Санитарная зона

Ольга Шипилова

Журналистка Алиса, ведущая расследование о незаконном изъятии человеческих органов, попадает в клинику, о которой готовила скандальную статью. Сначала она пациентка, потом сотрудник. Перед глазами Алисы развернутся жуткие картины. Но насколько они правдивы? Ведь девушка страдает биполярным расстройством…

Глава 3

Нахождение в больнице не было столь радужным, как могло мне показаться в первый день. Ежедневные уколы, капельницы, медицинские манипуляции, обследования заставили вернуться с небес на землю. Я снова начала погружаться в тяжелые мысли, от которых сердце протяжно ныло. Ночами я чувствовала, как моя аорта скручивается жгутом и горит. Аппетит покинул меня, никакие пшенки, перловки и котлеты на пару больше не возбуждали сознание. Ко мне никто не приходил. Я была совсем одна и, кажется к концу пятого дня, погрузилась в ступор. Я лежала на кровати, отвернувшись к стенке, и думала. Вся моя жизнь явила себя в виде одного сплошного бардака. Ничего серьезного, стоящего и значимого в ней не было. Выдающимся журналистом я не стала, семьи у меня нет, денег и работы тоже. Родители привыкли к самостоятельности своего взрослого ребенка и теперь уверены, что их дочь больше в них не нуждается. А просить о помощи я не научилась. В палату ко мне никого не подселяли, сначала это радовало, а потом заставило чувствовать себя одинокой. Раньше я не знала груза настоящего одиночества, никогда не задумывалась, что чувствуют люди, живущие в полной изоляции, где только стены и телевизор в роли единственного собеседника. Телевизора у меня не было, изолированность становилась невыносимой. Единственным спасением моим было окно, у которого я проводила весь день, если мои вены не протыкали иглы. Но и оно утомило меня: на фоне солнца, зеленой травы, птиц я еще острее ощущала тьму, которой была поглощена.

Мой доктор, кстати, зовут его Петром Алексеевичем, всякий раз придя на обход, выражал недовольство таким отношением к лечению. Его расстраивало мое унылое лицо, нетронутые тарелки с едой на тумбочке, неопрятный вид и полное ко всему безразличие. Но более всего Петр Алексеевич огорчался из-за капризного сердца, нежелающего выздоравливать.

— И все же психосоматика, Алиса Павловна, вам нужны положительные эмоции, посетители, подарки!

— Нет, — качала я головой, — мне никто не нужен!

К концу первой недели, проведенной в больнице, доктор усмотрел во мне все признаки надвигающейся депрессии и выписал направление к психотерапевту. Я сопротивлялась. Петр Алексеевич развел руки и строго сообщил, что, если я буду нарушать его рекомендации, то меня непременно переведут в неврологию, где палаты на шесть человек, а туалет на коридоре. Общий больничный туалет привел меня в ужас, посему в понедельник к двенадцати часам я плелась из отделения кардиологии в главный холл клиники.

На мне был спортивный костюм и китайские шлепанцы. Волосы я кое-как собрала в хвост, он заметно похудел, прежде вызывающий зависть, теперь свисал тонким рыжим шнурком. Оказавшись в холле, я почувствовала себя нищенкой. Моя одежда была здорово поношенной, а внешний вид походил на подростка, живущего на теплотрассе. Все это никак не вписывалось в интерьер клиники. На стенах широкого просторного холла в теплых песочных тонах висели яркие снимки сотрудников, их знаменовали красные надписи «Наша гордость». Мужчины и женщины на глянце под стеклом улыбчиво приветствовали своих посетителей. Чуть даль была ниша, в ней кубки, грамоты, благодарственные письма руководству. Я задержалась, рассматривая достижения современной медицины. Снова подкатило тошнотворное чувство вины. Мы же были здесь с Толиком в феврале, почему не обратили внимания на плюсы, выискивая во всем только минусы? Так халатно отнеслись к своему ремеслу! Забежали наспех в приемный покой, придирчиво оглядели медперсонал, ткнули в лица удостоверения. Пресса всюду имеет свое злое влияние, сотрудники обмякли, не спорили, робко давали пояснения. Потом мы дождались санитаров на втором этаже у дверей реанимации, куда нас, конечно же, не пустили. Снова удостоверения, снова испуг в глазах оппонентов. Заглянули в отдел статистики. Из архива нам принесли историю болезни. Мы ее деловито листали. Никто ничего не запретил, не указал на закон и на двери. Мы были одержимы идеей, в которую верил только один из нас. Теперь я стояла перед грамотами и кубками беспомощная, с горящей внутри аортой и проклинала сама себя за бесстыдство. А сейчас без своей красной книжицы смогла бы так смело подскочить к врачам, медсестрам, санитарам, чтобы начать свою журналистскую пытку с пристрастием?! Да что мы вообще можем без бумажек дающих нам лживые вымышленные права!

