От Терека до Карпат

Владимир Коломиец, 2012

В своем новом историческом романе «От Терека до Карпат» Владимир Коломиец, автор книг «Штурм Грозного. Анатомия истории терцев» и «Терское казачество. Вспомним, братцы, про былое…» и других, продолжает знакомить читателя с малоизвестной широкой публике историей казачества. Данный роман охватывает сравнительно небольшой, но насыщенный событиями мировой значимости отрезок времени – от начала Первой мировой войны до революции 1917 года. Автор представляет читателю события этой эпохи с непривычной стороны: участию казаков-терцев в истории начала XX века до сих пор не уделялось должного внимания. Увлекательный сюжет, красочные образы и живой язык делают книгу интересной любому читателю, увлекающемуся историей своей Родины.

В оформлении обложки использован фрагмент картины Андрея Ляха «Гулевая вольница».

Вместо предисловия

Политическая прелюдия 1912–1913 годы

Берлин — Роминтен

Жители Берлина впадали в оцепенение, когда по его улицам проезжал экипаж Вильгельма II.

— О, это наш кайзер следует во дворец из своей резиденции! — говорили друг другу каждое утро лавочники, приказчики, владельцы «гастштедтов», расположенных от Потсдама до Унтер-ден-Линден. Они принимали стойку «смирно», пока «мерседес» на высоких колесах с тонкими белыми шинами, в окружении охраны, не промчится мимо.

А дворец монарха располагался в самом центре этого закопченного города, на острове между Шпрее и ее протокой. Здесь, в мрачном здании прусских королей, вызрел и оперся на железные когти пангерманизм, требовавший мирового господства Германии, передела карты Европы и колоний европейских держав в пользу империи Гогенцоллернов, в пользу германских промышленников и банкиров.

Своим главным противником и злейшим конкурентом пангерманисты не без оснований считали Великобританию. Другой стратегической идеей, осенявшей все шовинистические построения и лозунги, был «Дранг нах Остен»^[1]. Уже тогда демагогические призывы «оградить Европейский континент от русских стремлений к мировому господству», «обеспечить культуртрегерскую миссию немцев и австрийцев среди варварских славянских народов» сплачивали самые черные империалистические силы Центральной Европы.

Рабочий день кайзера по традиции начинался ровно в десять часов. А за пять минут до этого Вильгельм, позвякивая шпорами, вошел в кабинет и, подойдя к огромному дубовому письменному столу, посреди которого лежала закрытая сафьяновая папка с бумагами, решительно опустился в кресло и попробовал его на крепость.

Он раскрыл папку, просмотрел бумаги, начертав на некоторых листах свою подпись, и стал принимать доклады.

Начальник разведки Генерального штаба быстро зачитал ему две странички о ходе военных действий на Балканах, о попытках французского Генерального штаба спровоцировать вступление в Балканскую войну России, о частичных приготовлениях Австро-Венгрии, которая готова поддержать Турцию против балканских союзников.

Вильгельм обожал разведку. В отличие от многих других тогдашних европейских монархов, и в первую очередь от Николая II, который приближал к себе собутыльников по гвардейским пирушкам, то бишь людей, как правило, никчемных, но родовитых, благоволил прежде всего к разведчикам, ничуть не заботясь об их родовитости. Он почитал за необходимость ежедневно и ежечасно при решении государственных проблем прибегать к результатам разведывательной работы.

Более того, Вильгельм не избегал и сам принимал активное участие на ниве профессионального шпионажа.

Традиции Бисмарка и его «короля шпионов» — Штибера упали на хорошую почву в душе германского кайзера.

Настроение Вильгельма по ходу доклада несколько раз менялось, пока он не сказал:

— Довольно, довольно!

Он встал. Докладывающие бесшумно стали покидать кабинет. Только руководитель всех разведок Германской империи граф Филипп Эйленбург, повинуясь знаку императора, остался в кабинете.

Когда створки двери сошлись за последним посетителем, император принялся нервно ходить по комнате, выдавая свое крайнее возбуждение.

Наконец он заговорил.

— Нужно ускорить подготовку к войне. Потому что начинать ее в шестнадцатом, тем паче — в семнадцатом году будет поздно. Необходимо опередить Британию. Это главный — самый опасный конкурент. К тому же Россия успеет перевооружиться согласно своему плану и войдет в более тесные сношения с Францией.

— Готов ли Мольтке-младший представить окончательные планы ведения кампании против России и Франции: — спросил канцлер у графа, и сам же ответил: — Это следует обсудить в неофициальной обстановке, пока что с глазу на глаз.

