуда не пойдешь, пока я не прикажу, сукин ты сын! — ругался Олег.

Петро оказался в безвыходном положении. Русские обсуждали дальнейшие действия, а он стоял там, будто со связанными руками. Даже если бы он смог дойти до ненцев, то не знал бы, что делать, ведь у него не было никаких аргументов, чтобы успокоить обе стороны.

«А если бы, — рассуждал Петро сам с собой, — …они пришли к pax armata, то есть, к миру, основанному на равновесии оружия с обеих сторон».

— У обеих сторон есть огнестрельное оружие, мы в тупике! — крикнул Петро. — Конфликт между вами будет смертоносным! Мы завязли в войне… в холодной войне, — заключил этнограф, имея в виду арктический климат.

Мужчины молча посмотрели на Петра. Олег что-то прошептал им, кивнул головой, и Петру это показалось похожим на смертный приговор.

«Все, сейчас они меня расстреляют!» — думал бедный этнограф, он уже сбился со счета, в который раз за этот день чувствуя приближение смерти.

Но русские просто отвернулись и пошли прочь, оставив ничего не понимающего Петра одного.

«Неужели они сдались и решили уйти?» — недоверчиво думал он.

— Куда вы? — спросил этнограф, игнорируемый удаляющейся бандой. Он оглянулся на чум и пожал плечами. А когда снова посмотрел в сторону русских, те уже шли к саням, запряженным оленями, на которых они приехали. Петро вздыхает с облегчением, обрадованный, что ситуация разрешилась сама собой, без резни и жертв, если не считать безрассудного Василия, который погиб из-за собственного упрямства. С другой стороны, проблема ненцев не разрешилась, а он не хотел оставлять их на произвол судьбы. Сколько бы он ни искал помощи с континента, или даже из столицы, она бы добралась слишком поздно, а поселение может просто исчезнуть, уничтоженное русскими либо безжалостной природой.

Свист кнутов и топот оленей, стремительно летящих в его сторону, вырвали Петра из вихря мыслей. Только завидев их, мчащихся на полной скорости, этнограф отпрыгнул в сторону и упал в снег, но еще успел заметить, как бандиты с разбега седлают оленей, пригибаясь так, что издалека всадников почти не видно. Олени неслись к чуму сломя голову, поэтому напасть на мужчин, практически скрытых от глаз противника, было еще сложнее. Стрелять в них тоже не выход; тем более, для народа, который с древних времен живет благодаря оленеводству, ранить этих животных — нелегкое решение.

Пока олени приближались, ненецкие стрелки целились в живые мишени, опасаясь борьбы, которая последует сразу после прибытия банды. Сэвте удалось сбить выстрелом одного из моряков, который сразу же упал и за несколько секунд был затоптан оленями. Русские пытались стрелять на скаку, но помимо неудобного положения, в котором они находились верхом — практически лежа, им мешало еще и то, что небо становилось все темнее. Мюсена выстрелил в воздух, чтобы испугать оленей, и некоторые из них разбежались, но те, что были оседланы врагами, продолжали нестись вперед, подгоняемые мужчинами. Теперь можно было яснее увидеть живые мишени, и Мюсене удалось сбить еще одного всадника, к сожалению, смертельно ранив несшего его оленя. Русский упал, успев выхватить винтовку и заняв позицию стрелка, но прежде, чем успел что-либо предпринять, получил смертельную пулю от Хадко.

В этот момент сильный взрыв разрушил часть чума: это Олег воспользовался суматохой, чтобы напасть на поселок, бросив взрывчатку. К счастью, он промахнулся и не попал прямо в чум. Или он хотел просто напугать ненцев? Только Петро подумал об этой возможности, как Сэвтя упал замертво, сраженный пулей в голову. Хадко закричал в отчаяние и бросился на помощь другу, но другая пуля задела его плечо. Мюсена старался прикрыть земляка, но даже защищаться самому от нескольких нападающих уже было очень трудно. Хадко снова взялся за винтовку и гневно стрелял в русских, убив еще одного, приближавшегося к траншее, но остался без патронов. Он схватил свое копье, лежавшее сбоку, и побежал в атаку, прежде попросив Мюсену прикрыть его. Мюсена восхищался храбростью молодого воина, который, словно одержимый, бежал добить уже подстреленного им русского. Тот еще шевелился, пытаясь добраться до своего ружья. Хадко подпрыгнул и ударил его копьем в спину изо всех сил, затем вытащил свое оружие и побежал к следующей «мишени». Мюсена заметил, что один из врагов, совсем недалеко от Хадко, пытался выстрелить в него.

Русским трудно стрелять при слабом освещении, как в случае наступающей полярной ночи. Во время долгих арктических сумерек ненцы были в выигрыше, потому что их зрение привыкло к таким условиям. Мюсена выстрелил в русского, который упал, рыча от боли, к удивлению Хадко, оглянувшегося на Мюсену и кивнувшего головой в знак благодарности. В это же время Олег готовил вторую палку динамита, чтобы бросить ее в чум, находясь в таком положении, что Мюсена не мог в него выстрелить. В этот же момент, когда Олегу удалось зажечь фитиль, Петро ударил его камнем по голове, и великан упал без сознания, к изумлению этнографа, который никогда ничего подобного не делал в своей прежней, спокойной городской жизни. Он посмотрел в панике на зажженный динамит, и вдруг у него появилась идея, настолько же гениальная, сколь и опасная. Он бросил взрывчатку в одного из русских, который, даже увидев летящий в него динамит, не успел отреагировать. Он взорвался на месте, осколки ранили еще одного русского, которого Хадко тут же пронзил своим копьем. Петро был в ужасе от содеянного. Он, убежденный пацифист, который обходил муравьев на дороге, чтобы не ранить их, убил человека. Петро застыл в оцепенении возле лежащего без сознания Олега.

В этот момент один из русских, увидев, что натворил Петро, выстрелил ему в живот. Прежде, чем мужчине удалось сделать еще один выстрел, Хадко бросил копье ему в спину. Сразу после этого, молодой ненец получил пулю в руку, от русского, тоже раненного взрывом. А его уже сам Мюсена отправил на тот свет пулей в голову. Уставший и израненный, Хадко упал на колени, Мюсена опустил голову на камень, тяжело дыша.

Петро все еще не оправился от шока, наблюдая хаос вокруг: десять убитых и трое раненых, включая его самого. Снег вокруг чума стал красным от крови людей и оленей. Мюсена заметил огромную дыру в чуме, образованную взрывом, и побежал посмотреть, как там поселенцы, особенно женщины и дети. Прибежав в чум, он встретил свою жену, Саване, которая вместе с тадебя лечила раненых. Он крепко обнял свою любимую, обрадованный увидеть ее снова, и спросил, все ли в порядке, на что шаман ответил с обычным спокойствием, что некоторые ненцы ранены, но он о них уже позаботился. Вошел Хадко, внося Петра, который потерял много крови от ранения в живот и потерял сознание.