Опустив голову, я прошла мимо дверей кафедры пропедевтики, толкнула стеклянную стену, вставшую у меня на пути, она с шорохом поехала в сторону, открывая для меня огромное овальное помещение. Здесь прогуливались люди. Пожилые мужчины, должно быть, отставные офицеры, холеные, гладко выбритые, пахнущие одеколонами важно расхаживали по кругу, сами того не замечая, отрабатывали многолетние навыки в виде строевого шага. Их одежда, внешность принадлежали другому миру, о котором я мечтала, но никогда в нем не жила. Даже спортивные костюмы были из дорогих бутиков, завидных торговых марок, в которых отправлялась на олимпийские игры наша сборная по легкой атлетике. Встречались старушки в цветастых халатах, но и они имели куда лучшую наружность, нежели я с хвостом в китайских шлепанцах. Я заметила, что всего одна неделя, проведенная на больничной койке, изменила меня полностью. Раньше себя я не стеснялась. Свой стиль гордо именовала авангардным, по сторонам не смотрела. Теперь же, когда возникла необходимость менять свою жизнь, пришло осознание собственной никчемности.

Я преодолела метров сто и оказалась в оранжерее. Чудные растения под стеклянным потолком, в котором можно было рассмотреть облака и синее небо, обрамляли собой водоем. Не веря глазам, я медленно подошла к нему, там плескались золотые рыбки. Рядом стояли лавочки, на одной из них склонились над учебником два парня. Сначала я увидела смуглую кожу, затем толстую книгу патанатомии и иссиня-черные пряди почти у самых страниц. Я тоже мечтала о жгучих локонах. Немного принюхавшись, мне удалось зацепить своими рецепторами пряный запах кари. Последовала догадка, что ребята принадлежат к студенчеству, чьи корни тянутся к нам из Индии. Напротив парней висел огромный телевизор, растянувшись во всю стену. Звук был выключен, но не составило сложностей понять, что обаятельная высока девушка, открывая и закрывая рот, как рыба, пойманная на крючок, из последних сил пытается объяснить, а затем показать гимнастические упражнения для улучшения осанки. Увиденное мною вызвало восторг. Вот это здание! Здесь есть все, а я просидела целую неделю в палате, даже не думая отправиться на изучение окрестностей. Я осмотрелась, через оранжерею то и дело пробегали медсестры. Мне нравилась их одежда. Розовые халатики, белые тапочки. Кукольные лица. Должно быть, это счастье работать в таком месте, где есть живые рыбки, запахи цветущих растений, панорамный потолок. Не то что мы с Толиком, просидевшие десять лет в пыльном кабинете на сломанных стульях без перспектив и возможностей карьерного роста. Я вздохнула и поплелась дальше.

Чтобы попасть в кабинет психотерапевта, мне необходимо было обогнуть оранжерею, найти лестницу и подняться по ней на второй этаж. Немного поплутав, я, наконец, очутилась у кабинета с позолоченной табличкой.

