Апокалипсис: Пролог

Ольга Геннадьевна Шпакович, 2023

«Апокалипсис: Пролог» – это авантюрно-приключенческий исторический роман с попыткой философски, апокалиптически осмыслить события 1917-1918гг. В фокусе внимания – малоизвестные факты об исторических персонах той эпохи, анатомия революции 1917г., и, конечно, авторы и жертвы страшных событий тех лет. Роман занял II место в Международном конкурсе русскоязычных писателей "Лучшая книга года 2023" в номинации "Проза". Роман основывается на исторических фактах, документах, даже реплики героев – исторических персон – в основном взяты из их дневников, писем и воспоминаний очевидцев тех событий. Роман окажется интересным как тем, кто интересуется историей, так и тем, кто любит приключенческий жанр и остросюжетную прозу. И те, и другие откроют для себя много нового и, вместе с автором свежим взглядом окинув события тех «давно минувших дней», смогут иначе осмыслить ход мировой истории и истории России.

6

Чёрный передел

Илья шёл весь день. Когда сгустились сумерки, и снега приобрели тёмно-синий цвет, а лес по обеим сторонам дороги из дружелюбного спутника превратился в зловещего незнакомца, скрывающего какие-то тёмные тайны, Илья решил, что пора позаботиться о ночлеге. Вскоре за поворотом перед ним предстала панорама села: на отшибе — барская усадьба в виде деревянного приземистого дома с колоннами и покосившимися хозяйственными постройками, на пригорке — сельский деревянный храм с голубым куполом, и притулившиеся вокруг домишки, обнесённые низкими заборами. Дымы из труб пепельными вертикальными столбами уходили в ультрамариновое закатное небо. Илья подошёл к ближайшему дому, постучал в калитку. Залаял цепной пёс. Через некоторое время дверь в избе открылась и раздался нелюбезный мужской голос:

— Кто там?

— Странник. Переночевать пустите, Христа ради!

— Проходи мимо, паря…

Дверь захлопнулась. У другого дома повторилась та же история. Также и у третьего… Илья переходил от дома к дому, стучал в калитки или напрямую в двери, постепенно теряя надежду на то, что приютят… Так он добрался до помещичьей усадьбы. По дороге, претендующей на звание «аллеи», по обеим сторонам которой росли грустные клёны, он дошёл до парадного крыльца. Дом смотрел на него чёрными глазницами окон. Лишь в одном тускло мерцал огонёк. Илья постучал в дверь. Долго никто не открывал. Он постучала ещё раз, настойчивее. Ночевать под открытым небом не хотелось, да и мороз к вечеру усилился. Наконец за дверью послышались шаги.

— Кто там?

— Странник. Послушник из монастыря во имя святого Николая Угодника. Прошу ночлега!

— Да ну? Монастырь-то этот не близко.

— Весь день шёл.

Загремел засов. Дверь отворилась. На пороге стоял облысевший старик в домашнем халате. Он смерил Илью недоверчивым взглядом.

— Послушник, говоришь? Вроде похож на послушника-то… Как величать?

— Илья.

— Ну, заходи, Илья.

Старик впустил странника в прихожую и запер дверь.

— Агафья! — крикнул он в глубину дома.

— Что, Афанасий Матвеич?

— Собери на стол поужинать. Гость у нас.

— А чего изволите?

— Ну, грибков солёных давай, картошку в мундирах, да щи разогрей.

— Щи ещё горячие, в печи томятся.

— И ладно. Ну-с, скидывай, Илья, свою кацавейку на рыбьем меху, да за стол. Чем богаты, тем и рады.

— Благодарствуйте.

Пройдя в столовую — большую комнату с длинным столом посередине и старым буфетом с мутным стеклом у одной из стен, Илья поискал глазами красный угол, который предстал перед ним в виде тёмных старинных икон в увесистых окладах, размещённых на основательной полке и слабо освещённых мерцающим светом едва тлеющей лампадки, перекрестился и поклонился три раза. Старик тем временем сел за стол и рукой указал ему место напротив себя. Агафья, пожилая, полная баба с добродушным лицом, вынесла к столу крупно порезанный чёрный хлеб, затем блюдо с солёными груздями, глубокую тарелку с варёной картошкой и кастрюлю, из которой аппетитно пахло щами. Затем она положила перед барином и его гостем столовые приборы и, пожелав приятного аппетита, удалилась.