Молодой ненецкий воин оставил раненого украинца в чуме и пошел к Мюсене обсудить, что же делать с выжившим русским, который также лежал без сознания снаружи. Они взяли полоски кожи, вроде ремней, и связали Олега, который тоже потерял много крови из-за удара Петра в затылок. Ненцы обыскали чужака и взяли некоторые его вещи: взрывчатку, пару камней кремня, которыми можно поджечь ее, кинжал и пистолет. Затем воины подняли тяжелое тело мужчины и привязали его к спине одного из оленей, Мюсена хлопнул его по крупу, и он побежал, далеко унося на себе сэр варк — белого медведя, как ненцы назвали здоровяка.

— Не лучше ли было бы просто убить его? — спрашивает Хадко Мюсену.

— Стоит оставить кого-нибудь, кто сможет рассказать другим о произошедшем. Так русские будут знать, что мы, ненцы, — неукротимые воины. Я не хочу, чтобы маркы хибяри (городские) думали, что банда умерла от холода, а не от наших рук.

— Но так же, как они пришли, придут и другие, и еще больше! К тому же, это был хороший олень. Он мог бы нам пригодиться, а теперь он скорее всего будет блуждать, пока не устанет и не умрет, безо всякой пользы, — возразил младший воин.

— У нас много оленей, оставшихся от нападавших, а в это время года будет трудно прокормить и позаботиться о них всех. А что до русских, рано или поздно они придут снова, но нас здесь не найдут. Завтра мы покинем это место, как только небо станет светлее.

В это время года солнце появлялось ненадолго, а ночи были все длиннее и длиннее. Хадко и Мюсена привезли в чум сани русских, нагруженные патронами, едой, бревнами и даже лекарствами, которыми тут же воспользовались, чтобы лечить Петра и остальных раненых. Кроме саней, которые сами по себе являются огромной помощью для перемещения чума, остались еще двенадцать оленей, помимо тех немногих, которые у ненцев уже были. Для этого народа, олень — священное животное, благодаря которому они выживают. Олень — это и транспорт, и мясо, и мех, чтобы согреться в морозном северном климате. Оленьей шкурой они покрывают чум, используя кости животного, чтобы поддерживать структуру жилища, а жир — чтобы сохранить тепло внутри.

На следующий день, когда небо еще было темным, Мюсена и Саване будили всех, чтобы собирали свои вещи, ибо день обещал быть длинным. Ненцы с тех пор, как появляются на свет, привыкают к постоянным переселениям. Традиционные кочевники, жители тундры периодически мигрируют в поисках природных ресурсов, недостаточных в регионе, или убегая от какого-нибудь враждебного народа, как в этом случае. Это уже пятый раз за нынешний год, что они переселялись, с тех пор, как убежали с русской станции. После каждой побежденной русской миссии ненцы мигрировали, потому что знали, что рано или поздно русские найдут их, как будто они чуяли следы крови. Многие воины и поселенцы, в том числе женщины и дети, уже погибли в этой борьбе, которая, казалось, не имела конца. «Если бы только русские заботились, как улучшить условия жизни, и для нас, и для самих себя, а не преследовали повстанцев, история была бы совсем другой», — сказала однажды Саване.

Петро проснулся с трудом, ощущая сильную слабость от потери крови. Когда он открыл глаза, не понимая ясно, что случилось, то чувствовал сильную боль в животе, и заметил повязку. Мюсена ревновал жену к Петру, о котором она так внимательно заботилась. Он считал, что этому русскому, как и всем остальным, нельзя было доверять, и предполагал, что вчерашнее нападение организовал именно Петро, который к тому же предал своих друзей, трусливо ударив сэр варк исподтишка, когда понял, что ненцы побеждают. Петро ощупал пол чума, слабо освещаемый угасающим костром, убедившись, что он один. Он поднялся, в поиске поселенцев, рассматривая даже возможность, что русские победили и убили их всех, посчитав Петра мертвым и оставив там одного. Петро не помнил ничего после оглушившего его взрыва второй бомбы. Он с трудом поднялся, оставляя свою импровизированную постель — вроде спального мешка из медвежьей шкуры, и вышел из чума. Там, снаружи, он увидел ненцев, стоящих вокруг тела Сэвтя, в траурной печали о смерти молодого воина.

Ненцы не хоронят своих близких в земле — копать замерзшую землю трудно. Они сооружают деревянную могилу, покрывая тело. Сейчас, из-за того, что невозможно найти достаточно древесины для хорошей могилы, они засыпали тело воина снегом, надеясь, что однажды смогут вернуться и устроить достойные похороны. Мать воина, Сывне, которой на вид было около тридцати лет, плакала больше всех, она потеряла своего младшего сына. Ее старший сын и муж погибли в предыдущих боях, и теперь она безутешна, одна-одинешенька в этом мире. Петру очень жаль молодую женщину, потерпевшую такую утрату. Поселенцы смотрели на него, пока он выходил из чума, грустно глядя на печальную сцену, но ничего не говорили. Смотрели на него серьезно, как на виновного, ведь в этот момент, больше, чем когда-либо, Петро для них был русским, принадлежал к этому проклятому народу.

Ясавэй произносил молитвы о душе парня, двигая посохом вверх и вниз, как будто направляя его на небо и на землю. Сэвтя был славным парнем. Часто расспрашивал Петра о его жизни в Петрограде, далекой столице империи. Его глаза любознательно блестели, когда этнограф рассказывал о вещах, которые там есть. Больше всего его впечатляли рассказы о кинотеатре. Сэвтя думал, это что-то фантастическое — ловить движения всех вещей и потом показывать это сколько угодно раз, как будто это колдовство, подвластное только самому могучему тадебя. Петро обещал однажды привезти его в Петроград, чтобы он увидел своими глазами кинотеатр, который тогда еще был в новинку, без звука и черно-белый. Сэвтя полагал, что эти изменения случались оттого, что кинематограф крал кусочек реальности, который умирал внутри него. Движущееся изображение без цвета и звука, думал ненец, — это то, что остается, когда отрезают кусок реальности и лишают его свободы; так, растения умирают, вырванные из земли, или рыба — выловленная из моря. Этнографу была интересна версия Сэвтя, так что он решил не объяснять технические детали кинематографа. Петро не мог сдержать слезу, катившуюся по щеке, молясь, чтобы хотя бы душа Сэвтя могла отправиться в Петроград и посмотреть кино.

В этот момент все вернулись к чуму, начиная его разбирать. Петро пытался подойти к матери Сэвтя, чтобы выразить соболезнования, но она смотрела на него разгневанно, закричала что-то на ненецком и ударила, потеряв контроль над собой. Все еще ослабленный, Петро не смог устоять на ногах и упал, застонав от боли. Остальные поселенцы отвели бедную женщину в сторону, с презрением глядя на этнографа, который почувствовал себя ничтожеством. Его целью было восстановить мир в этом месте, но с тех пор, как он приехал, стало только хуже. Ему не удалось быть посредником, он не смог остановить резню. Теперь, когда поселок потерял одного из своих лучших воинов, он чувствовал себя виноватым, как представитель русскоязычного народа, который принес им столько бед. Его действия как этнографа также не могли принести каких-либо важных результатов, ведь судьба поселка была предрешена. Не позднее, чем в конце лета, русские придут снова, собрав все силы, отомстить народу, который доставлял им столько беспокойства. Петро ничего не мог поделать.

