Санитарная зона

Ольга Шипилова

Журналистка Алиса, ведущая расследование о незаконном изъятии человеческих органов, попадает в клинику, о которой готовила скандальную статью. Сначала она пациентка, потом сотрудник. Перед глазами Алисы развернутся жуткие картины. Но насколько они правдивы? Ведь девушка страдает биполярным расстройством…

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Санитарная зона предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Глава 2

Утром я проснулась с тяжелой головой. Немного осмотревшись, поняла, что нахожусь в больничной палате. Правда, палатой назвать ее было сложно: помещение больше походило на гостиничный номер. Кремовые стены пахли свежей краской, не сильно, еле ощутимо. В небольшом коридорчике, отделяющем палату от больничной суеты, тарахтел холодильник, на нем стояли графин с водой и два граненых стакана. У входа в ванную комнату висело овальное зеркало, обрамленное тяжелой оправой. Рядом с моей кроватью стояла пустая тумбочка, напротив — еще одна кровать, застланная, свежая от хрустящего белья, с такой же приветливой, но совершенно безжизненной тумбочкой. В висках ломило, а внутри впервые за последнее время царила удивительная тишина, безмятежный покой. Мне было счастливо, как в детстве, этого чувства я так давно не испытывала. Последних лет пятнадцать меня неустанно при пробуждении мучили непонятный страх и беспокойство, я списывала все на специфическое мировосприятие творческой личности, если можно журналистов причислить к таковым. Но, как бы там ни было, прежде чем поднять свое изъеденное ночными журналистскими потугами тело, мне приходилось не меньше тридцати минуть покоиться в постели, чтобы привести чувства и мысли в порядок. Были такие утренние часы, о которых мне вовсе не хочется вспоминать. Случалось, что мне казалось, будто вся вселенская тоска вползла в мою худосочную, совсем не женскую грудь, и думалось мне в такие моменты, что лучше умереть, нежели жить. (Правда, после всей этой истории, о которой я пишу, моя боль только усилилась, и я не знаю, как смогу продолжать свое земное существование…)

Но в это солнечное утро все было иначе. Я легко поднялась, сердце немного тянуло, точно к нему пришили что-то тяжелое. На мне была казенная сорочка с оборками, она пахла хлорированной казенной чистотой. Внизу, у самых коленей, виднелась лиловая прямоугольная печать. А под кроватью стояла «утка», она же — судно. Мне стало жаль себя. Чуть больше тридцати, а утка — как у престарелой бабушки. Но я подняла жалюзи и увидела пейзаж за окном. Думать о всяких глупостях моментально расхотелось. Под окном веселилась мать-и-мачеха, желтая как солнце; позеленевшие сосны, рвались к синему небу, толстыми стволами своими цепляясь за мой карниз первого больничного этажа; робкие облака тонули в их распушившихся кронах, вечных, смолистых и таких ароматных. Я ударила по белоснежной ручке оконной пластиковой рамы, она распахнулась: сначала звук, потом свет, а за ними запахи контузили меня. Да, да, именно контузили. Я не заметила, не могла заметить, как в наш город на цыпочках вошла весна. Где же были мои глаза, куда они только смотрели? Это мое самое любимое время, я родилась весной! Какой сейчас месяц? Кажется, март, его конец, день рождение в мае. Я выдохнула. В голове за последнее время накопился мусор, и вот сейчас, свесившись всей своей Алисой из окна, я расставалась с ним: без жалости, без сожаления. Болезнь словно омыла меня. Сделала чистой, первозданной. И пусть сердце продолжало тянуть, готовое опрокинуть меня, как жука, на спину, стянув при этом с подоконника на теплую землю. Мне не было страшно, я соглашалась на капризы моей самой сильной мышцы в организме. Более того теперь я как будто никому ничего не должна. Какие претензии, какие сфабрикованные факты, если я больна, почти умираю?! Пусть все катятся к черту!