— Агафья, чуть позже чайку подай с кренделями! — крикнул ей вслед хозяин. И, слегка улыбнувшись, представился: — А меня Афанасий Матвеевич величать. Помещик я здешний. Кутафьев фамилия моя. Ну, ты кушай, Илья, кушай.

Илья не заставил себя уговаривать и с аппетитом набросился на предложенные угощения.

— Куда путь держишь? — полюбопытствовал хозяин.

— В Петербург-Петроград, — жуя, ответил Илья.

— Путь неблизкий. А по какой надобности? По делам своего монастыря? Или в паломничество?

— По делам, — уклончиво ответил гость и перешёл к только что принесённому Агафьей чаю.

— Ммм, вкусно! — оценил он крендель.

— Домашней выпечки, — довольно ответил старик и улыбнулся, отчего у его выцветших голубых глаз собрались морщины. — Это Агафья у меня кулинарит. Искусница!

— Можно ещё один?

— Можно, конечно! Угощайся! Думаю, ты весь день ничего не ел.

— Да, — кивнул Илья. — Как позавтракал в монастыре, так и не ел. — Благодарствую!

— Улыбка у тебя хорошая, открытая, — задумчиво сказал Афанасий Матвеевич. — Доверчивая… А время сейчас смутное… Не боишься один путешествовать?

— Как же один? — пожал плечами Илья. — Со мной Бог.

— Так-то оно так, — усмехнулся хозяин, — только вот когда бить начнут, Бог-то далеко. Да и кулаков у него нет.

— А как же в Священном Писании сказано, что ни один волос с нашей головы не упадёт без ведома Бога? Поэтому, если что и случится — значит, Господь попустил этому быть. Бог меня руками разбойников бить, стало быть, будет.

— Так-то оно так, а всё-таки поберечься бы не мешало, — внушительно заметил Афанасий Матвеевич, — бережёного Бог бережёт.

— Ну, коли поберечься не мешало бы, — заговорил Илья, внимательно глядя на собеседника, — тогда поберегите вы себя, Афанасий Матвеевич.

— Себя? — у того недоумённо поползли вверх брови. — Я, чай, у себя дома. Под защитой крыши, стен, дверей и замков. Да и люди дворовые меня, надеюсь, защитят, в обиду не дадут за мою хлеб-соль.

— Послушайте меня, — мягко сказал Илья, однако взгляд его стал жёстким, так что хозяин невольно поёжился. — Ложитесь сегодня спать с дворовыми людьми. Где они у вас спят?

— Во флигеле, за сарайками.

— Вот, и вы там же укладывайтесь. И я с вами. Да вот ещё — когда будете ложиться, оденьте халат попроще, а лучше рубаху кого-нибудь из ваших дворовых, да зубы подвяжите, как будто от боли мучаетесь. А когда спрашивать вас будут о чём — мычите и головой мотайте, как будто от боли ничего не соображаете.

— Да ты что такое говоришь, послушник?

— А что говорю — про то знаю. И вы скоро узнаете да спасибо потом скажете.

Афанасий Матвеевич подозрительно покосился на странного гостя, но тот, заметив его взгляд, широко улыбнулся и сказал:

— Нет-нет, не бойтесь, я не сумасшедший. А вот прозорливый в меру, которую Господь определил, это да. Видно, Господь вас уберечь через меня захотел…

— Ишь ты, прозорливый… — хозяин выглядел недоверчивым, — а не молод ты ещё? До прозорливости дорасти надо, святостью жизни. Не так разве?

— Оно, может, и так… Бог знает, — отмахнулся Илья.

— Ты бы рассказал о себе, — осторожно попросил Афанасий Матвеевич. — В монастыре-то давно?

— Сызмальства. Сирота я. Как папаша преставился, так я в монастырь и убёг.

— А отец твой… из крестьян, что ли?

— Священником был. В сельском храме.

— А мать?

— Матушку не помню. Мал был, когда её Бог забрал.

— Вон оно как… Ну, а в монастыре какое послушание нёс?

— Да я как к монастырю прибился, так вскорости в затвор ушёл.

— В затвор? Наказали, что ли?

— Не, сам.

— И… куда? В затвор-то?

— В пещеру. Там келья земляная. Через дыру мне хлеб да воду братия спускали.

