Свободные чтения. Составитель Лев Оборин

ПЭН-Москва

Этот сборник издан при содействии Ассоциаций «Свободное слово» (АСС) и «ПЭН-Москва». В 2017 году АСС объединила литераторов, журналистов, переводчиков, редакторов и издателей, вышедших из Русского ПЕН-центра, а в 2018 году из неё выросла ассоциация «ПЭН-Москва», принятая в ряды Международного ПЕН-клуба. С 2017 года АСС и «ПЭН-Москва» провели ряд поэтических чтений, в том числе в рамках ежегодного Фестиваля Свободы в Сахаровском центре. Вы держите в руках свидетельство этих выступлений. Книга содержит нецензурную брань.

Мария Галина

«подбрось повыше…»

подбрось повыше

чтобы я могла увидеть все разу

сыроварни твои маслобойни

богадельни

звезды средневековья

черный зубчатый лес

города и дороги

олени на тонких ножках

вброд переходят реку гудрона

ежи и жабы

с риском для жизни

как нам их жалко

старый красивый

контрабандист на джипе

слушает джаз

подпевает

у него в багажнике

золото всех ацтеков

невольницы и верблюды

его расстреляют

за первым же поворотом

черный копатель

янтаря лежит в карьере

нож у него в груди

нож зажат в кулаке

лужа крови

уходит в серый песок

в темные воды

морей времен плейстоцена

прыщавый дембель

навеки канет

в дебрях вокзала

эта цыганка

сойдет на ближайшей

с ней ничего не будет

почти в зените

стена света

встает на стену мрака

обе прекрасны

то ли

радуга в небе

то ли

в глазу соринка

***

У каждого города свой запах. Одесса пахнет морем, водорослями, выброшенными на берег, сухими и горячими, но прежде всего Привозом. Гниющими овощами, жижей, хлюпающей под ногами, толстый мальчик стоит в мощеном брусчаткой дворе, его толстая мама, высунувшись из окна, кричит — Моня, кушать. Моня давно уже взрослый, лысый, мама давно в шеоле, в сером сумраке, но до сих пор в окошке, Моня, кричит, Моня, иди домой, паршивец. Моня поправляет галстук, пиджак, одергивает рубашку, медленно поднимается по ступенькам, прижимает руку к левому боку, мама стоит в дверях, говорит, ты хочешь моей смерти…

Львов пахнет мхом, мокрой брусчаткой, в историческом центре канализацией, что поделать, если со времени цисаря ее не касалась рука человека, среди туристов ходят бледные тени, ничего им не понятно, откуда японцы, почему шумят, почему смеются, делают селфи, кстати, что это значит, где Авраам, где Сара, где пани Эльжбета, куда все делись? Почему в нашей квартире чужие люди, и почему они нас не замечают, сплошь рестораны, практически в каждом доме, в каждом подъезде, сколько их вообще человеку надо, мы-то не против, мы тоже любим покушать.

Питер пахнет пресноводным ветром, обволакивающим лицо мокрыми простынями, ячейки света движутся относительно себя, световые сети колеблются на ветру, тени их рвут и топят, мокрый гранит, полупрозрачная девочка машет ручкой, она как все, хотела быть балериной, ладно, художницей, ночью она слышит как кто-то ходит по их квартире, скрипит паркетом, в старом буфете дрожат хрустальные рюмки, бабушка говорит, это ее мама, улыбается, становится фотоснимком в старом альбоме… Свет сжимается в точку, в булавочную головку, мокрый ветер приходит с залива, осень кажется все плотнее, снежная сетка колеблется за окошком, руки почему-то прозрачные и в морщинах.

