Санитарная зона

Ольга Шипилова

Журналистка Алиса, ведущая расследование о незаконном изъятии человеческих органов, попадает в клинику, о которой готовила скандальную статью. Сначала она пациентка, потом сотрудник. Перед глазами Алисы развернутся жуткие картины. Но насколько они правдивы? Ведь девушка страдает биполярным расстройством…

Глава 4

Накануне визита на групповой сеанс мобильный аппарат, молчавший долгое время, подал жалобные сигналы. Я лежала на кровати под капельницей, досчитывая последние янтарные капли, которые должны были освободить мое тело от ненавистной системы. Целых два дня я ждала встречи со Светланой и трепетала от невыносимости того, что познакомлюсь с подобными себе. Все физиологические болезни я отмела за одну бессонную ночь, уверовав в психосоматику. Теперь никто никогда меня не переубедит: болезни кроются исключительно в голове. Мои одногруппники по психотерапии не находились в этой больнице, брали платные сеансы, тем интереснее они являлись для меня.

Телефон зазвонил настолько неожиданно, что я должна была испугаться. Но со мной этого не произошло. Уже второй день я принимала антидепрессанты, делавшие меня спокойной и миролюбивой. Большего эффекта не было, он должен был наступить только недели через три.

Я посмотрела на экран. Номер был мне незнаком. Левой, свободной от капельницы рукой, я поднесла его к уху.

— У аппарата…

— Лиска, ты? Неужели дозвонился?!

Голос в трубке трещал, я не знала его.

— Кто это? — равнодушно уточнила я.

— Толя, Анатолий Валерьевич! Совсем позабыли своего однокашника вы, Алиса Павловна!

— Толик ты?! — я подскочила, резким движением вырвала иглу из вены. Кровь в одночасье брызнула, запачкала пододеяльник.

— Ах ты, черт! — выругалась я! — Будь она неладна!

Вид крови не произвел на меня никакого впечатления. Толик заботил меня гораздо сильнее, нежели возможность истечь красными каплями эритроцитов и тромбоцитов.

— Алиска, Лисонька! Мало времени! — трещала трубка. — Мне столько тебе нужно рассказать!

Действие таблеток резко отпустило, по коже побежали сотни взбешенных муравьев. Это был не простой звонок от человека, с которым я давно не виделась, мне звонил сам Толик из настоящего пекла, на которое отважился после истерики на моем балконе.

— Толя, откуда ты звонишь? — я предусмотрительно убавила тональность голоса, начала шептать в отверстие динамика мобильного аппарата, боясь быть услышанной и заподозренной в новом страшном заговоре — теперь уже не против клиники и врачей, а куда серьезнее — против национальной безопасности.

— Алиска, не мне тебе объяснять! Как ты? Еще не нашла работу? Приезжай ко мне, я все устрою, хорошие деньги! Только опасно… Ты где сейчас?

— В больнице…

Треск в трубке усилился. Голос Толика стал еле различим.

— Что? Алиса, говори громче. Чем ты занимаешься?!

— Неважно, это не главное! Как ты? Пишешь о войне, а сам-то целый? — я забыла о конспирации, стала кричать.

— Целый, но уже успел оказаться под градом!

— Под градом? Значит у вас дожди? А у нас тепло, солнце…

— Не под тем градом, Лисонька, совсем под другим. Вообрази, вчера блокпост и жилой микрорайон обстреляли из систем залпового огня. Люди погибли…

— Как же так, Толик?!

У меня перехватило дыхание. И это мне говорит Толик, маленький подозрительный человек. Он говорит не о надоях, не о питательности яиц, производимых местными пеструшками, а о системах залпового огня, о смертях.

— Толик, страшно же! Как ты держишься?

— Не паникуй, Алиска. Нам ли бояться!

— Все шутишь, Толик, а если начистоту?

— А если серьезно, Алиса Павловна, то мне, может быть, всего этого так долго не хватало. Здесь все по настоящему: жизнь, смерть, люди, истины. Черное — это черное, а белое — никак не голубое. И журналистика настоящая, нужная. Подлость не прячется под маской добродетели, и я больше не прячусь за мнимыми талантами. Делаю то, что у меня получается. Ну а смерть… Так она и дома может в любую минуту настигнуть. Вспомни нашу редакцию, сто раз зимой под огромными сосульками пробегали. Бах — нет человека! Понимаешь? Приезжай!