Раз все русские погибли, у него еще была какая-то возможность вернуться домой, но он не мог отправиться сейчас же, будучи слишком слабым. У Петра кружилась голова и были галлюцинации. Иногда он видел Иннокентия Петровича, улыбающегося, протягивающего ему руку; иногда, глядя на Саване, он думал, что видит Наташу; иногда фантазии отправляли его обратно в детство, когда мальчиком он играл в самодельном чуме у себя дома. Жизнь северных народов уже не выглядела такой забавной, как ему казалось в детстве. Так долго далеко от дома, в такой мороз, жить среди таких своеобразных народов иногда создавало у него впечатление, что он останется здесь, на севере, навсегда. Может, это и была его судьба — быть погребенным, как Сэвтя, в снегу. Может на севере, о котором он так мечтал, он и обретет вечный покой.

Петро засыпает. Несколько часов спустя, открыв глаза, он видит сноподобное явление, от которого пытается проснуться даже наяву: полярное сияние. Легкие струящиеся ленты света, переливающиеся всеми цветами самых разных оттенков — от изумрудно-зеленого до ярко-алого, как будто медленно танцуют среди звезд. Они проходят, как облака, гонимые северным ветром, как будто всегда движутся на юг, вместе с созвездиями, которые, похоже, их сопровождают, образуя величественную звездную процессию. Это так красиво, что Петро, который уже сдался и не пытался больше проснуться, поднял левую руку — правая онемела — к небу, чтобы потрогать это свечение. Но прикоснуться к нему оказалось невозможным, звездная процессия двигалась быстро, и находилась чуть дальше, чем можно достать рукой. Резкий толчок вернул Петра обратно в реальность. Оглядевшись, он заметил фигуры ненцев на санях (их собственных, убитых русских и его, Петра), запряженных оленями. Рядом с ним бегали собаки самоеды, которые напоминали белые облачка, следующие за санями, привязанные за ошейники. Он также заметил, что его самого привязали к последним саням, управляемым тадебя, на которых тот вез разобранный чум.

Петро дрожал от холода, похоже, это жар. Раненный живот продолжал болеть, Петро пытался что-то сказать, но Ясавей, кажется, его не слышал. Сани летели по ухабам, и каждая кочка отзывалась ударом по спине, теперь уже почти онемевшей от боли. Петра везли не на санях, а привязанным к ним сзади, как простой груз, балласт, который можно было бросить в любой подходящий момент. Скорее всего, только благодаря милосердию шамана он все еще был жив. Если бы не он, Мюсена давно убил бы бедного ученого самым жутким способом, еще когда тот приехал в поселок. Но Петро его не осуждал. Учитывая ситуацию, ненцы были очень дружелюбными, принимая к себе врага. Русские, наверно, не были бы так гостеприимны, если бы какой-нибудь ненец пришел один в Малые Кармакулы, во время вражды народов.

Безусловно, судя по опыту Петра с народами, находящимися под угрозой исчезновения, в регионе Северного полярного круга, да и в других местах, к сожалению, лучшее решение, которое народ мог бы принять, встретившись с незнакомцами — безжалостно их уничтожить. Если бы ненцы, которые имели первый контакт со славянами, поступили именно так, может быть, история была бы другой. Также и колонизация Америки европейцами не произошла бы, если бы коренное население не приняло их с распростертыми объятиями. Из учебника истории, который он прочитал еще в детстве, Петро узнал, что майя — единственная из трех великих цивилизаций доколумбовой Америки, не исчезнувшая с лица земли. В отличие от ацтеков и инков, которые приняли европейцев с почестями, веря, что они боги из легендарных предсказаний, майя видели их такими, какими они были на самом деле — иноземцами, врагами. Враждебные к испанцам с самого начала, майя не покорялись им и не давали захватить свои земли на протяжении веков. В то время, как могущественные империи ацтеков и инков сдались спустя несколько лет, земли майя испанцам приходилось завоевывать шаг за шагом, с ружьями, сильными союзниками из других коренных народов Америки, и огромным арсеналом болезней, которые уничтожали целые нации. Испанцам удалось захватить последнее независимое царство майя чуть больше двухсот лет назад.

«Но мировая история написана кровью, — думал Петро. — Так и рождаются народы. Они не появляются просто так, а возникают в результате столкновений народов-предшественников. Кто знает, может ненцы, так же, как и русские, и народы современной Америки, — которую Петро отказывался называть „новым светом“, в отличие от европоцентристских историографов, — появились именно из-за таких конфликтов? Это просто — смотреть на коренных жителей где бы то ни было и думать, что они были там всегда и ведут тот же образ жизни, как и тысячи лет назад, в то время как свою историю колонизаторы видят гораздо более сложной, разделяют ее на эры и эпохи, как славяне, которые разделились на западных, восточных и южных, а потом уже, среди прочих, возникли русские, в результате различных государственных образований, войн и союзов, сопровождавших всю историю этого региона».

Все эти мысли отвлекали Петра от боли и холода, пронизывавших его тело.

«Именно потому, что народы не появляются из ниоткуда, а происходят от слияния или разделения других, трудно определить, кто иностранец, а кто нет, непросто нападать на первый попавшийся незнакомый народ».

Ненцы уже давно знали русских. Может, их первая встреча и была враждебной, но в какой-то момент появилась связь между ними, из-за любопытства, которое живет в сердцах людей.

«Бьюсь об заклад, если однажды к нам прибудут гости с других планет, люди рано или поздно захотят пойти на контакт с ними, потому что человечество никогда не научится, как следует разбираться с чужаками: убивать их, прежде, чем они расправятся с нами, а также потому что наше любопытство выше всего остального. Оно — двигатель цивилизации, технологии и прогресса. Если бы люди не были любопытными и не думали бы о том, как раскрывать природные тайны, просто соглашаясь со всем, как оно есть, мы бы до сих пор жили в пещерах, — размышлял Петро. — Однако есть и другая важная причина такого поведения при столкновениях между разными цивилизациями — это отсутствие единства внутри человеческой расы. Никогда мы не были едины. Всегда разделяемся: в семье, племени, клане, нации или империи. И всегда боремся друг с другом. С прибытием инопланетян, которые наверняка будут иметь более развитые технологии, чем наши, очень вероятно, что кто-то решит первым наладить контакт с межзвездными гостями, чтобы воспользоваться их знаниями против самого человечества, завладеть новым оружием и смертельными технологиями, чтобы эксплуатировать, убивать и покорять близких соперников — другие народы человеческой расы».

Глядя на звезды, Петро воображал, сколько еще таких планет, как Земля, существует в бесконечной вселенной. Сколько еще Петров было в его положении на других галактиках. Наверное, немного. Иногда казалось, что он сходит с ума, если еще не сошел. Говорят, сумасшедшие никогда не признают себя таковыми. Оставить красивую милую молодую супругу дома, а самому отправиться искать приключения в холодных северных землях — чем не признак сумасшествия?

