Журналистка Алиса, ведущая расследование о незаконном изъятии человеческих органов, попадает в клинику, о которой готовила скандальную статью. Сначала она пациентка, потом сотрудник. Перед глазами Алисы развернутся жуткие картины. Но насколько они правдивы? Ведь девушка страдает биполярным расстройством…
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Санитарная зона предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Глава 2
Утром я проснулась с тяжелой головой. Немного осмотревшись, поняла, что нахожусь в больничной палате. Правда, палатой назвать ее было сложно: помещение больше походило на гостиничный номер. Кремовые стены пахли свежей краской, не сильно, еле ощутимо. В небольшом коридорчике, отделяющем палату от больничной суеты, тарахтел холодильник, на нем стояли графин с водой и два граненых стакана. У входа в ванную комнату висело овальное зеркало, обрамленное тяжелой оправой. Рядом с моей кроватью стояла пустая тумбочка, напротив — еще одна кровать, застланная, свежая от хрустящего белья, с такой же приветливой, но совершенно безжизненной тумбочкой. В висках ломило, а внутри впервые за последнее время царила удивительная тишина, безмятежный покой. Мне было счастливо, как в детстве, этого чувства я так давно не испытывала. Последних лет пятнадцать меня неустанно при пробуждении мучили непонятный страх и беспокойство, я списывала все на специфическое мировосприятие творческой личности, если можно журналистов причислить к таковым. Но, как бы там ни было, прежде чем поднять свое изъеденное ночными журналистскими потугами тело, мне приходилось не меньше тридцати минуть покоиться в постели, чтобы привести чувства и мысли в порядок. Были такие утренние часы, о которых мне вовсе не хочется вспоминать. Случалось, что мне казалось, будто вся вселенская тоска вползла в мою худосочную, совсем не женскую грудь, и думалось мне в такие моменты, что лучше умереть, нежели жить. (Правда, после всей этой истории, о которой я пишу, моя боль только усилилась, и я не знаю, как смогу продолжать свое земное существование…)
Но в это солнечное утро все было иначе. Я легко поднялась, сердце немного тянуло, точно к нему пришили что-то тяжелое. На мне была казенная сорочка с оборками, она пахла хлорированной казенной чистотой. Внизу, у самых коленей, виднелась лиловая прямоугольная печать. А под кроватью стояла «утка», она же — судно. Мне стало жаль себя. Чуть больше тридцати, а утка — как у престарелой бабушки. Но я подняла жалюзи и увидела пейзаж за окном. Думать о всяких глупостях моментально расхотелось. Под окном веселилась мать-и-мачеха, желтая как солнце; позеленевшие сосны, рвались к синему небу, толстыми стволами своими цепляясь за мой карниз первого больничного этажа; робкие облака тонули в их распушившихся кронах, вечных, смолистых и таких ароматных. Я ударила по белоснежной ручке оконной пластиковой рамы, она распахнулась: сначала звук, потом свет, а за ними запахи контузили меня. Да, да, именно контузили. Я не заметила, не могла заметить, как в наш город на цыпочках вошла весна. Где же были мои глаза, куда они только смотрели? Это мое самое любимое время, я родилась весной! Какой сейчас месяц? Кажется, март, его конец, день рождение в мае. Я выдохнула. В голове за последнее время накопился мусор, и вот сейчас, свесившись всей своей Алисой из окна, я расставалась с ним: без жалости, без сожаления. Болезнь словно омыла меня. Сделала чистой, первозданной. И пусть сердце продолжало тянуть, готовое опрокинуть меня, как жука, на спину, стянув при этом с подоконника на теплую землю. Мне не было страшно, я соглашалась на капризы моей самой сильной мышцы в организме. Более того теперь я как будто никому ничего не должна. Какие претензии, какие сфабрикованные факты, если я больна, почти умираю?! Пусть все катятся к черту!
