Сердце на Брайле

Паскаль Рютер, 2012

Что может быть хуже школы? Для Викто́ра – ничего! Не успевает он вернуться домой, как всё услышанное на уроках вылетает из головы. Зато песни The Rolling Stones и сочиненные со своей группой аккорды он помнит всегда! А уж тому, какие подробности он знает о машинах, удивляются даже отец Виктора и друг Хайсам. Новенькая Мари – его полная противоположность. Учится, не прилагая усилий. Блестяще играет на виолончели. Готовится к консерватории. Тихая. Гениальная. Идеальная! Однажды Виктора пересаживают за одну парту с Мари – и жизнь обоих становится другой. То, что поначалу казалось вынужденной необходимостью, перерастает в дружбу, а может быть, и в любовь. Вот только сохранить это хрупкое чувство непросто: Виктор должен помочь Мари сберечь ее тайну, которая может их разлучить если не навсегда, то совершенно точно надолго. «Сердце на Брайле» – самая известная книга французского писателя Паскаля Рютера (родился в 1966 году). Поразительная история Мари, Виктора и его друзей так вдохновила режиссера и сценариста Мишеля Бужена, что он перенес ее на экран – и герои, столь живые в книге, ожили на экране, воодушевляя зрителей и читателей на такие простые – и такие нужные в жизни – по-настоящему смелые поступки.

2

х — 2 (4 x + 1) = 4 (2 — x) + 2

Вот она, моя первая проблема в этом учебном году. Не единственная, но первая. Я покопался в голове: что там осталось с прошлого года? Пустота. Я повернулся к Хайсаму, который уже отложил ручку, и подумал: может, хотя бы на этот раз он не знает решения? Однако по одному загадочному прищуру было ясно, что уважаемый египтянин уже закончил вычисления. Я бросил в его сторону взгляд, полный безысходности, но в ответ Хайсам лишь слегка приподнял свою лапу над партой. Обычно он делал так в знак ободрения: не беспокойся, всё утрясется, пусть и не лучшим образом, но утрясется. Впрочем, я в любом случае волновался за свои пробелы в знаниях.

Я тайком взглянул на учительницу математики. Она перемещалась с забавным постукиванием, поскольку прихрамывала, а иногда даже ходила на двух костылях, напоминавших спицы, которыми она, казалось, вывязывала урок. Всезнайка Хайсам как-то сказал мне, что преподаватель математики очень несчастна, потому что давным-давно потеряла ребенка. Я же подумал, что именно поэтому учительница теперь заставляет нас решать уравнения. Однажды я спросил Хайсама: «А может, она до сих пор так и носит своего мертвого ребенка в правой ноге?» Он как-то странно посмотрел на меня, широко раскрыв рот (это было у него признаком глубоких раздумий), а потом положил руку мне на плечо.

— Возможно, для тебя еще не всё потеряно, старина.

Кажется, он глубоко впечатлился моим наблюдением, даже восхитился и именно с этого момента начал воспринимать меня чуть более серьезно. Я же подумал, что это просто офигенно — так приподняться в его глазах.

Я делал вид, что пишу, чтобы никто ничего не заподозрил. К счастью, прозвенел звонок.

В конце дня Хайсам старательно укладывал вещи в свой шкафчик. Я болтался в стороне, но, поскольку мой друг не спешил, пришлось идти в комнату его отца одному. В тот день наш консьерж водрузил на голову потрясающую красную феску, придававшую ему вид древнего владыки. Маленькая золотистая кисточка, которая свисала с фески на бархатной ленте, буквально гипнотизировала меня.

Воспользовавшись отсутствием моего уважаемого египтянина, я попытался раскрыть некоторые интересующие меня тайны.

— Месье, — спросил я, — можете мне объяснить, почему вы назвали Хайсама египетским именем, хотя вы турок? А еще любопытно, почему вы справляете шаббат в пятницу вечером?

— А когда его нужно справлять, по-твоему? В среду утром? Или же в понедельник днем?

Он улыбнулся, и я понял, что отец Хайсама шутит.

— Я хочу сказать, что это не совсем турецкий обычай — справлять шаббат, да и не египетский тоже.

Он успокаивающе приподнял руку, очень напомнив мне этим жестом Хайсама.