Наташа была ревнивой и боялась, что Петро влюбится в какую-нибудь ненецкую девушку, такой сильной была его страсть к Арктике. Возможно, поэтому она не выражала восторга, когда муж рассказывал ей о своих исследованиях. Еще во время медового месяца, проведенного в Крыму, он рассказывал жене о красоте северного сияния, которое мечтал однажды показать ей. Наташа после этого не разговаривала с мужем весь день, а тот не понимал причину такого недовольства. Чтобы обрадовать ее, он решил подарить супруге ожерелье-талисман, на которое он выменял компас в саамском поселке на Кольском полуострове, — превосходная ручная работа, типичное местное украшение. Увидев подарок, Наташа спросила Петра, откуда ожерелье. Петро, застегивая его на шее супруги, ответил, а она сначала не поняла. Наташа не блистала знаниями географии и никогда не слышала о саамах. Когда она спросила, находится ли Кольский полуостров недалеко от Крымского, и услышала в ответ слово «Арктика», то сорвала ожерелье с шеи, выбросила его в окно и разрыдалась. Петро разбирался в женщинах не так хорошо, как в народах севера, поэтому он был в ужасе от истерики возлюбленной. Он осторожно подошел к несчастной и наивно спросил: «Тебе не понравился цвет?» — и получил звонкую оплеуху в ответ. Наташа убежала в спальню, крича: «Ненавижу Арктику! Ненавижу саамов! Ненавижу тебя!» — и заперлась. След от пощечины не проходил все выходные. Вспоминая об этом случае, Петро поглаживает щеку с некоторой ностальгией, скучая по тому, как она пылала после удара, по тому теплу, несмотря на то, что тогда ему было очень больно. Холод пронизывал его тело. Зима приближалась, обещая быть суровой.

Тем временем, в нескольких километрах на юг от ненцев, ремни, удерживавшие Олега на спине оленя, разболтались и наконец высвободили его тяжелое тело, которое упало на землю. От удара здоровяк очнулся, испуганный, с трудом открыв глаза, из-за намерзлых сосулек на ресницах и бровях, выросших от пара его дыхания. Он не замерз насмерть только благодаря теплу оленя. Олег плохо помнил, что случилось, казалось, он потерял память. Он не знал ни где он, ни как попал сюда. Ноги онемели так, что ходить было невозможно. Он ощупал свое тело в поиске ранений, потом голову, нащупал небольшую шишку, еще грязную от свернувшейся крови, но не помнил, откуда она появилась. Последнее его воспоминание было о том, как он направился в порт Архангельска по пути на Южный остров, где находятся Малые Кармакулы. Он был капитаном торгового судна и охотником за вознаграждениями в свободное время, особенно, когда имелся драгоценный груз для перевозки. Он и его моряки — алкаши и дебоширы — были специалистами в плавании по морям и рекам Северной Европы, известные как «Арктические пираты». Они слышали о ненецких повстанцах из Новой Земли и решили отправиться туда. После этого он уже ни о чем больше не помнил, зная точно одно: он должен добраться до Малых Кармакул любой ценой.

Голова раскалывалась, и Олег не слишком хорошо ощущал свои конечности, что беспокоило его, ведь это было похоже на начало гангрены. Он тяжело опирался на оленя, который пытался поесть, разрывая снег в поисках растительности. Олег старался размять суставы, шевелил руками и ногами, чтобы разогнать кровь по телу. Затем искал кремень в кармане жилета, надеясь развести костер и согреться, но не нашел его. Морской волк чувствовал себя как будто после кораблекрушения, выброшенный на незнакомый берег и заблудившийся на забытой богом земле. Он пробовал найти какой-нибудь след, по которому можно добраться до станции, но в слабом освещении трудно сориентироваться. Олег знал, что если останется здесь, то замерзнет насмерть, поэтому доверился своим инстинктам и чувству ориентирования в пространстве, определяя направление ветра и выбирая, куда пойти, наугад, с закрытыми глазами.

«50% шансов пойти по правильному пути, 50% — по неправильному», — подытожил Олег, намеренно проигнорировав факт, что в 360-градусном поле шансы угадать правильный путь минимальны. «50% шансов выжить, 50% шансов умереть. Вот и вся история моей жизни», — посмеялся он сам с собой.

Олег взобрался на оленя и поехал верхом по пути, который ему подсказывала интуиция. Бедный зверь еле выдерживал вес здоровяка, медленно передвигаясь. После пары часов такой езды, Олег заметил, что быстрее будет идти рядом с животным.

— Эх, сейчас бы нам здоровую бутылку водки, а, коллега? — шутил Олег.

Он знал, что олень мог бы стать его спасением в случае, если бы блуждания затянулись надолго. В голенище сапога у него был спрятан ножик, которым можно было заколоть его и питаться его мясом, но эта идея не очень нравилась моряку, было жалко убивать спокойное миролюбивое животное, спасшее ему жизнь своим теплом, однако этот вариант тоже нужно было рассматривать на крайний случай. Вдалеке он увидел странный элемент для типичного пейзажа тундры. Приблизившись, Олег понял, что это тело человека славянской внешности, хорошо сохранившееся на морозе, и кажется, он погиб от пулевых ранений и истощения. Похоже, он умер, убегая от чего-то. Чего-то страшного. Олег, стараясь не думать о нем как о себе самом в будущем, решает обыскать труп, в надежде раздобыть что-нибудь полезное. Он находит карту, компас и кремни, — все самое необходимое, в обратном порядке по значимости. Мысленно поблагодарив мертвеца, моряк определяет свое местонахождение и отправляется в путь, на юго-запад, чувствуя себя неловко от осознания, что прежде, по интуиции, двигался в обратную сторону, но обрадованный тем, что нашел это тело, которое, вероятно, спасло ему жизнь.

Капитан продолжал свой путь, собирая по дороге мох, лишайник и веточки, чтобы кормить Вано — это имя он только что придумал для своего спутника — и чтобы потом развести костер. Ветер дул сильнее, и моряк опасался, что это могло быть предвестием бурана. Ему нужно укрытие, на случай, если метель застанет его врасплох. Спустя несколько часов Олег и Вано, оба измученные, видят горку камней на горизонте, выделяющихся на плоской и гладкой местности. Они направляются к насыпи и находят место для ночлега, хотя сама ночь была понятием относительным в это время года.

Олег собрал все веточки кустарников и лишайники, которые смог найти, чтобы поджечь их, выбивая искру из кремня. Сам он чувствовал искушение есть мох, как и его друг Вано, но даже того, что он собрал, было бы мало. Он знал, что если не согреться хотя бы немного, то умрет от холода, не сразу, а долго и мучаясь от угрожающей ему гангрены. Когда наконец удалось развести небольшой костер, достаточно теплый, чтобы согреть руки и ноги, и Вано лег у огня, наконец обретя заслуженный отдых, Олег заметил совсем недалеко несколько светящихся точек в темноте.

