Цзунцзы, дроны, Гуань Юй

Ольга Виноградова

Мой третий сборник коротких рассказов о Китае включает наиболее полную коллекцию «Тяньцзиньских историй», а также избранные тексты из двух предыдущих книг. Жанр их – что-то между художественной прозой, поэзией и публицистикой.Адресовано антропологам, поэтам, путешественникам.

Прошедшее и непрошедшее

Люди по-разному встречают новый год — или игнорируют его. Они уезжают в Австралию или веселятся с незнакомцами, ложатся спать или выпивают в одиночку восемь бутылок водки.

У меня не было особенного плана. Я хотела, затерявшись в веселой орде друзей, незаметно проскользнуть в будущее. Но мы разминулись с привратником. Я выпала из времени, когда были все эти cheers и ганбэй⁴, и когда его называли разными именами и когда, скорее всего, были пожелания. Среди гостей не нашлось никого, кто прикоснулся ко мне щекой. Никто не поцеловал меня и не посмотрел мне в глаза. Я выбирала, кого пригласить, рассылала адрес, покупала продукты и шампанское, заправляла салат, встречала их — надушенных, с пакетами, бутылками, ожиданиями. Даже Джимми был в последний момент помилован и приехал из Шанхая. Но никто из вас не обнял меня в минуту встречи с будущим, никто не отметил меня для него. Как же — я закричала через сорок минут, где же я была? Да тут ты была, вот твой бокал. Ничего страшного. И они стали шутить на эту тему и ободрять меня.

У русских принято думать о времени, как о дороге, по которой ты идешь вперёд. Она лежит впереди тебя, и ты её проходишь. У китайцев — наоборот. Ты стоишь на месте. Завтра — ещё за спиной. Прошлое открывается впереди, тебе его прекрасно видно. Не ты идешь по шкале времени из прошлого в будущее, а время проходит сквозь тебя. Пройдя сквозь тебя, завтрашний день становится вчерашним — и ты уже видишь его перед собой.

Есть языки, в которых нет глагольной категории будущего. Только прошедшее и непрошедшее. Например, тамильский. В принципе, она, и правда, не так уж нужна.

Даже если те райские сады будущего, которые висели над тобой, расцветая и разрастаясь в один какой-то момент сверзаются тебе на голову, оглоушив, придавив, уничтожив. Я буду сидеть каждый день в твоем ресторане и вдохновлять тебя. Конечно, немного помогать тоже. Но больше — болтать с посетителями, писать их истории, смотреть на озеро на закате и ждать тебя, когда ты освободишься, чтобы мы вместе пошли домой. Мечты не нужно описывать в будущем времени, поскольку они не имеют к нему отношения. Мечты — они и есть единственное наше настоящее. Кроме бессонницы, утреннего пронизывающего холода, улыбки соседу, жужжания выезжающего сверху экрана в аудитории, разговора вечером с дочкой…

Мы все теперь хотели исправить ситуацию и ждали Нового года по Москве, через пять часов. Но и во второй раз он обманул меня. Он так хотел мне насолить, что проскользнул невидимым и для других, остававшихся еще со мной в этот час.

Мы сидели пьяные, с гитарой: испанцы, Роман и мы с Джимми, который шептал мне на ухо всякую дребедень. И вдруг я почувствовала будто толчок, даже шум, будто в немом кино вдруг включили звук — и посмотрела на часы. Пятьдесят минут через край. Назначать ему свидание в других странах сегодня было явно бесполезно.

…Испанцы уехали восвояси. Мы разошлись спать. Интересно — первое ненаступившее утро нового года мудренее ли неизвестно прошедшего ли уже вечера неизвестно прошедшего ли уже года? Роман обустраивает для себя мою холодную гостевую комнату. А Джимми радостно и по-новогоднему два раза упал с кровати, после чего стабилизировался, свернулся клубком, в своих новых красных трусах, и безуспешно пошарив вокруг себя рукой, заснул. По сравнению с прошлым годом — особенно с летом, он совершенно изменил свои свойства. Потерял свой демонизм и свою харизму и лежит маленький, чужой, старый, с по-детски горько сложенными губами. Я укладываюсь рядом. Уже утро и солнце встает. По дереву во дворе, на самых верхних ветвях, носятся две белки.

… — Ром-а-ан! — стучу я в дверь. — Романоф-ф-ф! — передразнивает Джимми. — Романофф-tzar! — Романофски-и! — Рамон! Романофф-Путин! — выкаблучивается он.

Роман недвижим и мы уходим без него.

…Мир недопроявлен. В Casa miel пусто. Кофе не имеет вкуса, а булочки запаха. Предметы расплываются. Не за что зацепиться взглядом или слухом. Джимми тихо и печально ест сэндвич. Окно, напротив которого мы сели, загородил зад грузовика. Мне нужно что-нибудь почувствовать. Я приближаюсь к Джимми и трусь о его щеку. Она колючая. Она реальна. Джимми перестал жевать и смотрит на меня вопросительно, освобождая руку, чтобы меня обнять.

Попровожав друг друга вдоль Сиси лу, мы расстаемся. Запихнув Джимми в такси, я иду досыпать.

…Просыпаюсь от громкого разговора — видимо, по телефону. Солнце расчертило комнату по диагонали. Клубы пыли на подоконнике похожи на цветы. Опавшие цветы из моих висячих садов. Я накидываю халат и выхожу.