— Как знать! Как знать!..

Наконец появился Хайсам. Я попросил его объяснить урок математики, ну потому что, блин… эти уравнения!.. Мы уселись в глубине комнатки, чтобы нам никто не мешал.

— Что именно тебе непонятно? — спросил он.

Выглядел Хайсам очень спокойно.

— Короче, хочу знать, как быть с этой заразой иксом.

х — 2 (4 x + 1) = 4 (2 — x) + 2. Не люблю критиковать науку, но это уже ни в какие рамки!

— Здесь нет ничего сложного. Попробуй упростить.

Он закинул в рот огромный кусок лукума и принялся старательно жевать, странно на меня посматривая. Я спросил:

— Упростить что?

— Уравнение, что же еще. Что еще ты собрался упрощать?

— Я не понимаю.

— Смотри. Надо раскрыть скобки, получится: x — 8x — 2 = 8–4x + 2. Согласен?

Я пожал плечами.

— А дальше что? Это же еще не конец?

— Нет, балбес. Дальше надо перебросить все иксы влево, а остальное — вправо.

— Хорошо. Тогда получится… x — 8x + 4x = 8 + 2 + 2.

— Ну вот. А теперь что делаем?

— Не знаю. Ну, пойдем в футбол поиграем?

Он чуть не подавился лукумом: казалось, будто сахарная пудра заполнила его глаза изнутри и они превратились в два маленьких снежка.

— Да нет же, тупица, ты еще не решил уравнение. Тебе нужно найти значение икс!

У меня слезы навернулись. Я вспомнил о папе, который подарил мне «Трех мушкетеров», который был лучшим в классе, которого отчитал по полной Счастливчик Люк и который делал всё, чтобы за мной присматривать… А я… меня нокаутировал первый же икс в учебном году.

— Итак, — продолжил Хайсам, успокоившись, — надо упростить. Упрощай.

— Ладно, упрощаю, упрощаю, куда уж проще… Вот, получилось:

— 3x = 12.

— Теперь надо поделить на — 3!

— Само собой… Ой! Но мне кажется, как-то не очень: x = 12: ( — 3)… Наверняка я где-то просчитался…

— Нет, всё правильно, получается x = — 4. Так тебе больше нравится?

— Честное слово, не понимаю, зачем всё это вообще нужно, но мне нравится. Хотя я и не уверен, что смогу провернуть то же самое в одиночку. Гарантировать не могу.

— Интересно, что ты будешь делать, когда появится несколько неизвестных, — произнес он, глотая еще один сладкий кубик.

— А что, так бывает?

— В математике всякое бывает…

— Как ты всему этому научился?

— Да никак. В этом нет моей заслуги: египтяне всегда были великими математиками.

— А турки, которые соблюдают шаббат?

— И турки тоже. Даже те, которые соблюдают шаббат.

* * *

На следующей неделе дела пошли только хуже, и я заметил, что обстоятельствам вообще свойственно усложняться. Всё началось с учителя географии, который взбесился, раздавая нам проверенные контрольные. На вопрос о климате в Ницце я ответил: «В этом регионе идет снег и иногда случается отлив». Я-то себя понял, но, похоже, только я один. Весь класс взорвался от хохота, особенно несколько тощих девчонок — казалось, они не смеются, а теоремы математические зачитывают. Такие все из себя правильные, что, даже когда пукают, уверен, не воняет. Хайсам тоже улыбнулся, но как-то мягко, по-дружески. Ну забыл я выучить всякое там про климат из-за поршневых пальцев. Папа хотел заменить поршни с четырьмя канавками на поршни с пятью канавками. Поэтому пришлось всё разобрать и вытащить из поршней хромированные пальцы. Мы заглянули в справочник Кребса, за которым я сбегал в свою комнату, и поняли, что нужно слегка подрегулировать головку шатуна, чтобы поршни не заедало, — а что было дальше, вы знаете. Из-за этой истории я совсем позабыл о климате в Ницце. Хотя и не имею ничего против географии. Один раз отец моего уважаемого египтянина показал мне на карте, где находится Египет, и я увидел, что в этой стране повсюду вода, ну, кроме мест, где пустыня.