Это не огни на горизонте. Они движутся парами, приближаясь. Не очень понимая, что происходит, Олег привстал, чтобы получше разглядеть, потому что пламя костра ослепляло его. И тогда понял: это тундровые волки! «Как же я об этом раньше не подумал!?» — Олег хлопнул себя по лбу. Огонь привлек внимание троих волков, которые подходили ближе и ближе. Они уже учуяли мягкое мясо Олега и Вано. Моряк поднимает камни и бросает их в волков, но это только рассерживает их и раззадоривает. Вано заметил хищников и тихо наблюдал за их приближением, но он слишком устал, чтобы что-то делать. «Если б только у меня был факел…» — сокрушался Олег, пытаясь придумать какой-нибудь план, чтобы отпугнуть зверей. Он взял из костра зажженную веточку и начал отмахиваться ей от волков, которые подошли теперь на опасно близкое расстояние. Похоже, они боялись огня, но веточка маленькая, и пламя быстро погасло.

Один из волков, на вид самый агрессивный, двигался в сторону Олега, который, собрав все силы, поднял с земли огромный булыжник и бросил, придавив им зверя к земле. Остальные двое испуганно завыли, пока их вожак корчился от боли. Олег закричал:

— У, проклятые волки! Думали нас сожрать, да? Это у меня сегодня будет шашлык из волков!

Его громогласный крик отпугивал зверей, которые в страхе отступали, однако, еще кружили по насыпи, даже после того, как Олег продолжал бросать в них камни. Капитан поднял булыжник с уже мертвого животного и оттащил труп к костру. С помощью ножа, он начал разделывать тушу, отдирая шкуру, как вдруг услышал шум за спиной. Это был другой волк, хитро обогнувший стоянку, чтобы напасть сзади. Олег заметил его в тот момент, когда зверь уже был готов прыгнуть в его сторону, начав борьбу не на жизнь, а на смерть между сэр варк и сэр сармик — «белым медведем» и белым волком. Хищник набросился на Олега, стараясь ухватить его зубами, а тот пытался задушить зверя. Ножик выпал из кармана и оказался у костра. Глядя на нож, Олег заметил, что другой волк готовился напасть на Вано, который едва приподнялся, встревоженный угрозой, нависшей над его другом.

— Сзади! За тобой, идиот! — закричал Олег, как будто олень понимал по-русски, а волк, раскрыв оскаленную зубастую пасть, напал на бедного оленя, который прыгал и уворачивался, пытаясь освободиться от хищника, впившегося ему в спину.

Стеная от боли, Вано упал в костер, потушив его своим телом. От его падения в снег ножик отбросило в сторону Олега, который из последних сил боролся с волком, отталкивая зубастую пасть от своего бородатого лица. Но зверь острыми когтями разрывал изношенную одежду морского волка, который разъяренно рычал на тундрового волка, так дико, что трудно было разобрать, кто из них зверь, а кто человек. Олег освободил одну руку, чтобы нащупать ножик в темноте вечных сумерек, пока Вано изворачивался и, обезумев, барахтался в снегу, стараясь стряхнуть с себя дикого зверя, не оставляющего попыток поужинать оленем. Клыки волка уже почти дотягивались до носа Олега, рука которого угрожала отказать от усталости, позволяя хищнику вонзиться зубами в лицо здоровяка, а это означало бы его конец. Олега тошнило от зловонного запаха из пасти волка, который рычал прямо в его лицо, это мешало думать. Как будто сама по себе, правая рука Олега в суматохе искала ножик, лежащий всего в нескольких сантиметрах.

После нескольких безуспешных попыток, Олег наконец нащупал пальцами ножик. Капитан быстро схватил его и вонзил в живот волка, теплая кровь полилась на его руку, продолжавшую наносить удары, пока зверь не перестал сопротивляться. Тогда великан поднялся и молнией подбежал к волку, атаковавшему Вано, пнув его так сильно, что хищник улетел на несколько метров, завыв от боли. Последнее, что зверь увидел в жизни, — устрашающая фигура русского гиганта, с окровавленным ножом в руке, а затем огромный ботинок, раздавливающий его кости. Олег подошел к Вано, который тяжело дышал, не двигаясь. Бедный олень сильно пострадал от нападения, но его толстую шкуру было не так просто прокусить. Олег гладил бедное животное, не зная, как ему помочь. Он решил развести новый костер, используя остатки отностительно сухого мха, собранного раньше неподалеку. На этот раз он сделал костер более незаметным, скрытым в углублении среди камней, так что издалека он не был виден никакому хищнику.

При слабом свете огня Олег разделал ножом шкуру одного из волков, укрыв ей Вано, прижал пальцами над местами ранений, чтобы остановить кровотечение. Моряк, как и обещал, приготовил шашлык из волка на ужин — зажарил окорок на костре. Он пил кровь зверя, еще теплую, испытывая жажду и веря, что кровь животного придаст ему сил. Капитан предложил кусок окорока Вано, который, тяжело дыша, отвернул морду с отвращением. Олег засмеялся и легко похлопал оленя по спине:

— Эх ты, травоядный мой друг. Не знаешь, от чего отказываешься!

Капитан «Арктических пиратов» вдруг вспомнил о своих компаньонах. «Где бы они могли быть»? — думал он. Найдутся ли они в Малых Кармакулах? Пока что Вано выполнял роль его компаньона, на котором он и улегся, укрывшись шкурой волка — отличное одеяло для такой холодной ночи. Олег спрашивал себя, после стольких лет на борту легендарного «Морского царя» — так назывался его корабль — стал ли он зависимым от общества. Одиночество — самый большой страх в жизни морского волка, всегда окруженного друзьями и женщинами, за искючением моментов, когда необходимо бороться с врагами, которых он тоже имел немало. Теперь, когда он оказался один, потерял память, только Вано и спасал его, давая ощущение, что он не всеми брошен и позабыт.

Измученный великан наконец задремал, глядя в изумлении на представление природы, который северное сияние устроило над его головой. Олений живот служил ему большой подушкой, и Олег провалился в глубокий сон, мечтая найти своих соратников и вернуться к цивилизации.

После почти целого дня в пути, ненцы остановились, выбрав место для нового поселка, в нескольких километрах на северо-запад от предыдущей стоянки. Мюсене хотелось пойти еще дальше, если возможно, даже на Северный остров, на другую сторону света, тогда бы русские точно не добрались до них, но из-за плохой погоды караван шел трудно, медленно. Видя, что ненцы не могли уже идти дальше, Мюсена, который вел группу, сжалился над несчастными и решил остановиться. Как это ни грустно, на самом деле он знал, что куда ни направляйся, русские все равно их отыщут. Вместе с Хадко и Ясавэем, он начал ставить чум. Вокруг была горная ухабистая местность, что доставит неудобства поселенцам, но и вероятным экспедициям также будет сложно добраться до них. Хотя, поднявшись на одну из ближайших гор, чтобы осмотреться, Хадко заметил, что они находились недалеко от моря, а это могло быть опасно. Близость к берегу означала более высокую влажность, а значит, еще и пронизывающий холодный ветер. С одной стороны, горный рельеф местности, где решено было поставить чум, создавал естественный барьер для врагов, будь то люди или дикие звери — волки и медведи, — однако, здесь опасность могла угрожать им с другой стороны, в виде вражеских кораблей. Море еще не вполне замерзло, так что сюда могло прибыть даже большое судно.

