Сердце на Брайле

Паскаль Рютер, 2012

Что может быть хуже школы? Для Викто́ра – ничего! Не успевает он вернуться домой, как всё услышанное на уроках вылетает из головы. Зато песни The Rolling Stones и сочиненные со своей группой аккорды он помнит всегда! А уж тому, какие подробности он знает о машинах, удивляются даже отец Виктора и друг Хайсам. Новенькая Мари – его полная противоположность. Учится, не прилагая усилий. Блестяще играет на виолончели. Готовится к консерватории. Тихая. Гениальная. Идеальная! Однажды Виктора пересаживают за одну парту с Мари – и жизнь обоих становится другой. То, что поначалу казалось вынужденной необходимостью, перерастает в дружбу, а может быть, и в любовь. Вот только сохранить это хрупкое чувство непросто: Виктор должен помочь Мари сберечь ее тайну, которая может их разлучить если не навсегда, то совершенно точно надолго. «Сердце на Брайле» – самая известная книга французского писателя Паскаля Рютера (родился в 1966 году). Поразительная история Мари, Виктора и его друзей так вдохновила режиссера и сценариста Мишеля Бужена, что он перенес ее на экран – и герои, столь живые в книге, ожили на экране, воодушевляя зрителей и читателей на такие простые – и такие нужные в жизни – по-настоящему смелые поступки.

4

На следующей неделе я убедился, что математическое чудо звали Мари-Жозе. Всё это время я наивно полагал, что она тут ни при чём. Мне даже удалось убедить себя, что, может, я решил задачу, сам того не заметив. В истории случались вещи поудивительнее — примеров у меня сейчас нет, но именно так я рассудил на одном из уроков.

Но в тот день, когда учительница раздала нам проверенные работы, сомнения рассеялись, всё стало ясно, потому что оценка Мари-Жозе оказалась ниже моей. А такого не могло случиться, так в природе не бывает, несмотря на все божественные вмешательства. Меня поздравили и чуть ли не церемонию устроили — я был тронут, очень тронут и уже начал всерьез воспринимать эти комплименты, словно действительно их заслужил, несмотря на засевшую где-то глубоко тревогу. Весь класс смотрел на меня, и я был потрясен, потому что никто, похоже, ничего не заподозрил. И даже Хайсам вышел из своего привычного оцепенения, чтобы не пропустить этот важный момент.

На его широком, полном спокойствия и уверенности лице сияла мягкая улыбка. Сердце мое бешено колотилось от волнения. Учительница никак не унималась — сцена походила на награждение орденом Почетного легиона, словно я высадился на какую-то геометрическую луну. Я подумал, что она немного преувеличивает, но, так как опыта в выслушивании похвал у меня не было, промолчал. Преподаватель даже сравнила меня с Мари-Жозе, когда отдала ей ее контрольную, и тут я в первый раз услышал, как учительница шутит.

— Видишь, у тебя получилось лучше, чем у Мари-Жозе, которая всё-таки допустила огромную ошибку в решении задачи. Поэтому я уверена, что ты не списывал!

Только вот вся эта история завершилась не очень удачно, потому что в конце урока учительница подошла ко мне, прихрамывая, и сказала:

— Теперь никаких поблажек! Ты доказал, что способен решать задачи, если немного позанимаешься. Я ведь могу на тебя рассчитывать, а?

Она смотрела мне прямо в глаза. А потом торжественно добавила, как на всяких старинных церемониях:

— Все рассчитывают на тебя!

Я вышел из класса с чувством, будто судьбы мира зависят от того, что я напишу, и в голове вертелась только одна мысль: я крепко влип. Мне хотелось обсудить ситуацию с Мари-Жозе, но она сбежала, растворилась в воздухе. Уже в коридоре мне показалось, будто я только что вышел с ринга. Я поискал глазами Этьена и Марселя — эти двое были членами рок-группы, которую я когда-то создал, — но они уже пинали мяч во дворе.

Спустившись, я попытался как можно тише прошмыгнуть мимо кабинета Счастливчика Люка, но по «счастливой» случайности всё-таки столкнулся с ним. Он лишь подлил масла в огонь:

— Отличный спринт, мальчик мой, ты вышел в отрыв! Я уже в курсе твоих подвигов. Ты получил свою желтую майку лидера!^[19] Даже добавить нечего! Снимаю шляпу! Настоящий мушкетер!

Счастливчик Люк положил руку мне на плечо, будто и вправду мною гордился.