— А Турция? — спросил я его.

Он уверенно ткнул в карту на стене. Его гладкий, как жемчужина, ноготь сухо щелкнул по поверхности.

— Вот она, Турция. Прямо здесь.

— Надо же, забавно. Я думал, это Индия.

На перемене после урока географии я стоял в одиночестве, размышляя, что скажет папа и как мне оправдаться. Я наблюдал за летающими туда-сюда мячами и думал, что просто не создан для учебы. Мне показалось, девчонки из класса смеются надо мной, потому что они смотрели в небо и громко спрашивали: «Интересно, когда же пойдет снег…» А потом вертели своими тощими задами и хихикали. Хайсам куда-то запропастился, и я не знал, где искать поддержки. Я вспомнил, как отец застал меня врасплох: «Какие нововведения случились в „панаре“ во время гонки Париж — Берлин в 1901 году?» Даже в справочнике Кребса не было ответа.

В общем, я был не в духе и отказывался от всех предложений поиграть, надеясь хорошенько обмозговать ситуацию — а это в жизни суперважно. Я уже представлял себе папу в кабинете директрисы, да еще и Счастливчика Люка, который снова отчитывает его по полной, и мне любой ценой хотелось избежать этого, чтобы не ранить отцовские чувства. Еще я вспомнил об Александре Дюма, который, даже не зная нас, приложил столько усилий, чтобы развлечь и научить всяким историческим штуковинам. Я поклялся прочесть сегодня вечером минимум двадцать страниц «Трех мушкетеров», однако остановился в итоге на пятнадцати, поскольку надо разумно рассчитывать свои силы, чтобы потом не выдохнуться.

Прозвенел звонок с перемены, и я уже не знал, хороший это знак или плохой. Полный сомнений, я встал в шеренгу одноклассников в ожидании учителя физкультуры и еще раз вспомнил про папу и его блестящее школьное прошлое, чтобы придать себе сил. Спорт точно приведет меня в чувство.

Полчаса спустя, оказавшись в кабинете Счастливчика Люка, я понял, что спорт приносит мне столько же удачи, сколько и климат в Ницце. Завуч стоял прямо передо мной, широко расставив ноги, и казалось, он вот-вот выхватит револьвер и пустит пулю мне прямо в лоб.

— Я полагал, мы всё обсудили и поняли друг друга… не так ли?.. Думал, ты сделал нужные выводы… и решил вести себя лучше…

— Да… то есть нет!

— Что значит «да, то есть нет»?

— Короче, я пытаюсь сказать, что да, выводы я сделал и начал пытаться, но иногда слова сами по себе вырываются…

— Подведем итог… Учитель физкультуры выстроил вас в шеренгу…

— Да, и пошел за ключами от спортзала…

— Вы все построились и ждали его, так?

— Так и было, месье, ждали. Всё именно так, как вы говорите…

— И именно в этот момент ты решил отличиться… Можешь еще раз повторить, что ты там сказал?

Я почесал подбородок. Ситуация действительно была безвыходная. Я подумал, что бы сделал на моем месте д’Артаньян.

— Вы просите меня повторить…

— Да…

— Если для того, чтобы мне стало стыдно, то это не очень любезно с вашей стороны…

— Говори, или я позвоню твоему отцу!

Он сделал вид, что уже тянется к телефону и ищет номер. Я запаниковал ужасно, потому что понял, что Счастливчик Люк знает, как меня подловить.

— То есть повторить?

— Да.

— Ну, мы построились и ждали. Вдруг начался дождь. Знаете, месье Люк… то есть месье Геноле, когда огромные капли летнего дождя, похожие на мух, разбиваются о еще сухую плитку…

— Избавь меня от своих литературных описаний…

— Но литература очень важна, месье…

— Мне всё равно, я хочу, чтобы ты повторил то, что сказал там, в шеренге…

— Вы читали «Трех мушкетеров» Александра Дюма, месье?

— Нет, я не читал «Трех мушкетеров»… А что? Ты прочитал?