— Нну… — недоверчиво протянул хозяин. — А спал-то ты как?

— На земле спал. Мебелей в пещере не имелось.

— А зимой как? Холодно, небось.

— Холод — это что, к холоду привыкаешь… Да и ко всему привыкаешь.

— А… зачем??

Илья задумался.

Дальнейшая беседа вращалась вокруг монастыря. Афанасий Матвеевич расспрашивал Илью о жизни в обители, а сам ненароком пытался навести его на разговор о странном предупреждении, однако Илья отвечал уклончиво.

По мере приближения времени сна разговор становился всё более вялым и, наконец, оба собеседника замолкли. Илья смотрел на Афанасия Матвеевича неподвижным взглядом, в котором застыл немой вопрос — ну, и что медлишь?

— Н-да… — Афанасий Матвеевич решительно поднялся из-за стола. — Ты, верно, с дороги устал, спать хочешь.

— Устал.

— Ну, что, пожалуй, послушаюсь тебя: идём ночевать во флигель?

— Сначала распорядитесь, чтобы ваши люди вынесли во флигель или в другие постройки то, что имеет для вас ценность.

В голосе мягкого послушника появилась властность.

— Тришка! — крикнул хозяин, который, как загипнотизированный, не мог отвести взгляд от этого парня в чёрной поношенной рясе.

На его зов прибежал парень, дожёвывая что-то на ходу.

— Кликни мужиков, надо во флигель кое-что вынести.

— Что именно?

— Сходите с ними, покажите, что выносить, — распорядился Илья.

Афанасий Матвеевич послушно кивнул и вышел. Они словно поменялись ролями: вальяжный, уверенный в себе барин стал выполнять распоряжения бедного странника, ещё недавно смиренно просившего о ночлеге. Илья, сидя за столом, наблюдал, как хозяин нервно отдаёт распоряжения, как дворовые люди задают недоумённые вопросы и, позёвывая, лениво таскают скарб, слушал визжащий стук передвигаемой мебели и женские причитания.

Наконец барин, немного возбуждённый и растрёпанный, вернулся к гостю.

— Что смогли, перетащили. Хотя я по-прежнему не совсем понимаю…

— Сейчас понимать не надо, скоро всё и так станет понятно. Перетаскали, что могли? Хорошо. Теперь — переодеться и зубы…

— Ах, да… Тришка! Притащи сюда свою рубаху да портки. Да тряпку какую-нибудь давай.

И вот уже барин предстал перед Ильёй в таком виде, что сложно было признать в нём помещика — залатанная выцветшая рубаха, вытертая местами доха, портки, висящие на верёвочке, стоптанные сапоги. Лицо было перетянуто тряпкой настолько, что и узнать нельзя было, кто это: тряпка, длинный нос, да клочья седых волос над полысевшим лбом.

— Ну, гость дорогой, как вам мой маскарад? — он пытался шутить, хотя видно было, что ему не до смеха.

— Годится, — кивнул Илья.

— Ну, в таком случае милости прошу во флигель. Там нам уже постелили.

Во флигеле народу оказалось предостаточно. Все взволнованно переговаривались. При появлении Ильи и барина замолчали, но тут один кто-то робко попросил:

— Благословите, святой отец.

Илья благословил всех. Затушили свечи. Улеглись…

Однако никто не спал. Все прислушивались. Но всё было тихо. Тишина нарушалась только лаем собак. Но вот отдалённый ленивый лай постепенно стал непрерывным и яростным. Собаки реагировали на что-то необычное. И оно приближалось.

Послышались голоса. Их неразборчивый гул становился всё ближе. Кто-то из укрывшихся во флигеле охнул, кто-то пробормотал:

— Господи, помилуй.

— Эй, есть кто в доме? Выходи!

— Не отвечают… Дрыхните, что ли? Поднимайтесь!

Раздался настойчивый стук в дверь барского дома.

— Афанасий Матвеевич, к вам, — боязливый голос.

— Здесь нет Афанасия Матвеевича, — громко сказал Илья. — Нету! Уехал ввечеру по делам. А куда? Неведомо. Понятно?

— Понятно, батюшка.

Тем временем с улицы донеслось:

— Ну, коли не открывают, ломай дверь, ребята!

Послышался хруст выламываемого дерева. Во флигеле кто-то начал вполголоса бормотать молитву.