Москва пахнет нефтью всех труб мира, бензином, гарью, пластиковыми цветами в цветных кадках, метро дышит паром, раз за разом выбрасывает наружу бледных обитателей подземелья, еще говорят, что пахнет гнилой капустой, плоское место в плотном кольце свалок, маленькая река ничего не значит. Он приехал сюда совсем молодым поэтом, пил со всеми, спал почти со всеми, стал знаменитым, ходят слухи, третья жена его совсем молодая, всем заправляет, торгует его славой, он просыпается, подушка рядом пустая, он встает, сует худые синие ноги в холодные шлепанцы, бредет на кухню, готовит себе завтрак, яйцо всмятку капает на колени. Был бы кот, поговорил бы с котом, рассказал бы ему, какие они оба славные парни, как они оба любят, когда их гладят по спинке, но кота почему-то тоже нету.

Лондон пахнет моющим средством, парфюмерной отдушкой, гнилью прилива, сырые доски, мелкие волны, свет стоит вертикально. Женщины в черных пальто, лодыжки тонкие, туфли-лодочки, подбородок скошен чуть-чуть, в остальном почти безупречны, Мы здесь чужие, давай останемся, станем тенями под мостами, над нами будут грохотать поезда, приличные люди читают прессу, что-то опять в королевской семье неладно… Нас никто не поймает, ничто не заденет, мы сами тени, среди теней испуганных горожанок, пробирающихся в доках, в сырых кварталах, кто-то идет за ними, темный и страшный, кто-то стоит в тумане, темный и страшный, кто-то молчит напротив, темный и страшный, кто-то идет за ними, кто-то идет за ними…

«У нее болит голова живот…»

У нее болит голова живот

Но она города переходит вброд

Ей нарком луначарский сказал — вперед!

И она идет

И глядит на нее трудовой народ

Коллективный разинув рот

У нее болит голова живот

У нее лягушонок внутри живет

Регулируется декретом ВЦИК

Лунный цикл

У нее болит голова живот

У нее сейчас каждый день как год

Под тапера скачет восставший флот

И старпома бьет

Ах духи москва краснозвездный шик

Во дворе братва примыкает штык

Каждый план велик каждый осип брик

На худой конец мандельштам

Из цикла «Мёртвый город»

***

Каждый день мы подходим к городу все ближе,

Женщины из окрестных сел приветствуют нас цветами,

Каждую ночь белый огонь на дозорной башне

Виден все ярче.

Он горел там за тысячу лет до того, как

В город вошел последний завоеватель.

Женщины приветствовали его цветами,

Его солдаты относились к ним с исключительным уваженьем,

Их потомки теперь в числе коренных народов.

Он сошел с ума на второй год правленья.

Выколол глаза дорогому другу,

Сыновьям и внукам отрезал яйца,

Каждое утро требовал свежей крови,

Жил долго, умер своей смертью.

Его преемник, человек достойный и кроткий

На второй год вырезал полстолицы.

С тех самых пор им не везло, беднягам. Их перебежчик

Нам сказал, что ворота уже открыты.

Горожанки подмываются и готовы.

Белый огонь на башне, как посмотришь

На него, на душе становится чище.

Когда мы вступим в их город, мы обязательно спросим

Чем они подкармливают свое пламя.

« Здесь нет вокзала, сказал старик…»

Здесь нет вокзала, сказал старик.

Но я точно помню, что был. Я помню вокзальную площадь… торговок семечками. И яблоками. Яблоки продавали ведрами. Желтые такие яблоки с битыми боками. Я полагаю, это падалица. Их никто не брал, но торговки все равно сидели.

Возможно, сказал старик, вам показалось. Ложная память.

Что — и яблоки?

Яблоки — то, что склонно казаться людям в первую очередь.

Но как-то, возразила она, как-то я же сюда попала.

Есть некоторый шанс, что вы жили здесь всегда, сказал старик.

Все равно должен быть вокзал.

В каждом городе должно быть место, откуда можно уехать. Совсем уехать. Иначе этот город никуда не годится. Здесь нет вокзала. Возможно, когда-то был. Очень давно. Когда-то и аэропорт был. Что — спросила она, — отсюда нельзя уехать? Если хотите, я могу перевезти вас на лодке, — предложил старик. Нет, спасибо, — сказала она, — спасибо большое. Не надо. Тогда отойдите отсюда, — сказал старик, — это место хорошо простреливается.