Три смерти и Даша. О том, что бывает, если тебя хочет удочерить семья смертей

Ольга Малашкина

Я внушаю людям только ужас. Никто никогда не радуется моему приходу. Никто меня не любит, никому я не нужна. Если не знать, кто я, то может показаться, что я непривлекательная, необщительная и ужасно закомплексованная. Но это не так. Я уверена в себе и очень общительна по роду деятельности. Просто я – смерть.

14

Женщина в черном больше не приходила к Даше, и девушка немного успокоилась. Их район, и вправду, наверное, освоил конвейерное производство психов.

— Ну, что, Даш, — та женщина к тебе больше не приходила? — спросила как-то Лейла.

— Нет. И не горю желанием встретиться.

— Еще бы ты горела. Все-таки она считает себя смертью. Мне дядя Витя рассказал, будто видел, как красивая женщина в черном балахоне выходила от нас. Наверное, моего деда пугала.

— Да, ладно, может, — бывшая студентка.

— Еще лучше… А дядя Витя теперь называет деда не иначе, как старым развратником. Еще растреплет всем, и будут языками чесать…

— Ну и ладно. Мало ли, что говорят. Если еще на все внимание обращать, то просто с ума можно сойти. Слышала, что о тебе говорят?

— Нет.

— Будто бы видели, как Пашка-сатанист из твоего окна вылезал, а перед этим вы вместе колдовали, жгли костры на земле. Ну, скажи — не чушь?

— Это правда.

— Лейла?

— Только, колдовал он сам. Я не сильна в этих делах.

— И зачем он колдовал?

— Чтобы я его полюбила. Я так надеялась, что поможет…

— Ну, и…?

— Не помогло. Жаль. Я так хочу любить.

— И кто тебе мешает?

— Не «кто», а то, что любви нет.

— Нет, говоришь? Вон, Пашка как старается, а ты говоришь — нет.

— А, что, есть, что ли? Будет, как обычно «Лейла, ты такая красивая… Лейла, ты — самая лучшая…» Наверное, если бы у меня не было мозгов — ни один ухажер бы не заметил.

— Почему, еще как заметил бы. Ты бы стала такая покладистая.

— Ага, щас…

— А что вы с Пашкой делали у тебя в комнате?

— Догадайся.

— Лейла. Ну, ты даешь!

— Вот именно.

— Да, он же — последний человек…

— Последний? Это здесь-то? Здесь это трудно. Здесь все последние.

— Что это ты его защищаешь? Любишь его, что ли?

— Нет, видеть его не могу.

Паша и вправду измучил девушку своими ухаживаниями. Он подкарауливал ее в подъезде и во дворе, все время искал встречи с ней, когда встречал — истерично клялся в вечной любви, звал куда-то, пытался что-то дарить, писал письма с такими глупыми орфографическими ошибками, что Лейла только смеялась, не вникая в содержание. Однажды Лейле это надоело, и она дала ему отповедь жестко и жестоко, как больше никогда не делала ни до, ни после. Пашка чуть ни разрыдался, но сдержался.

— Лейла, а правда, что сатанисты проводят свои ритуалы на голой бабе, вместо алтаря? — спросила Даша.

— Не знаю, а что?

— Просто, из тебя бы получился хороший алтарь.

— Сейчас по башке получишь за такие слова.

— А что тебе не нравится?

— Не вижу ничего смешного. Хотя, думаю, что из тебя алтарь получился бы лучше — ты плоская, на тебя ставить удобно.

— Ну, спасибо.

— Да, ладно, не обижайся.

Женщина с брезгливым выражением неприятного лица в очках смотрела на девочек из окна второго этажа. «Вот, пошли две шалавы», — сказала она. Позади нее раздался тихий стон. «Заткнись!» — окрысилась женщина.

На грязной кровати в грязной комнате лежал старик. Он медленно умирал уже несколько месяцев. У него была гангрена, и в последнее время он не вставал. Он был одинок, и неприятная женщина оформила над ним опеку за право наследования трехкомнатной квартиры и делала все, чтобы скорее вступить в эти права. Старик слабел с каждым днем и не имел сил противиться.

Женщина взяла сумку и, не прощаясь, ушла, раздраженно хлопнув дверью.

Во дворе она встретила дядю Витю.

— Здравствуй, дочка.

— Какая я тебе дочка, старый хрен?!

— Нехорошо так разговаривать. А хлебушка у тебя не будет?

— Пошел к черту!