В такой ситуации необходимо быть осторожными и не подавать знаков своего присутствия, которые могут заметить с берега. Вернувшись к поселению, Хадко рассказал о своей разведке Мюсене, починявшему сани. Они обсуждали, что предпринять в случае нападения, пока поселенцы, в большинстве своем, женщины и дети, собирали мох и веточки, чтобы развести костер.

Ясавэй подошел к Петру, лежавшему в импровизированном спальном мешке, в мучениях от жара и галлюцинаций. Петру показалось, будто это не старый шаман пришел, а его отец Мыкола.

— Тату, це ти? — спрашивал он по-украински: «папа, это ты?»

Ясавэй понял только то, что мужчина бредит, и начал жестикулировать, говоря что-то по-ненецки. Петро, на этот раз по-русски, отвечал:

— Ничего себе, папа…! Я… не знал, что украинский настолько… отличается от русского! — и ему было чему удивиться, ведь ненецкий не похож ни на один из языков индо-европейской семьи.

Ясавэй решил, что лучше затащить иноземца в чум, где уже собирались разжечь костер.

Народ собрался внутри чума на обед. Саване думала дать немного еды Петру, который ничего не ел с тех пор, как его ранили, и потерял много крови, но угрюмый Мюсена не пустил ее, не комментируя свое решение ни единым словом. Для него было бы лучше, чтобы иностранец просто сдох. С самого начала он был против присутствия русского и принял его в чум только из уважения к Ясавэю. Еще вчера было несколько моментов, когда воин целился в Петра, и не выстрелил только потому, что был занят другими русскими. Кроме того, тадебя осудил бы его за такой поступок, а раз нельзя убить, пусть нежеланный гость умрет от жара, корчась от боли. Это даже приятнее, наблюдать, как он страдает от медленной и мучительной смерти, чем устроить ему быстрый и безболезненный конец.

Погода заметно ухудшалась, чум трясся от сильного ветра. После взрыва, устроенного сэр варк во время сражения, жилище было местами повреждено, его залатали на скорую руку, используя доски из саней пиратов и шкуру погибших в стычке оленей.

— Будет метель, — сказал Ясавэй, чувствуя холод от ветра, приносящего маленькие снежинки.

— Нам обязательно нужно поесть и отогреться хорошенько, — наставляла Саване детей, собирая их вместе.

Старый шаман оглядел горы вокруг и покачал головой: «Похоже, здешние духи недовольны. Я чувствую плохую энергию, ненависть и обиду вокруг меня», — рассуждал старик, беспокоясь о жизни Петра. Он знал, что большая часть этой энергии исходила от Мюсены, презиравшего иноземного исследователя.

Мюсена сильно изменился. Раньше он был славным скромным парнем и ненавидел драться. Ему пришлось научиться воевать, когда ненцы убежали на север острова, а русские преследовали их. Во время первого же сражения отец Мюсены, Саваня, храбро погиб, защищая убегающих поселенцев и отвлекая внимание русских в другую сторону от чума, чтобы ненцы смогли скрыться. Во время второй атаки русских, Мюсена отправился по следам отца навстречу верной смерти, после того, как мать, раненная пулей в легкое, умерла у него на руках. Обезумев от гнева, он пошел с копьем против русских, собственноручно убив троих. Когда же бой закончился, с ножевыми ранениями, избитый и с простреленным боком, он все еще рвался воевать, не различая, где враги, а где друзья, ослепленный ненавистью. Только с помощью Саване он научился сдерживаться, начал пропускать свой гнев через винтовку и стал отличным стрелком. В то время они были влюблены друг в друга и, среди хаоса и войны, попросили тадебя соединить их тела и души, чтобы быть вместе навсегда, что бы ни случилось.

Саване немного младше Мюсены, ей около 17 лет, но она обладает умом и рассудительностью зрелой мудрой женщины. Она единственная могла поддерживать психическое здоровье Мюсены. Пока еще единственная, так как — воин не знал об этом — Саване ждала от него ребенка. Все, чего хотела девушка, — родить в спокойном месте, где дитя могло бы вырасти счастливым и здоровым. Очевидно, что место, где они находились, не было подходящим. Это самое «спокойное место» существовало, по-видимому, только в мечтах Саване, ведь они все время переезжали из-за жутких обстоятельств. Но даже так она не теряла надежды и верила, что, в конце концов, все будет хорошо. А если сейчас не все хорошо, значит, еще не конец. Только она подумала об этом, как чум затрясся. Это метель наконец подобралась к ненцам.

Снег, прежде тихо падавший маленькими снежинками, танцующими на легком ветерке, теперь резко обрушился сильными ударами невидимой плети. На самом деле, не такой уж невидимой: это ветер невидим, а снег, который он несет, завихряется и рисует красивую, но страшную картину. Ветер дул изо всех сил, так что вскоре ненцы снова пошли просить тадебя сделать что-нибудь, чтобы остановить жестокое представление метели. Ясавэй, который до тех пор спокойно сидел в уединении в своем углу чума, открыл глаза и выслушал просьбы поселенцев. Некоторые спрашивали, почему чум не поставили ближе к подножию горы, чтобы защититься от ветра, и Мюсена сразу отвечал:

— Посмотрите, сколько снега на вершинах гор! Мы поставили чум в самом лучшем месте из всех, что можно было найти вокруг, и изучили все возможные выходы из ситуации, в которой оказались. Здесь наш чум уязвимее для метели, но зато дальше от возможных лавин!

По нервному тону голосов Мюсены и поселенцев шаман заметил, что ситуация становится критичной. С одной стороны, они позаботились, чтобы их не поглотила снежная лавина, с другой стороны, если их подметет бураном — такой исход будет не лучшим для и без того многое переживших людей. Ясавэй поднялся и начал исполнять ритуал для духов-хранителей ветра, с песнопениями, размахивая посохом, но все зря.

После каждой безуспешной попытки поселенцы, нервничая, глядели на шамана, притихнув так, что слышались только стоны иноземца, который лежал в чуме, мучимый жаром.

Тадебя исполнял специальные танцы и ритуалы, но мороз только крепчал. Похоже, что духи природы больше не слышали его, может, оттого что, будучи мудрыми, они впали в спячку, как медведи…

— Тадебя, а где еще можно найти этот камень? — любопытствует Петро. — Я хотел бы получше его изучить.

Ясавэй показывает жестом идти за ним. Снаружи чума день кажется светлее, а погода значительно приятнее, чем вчера вечером. С трудом Петро идет по следам шамана на снегу. После того, как они добрались до вершины одного холма, тадебя останавливается и смотрит вдаль.