Илья поднялся со своей лежанки и направился к выходу.

— Куда вы, батюшка? — опасливо спросил кто-то. — Останьтесь, там опасно.

Однако он, не обращая внимание на предостерегающие возгласы, вышел на морозную улицу. Его глазам предстало жуткое и, в то же время, прекрасное зрелище, прекрасное силою и страстью разрушения: на фоне черноты ночи на крыльце барской усадьбы суетилось множество людей, которые размахивали факелами, топорами вышибали двери и окна, затем вломились в дом. В окнах замелькали огненные всполохи, замельтешили тёмные деформированные фигуры людей.

— Да тут никого нет! Налетай, ребята! — послышался разудалый крик.

Дважды приглашать не пришлось — те, что в нерешимости топтались у крыльца, ринулись внутрь. Из окон полетели вещи, предметы мебели, посуда. Те, которые остались снаружи, подхватывали выброшенное и утаскивали куда-то в темноту.

— А где барин?

— Дом пустой. Никого нет.

— Ну, так поджигай! Вот вернётся барин, а тут… «Вот вам, бабушка, и Юрьев день!» Нетути-с ничего!

Чёрный дом запылал изнутри. Ослепительно яркие прямоугольники окон на чёрном фоне загадочной ночи. И звёзды померкли. Внутри бушевало пламя, но дом стоял, дом был неподвижен. Казалось, его невозможно поколебать, уничтожить. Толстые, двухсотлетние брёвна долго сопротивлялись огненной стихии. Но вот разбушевавшееся пламя вырвалось из окон, огненные языки заползли на крышу. И вот уже весь дом оказался охвачен пламенем. Огонь гудел и завывал, метался, взмывал в небо, распадаясь на множество искр. Люди, как заворожённые, наблюдали эту пляску хаоса и разрушения. Под порывами ветра пламя переметнулось на ближайшие хозяйственные постройки. Раздались крики перепуганных животных, запертых в хлевах и сараях.

— Братцы! Животину спасать надо! — в панике закричал кто-то.

— Смотрите, хлев загорелся! А ведь там коровы.

— Конюшня горит, ребята! У Матвееича кони-то знатные.

— Спасать надо! Айда!

Люди нестройной толпой бросились к охваченным огнём постройкам, в которых метались и вопили погибающие животные. Кто-то стал топором выбивать двери хлева и конюшни.

— Чего копаешься? — подначивали его. — Добро, скотина пропадает!

— Дык не даётся дверь-то…

Наконец двери вышибли. Обезумевшие животные стали выбегать на спасительный воздух: жалобно мычащие коровы и телята на тонких трясущихся от страха ногах; кони с горящими гривами, оглашая округу стонами и хрипом, уносились в ночь, и долго в непроглядной темноте мелькали их пылающие силуэты со шлейфом искр…

— Лови их! Держи скотину! Разбежится добро!

— Товарищи! — раздался среди этого хаоса и смятения твёрдый и уверенный голос: — Товарищи! Оставьте скотину. Далеко не уйдут. Давайте лучше барина поищем. Где дворовые?

— Во флигеле.

— Айда туда!

Толпа двинулась к флигелю. Подойдя вплотную к Илье, человек, возглавлявший шествие, обладатель твёрдого уверенного голоса, направил огонь факела в лицо послушнику.

— А ты кто таков?

— Илья меня величать, — спокойно ответил тот.

— Монах, что ль?

— Послушник.

— А здесь какими судьбами?

— В Петроград путь держу. Паломник я.

— Понятно. А здесь чего стоишь, глазеешь?

— Так интересно.

— Интересно ему… Айда с нами. Сейчас разберёмся, кто таков.

Толпа набилась во флигель, ярко освещая его факелами. Перепуганная челядь повскакала со своих лежанок — люди сбились к одной из стен, передние старались спрятаться за задних.

— Кто такие? — спросил человек, который, видно взял на себя роль вожака.

— Мы — дворовые барина, Афанасия Матвеевича.

— Понятно. Сам барин где?

— Дык… Уехал по делам, как стемнело.

— Куда это?

— Мы люди маленькие, нам не ведомо. Не сказал. Видно, срочное что-то.

Сам Афанасий Матвеевич стоял тут же, в передних рядах, понурив седую голову.

