Апокалипсис: Пролог

Ольга Геннадьевна Шпакович, 2023

«Апокалипсис: Пролог» – это авантюрно-приключенческий исторический роман с попыткой философски, апокалиптически осмыслить события 1917-1918гг. В фокусе внимания – малоизвестные факты об исторических персонах той эпохи, анатомия революции 1917г., и, конечно, авторы и жертвы страшных событий тех лет. Роман занял II место в Международном конкурсе русскоязычных писателей "Лучшая книга года 2023" в номинации "Проза". Роман основывается на исторических фактах, документах, даже реплики героев – исторических персон – в основном взяты из их дневников, писем и воспоминаний очевидцев тех событий. Роман окажется интересным как тем, кто интересуется историей, так и тем, кто любит приключенческий жанр и остросюжетную прозу. И те, и другие откроют для себя много нового и, вместе с автором свежим взглядом окинув события тех «давно минувших дней», смогут иначе осмыслить ход мировой истории и истории России.

3

«Илья должен прийти прежде…»

Илья не помнил, сколько ему лет. Иногда ему казалось, что он молод, а иногда — что очень стар. В затвор он заточил себя, когда был ещё отроком. Это он помнил. Но вот когда это было? Ему казалось, что с тех пор прошли сотни лет… Неужели он уже настолько стар?

Сын овдовевшего сельского священника, Илья Бахтин с детства привык всё своё время проводить в храме. Тем более, что работы там всегда хватало. С утра — свечки расставить к литургии, во время службы — на клиросе петь, после вечери — храм подмести и прибрать. А в перерывах между службами отец частенько брал его с собой к прихожанам — кто-то занедужил и приглашал батюшку, чтобы соборовал, кому-то — хату освятить… Разные требы. Маленький Илья с одинаковым чувством стоял и у одра умирающего, и у иконостаса во время освящения жилища, всё — и новый дом, и смерть — представлялись ему различными проявлениями жизни.

А в свободное от треб и служб время отец учил его грамоте и объяснял Священное Писание. По вечерам кашеварили — варили щи или кашу на несколько дней вперёд. Так и жили. А потом отец занемог и как-то очень быстро отошёл в мир иной. Илья не то, чтобы расстроился — призадумался. Он понял, что стоит в преддверии нового периода своей жизни. Сельчане похоронили батюшку и стали совещаться, как с его сыном Илюшей поступить — мал ещё, опека нужна. А Илья уже всё сам про себя решил — заложил двери дома доской, на дверях нацарапал углём — «Дома никого нет» и отправился в ближайший монастырь. Дорогу он не помнил — всего раз с отцом туда хаживали — мощам святого, который в том монастыре подвизался, поклониться, да мал он тогда был, не запомнил, как до обители добираться. Однако Илья решил положиться на помощь Господа и шёл себе потихоньку, Иисусову молитву бормоча.

Шёл сутки. Ночевал в перелеске. Стоял сентябрь, но летнее тепло не торопилось уходить. Когда проходил через деревни, местные подавали бродяжке — кто хлеба кусок, кто молока кружку. Предлагали и копеечки. Но от денег Илья отказывался.

По его расчётам, он уже должен был давно дойти. Однако монастыря всё не было.

На вторые сутки мальчик, проходя через перелесок, издали увидел сидящего на пне человека. Подошёл ближе. Сидящий оказался стариком, одетым в длинный плащ с капюшоном. Он опирался на суковатую трость.

— Здравствуйте, дедушка, — поздоровался Илюша.

— Здравствуй, дружок, — ласково отвечал тот, глядя на Илью бирюзовыми глазами, прозрачными, как северное небо. Тонкие одухотворённые черты лица терялись в белой бороде, водопадом струившейся по его одежде. — Куда путь держишь?

— Монастырь здесь где-то неподалёку. Мы с батей ходили туда, когда я ещё маленьким был. Вот туда и иду. Да только всё набрести на него не могу. Боюсь, что заплутал я.

— Конечно, заплутал. Монастырь-то совсем в другой стороне. Долго идёшь-то?

— Да уже вторые сутки пошли.

— А давай, я тебя провожу до монастыря-то.

— Благодарствую, дедушка. Только неловко мне как-то. Вы свой путь держите. Дела у вас, наверно. А я вас задержу.

— Были бы дела, не предлагал бы. Какие у меня дела? Странствую. Вот и все дела.

— Тогда премного благодарен буду.

— Ты, верно, голоден?

— Н-нет, ничего, — Ваня сглотнул слюну. — Когда через деревни прохожу, добрые люди кормят. Слава Богу! Сыт.