— Вот что, — продолжил Вильгельм после некоторого раздумья, — в Берлине нас будут бесконечно отвлекать разными мелочами… Завтра я выезжаю на охоту в Роминтен. Мы поедем с принцем Генрихом. От моего имени пригласите графа Мольтке-младшего и графа Бюлова… впрочем, последнего, пожалуй, не надо, а то он вечно призывает нас пойти на уступки Англии. Разумеется, я хотел бы видеть вас, господин советник императора, и вашего двоюродного брата, министра двора.

План кампании вызревал трудно и медленно. Мысль немецкого императора возвращалась к нему неустанно. О неминуемой и скорой схватке с Россией он задумывался всюду — и в покоях дворца, и на пышных балах, и в блистательном автомобиле, и на смотрах марширующих под грохот барабанов новобранцев, собранных по очередному призыву. Его ум отбирал, оценивал, раскладывал по чашам весов все бесконечные «про» и «контра» предстоящей войны с Россией, все накопленные соображения, все наблюдения богатой событиями жизни.

«Да, столкновения с Россией не миновать: пока она не разгромлена, то несокрушима и Англия, — думал он. — И нет сомнения, что чем дальше, тем легче может рухнуть продуманный план его приближенных и не удастся осуществить до конца собственную потаенную честолюбивую цель — возвеличить Германию и себя».

Станция Роминтен находилась в Восточной Пруссии. Около нее располагалось одно из любимых имений Вильгельма Гогенцоллерна. Здесь, среди лесных пущ и прозрачных озер, на небольшой возвышенности подле деревушки, красовался замок Его Величества — двухэтажный деревянный дворец под высокой крышей, нависавшей над террасами. Прямо напротив главного располагался второй деревянный дом, только чуть поменьше и более простой конструкции. Оба корпуса на уровне второго этажа соединялись крытой галереей. Большую часть обоих зданий занимали покои императорской семьи. В меньшем доме на первом этаже были комнаты для немногочисленной свиты и для гостей, приглашаемых императором на охоту.

Как всегда, уезжая из Берлина, Вильгельм взял с собой в Роминтен императрицу и принцессу Цецилию.

С приездом Гогенцоллерны удалились для краткого отдыха в свои покои, а слуг и гостей разместили согласно чинам.

Когда за окнами рано, по-зимнему, стало смеркаться, а в теплых и уютных покоях резиденции зажглось электричество, гостей звуками гонга пригласили к столу. По правую руку от императрицы посадили генерала Мольтке-младшего, как особу, наивысшую после императора по званию. Принц Генрих, двоюродный брат императора, уселся рядом с Вилли. Возле принца заняли свои кресла оба графа Эйленбурги, своей схожестью как бы демонстрируя устойчивость голубой крови в соседних ветвях семейства.

Во время обеда компания вела традиционный и пустой светский разговор. Император, словно почтенный отец бюргерского семейства, громко хохотал, отпускал шуточки, от которых краснела принцесса Цецилия и в улыбках распускались губы царедворцев.

После обеда дамы удалились, а мужчины перешли в соседний зал. В непринужденной манере все расселись вокруг небольшого столика. Лакеи внесли кофе, пиво, сигары, маленькие рюмочки ликера и коньяка. Шуточный разговор продолжился, пока Вильгельм не перевел его к делам, ради которых он и удалился в деревенскую глушь. Следовало обсудить чрезвычайно актуальный вопрос: как лучше обеспечить операции доблестной германской армии в грядущей войне против бриттов, славян и галлов. Для подготовки оставалось год-полтора. Главная задача — развернуть политическую аранжировку столкновения, вывести из игры других потенциальных союзников триединого «Сердечного согласия»…

— На основании ваших донесений, господа, — Вильгельм посмотрел на Филиппа Эйленбурга, — я сделал вывод, что наш главный противник Англия так же серьезно, как и мы, готовится к европейской схватке. Наша военно-морская программа, против коей не осмелились голосовать даже господа социалисты в рейхстаге, близится к зениту, сухопутные армии начинают разворачиваться согласно плану Шлиффена.

По высокому мнению государя, необходимость спешить с войной вытекала также из того, что непомерно росли претензии германского рабочего сословия. Оно уже не держалось в тех рамках, которые необходимы для всего отечества, а выступало, подстрекаемое социалистами, с забастовками и демонстрациями. «Пока смутьяны окончательно не организовались, армия должна задушить их движение в зародыше, воспользовавшись той великой победой, которая будет завоевана за три — максимум четыре недели в результате разгрома Франции, — подчеркнул Вильгельм. — Россия после падения ее союзника на континенте вынуждена будет капитулировать, поскольку двуглавый орел останется один на один со Срединными державами».