— Надеюсь, ты доволен!

— Да, месье, очень…

— Я знал, что мы можем на тебя рассчитывать, что все наши педагогические усилия не напрасны…

И завуч показал мне большой палец.

Это было уже слишком. Я помчался в туалет, так как эмоции овладели мной, а я не хотел разрыдаться перед всеми — у меня есть гордость. Поскольку я обычно прятал здесь бумагу, у меня всегда было укромное место. Я заперся в кабинке и разрыдался. Мне полегчало, даже стало лучше. И я решил подвести итоги прямо здесь, на унитазе. Я часто мечтал о подобной лавине комплиментов, но примерно так же, как о слишком дорогом подарке на Рождество. Теперь, когда это произошло, у меня всё внутри перевернулось. На этом с эмоциями было покончено. Надо было решать, как жить дальше, потому что теперь на мне лежала огромная ответственность. До этого я никогда не был хоть в чём-то на высоте и жил себе спокойно, а теперь они ожидали от меня результатов. Я с легкостью мог всех разочаровать, а когда разочаровываешь других, это, скажу вам честно, полная тоска — даже надеяться не на что. Мне очень хотелось всё вернуть, пойти к Счастливчику Люку и признаться, что это подстроено, что я сжульничал и не стоит чего-то от меня ожидать. Моя карьера в качестве хорошего ученика началась очень плохо — с напрягов и сожалений. Я спустил воду в унитазе, задаваясь вопросом: почему у меня всё всегда превращается в какой-то цирк?

Во дворе я заметил Этьена и Марселя. Их вдвоем поставили нападающими на правый фланг, потому что оба были левшами. Я называл этих братьев Метро с тех пор, как узнал, что есть станция метро «Этьен Марсель»^[20]. Они просто отвратно играли на басу и барабанах, но я не обратил внимания на их музыкальные способности и взял в группу. Чтобы отметить рождение нашей команды, мы разбили бутылку яблочного сока о старую электрогитару, которую мне купил отец. Он же и подсказал нам экстравагантное словечко для названия группы — «Сверло» — и даже разрешил репетировать в мастерской у нас во дворе. Я понятия не имел, как ему взбрело в голову такое название… «Сверло»… И сперва подумал, что он на качество нашего звука намекает, ну да ладно… Однажды мы дали учителю музыки диск с нашими лучшими произведениями. Учитель оценил наш порыв, но, по его мнению, у нас возникли неполадки при записи, потому что он услышал только металлический стук и свист.

— Очень странно, — сказал нам учитель, немного смутившись, — кажется, что вы записывались в кузнице… или… на взлетной полосе!

Мы забрали диск и обиделись на учителя, потому что артисты — народ чувствительный.

Уже перед звонком на урок я спросил Этьена и Марселя, что они думают о моем положении. Конечно, я промолчал о том, что Мари-Жозе наверняка замешана во всём этом, поскольку и так чувствовал себя нелепо. Этьен предположил, что я действительно становлюсь «маэстро лазеек», о котором рассказывал уважаемый египтянин, и что мне стоит продолжать жульничать, чтобы остаться на высоте. Я пожал плечами.

— Это невозможно. Я слишком туп, чтобы жульничать эффективно. В прошлом году я попытался, а в итоге меня оставили после уроков и заставили отмывать все туалеты в школе. Нет, спасибо. К тому же меня мучает совесть. У вас такого не бывает?

— Нет.

Марсель посмотрел в небо и предложил мне просто усерднее заниматься и добиться успеха честным путем. Конечно, подводя итоги в туалете, я уже приходил к такому решению.

— Слишком поздно. Как только я пытаюсь учиться, всё превращается в китайскую грамоту. Например, я уверен, что сегодня вечером уже не буду понимать утренние уроки биологии про гладкие и морщинистые горошины, которые дают… ну, что-то там дают. Вот о чём я — вообще ничего не пойму!

— У всех великих рок-музыкантов была беда с учебой, — заметил Этьен.

Из уважения к сказанному повисла пауза.

— А ты действительно великий музыкант, — добавил он, чтобы просто что-то добавить.

* * *

После уроков я предупредил Хайсама, что не приду смотреть игру в шахматы, потому что меня ждет срочное дело.

— Жаль, — ответил он, — а я хотел показать тебе секреты сицилианской защиты…

Да они как сговорились! Я сделал вид, что не понял, о чём он, и сказал:

— Может быть, завтра.