Хочу сообщить заранее: в психиатрию я не верю, психиатрам не доверяю, а психоаналитиков и вовсе считаю мошенниками. Не трудно догадаться, насколько мучительным был мой визит, к тому, кто намеревался расчленить мой мозг на куски, пытаясь добыть сгусток информации, приведший к мнимой депрессии. Я постучалась в дверь, мне никто не ответил. Тогда я легко нажала на ручку, она бесшумно опустилась, дверь подалась вперед, пропуская в интимную глубину затемненного кабинета. Помещение меня потрясло. Это был не кабинет — кукольный домик, которого у маленькой Алисы никогда не было. Вся обстановка явила себя в нереальном, почти сказочном свете. Современные подростки сказали бы, что она выглядит «мимишно». Уютные ярко-оранжевые стены приглашали влипнуть в них лицом, распластать тело, не отпускать. Какие-то вини-пухи и пяточки еле заметно, расплывчато, точно в воду опустили кисть с акварелью, посматривали на меня. Красочные картины с видами летней природы, почему-то под самым потолком, радовали глаз. Это я потом поняла, что лицезреть их приятнее всего лежа на спине. У стен по обе стороны вальяжно расселись два мягких дивана, на них разбросалось множество игрушек и подушечек. У окна, поделенного вертикальными линиями на лимонные и белые полосы, пестрело жалюзи, аппетитно напоминая слоеный торт. Чуть дальше находился стол без единого угла, за которым сидела маленькая женщина, элегантно забросив стройные ножки в легенсах одна на другую. Она подперла острый подбородок крошечным кулачком и, улыбаясь, осматривала меня. Я испытала неловкость: мои шлепанцы и костюм выглядели комично на фоне ухоженной зрелости.

— К вам можно?

Я старалась не встречаться с ней взглядом. Глаза доктора были острыми и живыми, казалось, у них есть невидимые пальцы, длинные, тонкие, готовые ощупать меня до самых костей.

— Конечно, прошу, садитесь!

Женщина встала из-за стола, я заметила, что ростом своим она невелика, если мы окажемся рядом, то она едва дотянется своей макушкой до моего плеча.

Я присела на краешек дивана с левой стороны кабинета, как можно ближе к двери, оставляя себе возможность в любую минуту удрать от пытливых глаз.

— Давайте знакомиться! — женщина сделала несколько шагов по направлению ко мне, выставив вперед руку. — Я — Светлана! А вы?

— Алиса Павловна, — ответила я, отчеством своим ограждаясь и от хитроумных уловок психотерапии и от протянутой руки.

Она расхохоталась.

— Алиса, зачем же так официально? В первую очередь мы должны подружиться! Я вам нравлюсь?

— Ну…

Я вела себя странно: вместо того, чтобы отвечать, смотрела по сторонам, замечая все мелкие детали. Возле дивана, на котором я сидела, стоял совершенно белый круглый чайный столик, на нем — синяя коробка с бумажными язычками салфеток. Они были слегка вытянуты, упрашивая разреветься в голос, исповедоваться перед Светланой, громко сморкаться не в кулак, а в них, мягких, пахнущих лавандовыми полями. Чуть дальше стоял еще один столик с кофейником, фарфоровыми чашечками и дольками мармелада, как бы невзначай рассыпавшимися яркими разноцветными пятнышками. Мне показалась, что я уменьшилась в размере, помолодела лет на двадцать. Моя одежда, внешний вид, тонкий шнурок рыжих волос вдруг так неожиданно и гармонично вписались в уютную, располагающую к эмоциям атмосферу. Во всей этой обстановке не хватало только кролика и чеширского кота. Даже имя мое соответствовало заданной сказочной теме.

— Нет, вы меня осмотрите внимательно и скажите, я вам нравлюсь?

Голос Светланы доносился из другого мира, сладкий, ласкающий. Я погружалась в мягкую воздушную вату. Она села на диван напротив меня, колени ее и носочки туфель смотрели в мою сторону, этот прием мне хорошо знаком. Пытаясь не встречаться с ней взглядом, я для приличия кивнула, хотя вовсе не понимала, чего она от меня хочет и о какой симпатии говорит.

— Отлично, — сказала Светлана, — вы мне тоже нравитесь!

На ее глазах появились слезы. Она наклонила голову сначала влево, потом вправо, как бы приноравливаясь ко мне. В этот час, я знала это точно, ибо на четвертом курсе готовила студенческую работу о психотерапии, Светлана воображаемо качала меня на руках, как младенца. Как чужое дитя, которое она пыталась полюбить, чтобы помочь. Пока она нянчилась со мной мифической, я ее изучала. Темные волосы, модная короткая прическа, чайные глаза, маленькая, очень стильная. Острые колени едва не прорывали черные легенсы. Водолазка мышиного цвета просвечивала ребра. Их можно даже сосчитать! И такое же отсутствие женской груди как у меня. На спинке стула повисло кремовое пончо, так ловко подчеркивающее бледную кожу и алые губы Светланы. Я сразу представила его на этой маленькой женщине, пончо ей шло. Да, пожалуй, она мне нравилась.