— В этом ты прав…

Треск прекратился. Мир затих. Сейчас в нем существовал только голос Толика, далекий и близкий. Я ухватилась за него, как за тонкий волос, тянущийся из блиндажей, землянок и окопов нашего двадцать первого века. Какой бы страшной ни была правда, описанная Толиком, но все же она была настоящей чистой правдой жизни, где не нужно сочинять, высасывать факты из пальцев, притворяться.

— Но все-таки, почему ты?

Вопрос был глупым, я задала его лишь для того, чтобы не потерять голос Толика.

— Потому что я. И все! Надумаешь, звони по этому номеру, будем работать в связке. Нам с тобой все равно терять нечего: ни семей, ни детей.

— Я позвоню, Толик, обязательно позвоню!

Я обещала позвонить, но все еще была убеждена, что никогда не рискну отправиться в зону боевых действий. Не потому что трушу, а потому что не вижу в этом необходимости. Зачем, там и без меня хватает корреспондентов: опытных, подготовленных, увлеченных своим делом! И, конечно же, их совесть не запятнана фальшивыми журналистскими расследованиями! Но внутри, в области злосчастной аорты, шевельнулся огромный червь. Он выгрызал меня, желая выбраться наружу, извлекая вместе с собой спрятанные сомнения. А может попробовать? Рискнуть? Вся моя жизнь до сего момента была ложной, вымышленной. Я занималась журналистикой, но то была игра в журналиста. А ведь еще на первом курсе мечтала о том, что сейчас реализовывал Толик. И что в итоге? Толик — под градом, а я в укрытии стен клиники. Тепло, уютно и безопасно. Спряталась от себя самой. Всю свою жизнь искала поводы не встречаться лицом к лицу с реальностью, ни когда увлекалась биологией, ни потом, когда увлеклась силой слова. Именно, увлекалась! А нужно было жертвовать собой ради профессии, совершенствоваться в мастерстве! В «Зореньке» столько лет мирно отсиживалась, чтобы тешить свое самолюбие и прикрывать хобби изнанкой мнимой значимости. Теперь же, после беседы со Светланой, а затем с Толиком, мне нужно было обрести новый смысл, истинное занятие, которое стало бы предназначением, служением и самопожертвованием.

На группу я пошла ватная. В переносице ломило, уши закладывало. Что я делаю здесь? Для чего нахожусь в этой больнице, когда там Толик, люди, залповый огонь, и падает с неба град, о котором без умолку говорят в новостях, но никак не в прогнозе погоды! Кто делает новости экстренными, тревожными?! А делают их самые обычные «толики»! Может быть, и я могла бы… Может быть, появилась бы необходимость и моего присутствия под залповым огнем?

— Алиса! — меня окликнули сзади. — Заходи в кабинет! Что стоишь перед дверями?!

Я будто проснулась. Перед глазами всплыла металлическая табличка кабинета психотерапии. Моя рука покоилась на дверной ручке. Сколько я так простояла?

— Входи, смелее, девочки уже собрались! — в мою сторону двигалась хрупкая фигурка Светланы.

Я обернулась. Сегодня под грузом собственных мыслей Светлана не показалась такой милой как в первый прием. Очарование знакомства с психотерапией вдруг исчезло. Рассудок твердил, что это тоже фальшь, очередная игра. Но Светлана, приблизившись, ласково подтолкнула меня под локоть. И я подчинилась. Тут же за сомнением в психотерапии пришло разочарование в себе. Светлана выискала во мне мужское начало, дала свободу Али, который теперь, будь он немного устойчивее, рискнул бы ехать вслед за Толиком, а я неблагодарно усомнилась в ее профессии.

