Цзунцзы, дроны, Гуань Юй

Ольга Виноградова

Мой третий сборник коротких рассказов о Китае включает наиболее полную коллекцию «Тяньцзиньских историй», а также избранные тексты из двух предыдущих книг. Жанр их – что-то между художественной прозой, поэзией и публицистикой.Адресовано антропологам, поэтам, путешественникам.

Плыть, плыть

…Ах ты, моя Eudora, старушка, ах, Eudora… — распеваю я и пью кровавую мери, вторую уже, лучшую, чем где бы то ни было. Кое-что этот бар знает обо мне, но сейчас я в порядке. Можно даже сказать — счастлива. Хотя и по-другому, чем тогда.

Мы сидим на веранде первого этажа. Eudora огромна и прекрасна, как лайнер. На крыше, на верхней палубе открытый ресторан, сад и печка с открытым огнём по центру; на нижней палубе — живая музыка, тесно, вечно все забито — вон те уходят вроде бы, пошли скорей туда — весело, накурено… а на веранде — скатерти, запах сигар, свечи, слегка буржуазно. Опять припустил дождь, капли скатываются по ткани навеса, здесь так свежо.

Роман заламывает руки, сотрясается в конвульсиях, вокруг собираются его миражи: Кимико материализовалась и мелькает в проходе, она то моложе, то старше, то в платье с голой спиной, то в короткой юбке. А вот его мать с равнодушным лицом проходит прямо сквозь него, вот бабушка-матершинница, стоит, подбоченясь, а Яна, психотерапевт, присаживается рядом. — Как я скучаю по ней, — кричит Роман Яне в ухо. — Сука, сука. Как достала со своими больными родственниками. Что ей этот камикадзе? — Дед Кимико действительно в войну был камикадзе, но его спас от смерти старший офицер: это не твоя ошибка, он сказал, ты живи. — Суки. Сколько можно умирать? Да сколько вообще можно жить? Ему восемьдесят пять. А на меня ноль внимания! — Мамаша фыркает в ответ. Бабка и вовсе по частям дематериализуется. Дольше всего висят в воздухе оскаленная нижняя челюсть и часть старческой заплывшей жиром шеи. Яна, позвенев браслетами, молча встает и уходит. Остальные призраки тоже расступаются. Из дальней двери в конце веранды среди свечей идёт, наконец, наша Кэтлин.

Кэтлин, это ведь ты? Изменилась, стала такая… сосредоточенная… И вопрос о Фреде останется незаданным — поверить не могу, такая чудесная была пара — ведь ответ мне прокричали её лицо и фигура, ещё издалека, это новое свечение, эти тонкие дрогнувшие — ты как, Кэтлин? — губы, эти прозрачные глаза, эти руки как две прижавшиеся мышки — вот он ответ, чего там.

— Вот. — Кэтлин протягивает мне мерцающий мешочек. — Я привезла тебе лаванду из моего родного города, из Мичигана. А что ты, кстати, делаешь на зимних каникулах? — У Кэтлин дёрнулись веки, она вздохнула. Палуба качается, но нам не страшно. — Я хочу интенсивно поучить китайский. — Да! И я. — И ещё я, знаешь, хочу поехать куда-нибудь плавать. Прямо вот плавать: так, так и вот так. И Кэтлин показывает. Она ныряет и выныривает, и загребает руками, и крутит головой, и отплевывается. И вода должна быть тёплой, потому что я хочу плавать долго, уплывать далеко. Постоянно, каждый день. Плыть и плыть…

Мало тут воды тебе, Кэтлин, в зеленом от сырости Ханчжоу? Да нет, это я так. Жестокий город. Жестокий час. Коктейль у Кэтлин цвета её блузки: пурпурный. Мачты гнутся. Плыть, плыть…