Я высунула язык. Подставила его солнцу. Теперь я ничем не отличалась от Джесса. Он тоже так делает. Разве я не могу позволить себе быть хоть немного, хоть совсем чуть-чуть счастливой? Впервые со школьных лет. Не пряча язык, прищурившись, я увидела сосновые ветки. Совсем скоро они зацветут. На одних побегах появятся красные шишки — женские, на других — желтые, собранные в соцветия — мужские. «Ага, — вспомнила я курс биологии, — семена крылатые, с твердой оболочкой в виде орешка, в зародыше может быть от четырех до пятнадцати семядолей». Точно! Как давно все это было! За журналистскими расследованиями и делами «Зореньки» вовсе позабыла о своей страсти с раннего детства — биологии. В голову, в лобную ее часть, начали медленно втекать схороненные знания, будто в мозге очнулся сломавшийся ржавый механизм. Дернулось в переносице, закололо в висках, посыпались искры спрятанной до срока в коре полушарий и подкорковом гиппокампе информации. Перед глазами возникли тетрадные исписанные листочки, Законы Менделя, строение РНК и ДНК, дрейф генов. Появился из и прошлого портрет Линнея, такой любимый в юношестве, его видовые эпитеты. И мне вдруг так резко, так обжигающе больно стало ясно, что я много лет занималась вовсе не своим делом. Я вспомнила себя маленькую: о чем мечтала, чего ждала, во что верила. Я же хотела быть научным работником, нет, исследователем, открыть что-то из области вирусологии, найти лекарство от старости, спасти человечество от гриппа и еще, кажется, я хотела лечить людей. Это уже потом, в десятом классе, почему-то решила, что журналистика — мое, ведь целых четыре года я была главным редактором школьной газеты. Мне пели хвалебные оды учителя, и я вдруг поняла: лечить можно не только таблетками, но еще и словом. А вон как все вышло! Мы с Толиком ранили людей, причинили им боль. Вспомнив о Толике, о вчерашней ночи, снова подурнело, резануло в груди, подступили слезы, хотя я никогда не была склонна к сентиментальности.

Не знаю, куда бы увели меня печальные мысли, и довели бы они до нового сердечного приступа, но в дверях что-то громыхнуло. Я быстро вылезла из окна, обернулось. В палату без стука вползала металлическая каталка на колесиках, над ней висело дурманящее паровое облако, позвякивали крышечки на огромных кастрюлях. А над кастрюлями пыхтело раскрасневшееся лицо невысокой женщины в белом чепчике.

— Завтрак, — коротко произнесла она, не отрывая глаз от кастрюль.

Я села на кровати, точно это короткое слово было приказом сесть. Но женщина подняла на меня свои красивые синие глаза и улыбнулась:

— Кушать хотите? Сегодня у нас пшенная каша с тефтелями и чай.

О небеса, это было волшебством! Когда в последний раз я ела полноценный завтрак, да еще такой?! Родители и брат живут в другом городе, обо мне много лет никто так не заботился, как она, вошедшая ангелом в чепчике. Что я вообще ела за все эти годы своей самостоятельной жизни? Бутерброды, которые носили по очереди с Толик в редакцию, картошку фри в ресторане быстрого питания за углом дома, салат «Мимозу» из гастронома да воскресные пироги с капустой моей соседки Тамары Степановны. А здесь: каша, тефтели — песня, звучание, мелодия.

Улыбаясь, должно быть очень глупо, я кивнула и проглотила слюну. Женщина в чепчике взяла тарелку, смахнула ловко с кастрюли крышку — и я обомлела. На моей тумбочке, совсем пустой, ибо я не взяла с собой ни одной вещи, кроме мобильного телефона, появилось дымящееся чудо. Желтая ароматная каша, поверх которой медленно растекалась, таяла густая подливка, а рядом дышали жарко мясным свежим духом две паровые тефтели.

— Вилочка, — сказала женщина и протянула мне прибор, — сейчас чаю налью, и булочка ваша, держите.

Я задыхалась от счастья. Взяв вилку в руку, я коснулась тефтелей, они были податливыми, сочными. Потом отломила кусочек булочки — внутри изюм.

Женщина в чепчике стояла, забывшись о своей каталке на колесиках, и смотрела нежно на меня. Ее руки в перчатках взмокли, покраснели, она сложила их на груди.

— Хотите? — вдруг очнулась я, вспомнив, что некрасиво вот так эгоистично проглатывать еду в одиночку, и протянула той надломленную булочку.

— Нет, что вы, — замахала она на меня руками, у нас этого добра… — и, не закончив фразу, снова склонилась над кастрюлями, будто ей не было никакого дела ни до меня, ни до моей булочки.

Громыхнула каталка, скрипнули колесики, мелькнул в дверях белый чепчик, оставляя после себя в палате лишь дух только что принесенной еды. Я вернула булочку на тумбочку и начала проглатывать кашу. Ничего вкуснее я никогда не ела, разве что воскресные пироги Тамары Степановны.

Ровно в одиннадцать был обход. В дверь постучали, кротко и тактично.

— Да, да, — ответила я и отодвинула в сторону посуду, которую успела вымыть сама в раковине здесь же в палате.

— Доброе утро! — тишину палаты растревожил мягкий бархатный голос, принадлежащий высокому молодому доктору в безупречно белом халате. Курчавые вьющиеся волосы, смуглая кожа, статоскоп на груди, в руках папка. Это был мой лечащий врач, кардиолог. Я догадалась интуитивно, журналистская чуйка, нюх — как выражался наш Крокодил. Доктор обвел одними глазами помещение и хлопнул папкой себя по бедру:

— Вот лентяйки, скоро полдень, а посуда все еще в палате пациентки!