Я вошла в кабинет. Обстановка в нем изменилась. В центре стоял белый чайный столик. Пыхтел кофейник, звякали ложечки. Вокруг были расставлены шесть стульев, образуя идеальную геометрическую фигуру, напомнившую мне ведьмин круг. Хаотично раскидались белые пледы по спинкам стульев и полу. В них кутались четыре женщины. Эти женщины принадлежали другому миру, о котором я писала, но никогда в реальности не соприкасалась с ним. Сытые лица, уверенные взгляды, золотые локоны. Думаю, мои одногруппницы никогда не знали нужды, им не приходилось обгладывать кости, которые подбрасывала жизнь, как это часто делала я. Их ухоженные ножки, пальчики рук не обозначили вены, а у меня варикоз с двадцати лет. Я не была одной из них, и они это видели. Смотрели на меня брезгливо, скривившись, хотя во имя Великой Светланы и пытались растягиваться в деланных улыбках. Отхлебывали из чашечек кофе, ловко закидывали в красные, хищные рты дольки цветного мармелада. Женщины мне не понравились. Я стояла у входа, не решаясь войти в круг стульев и белых пледов.

— Девочки, знакомьтесь, это Алиса, пятый и последний член нашей группы. Теперь мы в сборе и мы можем приступать.

Я догадалась: сеансы платные. Пока я нахожусь в клинике, с меня не возьмут и гроша, а потом, как только я запутаюсь в сетях психотерапии, как только я подсяду на Светлану как на сладостную иглу с героином — буду платить. Понять это два дня назад мне было не суждено. Возможно, я не понимала бы этого и сейчас, если бы не звонок Толика. Он, как грубая пощечина, отрезвил меня. Но, пока еще не смея спорить со Светланой, я кивнула, нехотя улыбнулась и села на один из двух пустых стульев. Рядом опустилась Светлана.

— Девочки, — продолжила она, — Алиса новенькая, давайте ее поприветствуем.

— Здравствуй, Алиса, — дружно промурлыкали женщины, не выпуская из рук чашечки с кофе.

— Алиса у нас журналист, она попала в неприятную ситуацию, и мы должны помочь ей преодолеть социальную отстраненность.

«О боги, что она говорит! — я покраснела. — Кто дал ей право обнажать меня перед совершенно чужими людьми?! Неужели еще утром я желала оказаться среди напудренных кукол, рты которых, не переставая, тискали мармеладные дольки?!» Мне было некомфортно, противно.

— Журналист, как мило! — снова услышала я хоровой возглас.

— Да, девочки, согласитесь, что это здорово — наши ряды пополнил творческий человек. А теперь давайте каждый расскажет о себе. Мы с вами знакомы, но Алиса должна узнать каждую из вас поближе. Итак, начнем с Наташи. Наташа, поведай Алисе, кто ты и с чем пришла, а также объясни, с какими переживаниями борешься.

— Хорошо, — глаза Наташи, сидевшей напротив меня, влажно заблестели.

Я видели, блеск вызван никак не набежавшими слезами, а страстным желанием оказаться в центре внимания.

— Я Наташа, мне сорок, у меня депрессия. Мне очень одиноко. Муж в постоянных командировках, дети не радуют меня.

— И когда же, Наташа, все это началось? — уточнила Светлана.

Я догадалась, что все свои уточнения, она проговаривает Наташе в сотый раз, а Наташа в сто первый терпеливо поясняет.

— Как только родился первый ребенок, я ощутила, что теперь всем должна, все от меня чего-то ждут. Муж, младенец, мои родители, социум, наконец. То, что я могла делать до деторождения, сейчас начало вызывать возмущение близких мне людей и общественное осуждение. Сначала я протестовала, пыталась сопротивляться, а затем смирилась. К ребенку подходила машинально, совершала все необходимые действия, кормила, купала. Но мое сердце молчало. За смирением пришло гнетущее чувство одиночества, усталость. Потом родился второй ребенок, мое отчаяние усилилось. Мне казалось, что молодость закончилась и счастье, и беззаботность тоже. Я должна уступить место в этой жизни новым людям, а себя заточить в четырех стенах. Муж стал холоден ко мне, я не смогла лавировать и впала в депрессию. Теперь мне лучше, сеансы позволяют чувствовать себя нужной, девочки заменили семью… Правда, дети по-прежнему не радуют…

— Зачем же тогда было рожать второго ребенка, если с первым вы развязали холодную войну? — не выдержала я.