— Всё равно. Давай вместе перекусим, что Бог послал. Да и в путь. Путь-то — он не близкий.

Илья помог старичку скинуть заплечный мешок, из которого тот достал флягу с водой и каравай хлеба. Разломив хлеб пополам, незнакомец протянул половину мальчику.

— Кушай, Илюша.

— Благодарствую, дедушка.

Илья удивился было, когда незнакомец назвал его по имени, но подумал, что, наверно, как-то невзначай назвал своё имя этому доброму человеку, да и позабыл.

— А зачем ты в монастырь идёшь? — спросил старичок, медленно жуя хлеб.

— В трудники хочу. А потом, Бог даст, постриг приму.

— Ну, в добрый час, в добрый час, — поглаживая бороду, закивал головой странник.

Шли они часа четыре, почти не останавливаясь. Мальчик подивился, что старик, несмотря на свой дряхлый вид, шагает бодро и не требует отдыха. Сам он едва поспевал за ним, а где-то в середине пути и вовсе взмолился:

— Дедушка, утомился, не могу. Может, присядем, хоть ненадолго?

— Притомился он, — добродушно ответил старик. — Такой молодой, а притомился.

— Навыка к страннической жизни нет, — возразил Илья. — Не то, что у вас. Вы и молодого обгоните.

— То-то! — засмеялся старик и, свернув на обочину, скинул с плеч мешок, достал флягу и протянул мальчику. Илья жадно приник к ней.

— Что, вкусная водица?

— Очень вкусная!

— Из святого источника.

— Господи, благослови!

— Ну, Илюша, идём. А то до ночи не доберёмся.

Осеннее солнце уже клонилось к западу. Деревья отбрасывали длинные тени. Повеяло вечерней прохладой и в природе как-то всё замерло, застыло в сонной задумчивости. И вот тогда, выйдя из перелеска, путники увидели на берегу реки монастырь, окружённый стенами, повторяющими извивы холмистой равнины.

— Вот и твоя обитель, — воскликнул странник.

— Добрались, слава Богу! — выдохнул Илья.

— Дальше сам, — сказал старик, останавливаясь.

— Благодарствую, дедушка!

— Давай-ка благословлю тебя на прощанье, — старик размашисто перекрестил мальчика. — Помнишь, в Священном Писании сказано, что перед Апокалипсисом придут пророки…

— Помню, дедушка. Енох и Илия.

— Вот. А что такое Апокалипсис?

— Конец света, дедушка.

— Конец света, Илюша, постепенно происходит. Постепенно. Это — как конец жизни. Вот живёшь, живёшь, и вдруг — конец? Да нет, не вдруг… И в жизни, родной мой, Господь малые апокалипсисы попускает. Для вразумления. Страшно тебе? Трудно? Крепись, это ещё не конец. Это — испытание. И вразумление. А конец — впереди. Так и в мире. Перед Апокалипсисом — малые апокалипсисы будут. Для испытания и вразумления. Например, когда в первом веке по Рождестве Христовом храм в Иерусалиме разрушили и люди гибли тысячами, тоже думали, что это — конец. Апокалипсис! А то был ещё не конец. Хотя Господь наш Иисус Христос предсказывал его. Вот и в наши дни… Грядёт, Илюша, малый апокалипсис. Но то ещё не конец. А пророки придут. И святые мученики появятся. Так что благословляю тебя, Илюша, на подвиги во имя веры, на мужество, на стойкость. Всё тебе даст Господь — и силу, и прозорливость, и Дух Святой всегда с тобой будет. Иди, Илюша, с Богом!

Илья, потрясённый услышанным, перевёл взгляд со старца, лик которого во время этой речи сиял, на видневшийся вдали монастырь. Когда же он повернулся — странника перед ним не было…

— Дедушка! — крикнул потрясённый мальчик. И, осознав, кто был перед ним, перекрестился дрожащей рукой, низко поклонился тому месту, на котором только что стоял старец… И побежал к святой обители.