— Не ругайтесь, — встрепенулась я, — я все вымыла, посуда не мешает!

— Запрещаю!

— Что? — не поняла я.

Доктор опустил глаза, заглянул в папку. Должно быть, он не помнил, а может, не знал, как меня зовут.

— Запрещаю вам, Алиса Павловна, любой физический труд, всякие нагрузки, кроме лечебной физкультуры! Только отдых, только положительные эмоции.

— Да мне не тяжело, — под его напором я начала мямлить.

— Понимаю, только не стоит делать работу за других. Особенно после тяжелых часов в реанимационном отделении.

Я не знала, о чем он говорит. Реанимация? Я была в реанимации? Но когда?

Доктор уловил мое немое возмущение. Нахмурил густые брови.

— Вы ничего не помните, это все лекарства, за вами пришлось понаблюдать в реанимационном блоке. Несколько часов вы провели под зорким взглядом нашего реаниматолога, потом, когда угроза жизни миновала, были переведены в эту палату. Вы журналист, не так ли?

«О боже, он все знает! — мое сердце стучало в горле, сейчас я его изрыгну! Но откуда? Какой стыд!»

Доктор точно прочел мои мысли:

— В беспамятстве вы бубнили что-то о газете, статьях и главном редакторе. Дежурная медсестра сидела с вами рядом. Алиса Павловна, вам не стоит беспокоиться, сейчас все хорошо. Мое личное мнение, что всему виной алкоголь и большое эмоциональное напряжение…

— Алкоголь? — я шептала, голос покинул меня.

— Да, алкоголь и негативные эмоции! — доктор покачал головой, словно я была нашкодившим ребенком.

«Точно, накануне я пила, но не так много, чтобы угодить в реанимацию. Теперь и врачи и медсестры думают, что я спивающийся журналист!»

— Вам нечего стесняться, мы все понимаем, стресс, нервы, психосоматика…

«Психосоматика — какое хитрое слово! Слышала его тысячу раз, но до сих пор не знаю, что оно значит».

— Я сейчас вас послушаю! — доктор коснулся дужки статоскопа и сделал уверенный шаг к кровати, на которой я все это время сидела.

Я сжалась, щеки тут же стали горячими. Мне было стыдно. Очень-очень стыдно. Пришлось задрать сорочку, под ней — ничего. А еще это дурацкое дело, зачем только ввязалась в него?!

Доктор терпеливо дождался, когда я поборю смущение и буду готова к осмотру. Он безмолвствовал: не упрекал, не искал изъяны в моей профессии и в моем теле. Добрые глаза его смотрели поверх моей макушки, туда, где за больничным окном нежилась на солнце мать-и-мачеха. Чуть прохладный статоскоп ползал по коже, рождая сотни мурашек, бегущих вслед за ним. Теперь я все знала, будто пробудилась от долгого тяжелого сна: вот профессия, вот настоящее дело! А то, чем занимались мы с Толиком — фальшь, никому не нужные трюки со шляпой и бутафорским кроликом.

Выписав назначения, убедившись в стабильности моего сердца, доктор вышел из палаты так же кротко, как и вошел в нее. Оставшись наедине с собой, я все думала и думала, упершись лбом в оконное стекло, о смысле жизни, о человеческом предназначении в ней. И все сильнее убеждалась: писать статьи — это хобби, на которое способны многие, а помогать, лечить, вытаскивать из цепких лап болезни — это есть ни что иное, как человеческое начало в человеке, как дар, как уникальные способности, которые появляются лишь у терпеливых и усердных. Я настолько была увлечена своими мыслями, что даже не обратила внимания, как в мою палату без стука забежала вспотевшая рассерженная санитарка: громыхнули тарелочка и стаканчик, звякнула вилочка. Мне это было уже не интересно, я думала о том, что должна изменить сейчас в этом дне, чтобы завтра сделать лучше не только для себя, но и для тех, кто меня окружает.

После обеда приехала соседка Тамара Степановна, привезла все необходимые для пребывания в больнице вещи, хорошо, у нее был ключ от моей квартиры. Она торопилась, беспокоилась за Джесса, который остался один запертый. Тамара Степановна заполнила мою неживую тумбочку яблоками и апельсинами, после чего откланялась. Я умоляла соседку больше не приходить, жалко и ее, пожилую женщину, и скулящего в квартире старого пса. Попросила только поливать мой единственный цветок, подаренный братом на тридцатилетие, голубую фиалку, потому как в больнице я должна была провести не меньше двадцати дней, о чем было сообщено мне еще во время утреннего обхода.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Санитарная зона предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я