— Ну как же? — Наташа хлопала накладными ресницами в густых комочках туши. — Ну как же? Детей нужно рожать!

— Это кто вам сказал? — я была взбешена. — Кому нужно? Чтобы потом их попросту игнорировать?

До чего же я презирала подобных расфуфыренных женщин, ждущих чуда от деторождения, а потом вдруг осознавших, что дети — это не их тема, убегающих от действительности, а вместе с ней и от несчастных нелюбимых детей в бутылочное горлышко «Джек Дэниелс», либо в баночку волшебных нейролептиков.

— Алиса, — Светлана смотрела на меня с жалостью, — зачем ты так, мы друзья, не нужно упрекать, не стоит. Простите, девочки, — обратилась она к женщинам. (Они надули губки, вернули на стол чашечки) — Алисе сейчас тяжело, но она найдет в себе силы, чтобы проработать свой гнев. Гнев — это эмоции. Мы рады, Алиса, что ты их испытываешь. Мы рады, девочки?

— Мы рады, Алиса!

Я замолчала. Пристыжено вжалась в свой стул, решила больше не отвечать, не выкрикивать, не цитировать.

Монолог Наташи закончился. Подхватила инициативу исповедей Катя, за ней была Доминика, а после Диана. Сюжеты рассказов явились однотипными и лишенными красок: скучающие домохозяйки, ищущие возможности привлечь к себе внимание мужей. Я не могла их понять, возможно, просто не хотела, даже не делала попыток вникнуть в слова. Что могло быть у нас общего? Ничего! Совершенно ничего! Они не знают нужды, никого не любят кроме себя, им не нужно сбивать ноги в поисках куска хлеба. А я? Мне постоянно приходится хлопотать о завтрашнем дне, которого, как ни странно, у меня нет, ибо я не знаю, что будет, когда выпишусь из клиники. У меня нет работы, нет средств к существованию, у меня вообще ничего нет, кроме вымышленного Али и Толика под залповым огнем. Слушая и не слушая своих новых знакомых, я могла только тяжело вздыхать.

После сеанса Светлана отозвала меня в сторону:

— Тебе неловко, Алиса?

— Да, — кивнула я, — группы это не мое.

— Тебе так только кажется, — улыбнулась она, — это первое групповое занятие, все проходят через его тяготы. Привыкнешь, научишься озвучивать свои боли, тревоги. Девочки поддержат тебя, поверь мне, они комфортные. Кстати, ты ходишь на лечебную физкультуру?

— Еще нет, — нехотя ответила я.

Мое тело мучила невыносимая тяжесть, мне хотелось сиюминутно вернуться в палату, забраться под одеяло, получить горсть таблеток и уснуть.

— Вот оно, вот! — вскрикнула Светлана, точно нашла причину всех моих гневных выпадов на сеансе.

— Непременно завтра же иди на физкультуру, увидишь, станет легче! Не только душевно, но и физически. И еще! Знаешь ли ты правило РПРП?! Я убеждена, что именно к тебе, как ни к кому другому, оно применимо!

— Это что-то вроде РПП? Расстройство пищевого поведения? Так у меня с детства аппетит плохой.

— Нет, Алиса, РПРП — значит раскрыть потенциал, реализовать потенциал. Твой потенциал еще не раскрыт. Поэтому ты гневаешься. Отыщи его, узнай, на что способна, чего действительно хочешь — и двигайся вперед. Только вперед, понимаешь?

— Кажется, да, — мои щеки покраснели. Опять вернулась неловкость и вина перед Светланой, она со мной так возится, а я все время пытаюсь бодаться.

— Это хорошо, что понимаешь! Поверь, милая, тебе очень важны групповые занятия, потому даже не сопротивляйся. Завтра же — на лечебную физкультуру! Увидишь, сколько новых интересных людей окажется во власти твоего внимания. Договорились?

— Да! — согласилась я.

Мне снова казалось, что Светлана во всем права, и если я буду ее слушаться, то моя жизнь непременно наладится.