— Не получится. Завтра суббота.

— И что?

— Шаббат. В этот день мы ничего не делаем.

— Но ты же египтянин, уважаемый египтянин. А твой отец — турок. Турок из Стамбула.

— Из Галаты^[21], я попрошу. И что с того?

Я не придумал ничего достойного в ответ, да и в целом моя голова была занята другими вещами. Хайсам открыл дверь в комнату консьержа, где его отец плел косички из теста, водрузив на голову феску. Перед тем как закрыть дверь, мой уважаемый египтянин снова заговорил:

— Мне кажется, ты торопишься уйти из школы из-за сегодняшних подвигов.

Казалось, его взгляд-рентген просвечивает меня насквозь. Уверен, он даже скелет мой увидел.

— И что с того? — повторил я его слова, не задумываясь.

Хайсам медленно опустил голову, словно соглашаясь, что я ответил правильно, и у меня по спине побежали мурашки — я почувствовал, будто расту благодаря ему.

Я побежал ко въезду в деревню, чтобы не упустить Мари-Жозе. Я точно не переживу выходные, если не разберусь со всем этим немедленно. Мне захотелось снова зайти в церковь и помолиться о том, чтобы она была одна, но я подумал, что две молитвы за такое короткое время — слишком подозрительно. Там, наверху, наверняка не потакают малейшим прихотям. Так что я просто скрестил пальцы. И появилась она, одна, с копной волос, которые были похожи на пенный шар. Я набросился на нее, как истребитель. Мари-Жозе подпрыгнула.

— Надо же, ты меня напугал. Как дела?

— Никак.

— Интересно, почему? Тебя же сегодня просто захвалили?

— Именно из-за этого.

— Да что с тобой? Расскажи.

Я чувствовал, что закипаю, но всеми силами сдерживался, потому как она могла меня бросить прямо здесь, посреди улицы, и уйти домой. А мне хотелось бы обрисовать ситуацию ясно и четко — эти два качества очень важны в жизни, говорит папа. Я заметил, что она не надела свое огромное кольцо.

— Не делай вид, будто ничего не понимаешь. Ты же знаешь, что я крепко влип.

Она села на скамейку напротив церкви.

— Рассказывай, только быстро. Мне нужно домой.

— Короче, сегодня я получил оценку выше твоей…

— Да, я ошиблась на последнем этапе.

— Ты издеваешься? Да вы все сегодня издеваетесь… Я прекрасно знаю, что ты мне подложила решение задачи, а потом специально ошиблась, чтобы сбить всех со следа…

— И зачем мне так поступать? Но допустим. Почему ты так волнуешься? Ты же получил лучшую оценку в классе!

Я подыскивал слова, чтобы объяснить всё, что накипело в душе. Взгляд мой упал на церковный флюгер, который вертелся во все стороны. Будет буря, подумал я. Вдруг Мари-Жозе встала, а я поплелся за ней по пятам.

— Все теперь думают, что мои оценки будут улучшаться. И только я один, ну то есть вместе с тобой, знаю, что не я их улучшаю, а всё это — лишь надувательство. Даже Счастливчик Люк меня поздравил. И я уверен, что мой отец тоже в курсе.

— И что с того?

— Да то, что я всех разочарую, а это тоска зеленая. Неизбежно. Я никогда не смогу повторить этот подвиг. На следующей же контрольной я рухну на самое дно, и всё станет ясно…

— Если только…

— Никаких «если»… Я тебе сразу говорю: жульничать не стану… Да и кстати, ты же сама…

— Допустим. Но я не предла…

Она замедлила шаг, и я понял, что мы пришли. Но я не собирался отпускать ее вот так. Я встал перед воротами и скрестил руки на груди.

— Давай начистоту: это ты или не ты?

Мари-Жозе спокойно искала ключи в сумке, ее рыжие кудри скрывали лицо.

— Хорошо. Это я.

Странно, но я потерял дар речи. Она посмотрела на меня, улыбнулась и закусила губу — всё это одновременно.

— И зачем ты это сделала? Разве не видишь, что у меня теперь проблемы? Примерно как с голодающими в Африке: устроишь им пир горой, а они тут же коньки отбросят. Со мной то же самое; надо было начинать с малого.

— Я не подумала. Это вообще на меня непохоже… жульничать, я хочу сказать… хотя и не думать тоже.

Несколько секунд я задавался вопросом, достойное ли это оправдание или нет. Красная армия высадила у меня в голове все свои батальоны.