— Ваше величество! — восторженно вмешался в разговор граф Мольтке. — Германская армия сознает, что наши политические задачи невыполнимы без удара меча. Мы готовы нанести этот удар!

— Благодарю вас, граф! Я знаю, что армия полна решимости разбить всех наших врагов и установить новую границу России по меридиану Нарва — Азовское море. Я поддерживаю ваши планы. Однако я хотел бы сегодня обсудить несколько политических мероприятий, которые могут ускорить достижение нами великой цели.

Как выяснилось вскорости, для достижения великой цели Его Величество предлагал активизировать в борьбе против России берлинские финансовые круги, весьма озлобленные тем, что их французские конкуренты изрядно наживаются на операциях с русскими займами. Вполне понятно, что германское государство не могло позволить своим подданным в столь широких пределах, как Франция, осуществлять финансовые сделки с вражеской державой. Следовало поэтому использовать возможности в России — родственные и деловые, — чтобы подрывать экономический порядок, дезорганизовать финансовую и промышленную деятельность.

— Второе, — Вильгельм обвел взглядом присутствующих, — я полагаю, надо раздуть фигуру этого сумасшедшего попа — Распутина, дабы внести беспокойство и сомнения в общественную жизнь Петербурга!

Высказав неожиданно свою идею, Вильгельм тут же, должно быть, спохватился: не слишком ли много свидетелей его некорпоративной выходки в отношении других, хотя и русских, монархов? Но остановить себя не смог.

— Неважно, если при этом немного поблекнет доброе имя моей сестрицы Алике, — благодушно разрешил он. Хотя присутствующие знали, что Вильгельм тщательно собирал через свою агентуру сплетни, имевшие хождение в Петербурге, и бывал как-то особенно счастлив, если Эйленбург приносил ему очередные пикантные новости об отношениях царицы фаворитами. В кружке императора давно уже говорили о вздорности и истеричности русской царицы, о предметах ее совместнго с Николае м мистического обожания — проходимцах и авантюристах — и особенно о «советнике» и «друге» семьи Романовых, «божьем человеке, старце» Распутине.

Вильгельм, который не скрывал восторга по поводу высказанных им идей, поднял рюмку коньяку и провозгласил традиционный тост:

— За грядущую победу Германии, хох! Боже, покарай Англию!

Гости дружно вскочили и осушили свои бокалы. Изволив выпить до дна, кайзер ласково улыбнулся приближенным и соблаговолил проститься: часы показывали ровно десять. Всегда в одно и то же время Вильгельм Гогенцоллерн начинал готовиться ко сну.

Вена

Самоубийство в Вене полковника императорского и королевского Генерального штаба Альфреда Редля вызвало переполох в высших кругах Австро-Венгрии. В парламент было внесено несколько срочных запросов. И хотя военное министерство пыталось представить его смерть как заурядный случай, журналисты, прознав об истинной причине самоубийства, сообщали, что Редль был агентом русской разведки.

Весь мир узнал о причинах самоубийства Редля, которые генштабисты пытались скрыть вначале даже от самого императора и его наследника — Франца-Фердинанда.

Страсти в Вене, Берлине кипели спустя даже год, в августе 1914 года, необычайно. Бывший депутат рейсхрата граф Адальберт Штенберг с упорством маньяка отстаивал, например, собственную теорию о том, что полковник Редль был, оказывается, виновником мировой войны. Глубокомысленный граф полагал, что только из-за Редля ни Германия, ни Австро-Венгрия не знали о том, что у России имелось под знаменами 75 боеспособных дивизий, превосходивших значительно австро-венгерскую армию. Срединные империи, агентуру которых на востоке якобы совсем парализовал злодей Редль, слепо стремились в бой и нарвались на эту мощь. Граф-депутат считал также, что вездесущий полковник подробно информировал русских о военных приготовлениях австро-германских союзников и вся мало-мальски секретная документация венского Генерального штаба благодаря ему имелась в копиях в Петербурге.

Депутаты оппозиции впервые за много лет сошлись во мнении с окружением эрцгерцога Франца-Фердинанда, критиковавшем престарелого императора и особенно подкапывавшимся под клан генштабистов.