— Да… то есть почти… А вы знали, что Александру Дюма понадобилось целых три года, чтобы написать эту книгу? По одному на каждого мушкетера…

— Нет, я не знал…

Вдруг он снова вернулся к теме разговора:

— Ладно. Ну? Я по-прежнему хочу знать, что ты там сказал…

— Что я там сказал? Вы действительно хотите знать? Короче, я сказал: «Ну и что нам теперь дальше делать? Петушка теребить?»

На несколько секунд завуч потерял дар речи, словно до сих пор не расслышал моей фразы. Мне показалось, он вот-вот улыбнется — ну или расплачется, было сложно сказать.

— Ты меня расстраиваешь, мой мальчик, так расстраиваешь, ведь ты же неплохой парень…

— Конечно, месье.

— И можешь многого добиться…

— Наверняка, месье. Тут вопрос в подходе к учебе, как говорят специалисты.

— Ну что, порадуем твоего отца?

Зараза.

И вот оно, внезапное чудо. Я вдруг вспомнил статью из местной газеты, в которую папа заворачивал испачканные инструменты. Ход конем. Прямо битва д’Артаньяна и де Жюссака.

— Слушайте, месье, я сейчас немного ухожу от темы, но вы просто отлично выступили на гонке в воскресенье. Я уже было подумал, что противники вас догонят, но есть еще порох в пороховницах…

Туше. Прямо как Бикара́ со шпагой в бедре, только у этого — колёса в сердце. Счастливчик Люк действительно был чемпионом любительских велогонок и всё свободное время проводил в седле. Забавно думать, что вот у него уж точно всегда болит зад.

— Ты там был?

— Да, — сказал я, изо всех сил пытаясь припомнить ту самую заметку в газете, — и могу вам сказать: так всех обставить! Да я такого никогда не видел. Даже на «Тур де Франс»! По-моему, вы могли бы стать профессионалом, настоящим чемпионом.

— Возможно, но надо столько тренироваться… никогда не хотел: здоровье прежде всего!

— Вы правы… Здоровье — это очень важно… Но мне кажется, что самое главное в гонке — это не стартовать слишком быстро, чтобы не выдохнуться, прям как в учебном году… — Я надеялся, он оценит это сравнение. — Можно я пойду? А то уже темнеть начинает…

— И чтобы больше я не слышал о тебе никаких глупостей. И попробуй мне еще раз выразиться в подобном ключе. Тут же позвоню твоему отцу, и ему вряд ли это понравится.

— Это точно.

Я вышел из кабинета. Ну вот, со всеми этими приключениями пропустил школьный автобус. Издали я увидел, что Хайсам и его отец в каморке собираются сыграть партию в шахматы. Мне хотелось пойти к ним, чтобы смотреть за игрой, объедаться лукумом и больше ни о чём не думать — что может быть лучше шахмат в такой ситуации? Однако я решил, что лучше отправиться домой, поскольку уже достаточно отличился за этот день. Уважаемый египтянин заметил меня издалека и поднял руку в знак приветствия. Из-за круглых очков в черепаховой оправе он по-прежнему походил на большую тихую сову. Бесконечно умиротворенную.

* * *

Пока я добирался до дома пешком, солнце уже начало спускаться за деревья. Я пошел через небольшой лес, который тянулся вдоль дороги. Здесь, среди деревьев, наш учитель биологии разбил прудик и наблюдал за головастиками и лягушками. В прошлом году я додумался вылить туда средство для мытья посуды, отчего некоторые лягушки подохли — их нашли потом пузом кверху, — а другим я серьезно навредил. Убийство амфибий вышло совершенно случайно — я поклялся в этом Счастливчику Люку. Однако он поверил мне только наполовину, и, чтобы доказать мою любовь к природе и возместить ущерб, мне пришлось все зимние каникулы ухаживать за прудом. Потом, в том же году, месье Дюбуа всё равно заставил нас изучать лягушачьи рефлексы: он разрезал одну из них и нацепил кучу электродов. Да уж, ну и стоило после такого учить меня уважению к лягушкам и любви к животным.

Я спустился по склону и обогнул громадные дома у въезда в деревню. Прямо возле церкви я столкнулся с девочкой из моего класса. Мари… Мари что-то там… не помню уже. Сперва я подумал развернуться и пойти в другую сторону, потому что ну правда… Но так как она тоже шла по направлению к деревне, а я и так уже всюду опаздывал, я просто замедлил ход, стараясь случайно ее не перегнать. Но девчонка повернулась, увидела меня и, вместо того чтобы сбежать, как я надеялся, остановилась и помахала рукой. Я крепко влип.