— Это точно все дворовые, Порфирий Фёдорович, — почтительно обратился к вожаку один из деревенских активистов. — Мы их рожи сытые знаем. Энтот только… — Он указал на Афанасия Матвеевича.

— Кто таков?

Афанасий Матвеевич замычал, указывая рукой на подвязанную челюсть.

— Чего мычишь? Говори толком!

— Это со мной! — звонко выкрикнул Илья, чтобы перебить гул возбуждённой толпы.

— Как — с тобой? — пламя факела направилось в лицо парню, обдавая невыносимым жаром.

— Да так. Я проходил через какую-то деревню, он и пристал ко мне. Вдвоём-то сподручнее и не так страшно. А в дороге зуб вот у него заболел. Тут люди добрые на ночлег нас впустили и перевязали.

— А и врёшь ты, монах! — послышался голос из толпы. — Я видел, как ты в дома стучался. Никого с тобой не было.

— А он в другие дома стучался, — нашёлся Илья. — Договорились мы так — кого впустят, тот потом другого кликнет.

— Отвечай! — Порфирий Фёдорович направил факел в лицо помещику. Тот замычал и стал прикрывать лицо рукой.

— Оставьте его! Это человек незнакомый, — послышались голоса. — Не наш он, это точно.

— Товарищи! — возвысил голос вожак, направляя факел в лицо то одному, то другому дворовому, выхватывая из темноты перекошенные от страха лица. — Не бойтесь! Мы вас не тронем. Наоборот! Больше вы не рабы помещика! Вы отныне — свободные люди. Усадьба, это гнездо эксплуатации, сожжена. Не думаю, что ваш барин вернётся. Скорее всего, кто-то предупредил его. Да и некуда ему уже возвращаться. Всё его имущество сгорело. Дома у него нет. Скотина разбежалась.

— Батюшки! — заголосила Агафья. — И куда мне теперь? Я же всю жизнь у барина проработала! Хороший он был хозяин, Афанасий Матвеевич наш, прям отец родной. Что мне теперь делать? Куда податься под старость-то лет? Кому я нужна?

— А нам куда податься? Где нас ждут-то? Да нигде! — послышались голоса дворовых.

А неузнанный барин, услышав, что всё его имущество погибло в огне, тряс головой и — то ли стонал, то ли рыдал.

— Вы эту свою рабскую психологию бросьте! — возвысил голос вожак. — Я вас обрадую: усадьба барская сгорела, а вся его земля — крестьянам достанется!

— А ты кто такой, Порфирий, что имуществом чужим распоряжаешься? — нашёл дерзость спросить молодой мужчина из дворовых.

— Я, Никита, представитель партии эсеров, если ты ещё этого не знаешь. А наша партия — за то, чтобы всю землю у помещиков отобрать — и крестьянам передать. Чтобы, стало быть, по справедливости всё было. Земля — она же божье творение, она же — ничья, как лес, как речка, как лес. Так почему, скажи ты мне, она должна кому-то принадлежать? То есть, если ты обрабатываешь её, матушку, то она твоя, ты плодами своих трудов питаешься, земельку холишь. Ну, а ежели ты её не обрабатываешь, то какое ты на неё право имеешь? Никакого. Она не твоя, она божеская.

— Так ведь испокон веков земля помещикам принадлежала.

— Ничего не испокон. Раньше, когда все дворяне были обязаны служить, всё по справедливости было: дворянин служит, на войну ходит, нас, крестьян, защищает, а крестьяне, стало быть, его землю обрабатывают. Всё по справедливости. А сейчас — не так. Так что мой вам совет: поскольку больше барской усадьбы нету, и землица хозяйская промеж крестьянами поделена будет, идите на все четыре стороны.

— А что это я из родного села уходить должен? — хмуро возразил Никита. — У меня и дом здесь, после смерти родителей остался. Никуда я не пойду!

— Так и оставайся! Мы же — за свободу! Землю мы тебе для прокорма выделим.

— Кто это «мы»?

— Кто-кто… Крестьянский комитет. Он землю делит по справедливости — сколько человек в семье, столько и земли. Стало быть, пока ты один — небольшой надел получишь. А как семьёй обзаведёшься, так и расширишься. Мы за то, чтобы «чёрный передел» регулярно проводить, как это ещё при прадедах наших повелось. Этак по справедливости будет.