— А сигаретки?

— Я, что — неясно сказала?

— А спичек?

— Пшел вон!

— Ну, что, еще не уморила старика? — вдруг отошел от привычных тем дядя Витя.

— Отстань! Я оформила над ним опеку!

— Чтобы получить его квартиру, — развил мысль дядя Витя, — А давай лучше я над тобой опеку оформлю? — неожиданно предложил он, — А? Ведь тебе эта квартира не понадобится…

— Уйди с дороги!

Вне себя от злости женщина ушла к себе домой. Дядя Витя проводил ее полным злобы взглядом своих бесцветных глаз.

17.

Паша лежал на диване, смотрел прямо перед собой и вспоминал последний разговор с Лейлой. Он еще пытался в чем-то ее убедить: «Лейла, после того, что было…» А она резко оборвала его: «Ничего не было. Отстань». Она еще много ему сказала, и он понял, что надеяться ему не на что.

Тогда он решил покончить с собой.

Сейчас он уйдет туда, где его уже ждут… Ему было все равно. Было светло (три часа дня), но в углах комнаты постепенно стало темно. Там появились какие-то неясные тени. Тени двигались, шептались мерзкими, хриплыми голосами и медленно ползли к нему. Потом от теней в углу отделился черный силуэт в свободном одеянии и стал приближаться к Паше плавной женской походкой. «Совсем, как Лейла», — подумал Паша. Женщина подошла к нему, присела рядом на диван и откинула капюшон с лица.

— Здравствуй, — сказала она.

— Здравствуй. А кто ты?

— Я — смерть.

— Почему-то я такой тебя и представлял.

— Ты звал меня?

— Звал.

— Не люблю, когда меня зовут. Обычно, я прихожу неожиданно.

— Извини. Так получилось… А куда я сейчас отправлюсь? Я уйду к сатане?

— Очень ты ему нужен, придурок.

— Но, я так старался.

— Кому что. Большинство боится к нему попасть. А я даже не уверенна, есть ли он. Думаю, что — нет. А, вот, что ада нет — я знаю точно.

— А Бог есть?

— Не знаю, я никогда его не встречала. А, вообще — ты первый, кто меня об этом спрашивает. Обычно меня просто пугаются. А ты беседы ведешь. Ну, ладно, зачем ты звал меня? Нет, подожди, я сама угадаю. У тебя несчастная любовь?

— Да.

— И ты решил, что она стоит твоей непрожитой жизни?

— Да.

— И кто же она, можно узнать?

— Это Лейла.

— Лейла? Ах, да! Знаю ее дедушку и ее несколько раз видела. Очень умная девушка и очень красивая, почти не уступает мне. Ради нее нужно мир перевернуть, а не убивать себя.

— Она — красивая? — удивился Паша.

— А ты, что — не знал?

— Нет. У меня зрение — минус девять — я почти не различаю черты лица.

— Ничего себе!… И ты хочешь сказать, что полюбил ее не за красоту?

— Нет. Просто, мне казалось, что только она сможет меня понять. А что?

— Ничего. Просто, очень редкий случай в моей практике. Понимания, конечно, ищут многие, но, чтобы — не зная о красоте… Да-а… Очень редкий случай. О такой любви многие мечтают.

Женщина взяла Пашу за руку.

— Слушай, а почему ты решил покончить с собой именно так?

— Да, просто хотел заснуть, чтобы больше не просыпаться.

— Все так думают. Только они не знают, что в таких случаях умирают оттого, что захлебываются собственной рвотой. Ну, что, пойдем? Разболталась я что-то с тобой.

— Пойдем. Но, меня же не…

И тут Пашу начало рвать. Он наблюдал за этим как бы со стороны, а сам лежал на спине, раскинув руки, и ничего не мог сделать. А ему очень хотелось подняться и что-нибудь сделать, ведь жить сейчас он хотел, как никогда. «Если я выживу…» — подумал он и начал захлебываться.

Тут в комнату вошла Пашина мать — матушка Людмила. Сегодня она вернулась домой раньше, чем планировала. Она сразу все поняла, испугалась, но не растерялась, а схватила сына за шиворот своими могучими руками (матушка была высокой и полной) и потащила в ванную. Она наклонила его над ванной и стала вызывать «скорую». Когда его увозили, он шептал: «Лейла… Лейла. Лейла!» — а мать сжала кулаки от злости. Потом он слезно умолял реаниматоров откачать его.