— Думаешь, сегодня пойдет снег? — спросила она.

— Эй! Ну хватит! Как будто ты никогда не несешь всякую хре… чушь?!

Девочка задумалась над ответом.

— Знаешь, нет, никогда такого не было.

Не похоже, чтобы она сильно этому обрадовалась.

— И вообще всё это из-за папиных поршневых пальцев, но ты вряд ли поймешь.

— Думаешь?

Что-то упорно вертелось на языке… Ее имя… Мари… Мари… Мари… что же там?

— Это точно, поверь, — произнес я наконец.

Чтобы так ответить, я принял серьезный вид, потому как уж в этом вопросе я был уверен. Нет, здесь меня не провести, я точно покажу себя с лучшей стороны. Тут я тоже ошибся, но это вы потом увидите. За несколько минут мы не произнесли ни слова. Моя голова была занята поисками ее имени… Оно так и вертелось на языке, но всё время ускользало. Я тайком поглядывал на девчонку. Волосы у нее были рыжие, такие сильно кудрявые и закрывали половину лица, разлетаясь во все стороны. Она казалась аккуратной, как японская куколка. А я вспомнил, что уже три дня не мылся в ду́ше, и тут же поклялся себе исправить положение сегодня вечером — ради самоуважения, чего там! Я задумался, чем бы таким ее поразить, потому что история с Ниццей раздражала меня, задевая гордость. Вдруг мне пришла в голову идея:

— Хочу спросить… Ты уже читала книги Александра Дюма?

— Отца или сына?

— В смысле, отца или сына?

— Александра Дюма-отца или Александра Дюма-сына?

Я больше ничего не понимал, всё опять начало усложняться, и я решил, что разузнаю об этом попозже, а сейчас надо срочно сменить тему разговора. Я попытался вспомнить хоть что-нибудь, где я точно не сморожу чушь. Вдруг я взглянул на ее правую руку. Она носила огромное кольцо, поэтому я решил сделать ей комплимент:

— Какая граната на кольце^[8]. Оно настоящее?

Я не сразу понял, почему девочка посмотрела на меня, словно на пришельца. Она даже не знала, что ответить, как будто мы разговаривали на разных языках. Я снова начал:

— Кажется, тебе интересны всякие там научные штуки.

Она немного растерялась от очередного поворота в разговоре и нахмурилась. Наверняка подумала, что я пытаюсь ее закадрить или что-то в этом роде.

— А тебе неинтересны?

Наконец-то, вот оно. Ее имя — Мари-Жозе.

— Конечно, — ответил я как можно убедительнее, — конечно, тоже интересны. Но не каждый день.

— Мне вот показался очень полезным урок биологии о глазах.

Мари-Жозе выглядела задумчивой и какой-то далекой. Она продолжала, словно про себя:

— Удивительно, что происходит с радужной и роговой оболочками…

— Тоже видела, да? — спросил я. — Когда он начал объяснять, как можно ослепнуть из-за этой хре… этой штуковины, роговицы…

Мы проходили мимо булочной, когда я заметил, что солнце уже село и начало смеркаться. Вдруг Мари-Жозе остановилась, повернулась ко мне и сказала с улыбкой в голосе:

— Когда ты ослепнешь, то не увидишь снега в Ницце, равно как не узнаешь, отлив это или прилив. Весьма печально, особенно когда так любишь этот регион и его климат…

Она повернулась спиной, на том мы и распрощались. А для меня это было полное унижение.

Унижение: состояние, чувство того, кого уязвили или унизили. См. также Уязвить. Ранить самолюбие.

В этом определении содержалось как минимум два непонятных мне слова. Если нужно быть специалистом, чтобы понять определение, то зачем это вообще надо?

* * *

Когда я вернулся домой, то тут же задал папе вопрос, который не давал мне покоя:

— Пап, серьезно, вот ты знал, что было два Александра Дюма?

Он оторвался от «Объявлений для профессионалов и любителей», в которые всегда погружался с головой.

— Да, отец и сын.