Монахи сироту приютили. Монастырский образ жизни не был мальчику в тягость — жить от службы к службе, Священное Писание читать да посильную работу выполнять — это он и дома привык. А спустя пару лет попросил настоятеля монастыря, отца Антония, дозволить ему в затвор уйти. Отец Антоний благословил, но с оговоркой: «Тяжко станет, говори! Пищу да воду каждый день приносить тебе будем, так что, если уж совсем невмоготу, не молчи. Опасно это — в соблазн ввести может». Но никакого соблазна не случилось. Двое монахов отвели его к пещере, что за полкилометра от обители образовалась в песчаном обрыве над рекой, скрытая от посторонних глаз кустарником. Спустившись к ней по неприметной тропинке, запалили факел и, один за другим, низко пригибаясь, втиснулись в чёрную щель, из которой веяло прохладой. В её узком песчаном чреве они некоторое время брели почти наощупь в сторону от реки, пока не добрались до искусственно прорытой в песчано-глинистой почве кельи. Келья представляла собой более широкое пространство, чем пещерный коридор. В ней можно было лежать, вытянувшись, и стоять почти в полный рост. Под самым её потолком находилось отверстие, приваленное камнем. Через него раз в день монахи спускали хлеб и воду. Тогда в келью проникал свет, который казался добровольному узнику ослепительным. Выйти из кельи он мог тем же путём, каким и пришёл — преодолев тёмный коридор. Монахи благословили его и оставили одного. И потянулись дни затвора, складываясь в месяцы и годы. В холодное время мальчику спускали тёплую одежду. По весне — забирали её. Так он и узнавал о смене времён года. Отец Антоний напрасно боялся — Илья чувствовал себя в затворе хорошо. Ему казалось, что он находится где-то между тем миром — и этим. Иногда как будто большую часть времени он находился там, иногда — здесь. Но чем дольше длился затвор, тем всё больше времени всё-таки там.

Осознание того, что настало время выйти из затвора, пришло неожиданно. Как если бы он спал и вдруг проснулся. Да так оно и было: проснулся и понял, что в данную минуту он — здесь, в ночи видимого сего жития. Темно… Холодно… Но он — здесь. И надо действовать. Тот мир не ждёт его. И не откроется ему, пока он не сделал то, что Там от него ждут…

Илья встал на колени и помолился. Обычно во время молитвы он очень быстро переносился в тот мир. В этот раз было не так… Тогда он перекрестился и со словами «Господи, благослови!» стал ощупывать стены. Вот и проход. Илья двинулся по нему, пригнувшись. Вскоре по слабому свету и движению более холодного, чем в пещере, воздуха, он понял, что выход близко. Выбравшись из пещеры, он зажмурился — яркий свет с непривычки ослепил его. Некоторое время Илья стоял неподвижно, медленно разлепляя сомкнутые веки, пока не привык к этому свету.

«Если тварный свет такой ослепительный, то какой же должен быть нетварный?» — подумалось ему.

Когда глаза привыкли, он огляделся и увидел зиму: серое низкое небо, бескрайние снега, оцепеневшую подо льдом речку… Чёрные остовы деревьев нарушали эту бесконечную белую идиллию. Вдали за волнистыми каменными стенами, повторяющими неровности пейзажа, виднелся монастырь… Размашисто перекрестившись, Илья с удовольствием вдохнул морозный свежий воздух. Он давно уже был нечувствителен к холоду. Тёплая одежда, доставляемая монахами, лежала невостребованная где-то на земляном полу кельи. Сделав несколько неуверенных шагов босыми ногами по снегу, он бодро зашагал к обители.

Примерно на середине пути он встретился с монахом, идущим к месту его уединения, чтобы передать ему еду и воду. Монах внимательно вгляделся в него и, охнув, повалился на колени.

— Матерь Божья! — воскликнул он, торопливо крестясь. — Ты, что ли, Илья?

— Я, — нехотя разлепил губы отшельник и подивился незнакомому голосу. — Я. — Язык едва повиновался ему. — А тебя я что-то не припомню.

— Брат Иоанн я. Не помнишь? Ну, это же я тебя в затвор отводил. Неужели не помнишь?

— Не помню.

— А я вот тебя запомнил. Ты тогда малец ещё был.

— А сейчас кто — юноша?… муж?

— Юноша.

— А который год?

— 1917-ый.

— Выходит, я был в затворе…

— Десять лет. Почти. Но как же ты вышел?

— Время пришло.

— А я тебе просфоры несу и воду.

— В обители поем.

— То-то братия удивятся… Не холодно тебе, босиком-то?

— Ничего. Всё хорошо.

— Да и ряса износилась и мала тебе стала.

— Ничего.