— Как! Отказаться от ареста преступника, от полного расследования и выяснения всего ущерба, принесенного этим славянским изменником двуединой монархии! — говорили они. — Не разыскать его сообщников, не устроить громкого — политического процесса, который позволил бы заодно расправиться со всеми вождями славянских национальных меньшинств в империи, подрывавшими ее славный германистический дух!

Франц-Фердинанд, который платил военным презрением за их нелюбовь к нему, находил факт падения Редля типичным для армии и всеми способами пытался возбудить преследования против высокопоставленных особ. Один из самых оголтелых пангерманистов Австро-Венгрии, Франц-Фердинанд весьма болезненно воспринимал резкие упреки, которые посыпались на союзников из Берлина. А Вильгельм II не считал нужным щадить гордость наследника австро-венгерского престола. В каждом своем письме он то и дело возвращался к случаю с Редлем, чтобы уязвить двоюродного брата. Кайзер требовал навести порядок в армии. В конце концов эрцгерцог не стерпел упреков из Берлина и помчался специальным поездом в Вену из своего чешского имения, где проводил большую часть времени.

Едва поезд успел прибыть на центральный вокзал столицы, эрцгерцог без свиты, с одним адъютантом отправился в военное министерство, а затем во дворец.

Фыркающий экипаж подкатил его к парадному входу во дворец, лакеи согнулись в поясном поклоне, но он не удостоил их даже взглядом.

Франц-Иосиф уже закончил разбор всех государственных бумаг. Теперь государь просто так сидел за своим вычурных форм белым столом и не мигая смотрел в пространство.

Несмотря на взаимное озлобление, которое царило в душах эрцгерцога Франца-Фердинанда и престарелого монарха, прислуга никогда не должна была видеть малейших проявлений нелюбезности дяди к племяннику, тем паче наоборот. Правило соблюдалось свято.

Франц-Иосиф с трудом поднялся со своего кресла, сделал вид, что обнимает эрцгерцога за плечи. Его рот со втянутыми старческими губами под густыми седыми усами, переходящими в пышные бакенбарды, прошамкал какое-то подобие приветствия. Затем немощный император вновь опустился в теплое кресло.

Движением руки эрцгерцог удалил из кабинета секретаря его величества, для которого, собственно, и разыгрывалась эта комедия нежного приветствия и душевного объятия, и сразу же приступил к сути дела. Отношения между родственниками были весьма натянуты, поэтому наследник начал весьма официально.

— Ваше Величество! Случай с гнусным предателем Редлем показал, что вся система военной службы в империи должна быть почищена железной метлой! — Эрцгерцог говорил медленно и спокойно, но в его спокойствии клокотал скрытый гнев. — Особенно быстро следует реорганизовать военное училище — главный поставщик командиров в армию, — моя инспекция доносит, что в нем царят вопиющие беспорядки. А тут скандальное дело Редля. Это говорит, что система воспитания и мораль прогнили насквозь!

— Нет, — спокойно ответствовал монарх.

— Следует также сменить корпусных командиров, начальников дивизий и всех основных руководителей военного министерства, — наседал эрцгерцог. — Необходимо полное обновление состава Генерального штаба.

Старый император не мигая смотрел на племянника. «Эх, молод он еще и горяч. Как бы не погубил империю!» — думал старец. Слова едва доносились до его сознания, Франц-Иосиф не вникал в их смысл, поскольку все, что он решал, было заранее продумано и взвешено секретарями, министрами, чиновниками, а ему оставалось только своей подписью придать решению силу. Однако император твердо усвоил одну истину за все шестьдесят пять лет правления, которое начиналось в эпоху революций 1848 года и приблизилось к рубежу, когда вот-вот разразится небывалая европейская война, основная задача которой, по мнению всех венценосцев, — укрепить и сохранить незыблемыми порядки предыдущего, XIX века, усмирить чреватые революциями народные толпы. Эта истина определяла всю политику монархии: военная каста — надежнейшая опора трона. Нельзя колебать и раскачивать эту основу, подвергая ее общественной критике, тем паче репрессиям за упущение по службе. Особенно верил старый император в Генеральный штаб и его офицеров, которые составляли особый клан в армии Австро-Венгрии. Именно поэтому, спокойно выслушав наследника, Франц-Иосиф снова произнес свое сакраментальное: «Нет!»

Франц-Фердинанд вспылил, но, мгновенно овладев собой, резко поднялся со стула и, не прощаясь, поскольку свидетелей холодного расставания не было, удалился из зала.

Старцу, казалось, все это не причинило ни малейших неприятностей. Позвякивая орденами, он тоже поднялся с кресла и шаркающей походкой отправился в противоположный конец зала, к маленькой дверце, ведущей в личные покои.