— Мне нужно домой, я должна позаниматься на виолончели… но, если хочешь, заходи, послушаешь.

Я чуть не сказал, что я тоже музыкант, но сдержался. Мне было очень любопытно познакомиться с ее виолончелью. Но папа бы стал волноваться. А я бы заволновался, потому что он волнуется. Меня вообще очень раздражает, когда мы начинаем волноваться параллельно друг другу. И всё-таки я поплелся за Мари-Жозе. Мы прошли через сад по усыпанной гравием аллее, которая петляла вокруг деревьев всех видов и сортов. В какой-то момент она прошептала:

— Кстати, спасибо, что вернул бумагу в туалет для девочек…

* * *

Весь вечер я размышлял о случившемся. Моя голова стала похожа на тыкву, и папа сказал, что я странно выгляжу. В итоге пришлось улечься в постель с градусником. Когда папа спросил, что же такое со мной приключилось, я просто ответил:

— Я откусил больше, чем могу проглотить.

И так как он ничего не понял, пришлось объяснить:

— У меня лучшая оценка в классе.

Кстати, он уже был в курсе, потому что столкнулся со Счастливчиком Люком, который тренировался на своем велосипеде, и вместе они пришли к выводу, что для меня еще не всё потеряно.

Казалось, папа удивился, что я так мучаюсь из-за хорошей оценки, но ему предстояло еще кое-что доработать в «панаре», поэтому он оставил меня, заключив, что я вечно недоволен и просто не создан для счастья. В любом случае я не собирался углубляться в детали.

Я вспомнил, как мы провели время с Мари-Жозе. Пришлось целых полтора часа слушать, как она играет на виолончели Вивальди^[22], Баха^[23] и Марена-что-то-там^[24] — никогда о таком не слышал. В конце концов Мари-Жозе отложила смычок и спросила:

— Ты тоже любишь музыку?

— Да, — сказал я.

— Классическую или барокко?

— Марокко? При чём тут Марокко?

— Барокко, а не Марокко.

Я покраснел как помидор от собственной глупости.

Уж не знаю, в чём там разница, но барокко мне вообще ни о чём не говорило, я даже задумался, не ловушка ли это. Классическая казалась мне более… классической.

— Классику. Потому что второй вариант, понимаешь…

— Что именно из классики?

Я думал со скоростью сто километров в час. Времени хитрить не было. Вспомнился, уж не знаю почему, мой кролик, который умер в прошлом году, и название его корма — «Моцарт».

— Моцарт. Мой любимый классик — Моцарт.

И, облегченно улыбнувшись, подумал, что поищу информацию о Моцарте позже.

— Какое-то конкретное произведение?

— О… всего понемногу. Я вообще фанат.

Она принялась натирать смычок странной штукой — чем-то вроде воска.

— Что это? — спросил я, стараясь изобразить интерес.

— Канифоль. Чтобы смычок лучше скользил по струнам.

Ее движения походили на долгие поглаживания.

Я встал — в ногах забегали мурашки.

В книжном шкафу в алфавитном порядке стояли разные книги. Я тут же заметил, что почти все они о глазах, что странно. «Анатомия оптического нерва», «Патологии зрения», «Изучение слепоты» и так далее. И еще целая куча других с такими сложными названиями, что их можно было принять за научно-фантастические. Я спросил:

— Забавно, все эти книги — о глазах. Почему ты так этим интересуешься?

— Это для доклада.

— Какого доклада?

— Да знаешь, я предложила учительнице литературы сделать небольшой рассказ о книге, в которой Хелен Келлер описывает свою жизнь.

— А какое отношение она имеет к глазам?

— Ну, Хелен Келлер — американка, которая потеряла зрение в возрасте девятнадцати месяцев. Ей удалось стать очень известной и умной благодаря одной учительнице, которая сделала всё, чтобы спасти девочку… Вот такая история, вкратце, конечно. Хочешь, дам тебе почитать.

— Нет, спасибо, мне пока хватит «Трех мушкетеров». Может быть, позже, когда я дочитаю… лет через десять. Кстати, есть одна вещь, которая меня беспокоит… это правда, что Александр Дюма, короче, любил набивать брюхо и бегать за женщинами?

— Это правда.

Я немного расстроился: хотелось верить, что Хайсам что-то напутал. Но, похоже, уважаемый египтянин не ошибается никогда.