— Знаешь, Петро… — начинает объяснять по-русски старик после долгой паузы, перебитый кашлем, мучившим этнографа. — У этой земли, называемой нами Сиртя, есть такие секреты, которые человек объяснить не может. Под нашими ногами находится бог Нга, который держит весь мир. Только самые могущественные из шаманов могут общаться с ним, с помощью силы того камня, что я использовал. Я последний шаман, у которого есть такая сила. Тот камень передается из поколения в поколение, происходит он из этого самого места, где мы сейчас находимся. Я верю, что случившееся вчера — это ветер судьбы, предсказавший, что скоро произойдет нечто грандиозное. Грандиозное, но не обязательно хорошее. Я верю, что ничего не бывает просто так, и ты сюда приехал с целью, поставленной богами. Если ты сможешь раскрыть тайны этого камня и познать его настоящую силу, ты будешь способен сделать великие подвиги ради человечества.

Петро слушает внимательно. Он понимает значимость момента, и видит, что вся его жизнь до сих пор была как будто одной большой головоломкой, и он только что нашел важнейшую деталь, чтобы ее решить. Его детские мечты о том, чтобы путешествовать во времени и увидеть древние цивилизации, отправиться в будущее и посмотреть, какими мы станем… Как будто сейчас он мог потрогать эту мечту своими замерзшими руками, как будто его боль отступила, он был охвачен чувством эйфории, словно получил сокровище, которое всегда искал, сам того не зная.

— Но есть одно но, — предупреждает старик. — Сила камня Нга неизмерима и может быть использована во благо и во зло. Я вижу, что ты дух добра, принесенный сюда богами, ты свободен от жадности и злодейства. Ты — посредник, который должен принести силу этого камня миру, став его хранителем. Я не могу завести на полную мощность этот неоценимый подарок, но ты посланник богов, который сможет развить силу этого камня до невообразимого уровня. Используй его во благо, и он принесет Земле мир. Используй его во зло, и пострадаешь от жутких последствий!

— Я чувствую, будто вся моя жизнь была подготовкой к этому моменту, друг тадебя. Хотя мне еще понадобится многое исследовать, прежде чем раскрою тайну этого камня. А ведь я еще даже не знаю, доберусь ли живым до континента!

Шаман улыбается и смотрит на молодого человека, который не очень хорошо понимает такую реакцию старика. Петро собирается спросить, понял ли его шаман, но тут видит вдалеке какое-то судно.

— Вот об этом я и говорил! Теперь мы точно пропали… — жалуется ученый. — Русские в этот раз приплывают на корабле. Тадебя, нельзя ли провести ритуал еще раз, чтобы вернуть спокойные времена и отменить их прибытие?

Тадебя делает глубокий вдох и начинает раскапывать ногами и посохом снег вокруг себя. Петро не понимает, что происходит, но он уверен, что шаман не игнорирует его. Старик владеет русским гораздо лучше, чем он представлял.

— Нга не любит, чтобы его беспокоили. Кроме того, ты хорошо знаешь, что ритуал занимает много времени и стараний, а в результате меняется только погода, вындер, — говорит шаман, продолжая раскапывать снег.

— Тогда разберем чум и сбежим отсюда! Русские найдут нас сразу, как только высадятся на побережье! — встревоженно восклицает Петро.

Корабль все приближается, проходя по берегу холодного моря. Это пароход, большой и тяжелый, на котором, похоже, заметил присутствие поселенцев. В этот момент Ясавэй показывает Петру камень, выглядывающий из-под снега. Он точно такой же, как камень Нга, к удивлению этнографа. Теперь он понимает: когда шаман сказал, что тот камень, который он все время носил с собой, происходит именно оттуда, где они находились, то имел в виду не архипелаг, и не целый арктический регион, а буквально место, где они стоят. Посохом Ясавэй отбивает несколько фрагментов камня и подталкивает их к Петру, у которого совсем опустились руки от отчаяния.

— Вы не понимаете, Ясавэй! Смотрите, там, на горизонте! Корабль огромный, он может везти десятки воинов, у нас нет никаких шансов против них! Я не вернусь на континент, а буду бороться и погибну вместе с вами, нет обратного пути… — говорит Петро, тщетно пытаясь сохранять спокойствие.

— Давай, давай, бери эти камни. Их должно хватить на твое исследование. Возьми их и спускайся быстро, мы торопимся.

Петро действует, как сказал ему шаман, рассовывая куски камня по карманам. Они идут обратно в поселок, где встречают обеспокоенного Мюсену, который тоже увидел корабль и опасался наихудшего. Они с Хадко начинают разбирать чум, решив переместиться в горы, где они были бы в большей безопасности, но добраться туда будет уже труднее. Петро идет за своими вещами и, складывая камни в рюкзак, находит свою подзорную трубу, о которой совсем уже было забыл. Ученый поднимается на горку и смотрит в трубу на судно. К его удивлению, на корабле не российский флаг, а норвежский. Он смотрит снова, чтобы удостовериться, и изумленно убеждается в этом.

Обрадованный, он спускается, чтобы рассказать ненцам, что тот корабль не российский и можно пойти на контакт, чтобы сбежать с острова. Норвежцы не обязательно друзья, но они враги ненецких врагов, так что могли бы проявить солидарность и предложить им переехать на континент.

— Ты уверен? — спрашивает Мюсена, подозревая, что это может быть «еще один обман белого дьявола».

— Абсолютно! Смотри! — протягивает ему подзорную трубу Петро.

— А откуда ты знаешь, что они нам помогут? — спрашивает воин.

— Я узнаю, только если попытаемся, — отвечает этнограф. — В любом случае, другого выбора у нас нет. Я могу поговорить с ними, чтобы нас отвезли на континент, желательно подальше от России.

Петро, еще чувствуя усталость и боль от ранений, спешит к побережью, примерно в двух километрах от них, зажигает факел и машет кораблю. Издалека, через подзорную трубу, Мюсена и Хадко наблюдают за происходящим. Корабль сначала, казалось, медленно двигался на север, но постепенно развернулся. Петро ликует. Судно приближается насколько это возможно, но берег покрыт льдом, так что ближе подойти никак нельзя. Этнограф направляется к кораблю, на борту которого читается «Åsgard», к нему спускают приставную лестницу. С определенными усилиями ученый поднимается и видит лица, обрамленные светлыми волосами, с ледяными глазами, наблюдащие за ним. Они обсуждают между собой странного человека, который забирается на палубу.

Моряки приветствуют Петра, который знал несколько слов на их нордическом языке, благодаря предыдущим встречам с норвежскими путешественниками по Арктике. Он спрашивает, говорит ли кто-нибудь по-немецки или по-русски, и один из них, капитан Андреас Амундсен обращается к гостю по-немецки. Петро чувствует себя увереннее, наладив общение, и объясняет ситуацию капитану, прося у него убежища в Норвегии.

— Это китобойное судно, у нас нет никаких полномочий на территории Норвегии, и там вас могут осудить как незаконных мигрантов, — объясняет Амундсен.

— Я отлично понимаю, капитан. И осознаю, на какой риск мы идем, но быть в нелегальном положении в Норвегии все равно гораздо лучше, чем оставаться на этой негостеприимной земле. Оставьте нас где угодно на норвежском побережье, мы разберемся, мы стойкие.