Наследник престола Габсбургов так быстро покинул кабинет императора, что придворные и чиновники, незадолго до этого закончившие свои труды и еще не успевшие разойтись, стали невольными свидетелями его бешенства.

— Опять столкнулись Его Величество и Его Высочество! — со скрытым злорадством нашептывали они друг другу, когда мимо них быстрым шагом мчался эрцгерцог Франц-Фердинанд, громыхая палашом и звеня шпорами.

Его Высочество смог полностью отдаться гневу только в салоне автомобиля.

— Черт побери этот проклятый Генеральный штаб и всех его преторианцев! — бранился Франц-Фердинанд под грохот мотора. — Они все стоят друг за друга, все игнорируют мои приказы — приказы наследника престола! Эта паршивая каста повинуется только приказаниям своих «старшин». Подумать только! Старший офицер скомандовал этому предателю выстрелить в себя, и тот исполняет это богохульственное приказание спустя два часа, которые ему потребовались на предсмертные письма! Нет! Надо уволить всех причастных к этому делу. Ведь они покровительствуют славянам, подрывающим империю!

Специальный поезд в тот же день увез эрцгерцога назад в Прагу и Конопиште, где Франц-Фердинанд для успокоения предался своей страсти — охоте на коз и оленей…

А мировая война все приближалась. Ее тучи уже сгущались в небе Европы, и в свете зарниц то и дело представали высвеченные мертвенным светом трагические фигуры тех, кто станет ее первыми жертвами.

В обстановке, когда еще не грянула гроза войны, кто-то уже рассчитывал силу разряда и точку, в которую его нужно направить. Этой точкой и станет живой человек — наследник австрийского престола — эрцгерцог Франц-Фердинанд.

Почему удар был направлен именно против него? Ходячее мнение таково, будто он возглавлял военную и антиславянскую партию в Австрии. Именно эту мысль внушили 19-летнему сербскому крестьянскому парню Гавриле Принципу, который 15 июня 1914 года в боснийском городке Сараево убил наследника. Использовав это как повод, Австро-Венгрия, подстрекаемая Германией, напала на Сербию. Россия, будучи союзницей Сербии, объявила всеобщую мобилизацию. Германия поддержала Австро-Венгрию и 19 июня (10 августа) объявила войну России, а затем и ее союзнице Франции. Вскоре в войну против Германии вступила Англия, находившаяся в союзе с Францией и Россией. В короткий срок война стала мировой, охватив 38 государств.

Петербург

Большой прием государя закончился, и он со свитой удалился. Гости группами потянулись в гардеробную. В зале остались только те, кого государь попросил остаться. Они прошли во внутренние покои Александровского дворца, где должен был продолжиться прием, теперь уже малый, и стали ждать. Царь проводил этот прием, как правило, в библиотеке, превращенной во «второй кабинет Его Величества».

В приемной толпились парадные мундиры. Сразу трудно было понять, то ли они все ждут момента приема государем, то ли уже побывали на аудиенции и теперь договаривают свои разговоры с приятелями.

— Не правда ли, Его Величество был сегодня великолепен, — говорили между собой всезнающие генштабисты. — А как хорошо он знает армию и ее расквартирование?

— Точно, точно! Но зачем он еще раз вызвал к себе министров? — задал вопрос один из них.

— Его величество весьма озабочен возмутительным поведением Австро-Венгрии, которая в ответ на выход сербских войск к Адриатическому морю в Северной Албании начала мобилизацию, — ответил ему другой. — В Берлине, как нам доносят, непрерывно идут совещания австро-венгерских и германских государственных людей.

— Да, пахнет европейской войной, а Россия к ней не готова, — поддержал его собеседник. — Попугать Турцию или Австрию мы еще можем, а серьезно воевать — навряд ли выйдет.

— Тогда ясно. Его Величество, видимо, хочет еще раз посоветоваться с близкими людьми, что же делать в сложившейся обстановке.

Вскоре через приемную в императорскую библиотеку-кабинет проследовали председатель Совета министров граф Владимир Николаевич Коковцев, министр иностранных дел Сазонов, министр путей сообщения Рухлов, военный министр генерал-адъютант Сухомлинов и начальник Генерального штаба генерал Жилинский.

По виду министров было видно, что они обескуражены вызовом и не знали его причины.

— Господа, мы на пороге…э… кризиса, который… должен сказать, способен вызвать потрясение основ. Мы должны… в ближайшие дни, а может быть, и часы, точно решить насчет военных приготовлений и… самой мобилизации.