— Простите, — вмешался Илья, — время позднее. Я прошагал целый день. Устал. Мы можем лечь отдыхать?

Вожак метнул на послушника недоверчивый взгляд и нехотя произнёс:

— Отдыхайте. Утро вечера мудренее.

Когда толпа освободила помещение, Афанасий Матвеевич бросился к дверям, задвинул засов и, сорвав повязку, опустился на пол и, обхватив руками голову, бессильно и беззвучно зарыдал. Дворовые топтались вокруг него, не зная, как утешить.

— Спасибо вам, родные мои! — с чувством произнёс бывший помещик, когда пришёл в себя. — Не выдали…

— Как можно, Афанасий Матвеевич… Вы всегда к нам добры были…

— Всё по ветру пущено! — с болью произнёс хозяин. — Ничего не осталось… Бездомный я теперь… — он махнул рукой.

— Что делать-то будете? — осторожно спросил один из слуг.

— Не знаю, — искренно ответил бывший помещик, пожимая плечами. Однако вопрос вывел его из горького оцепенения и заставил призадуматься.

— Положим, здесь мне оставаться опасно, — стал он рассуждать. — Стало быть, уйду я. В Петербург поеду, то бишь, в Петроград… Сниму деньги, вклад у меня в банке, в лучшие времена, до войны ещё, положил. Ну, а квартирка у меня там есть небольшая… Сейчас сын мой сдаёт её, что ли… Не интересовался… А если сдаёт, стало быть, скажу ему, что освобождать квартирку-то надо. Для отца. Ох, расстрою его… Но — что делать?.. Вот. Пока так. Ну, а там видно будет… Ты, Илья, когда в путь отправишься?

— Завтра.

— Ну, так и я с тобой. Возьмёшь?

— Возьму. Вдвоём веселее.

— А мы как же, отец родной? На кого оставляешь? — забеспокоились дворовые люди.

— Что вам теперь с меня? Теперь я вам не отец родной, а такой же, как вы, бездомный горемыка. Не помощник, не заступник… Только навредить могу своим присутствием. А потому позаботьтесь о себе как-нибудь сами. Жизнь непредсказуема… Кто знает, может, вернусь к вам… Ну, а может, и нет…

Дворовые люди повздыхали, некоторые — с облегчением, в предвкушении свободы, некоторые — с тревогой, но — что делать… Пожав плечами и избегая взгляда безутешного хозяина, стали укладываться на ночлег. И только Агафья бросилась ему в ноги.

— Пощадите, Афанасий Матвеевич! Куда я без вас? Смилуйтесь надо мной! Не выкидывайте на улицу, как котёнка слепого!

— Что ты, Агафья! Встань! Ты теперь свободная.

— А и что мне с этой свободой делать прикажете? Только и остаётся мне свободной помереть под забором! Кому я нужна на старости лет? Всю жизнь я для вас работала. Ещё девчонкой помню вас молодым барином… Семью не создала. Детей нет. Пощадите! Не дайте пропасть!

— Да куда же мне с тобой?

— Афанасий Матвеевич, я с вами в город поеду. Возьмите меня! Сами же говорите, в городе квартера у вас. Стало быть, и служанка, и стряпуха понадобятся. Искать будете, нанимать. А легко ли найти? А я — человек проверенный, надёжный. Всю жизнь меня знаете, вся моя жизнь — при вас. Да и в дороге — кто о вас позаботится? Возьмите, отец родной! Не дайте пропасть!

Смущённый Афанасий Матвеевич неловко поднял безутешную женщину.

— Ну, ладно, ладно… Поедем вместе. Только знай, Агафья, сытой жизни я тебе не обещаю. И вообще, что меня ждёт, не знаю.

— Ай, спасибо, батюшка, отец родной, Афанасий Матвеевич! Вы не пожалеете! На смерть ради вас пойду!

Чуть рассвело, Илья и его новые знакомые засобирались в путь. Агафья сразу доказала свою незаменимость — обежала дворы, сговорилась с одним из крестьян, что довезёт их до уездного города. Взгромоздились на дровяные сани, устланные соломой. Илья разместился рядом с возницей, чтобы коротать дорогу за беседой. А старики уселись спиной к ним, прикрыв ноги попоной. Бывший барин и его верная служанка больше напоминали пожилую супружескую чету крестьян, отправившихся в путь за какой-то надобностью.