Пусть будет гроза

Мари Шартр, 2016

Когда однажды утром у ворот лицея Мозеса сбивает с ног черноволосый здоровяк, он и не подозревает, что встретил друга, в котором так нуждался. Ведь именно он – новый одноклассник, индеец Ратсо – помогает Мозесу заново обрести смысл жизни. Почему заново? Да потому что 16-летний подросток опустошен и раздавлен после автокатастрофы, которая покалечила ему ногу. Костыль, хромота, проблемная кожа, ссоры в семье – всё это погружает Мозеса в беспросветное отчаяние. Но, разговорившись с Ратсо, он понимает, что у того тоже есть свои причины для гнева и печали. И, пока Мозес пытается в них разобраться, индеец неожиданно приглашает его поехать вместе на день рождения своей сестры, к себе на родину, в резервацию Пайн-Ридж… Но что ждет их на этом пути? Поможет ли поездка найти то, что оба так искренне ищут? Французская писательница Мари Шартр написала трогательную и вместе с тем слегка ироничную историю о путешествии двух подростков по американскому хайвею, о дружбе, поиске себя, обиде на жизнь и бунте против безразличия мира и отчаяния. Затронув тему непростого положения индейцев в резервациях, писательница оставляет читателю возможность самому расставить акценты и решить, как можно выбраться из того, что кажется непреодолимым. Мари Шартр живет в Брюсселе, работает в книжном магазине и пишет романы для детей и молодежи.

Моему брату Симону

Перевод с французского Иры Филипповой

Original title: Les petits orages. Written by Marie Chartres

© 2016 I'ecole des loisirs, Paris

Le dessin pour la couverture par Antoine Dore.

© Перевод на русский язык, издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «Тинбук», 2023

Я — имя

— Хлопья будешь? — крикнула мать из-за двери в мою комнату.

— Мам! Ну ты же знаешь! — отозвался я раздраженно. — Нет, только кофе без сахара!

— А ты в курсе, что хлопья намного полезнее для нормального стула? — в который раз напомнила она. — Нормальный стул — это очень важно!

Мать до глубины души волнует здоровье моей прямой кишки, а мне не очень-то в кайф обсуждать подобные темы по утрам.

Из-за двери донесся ее сокрушенный вздох. Как же меня бесит, когда она так делает.

— Мам, я не хочу про это говорить! Просто кофе, и не надо, пожалуйста, стоять у меня под дверью и в сто первый раз спрашивать про хлопья. Ну это бессмысленно! Я же все равно, хочешь не хочешь, пройду через кухню перед выходом. А тут я вообще-то одеваюсь.

— Может, тебе помочь? — предложила она.

— Да нет же, ты чего! Я нормально справляюсь.

— Надеюсь, зарядку сделать не забыл?

— Не забыл, мам.

Прямая кишка и зарядка. Вот что доставалось мне по утрам от мамы. А от папы доставалось только тяжелое молчание. Полная немота — то ли враждебная, то ли просто загадочная. Я не понимал, в чем причина, но ладони потели, меня накрывало с головой, прошибала дрожь, и я ничего не видел вокруг.

Ну да, всего-то.

Меня зовут Мозес Лауфер^[1] Виктор. И это еще без фамилии. А если полностью — то Мозес Лауфер Виктор Леонард. Это родители мои придумали. Они у меня оба психоаналитики.

Отец — лаканист, а мать — юнгианка^[2], и оба повернуты на психоанализе подростков, поэтому у меня и имя такое. Мозес Лауфер — это очень знаменитый психоаналитик, который изучал проблему подросткового нервного срыва*^[3], и знание этого факта мне как собаке пятая нога, хе-хе, мне бы и четырех хватило! Если бы мои родители были киноманами, я бы запросто мог стать Брэдом Питтом Виктором Леонардом или даже Джонни Деппом Виктором Леонардом. Не знаю, что хуже.

Нет, серьезно, тут выбор непростой. Ну зато хотя бы третье имя я получил свое собственное: Виктор. Даже не знаю, откуда оно взялось.

Мозес Лауфер Виктор Леонард, шестнадцать лет, хромой, живу в городе Мобридж, Южная Дакота. Вот такая личная информация.

Я услышал, как мать удаляется обратно в кухню. Она вечно бьется о мою дверь, когда дает задний ход.

Я с горем пополам натянул черные джинсы. В натягивании штанов я стал прямо-таки акробатом. Задача, между прочим, не из легких, когда правая нога решила жить своей жизнью, в гордом одиночестве, отрицая всякую связь с левой. А сама при этом напоминает старое чахлое дерево, которое гнется на ветру и ни за что не желает принять вертикальное положение. В то время как левая по-прежнему бодра и изящна и страшно гордится тем, что осталась в живых и избежала худшего.