— Владимир Александрович сейчас все расскажет… — царю было, видимо, трудно говорить, и он теребил золотой аксельбант на своем красном чекмене. Николай сел в свое кресло и нажал незаметную кнопку звонка под столом. В кабинет скользнул дежурный генерал.

— Карту Балкан, — коротко бросил царь, и через несколько секунд огромная, многометровая карта Балканского полуострова появилась на стене кабинета. Карта была раскрашена карандашами и на ней четко выделялись не только текущие позиции союзников и турок за последнюю неделю, их предыдущие линии и стрелы наступлений, фланговых обходов, но и дислокация войск Киевского и Одесского округов русской армии, расположение дивизий румынской и австро-венгерской армий.

— Прошу вас, Владимир Александрович, — предоставил слово Николай своему военному министру.

— После аннексии Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины возникла вероятность столкновения нас с Габсбургской монархией. Но в случае этого столкновения Германия станет на сторону Габсбургов. Таким образом, ясно обрисовывается цель поддержания нашей боевой готовности, — начал тот.

Из доклада следовало, что масштаб для оборудования вооруженных сил России должен был отвечать не только боевой готовности одной лишь австро-венгерской армии, но и соединенных с ней сил германских армий и флота. Вместе с тем, учитывая союзнические обязательства, которые взяла на себя Франция согласно военной конвенции, российская императорская армия должна быть, по крайней мере, так же сильна, как армия германская.

— По разработанному проекту приложения к мобилизационному плану «О силах и вероятных планах наших западных противников», который на днях будет представлен на высочайшее утверждение, — докладывал министр, — предусматривается два случая.

Случай первый — главные силы Германии будут против Франции, а все силы Австро-Венгрии, кроме сил выделяемых на Южный фронт, — против России.

Случай второй — главные силы Германии с силами Австро-Венгрии — против России.

В случае первом против России действуют 12–13 корпусов австрийских и 3–6 корпусов германских, против Сербии — 3–4 корпуса австрийских.

Во втором случае против России действует 12–13 корпусов австрийских и 18 корпусов германских.

Сухомлинов продолжал размеренно излагать диспозицию, не поднимая глаз от заранее заготовленной записки, а Николай все так же безучастно глядел пустыми глазами куда-то мимо карты.

Наконец он решился прервать своего военного министра.

— Владимир Александрович! Я призвал вас всех сюда вовсе не для повторения мобилизационного плана, а для решения вопроса частичной мобилизации… — При этих словах Сазонов, Коковцев и Рухлов удивленно переглянулись, как будто впервые услышали повестку столь важного совещания. Царь продолжал: — Теперь, когда на Балканах разгорается война, нам необходимо усилить состав войсковых частей, стоящих близ границ. Ведь вы сами вчера на совещании с командующими войсками Киевского и Варшавского военных округов предлагали произвести мобилизацию Киевского и подготовить частичную мобилизацию Одесского округов?! Я особенно подчеркиваю, что вопрос идет только о нашем фронте против Австрии, и не имею решительно в виду предпринимать чего-либо против Германии. Наши отношения с ней не оставляют желать ничего лучшего, и я имею основания полагаться на поддержку моего брата императора Вильгельма… Объясните же не диспозицию вообще, а надобность в мобилизации господам министрам.

— Ваше Величество, — я не имею прибавить ничего к столь ясно выраженным вами мыслям. Тем более все телеграммы о мобилизации уже заготовлены и будут отправлены сегодня же, как только закончится наше совещание.

— Военный министр предполагал объявить мобилизацию еще вчера, — сказал Николай, обращаясь к графу Коковцеву, — но я предложил ему обождать еще один день, так как я предпочитаю переговорить с теми министрами, которых полезно предупредить заранее, прежде чем будет отдано распоряжение.

С величайшим изумлением три министра переглядывались между собою. Иногда они бросали выразительные взгляды на Сухомлинова, который уселся на свое место, как ни в чем не бывало. Видимо, только присутствие государя сдерживало бурное проявление ими чувства ярости в адрес того, кто подготовил за их спиной и согласовал с царем решение такого вопроса, который прямо влиял на судьбу европейской войны или мира.

— Начинайте хоть бы вы, Владимир Николаевич! — обратился царь к Коковцеву.

Тот возбужденно вскочил, но сразу же овладел собой.