Я высунула язык. Подставила его солнцу. Теперь я ничем не отличалась от Джесса. Он тоже так делает. Разве я не могу позволить себе быть хоть немного, хоть совсем чуть-чуть счастливой? Впервые со школьных лет. Не пряча язык, прищурившись, я увидела сосновые ветки. Совсем скоро они зацветут. На одних побегах появятся красные шишки — женские, на других — желтые, собранные в соцветия — мужские. «Ага, — вспомнила я курс биологии, — семена крылатые, с твердой оболочкой в виде орешка, в зародыше может быть от четырех до пятнадцати семядолей». Точно! Как давно все это было! За журналистскими расследованиями и делами «Зореньки» вовсе позабыла о своей страсти с раннего детства — биологии. В голову, в лобную ее часть, начали медленно втекать схороненные знания, будто в мозге очнулся сломавшийся ржавый механизм. Дернулось в переносице, закололо в висках, посыпались искры спрятанной до срока в коре полушарий и подкорковом гиппокампе информации. Перед глазами возникли тетрадные исписанные листочки, Законы Менделя, строение РНК и ДНК, дрейф генов. Появился из и прошлого портрет Линнея, такой любимый в юношестве, его видовые эпитеты. И мне вдруг так резко, так обжигающе больно стало ясно, что я много лет занималась вовсе не своим делом. Я вспомнила себя маленькую: о чем мечтала, чего ждала, во что верила. Я же хотела быть научным работником, нет, исследователем, открыть что-то из области вирусологии, найти лекарство от старости, спасти человечество от гриппа и еще, кажется, я хотела лечить людей. Это уже потом, в десятом классе, почему-то решила, что журналистика — мое, ведь целых четыре года я была главным редактором школьной газеты. Мне пели хвалебные оды учителя, и я вдруг поняла: лечить можно не только таблетками, но еще и словом. А вон как все вышло! Мы с Толиком ранили людей, причинили им боль. Вспомнив о Толике, о вчерашней ночи, снова подурнело, резануло в груди, подступили слезы, хотя я никогда не была склонна к сентиментальности.
Не знаю, куда бы увели меня печальные мысли, и довели бы они до нового сердечного приступа, но в дверях что-то громыхнуло. Я быстро вылезла из окна, обернулось. В палату без стука вползала металлическая каталка на колесиках, над ней висело дурманящее паровое облако, позвякивали крышечки на огромных кастрюлях. А над кастрюлями пыхтело раскрасневшееся лицо невысокой женщины в белом чепчике.
— Завтрак, — коротко произнесла она, не отрывая глаз от кастрюль.
Я села на кровати, точно это короткое слово было приказом сесть. Но женщина подняла на меня свои красивые синие глаза и улыбнулась:
— Кушать хотите? Сегодня у нас пшенная каша с тефтелями и чай.
О небеса, это было волшебством! Когда в последний раз я ела полноценный завтрак, да еще такой?! Родители и брат живут в другом городе, обо мне много лет никто так не заботился, как она, вошедшая ангелом в чепчике. Что я вообще ела за все эти годы своей самостоятельной жизни? Бутерброды, которые носили по очереди с Толик в редакцию, картошку фри в ресторане быстрого питания за углом дома, салат «Мимозу» из гастронома да воскресные пироги с капустой моей соседки Тамары Степановны. А здесь: каша, тефтели — песня, звучание, мелодия.
Улыбаясь, должно быть очень глупо, я кивнула и проглотила слюну. Женщина в чепчике взяла тарелку, смахнула ловко с кастрюли крышку — и я обомлела. На моей тумбочке, совсем пустой, ибо я не взяла с собой ни одной вещи, кроме мобильного телефона, появилось дымящееся чудо. Желтая ароматная каша, поверх которой медленно растекалась, таяла густая подливка, а рядом дышали жарко мясным свежим духом две паровые тефтели.
— Вилочка, — сказала женщина и протянула мне прибор, — сейчас чаю налью, и булочка ваша, держите.
Я задыхалась от счастья. Взяв вилку в руку, я коснулась тефтелей, они были податливыми, сочными. Потом отломила кусочек булочки — внутри изюм.
Женщина в чепчике стояла, забывшись о своей каталке на колесиках, и смотрела нежно на меня. Ее руки в перчатках взмокли, покраснели, она сложила их на груди.
— Хотите? — вдруг очнулась я, вспомнив, что некрасиво вот так эгоистично проглатывать еду в одиночку, и протянула той надломленную булочку.
— Нет, что вы, — замахала она на меня руками, у нас этого добра… — и, не закончив фразу, снова склонилась над кастрюлями, будто ей не было никакого дела ни до меня, ни до моей булочки.
Громыхнула каталка, скрипнули колесики, мелькнул в дверях белый чепчик, оставляя после себя в палате лишь дух только что принесенной еды. Я вернула булочку на тумбочку и начала проглатывать кашу. Ничего вкуснее я никогда не ела, разве что воскресные пироги Тамары Степановны.
Ровно в одиннадцать был обход. В дверь постучали, кротко и тактично.
— Да, да, — ответила я и отодвинула в сторону посуду, которую успела вымыть сама в раковине здесь же в палате.
— Доброе утро! — тишину палаты растревожил мягкий бархатный голос, принадлежащий высокому молодому доктору в безупречно белом халате. Курчавые вьющиеся волосы, смуглая кожа, статоскоп на груди, в руках папка. Это был мой лечащий врач, кардиолог. Я догадалась интуитивно, журналистская чуйка, нюх — как выражался наш Крокодил. Доктор обвел одними глазами помещение и хлопнул папкой себя по бедру:
— Вот лентяйки, скоро полдень, а посуда все еще в палате пациентки!