— Хорошо устроилась! — иногда шептал я ей по ночам, когда ее напарница причиняла мне нестерпимую боль.

Одеваясь, я трещал суставами, как горящий хворост.

Я бросил взгляд в зеркало, стоящее на полу. Высотой оно было не больше метра, и это меня вполне устраивало: в нем отражались только туловище и ноги, а лицо — нет. Видок-то и без лица довольно безрадостный. А если еще и на лицо посмотреть, то увидишь глаза, похожие на двух больших несчастных собак, которых наказали ни за что, и вот они с печальной мольбой взирают на пустырь, высматривая слабую надежду на изменения к лучшему.

Но нет, улучшениями пока и не пахло. У меня были жирная кожа и прыщи. Врач мне так и сказал: «Да, у тебя избыток кожного сала, но все-таки давай для начала займемся ногой. По-моему, это для нас важнее». А мне так хотелось на это ответить: «Нет, будьте добры, давайте для начала займемся лицом!» Однако прыщи мои бесили только меня одного. И еще наверняка всех девчонок в лицее. Кому понравится лицо, похожее на пиццу с болгарским перцем?

В хромоте еще можно было при желании разглядеть что-то рок-н-ролльное. Ну, хоть чуть-чуть. Даже с костылем. А вот в жирной коже — ничего. Я видел это в глазах девчонок, такое ни с чем не перепутаешь. У них взгляды как бы потухали или появлялось в них что-то до жути унизительное, типа жалости. И когда я оказывался в лицее в сопровождении матери, то срывал настоящий джекпот: сочувствие и жалость одновременно.

— Может, хотя бы апельсинового соку? — предприняла последнюю отчаянную попытку мать, когда я вошел в кухню.

— Ладно, давай, если тебе так хочется, — смирился я.

Отец сидел за высоким столом в центре кухни. Он читал газету. И молчал.

— Пап, налить тебе кофе? — спросил я.

— Нет, спасибо, — сухо ответил он, не отрываясь от свежих новостей.

Мне показалось, что свет вдруг замигал, и я застыл на месте — стоял и смотрел на коробку хлопьев, которую мать все-таки упрямо водрузила на стол. По небу незримо пролетел самолет — я отчетливо расслышал гул реактивных двигателей.

В ушах зазвенело, шум завис над головой и не утихал. Чтобы немного отвлечься, я взглянул в окно на качели, подвешенные на ветке сливы. Свет был белый, он кружился и плыл. В него хотелось окунуться — окунуться и про все забыть.

Костыль простучал по кухонному полу — это я подошел к нашему большому панорамному окну.

— Как думаете, они за все это время не испортились? — спросил я.

— Ты о чем, мой хороший? — спросила мама. — Что не испортилось?

— Качели на сливе — как думаешь, они еще крепкие?

Мамина инвалидная коляска, тихонько скрипнув, подкатилась ко мне.

— Не знаю. Но ты, пожалуйста, ими не пользуйся, пока папа не проверит, как там веревки и доска.

Мама прищурившись смотрела в сторону сада, как будто пыталась разглядеть там свое будущее.

— Я уже и забыла про эти качели, сто лет на них не смотрела. Тим, тебя не затруднит как-нибудь на них взглянуть? — спросила она, развернувшись к отцу.

Папа опустил чашку на стол и медленно сложил развернутую газету.

— Могу взглянуть, да. Но кто-нибудь может мне объяснить, какой в этом смысл? Кататься на качелях могу только я. Я, конечно, рад поддержать любую абсурдную идею, но… — проговорил он тихо.

— Нет, этого тебе никто объяснить не сможет, и все-таки я прошу тебя это сделать. Может, ты и вправду единственный, кто сможет по-настоящему кататься на качелях, но было бы неплохо их проверить, — со спокойной улыбкой возразила мама. Мягко и деликатно, как всегда.

— Ладно, сегодня после работы посмотрю, — сказал отец.

Он наклонился к матери и поцеловал ее в лоб.

Я унес эту картинку с собой. Утешительную и лучистую.

Примечания

1

Мозес Лауфер (1926–2006) — известный канадский психоаналитик, который совершил немало открытий в области психологии подростков.

2

То есть отец — специалист по наследию французского философа и психоаналитика Жака Лакана (1901–1981), а мать — приверженец знаменитого швейцарского психиатра Карла Густава Юнга (1875–1961). Оба ученых — последователи Зигмунда Фрейда.

3

Слова, отмеченные звездочкой, см. в словарике на стр. 203.