Когда «скорая» уехала, матушка постояла немного, собираясь с мыслями, потом захлопнула дверь в квартиру и решительным шагом направилась через двор — к Лейле.

Девушка оказалась дома и, когда открыла дверь, и матушка, уже набравшая в грудь воздуха, чтобы разразиться гневной речью, не смогла ничего сказать, залюбовавшись ею. Девушка была в коротком халатике, не скрывавшем фигуры. Она кротко улыбалась, а глаза ее светились участием. Впрочем, когда она увидела состояние матушки, это выражение лица быстро сменилось тревогой.

— Что-то случилось, тетя Люда? — спросила она.

— Для тебя — матушка Людмила. Что ты сделала с моим сыном, ты — блудница, дочь блудницы?!

— Я? — опешила девушка.

— Он все время тебя звал, когда его увозили в больницу. Как будто ты не знаешь! Отравился он.

— Теперь — знаю.

Тут матушка, собравшаяся было сказать еще что-то гневное, вдруг замолчала, смотря куда-то позади Лейлы, словно бы там появилось что-то очень страшное.

«Это кого ты назвала блудницей? — раздался дедушкин голос, — Ишь, ты, какое умное слово выучила! А у меня на семинарах двух слов связать не могла! Да, и кто бы говорил про блудницу-то! Ты сама-то как себя вела в молодости? А как тебя на факультете звали, помнишь? Да, ты и не обижалась, если мне не изменяет память. Ты по себе-то людей не суди. Потому ты сейчас и такая праведная, что грешить надоело. Помнишь, что ты мне предложила за экзамен? Мне до сих пор вспоминать стыдно! И… уйди из моего дома, не приставай к моей внучке!»

Матушка и без того перенервничала, а тут ей стало совсем плохо. Все сказанное стариком было правдой. А она старалась пореже вспоминать свое прошлое. Забыв приличия, она крикнула: «Да, пошел ты, старый пень! В гробу я тебя видела!»

«Учил я тебя два семестра!» — отозвался дедушка.

Матушка быстрым шагом шла через двор. Сегодня у нее было слишком много впечатлений. Даже дядя Витя, собравшийся было что-то у нее попросить, посмотрел на нее и решил, что не стоит.

Тем временем дедушка подошел к Лейле и обнял ее.

— Эх, внученька, вот так всегда: красивая — значит — шалава. А ведь тебе всего пятнадцать. Что же потом-то будет? Э-хе-хе-е… Ты не слушай никого — это они от зависти. Палкой мне что ли отгонять твоих поклонников? А?

— Дед, а она тоже что ли на филфаке училась?

— Кто?

— Ну, тетя Люда.

— А, эта. Нет. Она с дошфака.

— И откуда ты тогда ее знаешь?

— Да, русский у них вел. Двух слов связать не могла. И слава о ней шла дурная. И не зря — убедился на собственном опыте.

— Ты, что, с ней…?

— Нет, что ты, но она предлагала. А я заставил ее выучить.

— Да-а… Жестоко.

— Не то слово. Я так обрадовался, когда она Димку встретила.

— Димку?

— Ну — отца Дмитрия. Он ее из такой ямы вытащил. Если бы не он — страшно подумать, что бы с ней стало. Вот, теперь и праведная такая, что надоело все. Вот, и осуждает всех.

— Можно подумать, ты ее не осуждаешь?

— Нет, не осуждаю. Никогда не осуждал, всегда жалел. Да и вообще — она — такая страстная мне нравиться гораздо больше, чем все эти амебные верующие девочки. А она теперь имеет моральное право быть праведной. А вообще, внученька, ты на нее не обижайся — ее можно понять: чуть сына не потеряла. Ты, наверное, не помнишь — у них с Димой еще дочка была, только умерла совсем маленькой. Жалко так. Хорошая была девочка. Такая резвушка.

— Дед, ведь он и в правду из-за меня…

— Ты его что ли заставила? Никто его не заставлял. Сам виноват, что такой дурак.

— Ой, дедуль, ты бы знал, как мне все это надоело.

…Паша лежал в районной больнице. Отец использовал свои связи, и в психушку его не забрали. Мать, отец и братья часто навещали его. Старший брат (священник, как и отец) даже приехал из соседнего города. Он и родители пытались уговорить Пашу обратиться к Богу, но потом сказали, что любят его таким какой он есть, пусть только не оставляет их больше. Паша не обратился, но пообещал в будущем обойтись без суицидов.