В монастыре появление Ильи вызвало переполох. Сильно постаревший отец Антоний старался навести его на разговор о том, почему покинул затвор, но Илья отмалчивался. Когда монахи наперебой стали было рассказывать ему мирские новости, он досадливо прервал их — «знаю, всё знаю…». Вкусив в трапезной монастырской еды — хлеба да каши, он привёл себя в порядок: сбрил бороду, с удивлением разглядывая в зеркале своё лицо, показавшееся ему незнакомым: в его памяти сохранился образ мальчика, с тёмными волосами, большими чёрными, как смородины, глазами, с несколько лихорадочным взглядом исподлобья, с пухлыми щеками, тонкими, плотно сжатыми губами… Бледное такое лицо, шея тонкая беззащитная… А сейчас на него смотрел совсем другой человек — юноша с длинными, почти чёрными волосами, высоким лбом, впалыми щеками, плотно сжатые губы превратились в щель. Но отдалённое сходство этого сурового юноши с тем сосредоточенным мальчиком, безусловно, было. Илья долго всматривался в своё отражение, стараясь привыкнуть к нему. Да, сходство есть. Только выражение лица стало более отстранённым, а взгляд — отрешённым, словно прозревающим другие миры…

Илья сходил в баню, облачился в рясу, более подходящую ему по размеру. Настоятель выделил ему келью, где Илья тотчас же, зажёгши свечу, опустился на колени перед образами и молился до самой вечерней службы, во время которой исповедался. Затем вновь уединился и вновь молился, провалившись в сон глубоко за полночь. В пять утра вместе с другими монахами проследовал на заутреню, где причастился. После службы попросил отца Антония, чтобы тот его принял. Настоятель ожидал его в своём кабинете.

— Проходи, Илюша.

Илья подошёл к нему, опустился на колени, прижался губами и лбом к руке отца Антония.

— Вот ты и вырос… Помню тебя ребёнком. А сейчас ты совсем взрослый. Честно говоря… теперь уже могу тебе сказать — боялся я за тебя. Сердце кровью обливалось. Куда, думаю, мальца сослал… На погибель сослал. Бывало, ночами не спал, думал — я вот тут валяюсь, на постели, в тепле, а дитё малое, одинокое, где-то на земляном полу, в темноте, в холоде…

— Мне было хорошо, батюшка. Напрасно вы беспокоились. Однако я пришёл, чтобы попросить вашего благословения… Я решил покинуть обитель.

— Покинуть? — настоятель недоумённо воззрился на юношу. — То есть как — покинуть? Ты хочешь перейти в другой монастырь? Не понимаю…

— Нет. Так, постранствовать хочу.

— Паломничество?

— Н-нет… Просто постранствовать.

— Хм…

— Благословите, отец Антоний, — почтительно, но твёрдо и настойчиво повторил Илья и опустился перед настоятелем на колени.

— Ну, что ж, — смущённо сказал отец Антоний. — Надеюсь, ты понимаешь, чего хочешь. Благословляю, сын мой. И помни — здесь тебя всегда ждут.

Настоятель перекрестил послушника. Илья поцеловал благословляющую руку и поднялся с колен.

— Когда в путь собираешься?

— Завтра после обедни.

— А куда — не знаешь ещё?

— В Петербург.

— Ныне это Петроград… Война…

— Знаю, батюшка, всё знаю.

— Хм… Путь не близкий. Питаться-то в пути чем будешь? С собой-то, конечно, пропитание дадим…

— Ничего, прокормлюсь. Люди добрые пропитают.

— Так-то оно так… На людей надейся, да только…

— На Бога надеяться надо, а не на людей, — мягко возразил Илья.

— Это конечно, да только боюсь я за тебя, сын мой. Ты же жизни не знаешь. Обманут тебя, обидят лихие люди.

— Если так Богу будет угодно, то пусть, — возразил Илья и, увидев, как омрачилось лицо доброго настоятеля, сказал более мягко. — Когда я в затворе был, вы тоже переживали за меня, а ничего, жив-здоров. Да ещё и закалился — зимой без тёплой одежды хожу, да босиком.

На следующий день, отстояв обедню, Илья вышел за ворота обители и зашагал на восток. Как он ни отказывался, настоятель заставил его обуться, выделив старые ботинки, подбитые мехом, и утеплиться, поверх рясы накинув тулуп. За спиной у него висел рюкзачок с разной нехитрой монастырской снедью. Жизнь казалась ему прекрасной. Молодое тело после длительного затвора радовалось движению.

«Как же мало надо человеку для счастья, — думал бывший послушник, жадно вдыхая морозный ядрёный воздух. — Здоров, дышу полной грудью, на сегодняшний день есть пропитание, шагаю — и все дороги передо мной открыты». И он смело отправился навстречу страшным событиям, необыкновенным приключениям и нелёгким испытаниям…