— Ну, что же, — через минут пять начала Светлана, — я вижу, у тебя депрессия.

Переход на «ты» смутил меня, я героически сдержалась, хотя столь грубое внедрение постороннего человека в мою сокровенность было похоже на насилие, на надругательство.

— Что ты чувствуешь?

— Я?

Вопрос поставил меня в тупик: не потому, что был задан бестактным образом, а потому, что за все это время со статьей об изъятых органах впервые кто-то проявил любопытство к моим чувствам.

— Одиночество, я очень одинока, никому не нужна, меня использовали!

Я извергла из себя то, что все эти дни испытывала, чем надрывалась, о чем думала. Эмоции, наконец, нашли выход. Я посмотрела на лавандовые салфетки — не сработало — плакать никак не хотелось, хотелось злиться и кричать.

Светлана одобрительно кивнула мне, и я продолжила свою гневную тираду. Не знаю, зачем я доверялась ей. Это был обыкновенный человек, такой же, как и я, со своими проблемами и страстями, но тогда она была для меня иконой. Я точно стояла на коленях со свечой в руках, совершая свою первую в жизни исповедь. Нет, я не верила Светлане, как и в статью, которую писала, но мой разум заволакивал туман, я хотела верить хоть кому-нибудь, хоть в кого-нибудь.

— Алиса, ты чувствуешь расщепление? — вдруг неожиданно спросила она меня.

Не того вопроса ожидало мое истерзанное душевное состояние, но… Ответила я резко, скоро.

— Да! — для меня самой это «да» прозвучало облегчением, словно я ждала много лет уточнения своей половой принадлежности. Меня никогда не спрашивали о расщеплении, а я так этого хотела. Долгие годы я терзалась тайнами своего происхождения, точно тысячи червей пожирали меня изнутри. Во мне было то, что принадлежало отнюдь не женскому миру.

— Да! — я кричала. — Алиса! А — точка, Л — точка, И — точка.

— Давай уберем все точки, — ласково сказала Светлана, — просто Али.

— Да, — я выдохнула, наконец-то, «да».

— Али — это есть мужское начало в тебе, не бойся его, это твоя сила, гордость, напор, желание быть в этом мире, стремление иметь не только обязанности но и права.

Все, я ее любила! Она рассмотрела во мне то, что я сама боялась рассмотреть, более того, так смело произнесла вслух, назвав вещи своими именами. Мне стало легко. Я мужик! Борец! Я есть сила! Я есть стремление! Я есть свершение своих желаний! Кажется, психиатрия — это добро, недооценила я самую важную, самую значимую область медицинского познания человека.

Мне захотелось еще много ей рассказать, чувства бурлили во мне как кипящий бульон в кастрюле. Однако Светлана посмотрела на свои крошечные часики, которые прятала в кармане пончо, и сообщила, что сеанс подошел к концу. Мне показалось, будто я была угощена желто-белым тортом, должно быть, ванильно-лимонным. Сначала передо мной поставили все лакомство, потом, подумав, отрезали один кусочек, и, едва я к нему притронулась, отобрали и это. Я насладилась только крошкой. Но как же вожделенна она была для меня! Я непременно снова приду, чтобы опустошить предложенную мне тарелку.

Напоследок Светлана выписала антидепрессанты, которые я должна была купить сиюминутно в аптеке клиники, и назначила визит через два дня, но уже на групповую терапию, так как мне необходимо бороться с отстраненностью от социума, вызванного увольнением с работы. А также вручила направление на лечебную физкультуру. Я раскланялась, наговорила кучу нелепых комплементов и побежала с рецептом в аптеку. Жизнь налаживалась, я полюбила своего психотерапевта. Теперь я поклонялась психотерапии, а психоаналитиков возвела в ранг святых, несмотря на то, что религия до сего момента была от меня так же далеко, как и лечение души. Мой Али, нашел выход в свет не только в виде псевдонима, но и в качестве второй половинки человеческого существования, а это было важнее предубеждений.