— Ого! — подпрыгивает Роман. — Так она, оказывается, была дома.

Не сговариваясь, мы бредем на кухню искать съестное. Роман выкатывает из-под стола огромную бутылку саке, сэкономленную ночью. Он тоже не очень уверен, что новый год наступил. Мы сидим, как Кидман со своим Чарльзом в фильме «Другие» и пытаемся нашарить оси координат. Или уже тогда заново наметить, если нам не удастся вновь почувствовать натоптанной тропы под ногами. Саке пахнет Японией, пахнет Кимико. Через Кимико можно попытаться нырнуть в прошлый год, протиснуться в прошлое. Прошлый год был для нас обоих прекрасным и подлым, он был годом искушений и ложных троп. Мы выпрыгнули из него — и теперь зависли над пропастью… Дверь захлопнулась. Прошлое стало раскадровкой, пачкой открыток,…., оно перестало толкать нас в спину, наступать на пятки. Оно прошло.

…Прошло совсем. Раньше из него было видно будущее. Черт знает что. Мы чокаемся. А помнишь, как мы гуляли в этот день год назад с Кимико и Джимми у Сиху?… Как колыхались подсвеченные ивы, а мы забились в толпу посмотреть на музыкальные фонтаны, ловили друг друга за руки, терялись, обнимались, мёрзли. Ужинали потом в японском ресторане, и Джимми разливал горячее саке. Стакан у меня в руке нагревается. Помнишь?… — Роман думает о том же.

Я собираюсь встретиться с Джимми и беру с собой пижаму и косметичку. Но пока я принимаю душ, Роман с неожиданной прытью бежит наверх к Михаэлю интриговать. Он подговаривает его увести меня вдоль Сиху подальше, мосточками да кабачочками — от Джимми. Тот выражает готовность и заходит за нами. Оба настырны и демонстративно веселы. Я пытаюсь нашептать что-то Джимми через wechat⁵. Джимми покидает теплую гостиницу и начинает потихоньку с нами сближаться. Но мы не засиживаемся нигде — таков план моих коварных друзей. Адрес сменяется новым, обстоятельства нашего бегства громоздятся и путаются — Джимми больше не в силах бежать и просит пощады. Я иду на поиски, но судьба сильнее — мы ждем друг друга в двух разных Старбаксах с разных сторон озера. Я плетусь к своим губителям. Они очень довольны. — Джимми тебе не игрушка, — назидательно говорит Роман. — Ты его больше не любишь. (Это правда, но мне больно, и я хочу теперь мучить Джимми). — Не твоё вообще-то дело.

…Уже ночь. Мы решились на большое путешествие по дамбе Суди. Мелькают мостики и наши излюбленные скамейки. Ночь лунная. Хорошо просматриваются горы и противоположный берег. Мы с Михаэлем бредем рядом, спотыкаясь друг о друга. Роман идет поодаль и философствует. Выбрав скамейку, мы разливаем саке из маленькой бутылочки, в которую перелили его из нашей бездонной бочки. Мы говорим — как всегда — о любви. Михаэль вспоминает первую любовь — затяжную, горькую, с ежедневными письмами, с унижениями и подачками. А я ничего не помню. Сердце сочится райскими ручьями. Райскими ручьями, в которых совершено убийство. Я не знаю уже, кто это был, я не запомнила лицо убийцы.

— Вот почему, — вопрошаю я Михаэля — Генри Миллер жил также, как мы — та же дыра в кармане, та же безалаберность, те же дурацкие влюбленности, случайные связи… Но почему он постоянно счастлив — а мы — мы нет? Почему… Волна вдруг сильно бьет в берег — это дух Генри Миллера прилетел на зов.

— Не думаю, — отвечает Михаэль, натыкаясь на меня в очередной раз и отступая в сторону, — что он был счастливее нас с тобой. Не был. Просто оно уже подвергнуто обработке. Это как приготовленное блюдо: ингредиенты были сырыми, жесткими, горькими, кислыми, пресными, — но ты с них счищаешь грязь, моешь, отрезаешь лишнее, обжариваешь их, тушишь, томишь в печи, подаешь под белым соусом…

— Да-да, — киваю я. — Конечно. Как же я забыла. Катарсис. Ясное дело. Дух Генри Миллера свободен — я больше не испытываю к мертвецу зависти. Снова волна и тихий свист по воде — он улетел прочь.

…И мы идем дальше и дальше по тёмной дамбе, и впереди уже виднеется отель Шангри-ла, парящий в небе, рай земной с видом на Сиху, место, где я была отравлена счастьем. Вон там у входа тогда стоял он, вместе с хозяином гостиницы, встречал меня… Ах-ха-ха…

…Брошенный Джимми одиноко спит в своей привокзальной гостинице, а мы стуча зубами в промозглой ночи, тщетно пытаемся поймать такси… Но машины в этом измерении не останавливаются… Они проносятся мимо на сверхскоростях…

…И только в Рождество, стоя грешные и помятые возле хора в Шанхайском русском храме, омываемые девичьими голосами, мы с Романом как будто услышали запах хвои — хотя не было и в помине никакой елки, — и почувствовали землю под ногами. Оба одновременно.

— Уже почти, да? — Да.

Примечания

4

Gan bei — за здоровье, до дна

5

Популярный китайский мессенджер.