— Государь, я прошу заранее извинения, что не смогу, вероятно, найти достаточно сдержанности, чтобы спокойно изложить все то, что так неожиданно встало передо мной. Очевидно, государь, ваши советники — военный министр и два командующих округами — не поняли, в какую беду ввергают они вас и Россию, высказываясь за мобилизацию двух военных округов. Они, очевидно, не разъяснили вам, Ваше Величество, что толкают страну прямо на войну с Германией и Австрией, не понимая того, что при нынешнем состоянии наших вооруженных сил, которое хорошо известно нам всем, — министр-председатель обвел рукой гражданских министров, — только тот, кто не отдает себе отчета в роковых последствиях, может с легким сердцем допускать возможность войны, даже не применив всех мер, способных предотвратить катастрофу…

— Я так же, как и вы, Владимир Николаевич, — перебил Коковцева Николай II, — не допускаю и мысли о войне сейчас. Мы к ней не готовы, и вы очень правильно называете легкомыслием самую мысль о войне. Но речь у нас идет о войне, а не о простой предосторожности для пополнения рядов нашей слабой армии. О том, чтобы приблизить несколько к границе войсковые части, слишком оттянутые назад.

— Государь, но, как бы мы ни смотрели на проектированные нами меры, — снова возбужденно вымолвил Коковцев, — мобилизация остается мобилизацией, о ней станет сразу же известно нашим противникам. Они ответят на нее тоже мобилизацией, а может быть, даже и войною, к которой Германия давно готовится и ждет повода начать.

— Вы преувеличиваете, Владимир Николаевич, — снова прервал графа Николай, — я и не думаю мобилизовать наши части против Германии, с которой мы поддерживаем самые добрососедские отношения. Немцы не вызывают у нас никакой тревоги. Между тем Австрия настроена определенно враждебно.

— Ваше величество, но позвольте высказать основополагающую мысль о том, что невозможно относиться раздельно к Австрии и Германии, — дрожащим от обиды голосом продолжал Коковцев, — поскольку обе связаны союзным договором и солидарны между собой. Мобилизуя части нашей армии, мы берем тяжелую ответственность не только перед своей страной, но и перед союзною с нами Францией… Ведь по нашему военному соглашению с Францией мы не имеем права предпринять что-либо, не войдя в предварительное сношение с нашим союзником.

— А что вы предлагаете для выхода из положения, Владимир Николаевич? — проявил вдруг интерес к предмету обсуждения Николай.

Коковцев размышлял с минуту, а потом его глаза загорелись идеей.

— Взамен такой роковой меры, как мобилизация, Ваше Величество, можно воспользоваться той статьей устава о воинской повинности, которая дает право Вашему Величеству простым указом Сенату задержать на шесть месяцев весь последний срок службы по всей России и этим путем увеличить сразу на четверть состав нашей армии. Таким образом, к весне, к самой опасной поре в смысле развязывания противником войны, во всех полках под знаменами у нас будет пять сроков службы, но никто не сможет упрекнуть нас в разжигании войны.

— Сергей Дмитриевич, а каково ваше мнение по вопросу о мобилизации, — обратился Николай II к министру иностранных дел Сазонову.

Сазонов проворно поднялся со своего места.

— Полагаю, Ваше Величество, что граф Коковцев вполне прав. Я сам был поражен здесь, когда узнал о готовящейся катастрофе. Удивительно, как Владимир Александрович, — он посмотрел в сторону Сухомлинова, — не учел, что мы и прав-то не имеем на такую меру без соглашения с нашими союзниками, даже если бы мы и были готовы к войне, а не только теперь, когда мы к ней совершенно не готовы.

Затем царь предоставил слово Рухлову. Министр путей сообщения горячо поддержал министра-председателя, но с оговоркой.

— Я не разделяю вообще мрачного взгляда на состояние нашей обороны, — заявил он, — ибо никогда и ни одна страна не бывает полностью готова к войне. Но браться за мобилизацию сейчас весьма опасно как с точки зрения провоцирования Австрии и Германии, так и с точки зрения перевозки больших масс новобранцев.

Николай поблагодарил кивком головы министра, а затем обратился к Сухомлинову.

— А как вы охарактеризуете боеготовность австро-венгерской армии.

Волновавшийся до той поры Сухомлинов, выслушав выступления министров, сразу успокоился и уверенно начал:

— Ваше Императорское величество! Австровенгерская Армия, как по величине, так и по обученности, являет собой весьма серьезного противника. Ее офицерский состав по специальной военной подготовке вряд ли уступает российскому, хотя острота германо-славянской проблемы, когда большинство населения империи состоит из славян, а большинство офицеров в армии — немцы, значительно ослабляет боеспособность частей. Во главе армии стоит популярный в среде офицерства начальник Генерального штаба Конрад фон Гетцендорф. Его авторитет признает даже германское офицерство, которое считает его выдающимся военачальником. У фон Гетцендорфа мы нащупали чрезвычайно важное для нас слабое место — со времен командования им дивизией в Тироле Конрад считает себя особым знатоком горной войны, и большее значение он придает итальянскому театру войны по сравнению с галицийским.