— То есть все эти книги тебе нужны для доклада?

— Мне нравится опираться на множество источников, когда я что-то готовлю.

— Думаю, ничего удивительного, что ты интересуешься глазами и слепыми…

— Почему?

— Потому что из многих слепых получились отличные музыканты. У вас есть что-то общее.

Мари-Жозе пожала плечами, а лицо ее словно закрылось на замок в два оборота — так я понял, что сморозил что-то несусветное. Но, честно говоря, такое частенько в моей жизни случалось.

Дом погрузился в тишину, иногда кое-где скрипела половица.

— Ты одна? Твои родители не придут?

— Придут, но позже. Я часто одна, потому что мои родители — эксперты в произведениях искусства. Они аукционисты, поэтому часто не бывают дома.

— Аукционисты? Что-то с акциями?

— Да нет же. Знаешь, один… два… три… Продано!

Она ударила по столу невидимым молоточком. Я видел такое в фильмах.

Несколько минут мы молчали, поэтому я решил, что необходимо срочно найти тему для разговора. Всё связанное с музыкой пришлось отбросить немедленно, потому что я действительно… был не на высоте. Кстати… надо не забыть поговорить с Метро и попросить их молчать о наших музыкальных опытах. Чем больше я думал, чего бы такого сказать, тем меньше было идей. В итоге я решил: уж лучше заявить, будто я должен идти, поскольку атмосфера стала тяжелой. Мари-Жозе убрала виолончель, села на кровать и пристально на меня посмотрела.

— Хочу кое-что тебе предложить…

Я почувствовал, как голова уходит в плечи, — здесь попахивало какой-то подозрительной сделкой.

— И что же?

— Ну вот. Я поставила тебя в неудобное положение, желая помочь…

— Да, но и я сам здесь замешан; мне слишком сложно отнестись к этому иначе…

— Знаешь, я отличница.

Я пожал плечами.

— Все это знают.

— Мои родители отправили меня как-то на тестирование. Я помню результат. Никогда не забуду слова психолога: «Ай-кью гораздо выше среднего…»

— Прости, у меня с английским как-то не очень.

— Тест на коэффициент интеллекта, балда. На то, что там у тебя в голове… А мой интеллект гораздо выше среднего, и еще у меня необыкновенная память и хорошо развито абстрактное мышление.

Я сделал вид, что это очень круто, хотя даже понятия не имел, что такое абстрактное мышление и чем оно отличается от обычного.

— И что? — сказал я. — Мне плевать. Или ты мне собираешься всю свою биографию рассказать?

— Мне тоже плевать, дело не в этом, а вот в чём: если хочешь, я могу с тобой позаниматься.

— Позаниматься?

— Да. Повторить. Объяснить то, что ты не понял. Помочь нагнать остальных.

Я широко открыл рот и, наверное, переливался всеми цветами радуги. В голове всё смешалось в кучу: Решевский, Александр Дюма, Моцарт, Марен-что — то-там, дама с камелиями и д’Артаньян, и даже Счастливчик Люк и его «Тур де Франс». Я едва выговорил:

— Мне нужно подумать. Привыкнуть к мысли.

Конечно, репетиторство не сильно вязалось с образом подрывного гитариста-бунтаря.

Я взял куртку, однако, перед тем как уйти, всё — таки как бы бросил ей вызов:

— А если я спрошу тебя, какие технические новшества появились в «панаре» во время гонки Париж — Берлин в 1901 году, ты найдешь ответ?

— Найду.

«Как же, ищи-свищи, красавица, — повторял я себе по дороге домой, предвкушая победу, — ищи себе сколько влезет…»

Примечания

19

Желтую майку лидера получает победитель велогонки «Тур де Франс». Счастливчик Люк любит спортивные сравнения.

20

Станция метро в Париже, названа по расположенной рядом улице Этьен Марсель, которая, в свою очередь, получила название в честь французского средневекового государственного деятеля Этьена Марселя.

21

Исторический район в европейской части Стамбула.

22

Антонио Лучо Вивальди (1678–1741) — итальянский композитор и скрипач-виртуоз. Его называют одним из крупнейших представителей итальянского скрипичного искусства XVIII века.

23

Иоганн Себастьян Бах (1685–1750) — немецкий композитор, органист и музыкальный педагог. Ярчайший представитель искусства барокко в музыке.

24

Имеется в виду Марен Маре (1656–1728) — французский композитор и исполнитель на виоле да гамба.