— Не ругайтесь, — встрепенулась я, — я все вымыла, посуда не мешает!
— Запрещаю!
— Что? — не поняла я.
Доктор опустил глаза, заглянул в папку. Должно быть, он не помнил, а может, не знал, как меня зовут.
— Запрещаю вам, Алиса Павловна, любой физический труд, всякие нагрузки, кроме лечебной физкультуры! Только отдых, только положительные эмоции.
— Да мне не тяжело, — под его напором я начала мямлить.
— Понимаю, только не стоит делать работу за других. Особенно после тяжелых часов в реанимационном отделении.
Я не знала, о чем он говорит. Реанимация? Я была в реанимации? Но когда?
Доктор уловил мое немое возмущение. Нахмурил густые брови.
— Вы ничего не помните, это все лекарства, за вами пришлось понаблюдать в реанимационном блоке. Несколько часов вы провели под зорким взглядом нашего реаниматолога, потом, когда угроза жизни миновала, были переведены в эту палату. Вы журналист, не так ли?
«О боже, он все знает! — мое сердце стучало в горле, сейчас я его изрыгну! Но откуда? Какой стыд!»
Доктор точно прочел мои мысли:
— В беспамятстве вы бубнили что-то о газете, статьях и главном редакторе. Дежурная медсестра сидела с вами рядом. Алиса Павловна, вам не стоит беспокоиться, сейчас все хорошо. Мое личное мнение, что всему виной алкоголь и большое эмоциональное напряжение…
— Алкоголь? — я шептала, голос покинул меня.
— Да, алкоголь и негативные эмоции! — доктор покачал головой, словно я была нашкодившим ребенком.
«Точно, накануне я пила, но не так много, чтобы угодить в реанимацию. Теперь и врачи и медсестры думают, что я спивающийся журналист!»
— Вам нечего стесняться, мы все понимаем, стресс, нервы, психосоматика…
«Психосоматика — какое хитрое слово! Слышала его тысячу раз, но до сих пор не знаю, что оно значит».
— Я сейчас вас послушаю! — доктор коснулся дужки статоскопа и сделал уверенный шаг к кровати, на которой я все это время сидела.
Я сжалась, щеки тут же стали горячими. Мне было стыдно. Очень-очень стыдно. Пришлось задрать сорочку, под ней — ничего. А еще это дурацкое дело, зачем только ввязалась в него?!
Доктор терпеливо дождался, когда я поборю смущение и буду готова к осмотру. Он безмолвствовал: не упрекал, не искал изъяны в моей профессии и в моем теле. Добрые глаза его смотрели поверх моей макушки, туда, где за больничным окном нежилась на солнце мать-и-мачеха. Чуть прохладный статоскоп ползал по коже, рождая сотни мурашек, бегущих вслед за ним. Теперь я все знала, будто пробудилась от долгого тяжелого сна: вот профессия, вот настоящее дело! А то, чем занимались мы с Толиком — фальшь, никому не нужные трюки со шляпой и бутафорским кроликом.
Выписав назначения, убедившись в стабильности моего сердца, доктор вышел из палаты так же кротко, как и вошел в нее. Оставшись наедине с собой, я все думала и думала, упершись лбом в оконное стекло, о смысле жизни, о человеческом предназначении в ней. И все сильнее убеждалась: писать статьи — это хобби, на которое способны многие, а помогать, лечить, вытаскивать из цепких лап болезни — это есть ни что иное, как человеческое начало в человеке, как дар, как уникальные способности, которые появляются лишь у терпеливых и усердных. Я настолько была увлечена своими мыслями, что даже не обратила внимания, как в мою палату без стука забежала вспотевшая рассерженная санитарка: громыхнули тарелочка и стаканчик, звякнула вилочка. Мне это было уже не интересно, я думала о том, что должна изменить сейчас в этом дне, чтобы завтра сделать лучше не только для себя, но и для тех, кто меня окружает.
После обеда приехала соседка Тамара Степановна, привезла все необходимые для пребывания в больнице вещи, хорошо, у нее был ключ от моей квартиры. Она торопилась, беспокоилась за Джесса, который остался один запертый. Тамара Степановна заполнила мою неживую тумбочку яблоками и апельсинами, после чего откланялась. Я умоляла соседку больше не приходить, жалко и ее, пожилую женщину, и скулящего в квартире старого пса. Попросила только поливать мой единственный цветок, подаренный братом на тридцатилетие, голубую фиалку, потому как в больнице я должна была провести не меньше двадцати дней, о чем было сообщено мне еще во время утреннего обхода.
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Санитарная зона предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других