Царь вежливо демонстрировал свое внимание и Сухомлинову ничего на оставалось, как продолжать экспромтом свой доклад:

— По документальным данным, главным направлением, где уже сейчас, в мирное время, сосредотачиваются австрийские армии, является Восточная Галиция. Главная масса австрийских полков располагается вдоль линии железной дороги Краков — Львов, обращаясь фронтом на север, к стороне Варшавского военного округа.

Чтобы доклад сделался нагляднее, Сухомлинов подошел к карте и продолжил, водя подвернувшейся указкой по просторам огромного полотнища.

— Как мы полагаем, такой район сосредоточения австрийских армий выбран под давлением германского Генерального штаба, опасающегося за Восточную Пруссию и желающего всеми силами предохранить ее от развертывания русских армий. В силу подобной концентрации австровенгерских войск можно сделать вывод, что главное направление, которое избрали германцы для начала войны, — на Францию. Германская армия мнит французов своим главным и опаснейшим противником, против которого направляет полуторамиллионную армию, могущую сформироваться уже на десятый день мобилизации. Доктрина германского Большого генерального штаба, как нам известно, рассчитывает на быстрый разгром Франции и обращение затем всеми силами против России. При этом учитывается относительная длительность нашей мобилизации.

— Интересно, интересно, — вяло сказал царь, теребя аксельбант, — расскажите нам теперь о недостатках австрийской армии поподробнее…

Сухомлинов, готовившийся к такому докладу, изучил все донесения и справки, поступающие по этой теме в штаб, и сейчас был во всеоружии.

— Армия Австро-Венгрии хотя и сильный противник, но не является передовой по сравнению с нашей армией ни в отношении организации и обученности, ни по своей технике, — начал он. — Она состоит из трех главных частей: общей армии для обеих основных половин государства — содержится на общий бюджет монархии, — австрийского ландвера с его ландштурмом и венгерского ландвера, называемого гонвед, в состав которого входит также ландштурм. Эти особые формирования для Австрии и Венгрии содержатся на средства каждой из половин государства. По обученности ландвер слабее общей армии, а ландштурм — даже слабее ландвера. Служба во всех трех частях армии установлена в 12 лет: два года — под знаменами (для кавалерии и артиллерии — 3 года), восемь и соответственно семь лет — в резерве общей армии и 2 года в резерве обоих ландверов. При общей численности населения империи в 45 миллионов человек ежегодный призыв исчисляется в полмиллиона человек. К числу крупных недостатков австро-венгерской армии относится слабое оснащение воздушными силами по сравнению с другими европейскими армиями и нашей армией.

Артиллерия Австро-Венгерской империи находится теперь в переходном периоде, главный недостаток — бронзовые орудия сохраняются повсеместно. Артиллерия, кроме того, малочисленна, особенно тяжелая.

Затем Сухомлинов перешел к главному, принципиальному недостатку австро-венгерской армии, проистекавшему из так называемой «лоскутности» всей монархии, объединившей под короной Габсбургов земли многих балканских народов.

— Армия нашего вероятного противника на юго-западе — единственная в своем роде по национальному составу. Еще Наполеон утверждал, что это является слабой стороной воинских формирований. Так, процентный состав армии Австро-Венгрии по национальностям следующий: немцев, то есть австрийцев — 29 процентов, или меньше одной трети, славян — 47 процентов, или почти половина, мадьяр — 18 процентов, румын — 5 процентов и итальянцев — один процент. Сильнейшими частями являются мадьярские. Корпус офицеров, несмотря на многонациональный состав, хорошо обучен и превосходит в этом даже своих союзников — прусское офицерство. Командный язык всей армии — немецкий, но обучение ведется в национальных полках на родном языке…

— Спасибо, Владимир Александрович, — прервал доклад Сухомлинова царь и обратился к присутствующим:

— Так что будем делать?

За всех ответил Сухомлинов:

— Я согласен с мнением председателя Совета и прошу разрешения послать телеграммы генералам Иванову и Скалону, что мобилизации проводить не следует.

Примечания

1

Дранг нах Остен(нем.) — «Марш на Восток».