Капитан задумывается и просит дать ему минуту обсудить этот вопрос с экипажем. Петро пытается разглядеть вдалеке чум, почти слившийся с горным пейзажем. Он думает про себя: а что, если ненцы решили бросить его там с этими иностранцами, забрав его вещи, либо из-за страха перед норвежскими гостями, либо из-за решения, скорее всего, Мюсены, переехать и избавиться от чужеземца.

— Вот что, мой друг этнограф… Как Вам известно, наша работа — охотиться на китов. Мы не имеем никакого отношения к политике и не хотим впутываться в проблемы, — говорит Амундсен.

Сердце Петра сжимается, будто не желая смиряться с мыслью, что он получает отказ, но он знает, что выбора нет.

— Тем не менее, — продолжает капитан. — Мы можем вас довезти до такой же забытой богом земли, как эта, только на норвежском побережье. При условии, что вы никому не сообщите — ни русским, ни норвежцам — что это мы вас туда доставили!

— Tusen takk! — горячо благодарит его Петро по-норвежски. Он жмет руку Андреаса и шутит: — Скажем, что охотились на зайцев в российской части полуострова и сами не заметили, как оказались на норвежской стороне!

Около часа спустя, ненцы направляются к кораблю вслед за Петром. Возглавляют процессию Хадко и Мюсена, одетые в тяжелые медвежьи и оленьи. Под ними воины несут свое оружие, готовые защищаться при первых признаках опасности. Ясавэй ведет оленей, Саване сопровождает детей и женщин. Огромный китобойный пароход открывает вход, обычно используемый, чтобы затаскивать на палубу китов, а теперь с этой стороны поднимаются на корабль ненцы. Экипаж также принимает иноземцев на борт с осторожностью.

Все на месте, корабль отправляется на запад, в сторону Норвежского моря. Петро печально смотрит вдаль. Он рад, что помог ненцам, но ему грустно из-за всего, что произошло. Путешествие его мечты на Новую Землю закончилось неожиданно и мучительно. Петро исхудал, чувствовал себя угнетенно, его сердце разбито на осколки. Вся его жизнь кажется одним сплошным разочарованием. Прикоснувшись к месту ранения, еще ощущая боль, Петро нащупывает куски камня Нга в своем рюкзаке. Что еще готовит ему судьба? Ученому нравилось думать, что когда жизнь устраивает испытания, значит, должна быть и награда за них. Может, этот камень и есть награда?

В это время в нескольких километрах к югу Олег и Вано наконец добираются до Малых Кармакул. Измученных, голодных и замерших, их заметили из окна местной администрации. Несколько человек сразу же выходят с оружием, чтобы посмотреть, кто это. Один из них, самый молодой, узнает Олега, который в это время уже упал возле оленя:

— Это же пират, который ездил разбираться с ненцами!

— А куда подевались остальные?

— Вроде никого больше нет, только олень… Видимо, дикари доставили ему хлопот. Смотри, он еле дышит. Похоже, он единственный остался в живых и смог вернуться!

С большим трудом мужчины относят тяжелое тело пирата в импровизированный лазарет в доме одного из них. Олег едва открывает глаза и замечает странный красный флаг, развевающийся снаружи. «Что это за флаг?» — удивляется он, но тут же теряет сознание.

После пары дней плавания экипаж «Åsgard» наконец видит норвежскую землю. Корабль в это время выглядит не очень оживленным, с одной стороны ненцы, спящие где придется, с другой — моряки, молча управляющие кораблем. Петро — единственный, кто может общаться с обеими группами, хотя у него нет для этого особого настроения, разве что для разговоров с капитаном Андреасом. От него исследователь узнал, что в России произошла революция и, судя по всему, империя вернула свои войска, выйдя из великой войны, которая все еще продолжалась. Путч, кажется, устроили коммунисты, которые теперь пришли к власти и, по слухам, казнили членов императорской семьи. В этот момент Петро только и мог думать о Наташе е ее семье: как они там. Он знал, что должен вернуться домой как можно скорее.

Причалив к берегу, Петро и ненцы прощаются с экипажем, который продолжает свой путь на Ян-Майен. Теперь они снова одни. Петро чувствует себя одиноким, после всех этих событий, где он постоянно находился между двумя группами, двумя народами, двумя культурами — между русскими и ненцами, либо ненцами и норвежцами, а он не относил себя ни к тем, ни к другим. Для ненцев он никогда не станет своим, тем более теперь, после столкновения с русскими, когда его недолюбливали и относились к нему еще более настороженно. Да и русским он себя тоже не ощущает. Не из-за своего татарско-украинского происхождения — с ним он всю жизнь прожил как русский, но потому что не идентифицировал себя с менталитетом этих людей, как тех бандитов, которых он помогал победить. Он себя чувствовал одним в этом мире. Родители его покинули, жену он оставил в погоне за глупой мечтой, и что получил в итоге? Только горе и беды. Может, и жены он не застанет, вернувшись. Может, возвратившись, он не найдет ничего из той жизни, от которой так старался убежать. Все, что Петро может сделать сейчас — идти по своему пути и стараться навести порядок в своей жизни. В этот момент этнограф возвращается из задумчивого полусна от легкого хлопка Ясавэя по плечу:

— Вындер, пожалуй, пора прощаться.

Как будто прочитав мысли Петра, тадебя буквально сорвал слова с его уст. Этнограф смотрит на людей, которых Нга, кажется, скорее проклял, чем спас. Уставшие, замерзшие, истощенные, они пытаются делать то, что умеют лучше всего: приспосабливаться к новому. На незнакомом месте, на заснеженном горном побережье северной Норвегии, окруженном фьордами, они начинают ставить чум и обустраиваться снова, надеясь, что здесь их не тронут. Петро старается не унывать, а приспосабливаться, как ненцы. Возможно, это самое важное, чему он научился у стойкого народа: адаптироваться к любым обстоятельствам, какими бы они ни были. Он берет свои сани и тяжело двигает их впереди. Мюсена приводит двух оленей, чтобы помочь ему. Петро вглядывается в лицо воина, ожидая увидеть на нем радость оттого, что старый враг уходит навсегда, но вместо этого видит тяжелый, грустный, почти траурный взгляд. Мюсена молча возвращается в чум, а Хадко подходит к Петру и дарит ему свое копье.

— Я не достоин такого подарка, Хадко… — отказывается ученый.

— Тебе пригодится, — настаивает воин.

Петро думает о волках и медведях — они вполне могут встретиться на пути, который не обещает ничего, кроме трудностей и опасностей, и благодарно принимает подарок. Не находя смелости попрощаться, Петро разворачивается и уходит, отдаляясь от поселения. Но тут же слышит быстрые приближающиеся шаги сзади: это дети не выдержали и побежали его обнять, окруженные прыгающими самоедами. Петро улыбается и машет на прощание поселенцам, которые провожают его взглядом.

Петро не знает куда идти, но это волнует его меньше, чем хотелось бы. Если он нашел ненецких повстанцев наугад, на незнакомой земле, то интуиция должна подсказать дорогу и в этом негостеприимном месте.