Я вздохнул с болью.

— Почему ты так вздыхаешь?

— Ну, я вижу, что много людей знают кучу вещей, о которых я даже не слышал… По дороге из школы я встретил одноклассницу, так вот, она уже в курсе, что было два Александра Дюма. Я больше никогда не заговорю с ней о «Трех мушкетерах». А Хайсам небось вообще сто лет об этом знает… Ну вот зачем, скажи, Александр Дюма дал своему сыну такое же имя?

— Понятия не имею. Может, хотел, чтобы тот писал книги, как отец, поэтому подумал, что такое имя принесет ему удачу.

— Забавный обычай. А кто написал «Трех мушкетеров», отец или сын?

— Отец.

— Я так и подумал…

— Почему это?

— Гораздо больше похоже на книгу отца, чем сына.

Дом полностью погрузился во тьму, и мне стало интересно, как папе удается до сих пор делать заметки в «Объявлениях», где такой мелкий шрифт. Я включил лампу на буфете и открыл рюкзак, чтобы вытащить из него вещи.

–…Наверняка книги его сына, сына Александра Дюма, менее удачные и образовательные. А что он вообще написал?

— Я уже не помню. Что-то вроде «Черного тюльпана», кажется, и еще «Даму с камелиями». Красивая история о женщине с цветами. Она была влюблена и больна одновременно.

Затем папа снова погрузился в «Объявления для профессионалов и любителей» — это был небольшой журнальчик, который он в свое время придумал, чтобы самые разные коллекционеры могли общаться между собой. Но больше всего меня восхищало в папе то, что в своем журнале он сам предлагал любителям старья разные штуки. В городе у него было что-то типа склада, где отец хранил всякий хлам, пока на него не найдется покупателя. «Канада» — так мы называли этот склад — досталась ему от дедушки. Это странное место разрослось в моих фантазиях до размеров целой сказочной страны. Я никогда там не был и даже понятия не имел, почему отец назвал свой склад «Канадой». Но я точно знал, что однажды увижу это место и в моей жизни начнется новая глава.

— Папа?

Он оторвался от журнала. У него были красивые голубые глаза, немного влажные, и мне всегда казалось, что он вот-вот расплачется.

— Да?

— А твой папа поступал так же, как ты со мной? Он следил за твоими школьными делами?

Папа надел колпачок на ручку, посмотрел на меня взглядом, полным нежности, и нарисовал в воздухе длинную макаронину.

— Он приехал из Польши перед самой войной, а как только мир восстановился, начал продавать всякий металлолом… Когда стало получаться, то он был слишком занят в «Канаде», чтобы пристально за мной следить…

— То есть ты сам заделался таким крутым?

Он кивнул, задержав дыхание, и это было потрясающе.

— Пап, скажи, а ты очень любил своего папу?

Он застенчиво улыбнулся — скромность и всё такое — и снял колпачок с ручки. А я подумал, что папа сейчас ускользнет от меня, прям как рыба с крючка.

— Я не уверен, хорошо ли его знал… Сегодня, когда я обо всём этом вспоминаю, даже спрашиваю себя, действительно ли он существовал. Думаешь, отец и сын много знают друг о друге?

Папин взгляд внезапно стал странно-серьезным. Вокруг повисла суперторжественная атмосфера, однако философские грозы могли разразиться в любой момент.

— Да ладно, пап, мы ж с тобой прекрасно знакомы, разве нет? А мой друг Хайсам и его отец тоже знают друг друга, как шахматную доску…

Он задумался на несколько секунд. Казалось, мыслями он был где-то далеко.

— Да, ты прав. Мы с тобой друг друга знаем. Да, знаем…

Вид у него был не очень уверенный.

— У меня есть еще пара вопросов, но это неважно.

— Да давай уж.

— Ну для начала, мне интересно, как учителя покупают туалетную бумагу, прямо вот так, у всех на глазах?

— Я тоже задавался этим вопросом в твоем возрасте. До сих пор не знаю ответа. А второй вопрос?

— Что на ужин?

— Лягушачьи лапки.

Примечания

8

Конечно, Виктор имел в виду полудрагоценный камень гранат темно-красного цвета. С ним такие ошибки довольно часто случаются.